Дожди продолжались уже семьдесят дней.
Александр пригласил к себе военачальников; когда они, собравшись, заполнили его палатку и даже стояли в дверях, он, сидя на троне, обратился к ним со следующими словами: «Я прекрасно знаю, что индийцы распространяют всякого рода лживые сведения, чтобы запугать наши войска, но вы уже знакомы с такого рода хитростями; персы тоже говорили, что у них бесчисленные армии, непреодолимые реки, бесконечные просторы, тем не менее, мы разгромили их армии, переправились через реки и перешли границу их царства. Не думаете же вы, что у индийцев столько слонов, сколько коз в Македонии? Знайте, что эти животные очень редкие, их трудно поймать и еще труднее приручить. Тогда что же вас пугает, размер слонов или количество людей? Со слонами вы уже имели дело и поняли, что достаточно ранить нескольких из них, чтобы обратить их всех в бегство; в таком случае, какое имеет значение, сколько их перед вами, триста или три тысячи? А что касается людей, то разве вам впервые видеть их перед собой в великом множестве и разве вы не привыкли меньшими силами побеждать превосходящие силы противника? Можно понать, что вы могли испугаться, когда мы перешли Геллеспонт и когда нас было мало; но теперь с нами скифы, бактрийцы, согдийцы, индийцы Таксила и Пора, так что же вы дрожите от страха?».
Раскаты грома раздавались в небесах, с которых лил дождь. Военачальники стояли с опущенными головами и не поднимали глаз.
Александр продолжал: «Мы находимся не в начале наших трудов, а в конце их; очень скоро мы подойдем к океану и к той стране, откуда встает солнце; и если малодушие не помешает нам, мы вернемся домой с триумфом, расширив наши владения до края Земли. Неужели мы будем настолько нерадивы, что не соберем урожай, который сам идет к нам в руки? Это тот случай, когда выигрыш несравненно больше опасности. Мы имеем дело с народами, которые одинаково трусливы и богаты, и я веду вас не столько на войну, сколько на захват богатств. От вашего мужества зависит попытаться сделать все или не сделать ничего. Я прошу вас, заклинаю ради вашей собственной славы и ради моей, ради нашей привязанности друг к другу, я заклинаю вас не покидать вашего товарища по оружию накануне событий, которые сделают вас властителями мира! Я не говорю „вашего царя“ потому, что, если до сих пор я пользовался своей властью, то сегодня я не приказываю, я прошу вас. И посмотрите, кто обращается к вам с просьбой: тот, за кем вы следовали повсюду, кого прикрывали щитами и защищали мечом. В моих руках слава, которая сделает меня равным Геркулесу и Дионису, не отнимайте ее у меня. Ответьте на мою просьбу и прервите это тяжелое молчание. Где ваши крики ликования, где веселые лица моих македонян? Солдаты, мои солдаты, я вас больше не узнаю!».
Но никто не поднял головы и не разжал губ. Самые давние его товарищи, Кратер, Пердикка, Евмен, Леоннат, Кен, Мелеандр, Неарх стояли молча. Но за ними сквозь шум дождя и раскаты грома доносились голоса из неспокойного лагеря. Тогда Александр воскликнул: «Что я совершил такого, что вы не удостаиваете меня взглядом? Ни у кого не хватает смелости ответить мне? Ведь я прошу вас подумать только о вашей собственной славе и вашей чести! Я не вижу больше тех, кто когда-то боролся за возможность нести своего раненого царя. Меня покинули, продали, меня предают врагу. Можете бросить меня на милость диких зверей и оставить во власти разбушевавшихся рек. Пусть я буду добычей племен, одно имя которых приводит вас в ужас. Если вы отвернетесь от меня, я найду себе тех, кто пойдет за мной. Мои вчерашние враги будут мне более верными, чем вы; я сделаю из них солдат. И если мне суждено умереть, я предпочту погибнуть, чем царствовать опозоренным и зависеть от вас».
Забрала шлемов оставались опущенными, неподвижными. Тогда Александр опустил голову в ладони и было видно, как самый могущественный в мире царь плачет на глазах у своих военачальников.
Наконец Кен, шурин Филоты, герой битвы с Пором, выступил на шаг вперед, снял шлем и сказал: «Пойми нас, Александр. Мы не трусы, мы не изменились; мы по-прежнему готовы сражаться за тебя и встретить тысячу опасностей. Ты сам знаешь, сколько македонян и греков пошли за тобой, и как мало их осталось среди нас. Одни поселились, и не всегда по доброй воле, в городах, которые ты основал; другие погибли в сражениях или возвратились домой из-за ранений, третьи были оставлены в гарнизонах, расположенных по всей Азии, с одного конца до другого; большинство людей умерли от болезней; выжили очень немногие, и эти немногие измучены душой и телом».
Военачальники кивали головой в знак согласия, и все сочувствовали Кену, похудевшему, сжигаемому упорной лихорадкой, одному из тех истощенных болезнями людей, о которых он только что упомянул. Кен продолжал говорить, и было видно, что он уже ни на что не надеется, ничего больше не чувствует и ничего не боится:
«Величие твоих подвигов покорило не только твоих врагов, но и твоих солдат. Ты жаждешь новых Индий, не известных самим индийцам. Тебе хочется вытащить из берлог людей, живущих среди змей и диких зверей; ты стремишься к тому, чтобы пройти с победами по таким обширным пространствам, которые не может осветить даже солнце. Возможно, эта идея соразмерна твоей славе, но у нас больше нет сил, они исчерпаны. Посмотри на изнуренные лица солдат, на их покрытые шрамами тела. Наши дротики затупились, оружие вышло из строя, мы одеты по-персидски, потому что нет возможности доставить сюда привычную для нас одежду. У кого еще остались латы? У кого осталась лошадь? Если и осталась, то со сбитыми копытами! Посмотри, остались ли еще у кого-нибудь рабы! Мы завоевали все и мы лишены всего. К нищете нас привели не излишества и не расточительность, это война поглотила плоды наших побед. Прекрати, если можешь, свои хождения по свету для собственного удовольствия, ибо мы уже достигли того места, куда нас привела счастливая судьба. Теперь наша очередь умолять тебя возвратиться на землю твоих предков, к твоей матери. Позже, если захочешь, ты сможешь снова отправиться в путь, наши сыновья пойдут за тобой; я думаю, что тебе лучше услышать это здесь и от меня, чем от солдат».
В едином порыве, открыв шлемы, они подняли руки и закричали, что Кен выразил их общие мысли.
На этот раз Александр опустил голову и сжал губы. Жестом он отпустил своих товарищей и никому не разрешил входить к нему в палатку. Он закрылся там и сидел три дня, печальный и одинокий. Даже Роксане было запрещено переступать ее порог. Гефестион был далеко, во владениях Пора. А дождь все продолжал идти.
На третий день Александр велел позвать египетских жрецов, халдейских магов, вавилонских предсказателей и индийских мудрецов. Он просил их узнать предзнаменования, относящиеся к переправе через реку. Их предсказания совпали: боги всех народов сказали «нет». Наконец Александр обратился ко мне, как будто я был его последней надеждой. «Государь, – сказал я, – я дал тебе ответ еще в Вавилоне».
Тогда сын Амона понял, что отец оставил его за то, что он нарушил его волю.
XIII. Маллийская стрела
На берегу Гифасиса Александр воздвигнул двенадцать огромных алтарей в честь двенадцати богов Олимпа, чтобы обозначить границу своего восточного похода. Были совершены грандиозные жертвоприношения, за которыми последовали спортивные игры, состязания, гулянья. Решение о конце похода приобрело вид триумфа. Войска ликовали, для этого их не пришлось уговаривать; это было действительно возвращение победителей.
По приказу Александра соорудили огромные походные кровати, вдвое больше обыкновенных, и кормушки такой высоты, до которых ни одна лошадь не смогла бы дотянуться, и оставили все это на месте, чтобы увидевшие их подумали, что на этих берегах стояла лагерем армия гигантов. Затем вновь пришли к берегам Гидаспа.
Дождь прекратился. Прибыли подкрепления и военное снаряжение, отправленное Гарпалом: семь тысяч человек, шесть тысяч лошадей, двадцать пять тысяч комплектов доспехов и лекарства для больных. Лекарства пришли слишком поздно: Кен недавно умер. Александр повелел устроить торжественное погребение.
Строительство флота, начатое по его приказу, было закончено; он состоял из восьмидесяти военных кораблей и девятиста транспортных судов. Командующим флотом был назначен Неарх. Александр с восемью тысячами человек, с таким же количеством лошадей и с большей частью багажа погрузился на корабли. Кратеру было поручено командовать колонной, которая должна была идти пешим строем вдоль восточного берега, а Гефестион возглавил остальную армию, с которой шли слоны и которая двигалась по другому берегу.
Они плыли вниз по течению, и вначале это напоминало приятную прогулку. Александру не составило труда убедить своих соратников в том, что возвращение по пройденному пути было бы слишком похоже на отступление побежденных; тогда как спускаясь по течению, они могли легко приплыть к южному океану; Александр предположил, что река, по которой они плыли, и в которой водились крокодилы, вполне могла сливаться с Нилом и привести их к Мемфису и египетской Александрии. Эту часть пути Александр провел в обществе ученых, принимавших участие в экспедиции, изучал вместе с ними прибрежные растения и животных, обитавших в этих местах.
Плавание шло спокойно до впадения Гидаспа в Акесин, где река стала бурной; корабли попали в водовороты и течения, вышли из-под контроля флотоводцев, сталкивались друг с другом и опрокидывались, весь флот, как в безумном танце, вертелся по кругу. Многие суда затонули и увлекли за собой людей; сам Александр, который по-прежнему не умел плавать, чуть было не упал в воду.
Едва преодолели препятствие, подстроенное природой, как пришлось встретиться с препятствиями, подготовленными людьми. Маллийцы, жившие по берегам Акесина, не захотели покориться. При высадке войск Александр обратился к ним с просьбой сделать последнее усилие.
Две дороги вели к маллийской столице, одна – длинная, извилистая и легкопроходимая, другая – протяженностью в четыреста стадий, шла напрямик через пустыню. Александр выбрал вторую. Он прошел ее с конницей за один день и одну ночь и обрушился на город, жители которого меньше всего могли ожидать нападения врага со стороны пустыни. Резня, которую устроил Александр среди застигнутых врасплох, невооруженных людей, сделала его дальнейшее продвижение по стране свободным, но ему, привыкшему к насилию и победам, этого было мало, и он с ожесточением преследовал беглецов. Вместе с пехотой, присоединившейся к нему, он прошел через весь город, считавшийся священным из-за пяти тысяч брахманов, живших в нем, которые предпочли сжечь свой город и самим сгореть в храмах, чем терпеть надругательства.
Оказавшись властителем этой огромной груды пепла, он захотел овладеть еще крепостью, которая, как ему сообщили, находилась неподалеку. Воины медленно следовали за ним; их нежелание драться приводило его в отчаяние. Оказавшись у стен этого последнего укрепления, солдаты не спешили подносить лестницы. Тогда он нетерпеливо схватил первую принесенную лестницу и практически в одиночку бросился на штурм. За ним последовали только его помощник Леоннат, Певкест, несший за ним во всех сражениях щит Ахилла, и простой воин Абрей. Александр прислонил лестницу к стене, поднялся по ней, и вскоре все четверо оказались на крепостной стене, чтобы сразиться с целым гарнизоном. Облако стрел окружило шлем с белыми перьями. Увидев, какой опасности он подвергается, македоняне обрели прежний пыл, бросились устанавливать лестницы к стенам и устремились на них в таком количестве, что многие лестницы сломались под их тяжестью. Стоявшие внизу воины кричали ему, чтобы он прыгал: они были готовы поймать его; но Александр, отругиваясь, прикрыл голову щитом от стрел и совершил невиданный в истории сражений поступок: с высокой стены он прыгнул вниз в осажденную крепость. К счастью, он устоял на ногах и был готов сражаться с врагами, которые ринулись к нему толпой. Певкест, Леоннат и Абрей спрыгнули вниз вслед за ним; все четверо, прислонившись спиной к стене и к старому дереву, росшему поблизости, вступили в бой с мечами в руках, в то время как со всех сторон их осыпали стрелами и метали в них дротики. Первым упал Абрей: стрела попала ему прямо в лоб; почти одновременно Александр получил сильный удар дубиной по шлему, он на мгновение опустил щит, и тотчас же в грудь ему вонзилась стрела. Певкест попытался прикрыть его щитом Ахилла, но вскоре и он, пронзенный сразу несколькими стрелами, упал на Александра, потерявшего сознание, и последним упал Леоннат с простреленной шеей. Еще мгновение, и македоняне пришли бы слишком поздно; с криками ярости они преодолели крепостную стену, скатились вниз целым полчищем, высвободили бездыханного Александра и уничтожили все живое вокруг.
Александра унесли, не вытаскивая стрелы из груди. Чтобы снять панцирь, отпилили древко, но так как острие стрелы расщепилось и вонзилось зазубринами, пришлось надрезать все вокруг. Делавший операцию врач Кратес попросил придерживать руки и ноги Александра, но тот не позволил. «Нет нужды, – сказал он, – держать того, кто умеет держаться сам».
Однако под ножом он три раза терял сознание и после операции долгое время находился при смерти. Солдаты были в панике и спрашивали себя, кто теперь сможет вывести их из этой ужасной страны. Все последующие дни со мной рядом были врачи и маги, и нам понадобилось применить все наше искусство, чтобы сохранить жизнь в его теле.
Каждая новая болезнь или рана, полученная им после Вавилона, была тяжелее предыдущей. Рана, подобная последней, для любого другого организма была бы смертельной, особенно, если бы лечение не было поддержано магией. Но было необходимо, чтобы Александр вновь встал во главе войск и чтобы успокоилась охваченная паникой армия.
Его перенесли к реке, подняли на корабль и поместили ложе на палубе, так, чтобы все войска, находящиеся на судах и на берегу, могли его видеть. Он не шевелился, и все решили, что им показывают его труп; раздались скорбные вопли. Тогда он поднял руку, чтобы показать, что он жив, и на берегах реки рыдания сменились радостными криками, которые, казалось, оживили его. Он захотел вернуться в свою палатку и потребовал коня, несмотря на жестокую боль и опасность, которой он подвергался при каждом движении. Солдаты неистовствовали, расталкивали друг друга, чтобы обнять его колени, поцеловать плащ, не понимая, что в этой давке они рисковали убить его; многие ветераны плакали, другие бросали ему цветы. Когда он сходил с лошади, со всех сторон неслись восторженные крики – свидетельство любви к нему, а он вошел в палатку и без посторонней помощи подошел к своему ложу.
Эта победа над смертью была его последним настоящим триумфом.
XIV. Инд и океан
Весь конец зимы Александр восстанавливал силы; за это время он добился полного подчинения маллийцев, окончательно запуганных жестокостью, проявленной во время последней экспедиции. Весной возобновился спуск по реке. Отец Роксаны Оксиарт присоединился к Александру; он был заранее назначен наместником всех индийских территорий, через которые Александру еще предстояло пройти.
При впадении Акесина в Инд он основал новую Александрию; затем он продолжал подчинять себе огромную страну, то принимая добровольную покорность, то покоряя силой; в одном месте он вешал властителя со всеми его приближенными на деревьях, растущих вдоль реки, в другом – принимал в дар необработанное железо, черепаховый панцирь и живых тигров; в начале лета Александр дошел до города Патталы, правитель которого сбежал вместе со всеми жителями.
Войска проходили по нетронутому, мертвому городу, и шум их шагов раздавался в пугающей тишине. Все окрестности были такими же пустынными, как будто это был мир растений и животных, из которого полностью исчезли люди. Александру настолько понравился этот красивый молчаливый город, утопающий в садах, что он послал гонцов к жителям пригласить их возвратиться безбоязненно обратно; по его приказу заново отстроили крепость и построили речной порт.
Именно здесь он узнал, что Инд не впадает в Нил и что море находится совсем близко. Он направился туда с военными кораблями и прибыл на место ко дню своего рождения: ему исполнился тридцать один год. В устье Инда, который, подобно реке в Египте, разделяется здесь на множество рукавов, он созерцал океан, к которому он добирался с таким трудом и который находился, по его мнению, на краю света.
Моря в этих местах не похожи на наши и в то время, как Александр смотрел на горизонт, вода поднялась, стала прибывать, и взбешенные волны устремились к берегу, сотрясая корабли, сталкивая их друг с другом, разрывая пеньковые тросы и якорные цепи. Солдаты, успевшие сойти на берег, поспешили подняться на корабли в замешательстве и страхе перед внезапным гневом Посейдона. Они кричали, что их потопят, чтобы наказать царя за его безумную гордость; был момент, когда сам Александр подумал, что час его смерти настал.
Но вскоре ревущее море отступило; моряки увидели, что волны отхлынули так же быстро как набежали, но их страх от этого не уменьшился. Корабли без воды под килем опрокинулись на песок. Солдаты боялись, что из волн возникнут и набросятся на них чешуйчатые чудовища, подобные тому, которое умертвило сына Тесея!
Меня срочно послали посоветоваться с индийскими жрецами, и после разговора с ними я мог с уверенностью предсказать, что корабли не погибнут, так как море возвратится через двенадцать часов, и они снова окажутся в воде. Этот океан подчинялся Луне.
Александр закрылся со мной, чтобы принести жертвы своему отцу Амону; назавтра, когда перед нами опять было открытое море, он на глазах встревоженных воинов поднялся на царский корабль и отдал приказ дрожавшим от страха гребцам вывести его в море и плыть до тех пор, пока земля не скроется из виду. Там мы принесли в жертву Посейдону множество быков, разлили вино в дар морским божествам и бросили в море золотые кубки. Затем Александр вернулся на берег, доказав грекам, что внешний океан пригоден для мореходства и по нему можно отважиться плавать. Он решил построить в этом месте порт, который служил бы развитию торговли с Индией по морю (49).
Прошел уже год с тех пор, как он пообещал солдатам привести их обратно в Грецию; под влиянием условий тропического лета войска опять были на грани бунта, так как их вели по-прежнему на юг, а не на запад. Приказ о выступлении восстановил спокойствие. Самая многочисленная и неповоротливая колонна, при которой вели слонов и тащили орудия для осады, должна была под командованием Кратера возвращаться через Арахосию и Дрангиану, уже знакомые, изученные и покоренные страны. Флот, по-прежнему под предводительством Неарха, должен был плыть вдоль берега до места, откуда можно было вновь добраться до Геллеспонта. Сам Александр решил идти с двадцатью тысячами человек параллельно флоту через пустыню Гедросии и посылать отряды на побережье, чтобы оставлять на всем его протяжении продовольствие для кораблей.
Он руководствовался тайным замыслом, которым он поделился с очень немногими. На восток он продвинулся настолько, насколько ему позволили обстоятельства, он покорил земли, лежащие за Индом и перенес намного вперед границы царства великого Дария. Войска помешали ему продвигаться дальше, но он наполовину переиграл их: в течение двенадцати месяцев он вел их на юг и дошел до океана. Теперь у него было намерение перехитрить солдат еще раз, обмануть их усталость, отправиться, конечно, на запад, но только для того, чтобы выйти к берегам Африки, обойти вокруг континента, очертания которого были ему неизвестны, покорить живущие там народы и возвратиться в Средиземное море через Геркулесовы столбы.
Итак, во главе двенадцати тысяч человек он подошел к пустыне, в которой царица Семирамида и Великий Кир, попытавшиеся однажды пройти через нее, потеряли свои армии. Мысли об этом не пугали Александра, а скорее, искушали его. Преуспеть там, где потерпели неудачу божественная царица Ассирии и самый великий властитель Персии, он считал единственной возможностью для совершения подвига, способного перечеркнуть в его собственных глазах унижение, которое он испытывал при возвращении. Но так ли было необходимо для его славы, чтобы вместе с колонной солдат, идущих всегда быстрым походным шагом, шли навстречу жажде и смерти жены командиров, их дети, слуги, армейские проститутки и торговцы?
XV. Пески смерти
Пустыня Гедросии – самая безводная из всех пустынь на свете. Ближайшее расстояние между колодцами составляет два дня пути, и это при условии, что они попадаются и не бывают высохшими. Даже осенью там стоит изнуряющая жара.
На десятый день пути уже не хватало воды, а на двадцатый – подходили к концу запасы продовольствия; переход по пустыне длился шестьдесят дней. Голод, жажда, болезни обрушились на этих людей, которые с трудом, спотыкаясь, продвигались ночами по раскаленной от дневного зноя земле. Вьючные животные были съедены, а повозки брошены в пустыне; индийские сокровища разбрасывались в песках. От того немногого, чем они располагали, приходилось выделить часть, чтобы отправить с отрядами на побережье зерно и сушеное мясо для кораблей Неарха, которых тщетно искали, а они не появлялись.
Колонна вытягивалась и заканчивалась длинным арьергардом с умирающими. Люди с потрескавшимися губами и вытаращенными глазами задыхались и начинали падать. Они протягивали руки, но никто не помогал; каждый берег силы для себя; стоны, мольбы замирали в молчании пустыни; днем над нами летали грифы; ночью нас сопровождали шакалы и было слышно, как они скликали друг друга к трупам.
Однажды утром, когда мы разбили лагерь в русле пересохшего потока, разразилась гроза, и вода, чудесная и долгожданная вода, устремилась с гор с такой силой, что залила спящих людей, и многие женщины погибли, оказавшись под опрокинутыми палатками, как в рыболовных сетях; вода унесла все, что оставалось от багажа, в том числе и личный обоз Александра. Многие воины из тех, которые бросились утолять жажду, умерли через несколько дней, измученные жестокими болями в животе.
Горы, с которых в тот роковой момент пришла вода, преградили нам дорогу; надо было обойти их с севера и отказаться от доставки продовольствия на побережье. Вскоре проводники сообщили, что они потеряли дорогу. Тогда сам Александр, взяв с собой пятерых воинов, отправился на поиски и сразу нашел тропу и источник. Люди были в таком отчаянии, что не имели сил ни благодарить его, ни проклинать; на них обрушилась кара, которая оказалась сильнее их. Некоторые обезумели и вскрывали вены, чтобы пить собственную кровь.
Когда на шестидесятый день мы подошли к городу Пуре, колонна сократилась вдвое. Десять тысяч трупов остались лежать в песках на пути протяженностью в четыре тысячи стадий, и можно было бы определить дорогу, по которой шла армия, по оставшимся костям (50). Зато Александр превзошел Великого Кира и Семирамиду.
В Пуре было вдоволь продовольствия, вина и женщин. В городе еще не видели победителя, но знали, что они оказались под владычеством Александра, как и все провинции бывшего Персидского царства. Правители города поспешили достойно встретить повелителя мира, который оказал им честь, остановившись у них. Измученным героям показалось, что они попали на Елисейские поля.
Александр распорядился поставить на всех перекрестках глиняные кувшины с вином и походные кухни, чтобы армия могла вдоволь насытиться.
Во время короткого отдыха в городе он приказал собрать столько повозок, сколько можно было найти, и загрузить их продовольствием. Затем колонна вновь продолжила путь; воины получили большое количество продуктов, и они насытились настолько, что забыли страдания, радовались спасению и гнали от себя стыд за то благополучие, в котором они находились, в то время как их возлюбленные, дети, близкие друзья погибли; солдаты и командиры были совершенно пьяны с самого начала и продолжали пить в пути, поощряемые Александром.
Александр знал, что по легенде возвращение Диониса из Индии было сплошным праздничным шествием, поэтому он приказал соединить две повозки, превратив их в грубую триумфальную колесницу, на которой он возлежал на подушках, прикрытый от солнца навесом из листвы, увенчанный ветвями виноградной лозы, и пировал со своими лучшими друзьями. Кубки переходили из рук в руки, были слышны песни, которые перекликались. Позади Александра и в подражание ему военачальники окружили себя немногими уцелевшими женщинами, которые были в состоянии исступления от того, что вырвались из ужасной пустыни.
Все проститутки Пуры, для которых пребывание в городе этой армии было невиданной удачей, присоединились к войскам, плясали вокруг повозок под звуки флейт и барабанов, превращая военный поход в праздничное шествие. Солдаты, сняв с себя оружие и сложив его в фургоны, бегали к повозкам с продуктами, где вино лилось рекой, подставляли кубки, преследовали женщин и танцевали с ними.
Это вакханическое шествие продолжалось семь дней подряд. На каждом привале войско превращалось в лагерь пьяниц, и, чтобы разгромить эти остатки армии, завоевавшей половину мира, достаточно было бы нескольких сотен конников.
Когда мы достигли Карманию и были на уровне пролива, соединяющего Индийский океан с Персидским морем, к Александру присоединился Кратер и главные силы армии, затем войска, оставленные пять лет тому назад в Экбатанах, и, наконец, флот Неарха, о котором в течение долгого времени ничего не было известно. Во время плавания вдоль побережья мореплаватели открыли удивительные страны, моряки без устали рассказывали о народах, с которыми они повстречались, об огромных рыбах, плавающих за кормой, и невиданных птицах, летающих над берегом. Таким образом, перед тем, как возвратиться в Персию, все главные силы Александра собрались воедино.
Он продолжал продвигаться до Персеполя; город лежал в руинах, почерневший от пожара, виновницей которого была возлюбленная Птолемея Таис. Здесь Александр оставил своего телохранителя Певкеста, назначив его повелителем в благодарность за то, что он так долго носил рядом с ним щит Ахилла. Наконец он прибыл в Сузы, где встретился с царицей Сисигамбис, которая приняла его с материнской нежностью, а его первая жена Барсина показала ему красивого восьмилетнего ребенка – его сына Геракла. Барсина и Роксана познакомились. Барсина была смирившейся и дружелюбной. Роксана же с первой минуты возненавидела Барсину.
В Сузах Александр вновь взял в свои руки правление царством и осуществлял его не без жестокости. Он вызвал к себе всех наместников и потребовал представить ему отчеты, а также провел расследование о методах их правления в его отсутствие.
Два военачальника и многие командиры были казнены за ограбление храма в Экбатанах. Когда сын наместника Сузии Абулита, обвиненный в воровстве и растрате, предстал перед ним в суде, Александр так разгневался, что одновременно с вынесением приговора привел его в исполнение: он убил его прямо в трибунале ударом копья и тотчас же приговорил самого наместника Абулита к смертной казни: он должен был быть растоптан лошадьми охранников.
Гарпал, один из самых старых друзей Александра, верно служивший ему и за это сосланный еще при жизни Филиппа, его товарищ по роще Нимф, которому Александр поручил осуществлять контроль во всех сатрапиях Малой Азии и одновременно быть хранителем казны в Экбатанах, всемогущий Гарпал в последний момент сбежал. Он перестал думать о возможности возвращения Александра, который находился в дальних странах. Опьяненный властью, которая возвысила его над царями, он вел себя как хозяин золота, которое он должен был охранять; неожиданное богатство толкнуло его на путь разврата. Не было знатной семьи в Экбатанах, которая не пострадала бы от его распущенности. Его наложница-гречанка Потимия, которую ему прислала сводня из Афин, участвовала во всех его чудовищных оргиях, где девственницы, жены и отроки должны были выполнять все его желания. Свою наложницу Гарпал щедро одаривал подарками и воздвиг алтари для ее прославления под именем Афродиты-Потимии, а когда она умерла, изнуренная оргиями, он поставил два памятника: один – в Азии, второй – в Греции, каждый из которых стоил тридцать талантов. Гарпал скоро утешился и вызвал из Афин другую женщину по имени Гликерия; она тоже стала предметом культа, и ее статуя была установлена рядом со статуей Александра.
Хищения, превышение власти и святотатство – этого было достаточно, чтобы Гарпал был безусловно осужден на смерть; как только он узнал, что Александр возвратился и вызвал к себе всех правителей, он уехал с шестью тысячами человек и укрылся в Афинах, где, объединившись с Демосфеном, который только и ждал подходящего случая, и щедро раздавая взятое с собой золото, он попытался поднять бунт в городе и среди греческих союзников против завоевателя; но угроза Александра направить Неарха с флотом и Антипатра с македонскими войсками испугала афинян. Демад опять взял верх над Демосфеном. Гарпал, изгнанный из Аттики, скитался по островам и вскоре был убит на Крите.
Итак, Александр, казалось, проявлял заботу о завоеванных царствах, как монарх жестокий, но трезвый, и в то же самое время этой весной в нем тоже стали проявляться давно дававшие знать о себе признаки одержимости властью, которая теперь приняла форму безумия. Он открыто предавался оргиям и давал волю причудам всевластия.
Царь, имеющий двух жен и сердечного друга, вдруг увлекся персом-евнухом Багоем, с которым он часто танцевал на глазах у всех и целовал его во время банкетов (51). Маскарадные костюмы богов часто заменяли ему обычную одежду. Теперь он надевал не только наряд персидского царя, но получал удовольствие от того, что показывался в костюме Геракла, опираясь на дубину, в шкуре льва, которого он убил в Вавилоне; на следующий день он наряжался женщиной и заимствовал атрибуты богини Артемиды: лук, колчан, полумесяц в волосах и короткая туника с открывающейся грудью; затем он возвращался к своему любимому воплощению в Диониса и при этом устраивал конкурсы любителей вина, предлагая золотой талант тому, кто опорожнит наибольшее количество кубков. Многие из его приближенных умерли от подобных подвигов.
После того, как заговор Гарпала потерпел неудачу, Александр послал из Суз депутацию в греческие города с требованием признать, что он сын Зевса-Амона и сам – подлинный бог. Большинство городов поспешили повиноваться.
«Пусть Александр будет богом, если ему так хочется!» – ответили спартанцы, у которых остались в памяти тягостные воспоминания о поражении, которое им нанес Антипатр. Город Мегаполь выстроил для Александра-бога настоящий храм. В Афинах Демосфен, высмеивая притязания Александр, предложил поторговаться за оказание ему такой чести: они согласились бы считать Александра богом, если бы он отказался от своего намерения возвратить в город некоторых политических ссыльных. В конечном счете, Демосфен был выслан за то, что он дал подкупить себя и принял золото от Гарпала, а Александр был признан афинянами тринадцатым богом Олимпа и живым воплощением Диониса.
Только Македония была свободна от обожествления своего царя. Одно время он думал о том, чтобы причислить свою мать к богиням, но потом отказался от этого отчасти из мести Олимпии, которая причиняла ему много хлопот.
Александр Эпирский, брат Олимпии, умер, и власть в Эпире перешла к его жене Клеопатре, сестре Александра, которую выдали замуж за дядю (и во время их свадьбы был убит Филипп). Олимпия, тяготившаяся от бездействия и страдавшая от своей слишком малой причастности к славе сына, тотчас же отправилась в Эпир, чтобы отстоять свое право наследования, считая его превосходящим права жены. Соперница дочери по притязаниям на трон, который казался ей теперь незначительным, она преуспела в признании себя царицей Эпира и отослала Клеопатру в предназначенное для нее место – Пеллу. В своем родном Эпире, где она была в большей безопасности, Олимпия продолжала интриги против Антипатра. Все эти годы ненависть между старым правителем и стареющей царицей продолжала расти; слух об их соперничестве распространился по всей Греции. Не было гонца, который не приносил бы Александру известия с обвинением одного в адрес другого. В течение одиннадцати лет разлуки Олимпия не прекращала упрекать его, и ее интриги угрожали спокойствию Македонии, при этом казалось, что к пятидесяти годам у нее вновь проявился интерес к любовным привязанностям. Александр начал терять терпение и однажды, получив ее письмо, воскликнул: «Дорогая же это плата за девять месяцев проживания!».
XVI. Костер для Каланоса
Есть в Индии секта мудрецов, которые живут совершенно обнаженными и чьи тела в результате использования секретных приемов приучены к полному воздержанию от пищи и самой большой выносливости, а дух способен к предельному отрешению (52). К главе этой секты Александр послал гонца, чтобы сообщить ему, что сын Зевса-Амона хочет побеседовать с ним. Обнаженный мудрец велел ответить, что не желает говорить с Александром; он сказал также, что Александр не более сын Зевса-Амона, чем он сам, или же они оба сыновья этого бога, и тогда им нечего узнать друг о друге; свой отказ он обосновал также тем, что победитель ничего не может дать тому, кто поднялся над земными желаниями, а также ничего не может лишить его; даже смерть, если его приговорят к ней, будет для него лишь освобождением от неуютного жилища.
Поскольку Александр стремился привязать к себе жрецов каждой религии, другой индийский мудрец из менее суровой секты согласился присоединиться к духовной коллегии царя. Имя его было Сфинэс, но в армии его звали Каланос потому, что каждого он приветствовал этим словом. Ему было семьдесят три года, и он сопровождал армию от Инда до Суз, мало разговаривая, никогда не жалуясь, созерцая окружающее с равнодушной улыбкой.
По прибытии в Сузы у него впервые в жизни начались жестокие боли в желудке. Врачи не смогли помочь ему; я предложил ему ухаживать за ним, но он спокойно ответил, что если его собственные познания в магии бессильны облегчить его состояние, то и мои не смогут сделать большего. Он пришел к Александру и объяснил ему, что не хочет погибать медленно, а желает умереть раньше, чем страдания повлияют на его характер и изменят привычный ход его мыслей. Александру, умолявшему его ничего не предпринимать, Каланос ответил, что считает ненужным дать болезни нарушить свою душевную ясность и что в смерти для него нет ничего удрачающего. Он добавил, что если Александр хочет оказать ему последнюю милость, пусть распорядится сложить большой костер и, по возможности, доставить туда слонов, животных его родины. Увидев его решимость, Александр мог лишь пойти навстречу пожеланию Каланоса.
Костер складывали охранники Птолемея, и в назначенный час вокруг него заняли свои места фаланги воинов, облаченных в латы, продефилировала конница и пехота, прошли слоны, а потом они образовали каре. Были принесены чаши с благовониями, золотые кубки, а также царские одежды, чтобы бросить их в костер.
Самого Каланоса, у которого больше не было сил держаться в седле, принесли на носилках; он украсил голову венком из цветов и пел гимны на родном языке. У подножья костра он попрощался с каждым, попросил оказать ему честь, весело отпраздновав этот день. Одному он подарил своего коня, другому – чаши, которыми пользовался для еды, третьему – одежду, которую снял с себя полностью. В последнюю очередь он обратился со словами прощания к Александру; посмотрев на его лоб, он сказал: «Мы встретимся в будущем году в Вавилоне».
После этого он окропил себя святой водой, отрезал прядь волос и стал медленно подниматься, худой и обнаженный, снова начав петь. Когда он достиг вершины костра, он стал на колени, обратив лицо к солнцу. Поднесли факелы, заиграли трубы, армия испустила воинственный клич, заревели слоны; пламя быстро охватило неподвижную фигуру мудреца, чьими последними словами было пророчество.
