Субстанция, мир и непрерывность 10 страница

 Отношение «индивид – бесконечное» мы легко поймем, если зададим понятие концепта. Концепт определяется как? Как то, что имеет некое содержание [comprehension] и некую протяженность. Содержание концепта есть вещь, концептом обозначаемая: совокупность предицируемых ему атрибутов. Пример: лев – храброе животное. Я бы сказал, что «храброе животное» образует часть содержания концепта «лев». Предположим, другие свойства содержания концепта – «иметь гриву», «рычать», «много спать» и т. д., но вы скажете мне: вы забываете основное. И это ясно: я забываю свойства, посредством которых мы определяем концепт «лев». Впрочем, я ими пренебрегаю: млекопитающее и т. д. – ну и пусть, я ими пренебрегаю. Итак, содержание есть совокупность предикатов, которые мы можем атрибутировать объекту, обозначенному концептом.

 Протяженность концепта – это количество экземпляров, количество объектов, подводимых под этот концепт, вложенных в этот концепт. Сколько существует львов? «Сколько существует львов» соответствует протяженности концепта. Ну хорошо…

 Логика концепта говорит нам – что? Она говорит нам, что по мере уменьшения протяженности увеличивается содержание, и наоборот. По мере уменьшения протяженности – что это значит? По мере уменьшения протяженности – то есть нечто стремится к единице по мере увеличения содержания. «По мере увеличения содержания» – то есть стремится к бесконечности; «по мере уменьшения протяженности» – то есть стремится к одному. Вот это надо знать. Пример: концепт «лев». Я предполагаю, что сейчас существует десять тысяч львов; я говорю: протяженность = 10 000, содержание – вот это, вон то, такие-то и такие-то предицируемые атрибуты «льва». Я делаю еще один шаг в движении, которое мы назовем спецификацией понятия, – это надо знать. Я беру львов Сахары, они составляют часть концепта «лев». Все львы Сахары обладают атрибутами, атрибутируемыми «льву». Это львы, но они имеют и нечто большее, а именно: они имеют конкретные свойства львов Сахары, каких нет у прочих львов. Их не имеют, например, львы… в конце концов, львы других мест: например, иметь на кончике хвоста более пушистую кисточку, чем у остальных. Я бы сказал: это свойство содержания львов Сахары, которого у прочих львов нет – итак, я добавляю его. Я бы сказал, что львы Сахары обладают бо́льшим содержанием, чем львы вообще, но тем самым они обладают и меньшей протяженностью. Существует меньше львов Сахары, чем львов вообще. Ладно.

 Продолжим. Биологи, или, скорее, специалисты по естественной истории, натуралисты, могут быть подведены к тому, чтобы сказать: «Но ведь в таком-то оазисе Сахары существует тип льва, которого не найдешь в других регионах Сахары», и вот вам больше содержания и меньше протяженности.

 Посмотрите на этот великий и совсем простой принцип: если дан концепт, то его протяженность и содержание находятся в обратно пропорциональных отношениях – то есть, чем больше содержание, тем меньше протяженность. Следите за мной, потому что здесь будет нелегко.

 Что происходит? Здесь я колеблюсь, я собираюсь сделать то, чего никогда не люблю делать: своего рода обзор философии с птичьего полета; здесь это безусловно необходимо.

 Что происходило с концептом, с этим законом, до Лейбница? Я полагаю, что все философы – насколько мне известно, без исключения (хотя существуют очень сложные тексты), – говорили нам: да, но вот этот концепт сейчас не работает. Бывает логический момент, когда концепт не работает; когда содержание концепта «стопорится». На самом деле здесь не надо «останавливать» концепт, на мгновение надо остановиться самому. Например (я возвращаюсь к своему льву) лев такого-то оазиса, африканский лев, лев из Сахары, лев такого-то оазиса из Сахары.

 [Конец пленки.]

 

Он говорит: здесь вы никогда не догоните концепт, вы можете идти неопределенно долго (я взвешиваю свои слова), вы можете продолжать содержание концепта неопределенно долго, вы никогда не достигнете индивида. Почему? Потому что индивид зависит от случайностей материи, а не от свойств концепта. И получается, что, как бы вы ни продвигались относительно содержания или спецификации концепта, он всегда будет иметь в виду нескольких индивидов. Пусть только де-юре: концепт всегда будет включать нескольких возможных индивидов. Даже если я дойду до состояния мира, когда выживет один-единственный лев, концепт не «спустится» до его индивидуальности. На самом деле – благодаря концепту – всегда будет бесконечное множество возможных львов, но концепт не дойдет до бесконечности. Вы можете продолжать неопределенно долго, вы можете неопределенно долго продлевать содержание концепта, вы никогда не дойдете до протяженности, равной единице. Всякий концепт как концепт имеет протяженность, равную x.

 Но тогда из чего получается индивид, раз это не концепт? Иными словами, концепт всегда общий. Он всегда имеет протяженность. Лев Сахары имеет концепт, лев такого-то оазиса имеет концепт – концепт льва можно продлевать сколько вам угодно, но индивидуация не то же самое, что спецификация. Вы можете специфицировать ваш концепт так долго, как захотите, – вы не достигнете индивида. Что производит индивидуацию? Ответ некоторых аристотеликов: не форма, каковая является формой концепта, а материя, акциденция. Иными словами, они оказываются перед следующей проблемой: индивид не есть конечная форма, соотносимая с концептом. Индивид не есть конечная форма, другими словами, концепт «стопорится» перед индивидом. Вы можете продлевать концепт неопределенно долго, но вы не достигнете индивида. Отсюда такая проблема: что производит индивидуацию, если она не является сложной спецификацией? Итак, я говорю вам: первый ответ – необходимо вмешательство акциденций, контингентностей, то есть атрибутов, которые не принадлежат концепту. Другой, гораздо более сложный ответ: индивидуация хоть и зависит от формы, но сама формой не является. Это и есть очень красивая теория индивидуации у Дунса Скотта, где индивидуация, как говорит он нам, определяется так: это не форма, которая добавляется к форме, как вид добавляется к роду. Иными словами: формы индивида не существует. И все-таки индивидуация не есть акциденция материи. Она, говорит нам Скотт, – конечный акт формы. Это не просто: здесь не форма добавляется к форме, а конечный акт конечной формы. Что такое «конечный акт формы»? В конце концов, я этим не занимаюсь, это тема иного курса.

 Это для того, чтобы попросту сказать вам, что все согласны с тем, что, в конечном счете, форма или концепт – так или иначе – «стопорится» перед индивидом, не догоняет индивида, даже если я могу продлевать содержание концепта неопределенно долго. Ладно. Пусть говорит Лейбниц. Мы никогда не наблюдали такого спокойствия и вместе с тем – отваги. Он разъяснит, что неопределенного не существует. Существует только актуальное бесконечное. Он сразу же определит индивида как концепт. Индивид – это концепт по преимуществу. Индивид – это концепт, так как его содержание бесконечно, а его протяженность равна единице. Концепт, чье содержание актуально бесконечно: вы видите, именно актуальное бесконечное позволяет Лейбницу утверждать это. Если бы он сказал: «Индивид – это концепт с неопределенным содержанием», это не имело бы ни малейшего смысла. Именно потому, что, согласно Лейбницу, повсюду имеется актуальное бесконечное, это определение возможно. Следовательно, оно было бы невозможным для неоплатоников, у которых не было ни малейшего представления об актуальном бесконечном. Я каюсь, что пока еще не могу рассказать вам, что такое актуальное бесконечное. Но все равно: достаточно, чтобы у вас было небольшое аффективное чувство. Лейбниц скажет нам: я не только примиряю индивида с концептом, но они еще и тождественны друг другу, так как индивид есть концепт, поскольку он имеет актуально бесконечное содержание, а стало быть, протяженность, равную единице. Вы видите: индивид охватывает бесконечное. Что позволило Лейбницу сказать, что индивид охватывает бесконечное? Откуда это берется? Мы это видели; по меньшей мере один раз мы видели это. Тут вся предшествующая теория, где монада, то есть индивидуальная субстанция, охватывает бесконечное множество предикатов, которые образуют состояния мира. Итак, концепт доходит до бесконечного, или понятие индивидуально: это одно и то же. Монада – это индивидуальное единство, готовое породить бесконечное множество. Иными словами, если бы у меня был математический символ для индивида, я бы сказал: возможно, вы всё поймете благодаря символу ¹/_{бесконечность}; единица, деленная на бесконечность. Вы мне скажете: а в чем здесь интерес?

 Интерес вы сейчас увидите, он колоссален!

 И потом, после того как вы поймете интерес, вы не сможете сразу отправиться спать. Все это любопытно – эта индивидуальность, это понятие индивидуации, которая захватила философию. Почему я говорю, что это предполагает христианство? Потому что христианство – в его философской форме – как известно, затрагивает очень интересную проблему, которая совершенно не утратила свою актуальность, а именно: доказательства существования Бога. А из доказательств существования Бога, как хорошо известно, – об этом мы много говорить не будем, хотя это чрезвычайно интересует Лейбница, – самое благородное называется онтологическим. И хорошо известно, что онтологическое доказательство высказывается следующим образом: я определяю Бога (не знаю, существует ли Он, – иначе здесь был бы изъян) как бесконечно совершенного и через бесконечное совершенство. Бесконечно совершенное… Отсюда я делаю вывод, что Бог существует, так как, если бы Он не существовал, Ему недоставало бы совершенства. Следите за мной. Вот поэтому-то все мы думаем, что Бог существует. А вот где у нас начинаются неприятности: когда кто-нибудь, подобно Лейбницу, говорит: не следует так спешить, потому что «бесконечно совершенный», – собственно говоря, что это означает? Чтобы доказательство было убедительным, говорит Лейбниц, необходимо как минимум доказать, что «бесконечно совершенный» не включает в себя противоречие. Предположим, что «бесконечно совершенный» есть понятие, подобное круглому квадрату. В этот момент я не мог бы извлечь отсюда идею, что существует соответствующее существо. Я не мог бы – это было бы неразумно. «Наибольшая скорость», говорит Лейбниц, есть противоречивое понятие – почему? Потому что, в силу определения «скорости», если скорость дана, то это всегда самая большая скорость из возможных. Стало быть, наибольшая скорость есть нонсенс. Что говорит нам, что бесконечно совершенное Существо не есть нонсенс? Итак, Лейбниц утверждает: онтологическое доказательство может привести к существованию Бога, только если мы вначале докажем, что «абсолютно совершенный» есть понятие когерентное, которое не имеет в виду противоречия.

 Лейбниц берется доказать это. Он доказывает это, показывая, что «бесконечно совершенное» есть omnitudo, совокупность всех возможностей, и что совокупность всех возможностей возможна. Дело выглядит так, будто я удаляюсь, но вы скоро увидите: это не упадет нам на голову в момент, когда мы его не ждем. Совокупность всех возможностей возможна – вот что надо доказать, чтобы онтологическое доказательство могло проследовать от бесконечно совершенного существа к существованию Бога.

 Ладно, это произойдет прямо сейчас! Ведь если совокупность всех возможностей возможна, то в этот момент Бог с необходимостью существует, так как онтологический аргумент работает. А именно: Бог есть Существо бесконечно совершенное; если бы Его не существовало, Ему недоставало бы совершенства – значит, я противоречил бы своему определению, отказывая Ему в существовании. Итак, онтологическое доказательство становится легитимным, согласно Лейбницу, при условии если мы докажем, что совокупность всех возможностей не есть нонсенс; при этом условии – в скобках: Лейбниц упрекает Декарта за то, что он не произвел необходимого доказательства, – Лейбниц может перейти от совокупности всех возможностей к идее существа, существующего с необходимостью. Существо сингулярное, существо индивидуальное, уникальное, которое мы называем Богом. Итак, онтологическое доказательство, согласно Лейбницу, продвигается от бесконечного множества всех возможностей к сингулярному существованию соответствующего существа, к сингулярному существованию соответствующей реальности, которую мы называем Богом.

 Иными словами, какова формула Бога? Я продвигаюсь от бесконечного множества всех возможностей к сингулярному существованию соответствующего существа, которое наделено всеми совершенствами и которое я называю Богом. Бог – Его имя собственное. Все происходит между именами собственными. Какова математическая формула онтологического доказательства? Математическая формула онтологического доказательства есть «бесконечность, деленная на единицу». Бесконечность⁄1.

 Почему?

 Бесконечность = совокупность всех возможностей. Я делаю отсюда вывод: если возможно множество всех возможностей, существует индивидуальное существо, ему соответствующее; индивидуальное и сингулярное существо, которое соответствует этому концепту. Я продвигаюсь от бесконечности к индивиду. В случае с Богом я сказал бы: бесконечное охватывает индивидуальность. Вот оно, онтологическое доказательство. Если бы необходимо было дать его формулировку, которая нас устроила бы, то онтологическое доказательство, доказательство существования Бога, было бы таким: бесконечное охватывает индивидуальность. Подразумевается индивидуальность Бога, сингулярность Бога. Бесконечность, деленная на единицу. Вы только что видели, исходя из других оснований, почему монада имеет математическим символом единицу, деленную на бесконечность (¹/_{бесконечность}). На самом деле, на сей раз я исхожу из индивидуального единства, и это индивидуальное единство включает в себя бесконечное множество предикатов ¹/_{бесконечность}.

 Я спросил бы: что располагается между Богом (^{бесконечность}/₁) и монадой, индивидуальным субъектом (¹⁄_{бесконечность}), каковы их отношения? Вот вопрос. Это позволяет мне сказать, что монада инверсивна по отношению к Богу. Инверсивное? Но что это такое? «Инверсивное» означает нечто весьма определенное, здесь это необходимо знать. Именно в этом смысле философия имеет в виду знание. Необходимо знать смысл слов. Почему, например, я не говорю «противоположное»? Почему я не говорю, что монада есть противоположность Бога, или наоборот? Нет, это не просто так. Логика дает нам очень строгую картину противоположностей, и мы знаем, что оппозиция контрарного типа совсем не то, что оппозиция контрадикторная. Мы знаем, что существуют всевозможные типы оппозиций. Например, инверсия – это тип оппозиции? да, но не какой угодно тип. Здесь у вас нет права… Насколько у вас есть право создавать концепты, если вы это можете, настолько же у вас нет права пренебрегать наукой, необходимой для философии, – точно так же, как если бы вы занимались математикой, то у вас не было бы права пренебрегать наукой, необходимой для того, чтобы заниматься математикой.

 Поскольку мы говорим о математике, то в математике существует понятие «инверсивных», то есть обратно пропорциональных, чисел. Если дано целое число два, то какое будет обратно пропорциональное для него? Обратно пропорциональное двум? Контрарное 2 = –2. Обратно пропорциональное двум равно половине. Почему? Потому что не существует целого числа, которое вы могли бы записать в форме ^{числитель}/_{знаменатель}. Итак, число два есть ²/₁; обратно пропорциональное ²/₁ есть ¹/₂. Знаменатель становится числителем, а числитель – знаменателем. Итак, ¹/₂ есть обратно пропорциональное от ²/₁.

 Я говорю: буквально монада как ¹⁄_{бесконечность} есть обратно пропорциональное по отношению к Богу, ^{бесконечность}⁄₁. Это верно буквально. Итак, все происходит на этом уровне. Все происходит между индивидами. Раз уж сказали, что бесконечное есть повсюду, то это не одно и то же бесконечное. Вы понимаете, что когда Лейбниц говорит нам: «Все бесконечно, и все бесконечно в действии», то неопределенного не существует, есть только бесконечное. Тем не менее существуют разнообразные типы бесконечного. Так, бесконечное Бога есть не то же самое, что и бесконечное мира, охватываемого каждым индивидом, – отнюдь нет.

 Но я могу сказать, что индивид в точном смысле инверсивен Богу; всякий раз у вас есть бесконечное и индивидуальность. Благодаря паре «бесконечное – индивид» Лейбниц переворачивает всю философию. Он утверждает, что концепт доходит до индивида. Он буквально первый, кто примирил концепт с индивидом, так как содержание концепта не только может продлеваться неопределенно долго, но и стремится к бесконечности.

 Все это выглядит очень произвольно. Лейбниц принял здесь решение. Но поймите, к чему оно обязывает его. Когда другие говорили, что они не видят средства продлить концепт до индивида, когда они полагали, будто необходимо, чтобы концепт останавливался, не доходя до индивида, даже если его содержание можно было продлевать неопределенно долго, то дело здесь в том, что у них был забавный способ разрабатывать проблему индивидуации. И здесь я чуть ли не позволяю себе высказать личное мнение, хотя и в надежде помочь вам понять кое-что из Лейбница. Мне кажется, что все теории индивидуации до Лейбница имели катастрофическую пресуппозицию. Их катастрофическая пресуппозиция заключалась в том, что индивидуация происходит «задним числом». Она происходит после спецификации. А спецификация – это разделение понятия на роды, все уменьшающиеся. И мыслители вбили себе в голову, что совершенно нормально начинать с наиболее обобщенного, и в этом ошибка Платона и остальных, а в конечном счете ничья, раз всех и каждого. Они исходят из наиболее универсального и тогда форсированно не доходят до индивида. А поскольку индивидуация не есть спецификация, индивида мы не найдем, если будем продлевать спецификацию неопределенно долго. И тогда если они говорят, что индивид находится после последнего вида, после наименьшего вида, то они заранее проиграли: они никогда не смогут построить мост через пропасть между наименьшим видом и индивидами. А необходимо было сделать противоположное, [нрзб.]. Необходимо было осознать, что всякая спецификация, то есть всякое назначение вида или рода, не скажу «предполагает» индивидуальные объекты – нет, это уже сделано, это то, что называют знаменитым [нрзб.], – нет, речь идет о совершенно ином: всякая спецификация предполагает сферы индивидуации. Всякое назначение видов и родов предполагает процессы индивидуации, которые, следовательно, не могут «накладываться» на определенный тип спецификации. Иными словами, индивидуация первична.

 Если индивидуация первична, то, по сути, все само собой разумеется. Отношение «индивид – бесконечное» я называю «двоякое отношение»: в случае Бога – «бесконечноеединство»; в случае монады – «единствобесконечное». В этом случае мы сохраняем эти в буквальном смысле инверсивные отношения между монадой и Богом, что позволяет нам ставить разные виды проблем: если верно, что всякая индивидуальная субстанция есть точка зрения, верно ли, что Бог есть точка зрения? Могу ли я говорить о Боге как о просто-напросто бесконечной точке зрения? Есть ли Он нечто иное, нежели точка зрения? Очень странно, но тексты Лейбница колеблются по этому вопросу. Вероятно, возможны оба ответа: Бог, безусловно, есть точка зрения, проходящая через все остальные точки зрения, – но в то же время наиболее содержательные точки зрения утверждают, что существуют взгляды Бога, которые порождают точки зрения, но точки зрения Бога не существует. Вы понимаете, в каком смысле точки зрения Бога не существует? Дело в том, что бесконечное⁄1 не есть формула точки зрения. Формула точки зрения есть ¹⁄_{бесконечное}. Тем не менее Бог может проницать все точки зрения как раз потому, что точки зрения инверсивны по отношению к позиции Бога. Позиция точки зрения инверсивна по отношению к позиции Бога.

 Больше здесь ничего не возможно.

 Нам остается, наконец, сказать, что мы завершили нашу первую часть. Мы почти показали, как строится верхний этаж. Правда, мы еще можем сделать вывод, что, по существу, перед нами полное переворачивание традиции двух миров. Два этажа, конечно, есть, но вот есть ли еще два мира? На верхнем этаже находятся индивидуальные субстанции, которые охватывают мир. Они охватывают мир, так как их атрибутами служат все состояния мира. Внизу располагается материя и тысячи ее складок. А между этажами – что? Я показал, как два этажа сообщаются между собой – я показал, что сгиб причастен сразу и верхнему этажу, так как представляет собой идеальный генетический элемент, – и что, исходя из сгиба, мы добирались до точки зрения и до присущности; это принадлежит к верхнему этажу, но также отсылает и к нижнему, так как это генетический элемент складок материи. Стало быть, тут два этажа сообщаются между собой.

 Что совершенно ново, так это то, что на нижнем этаже существуют только субъекты как индивидуальные понятия. Правда, еще и Бог. Существует бесконечное множество ¹/_{бесконечность}, и один-единственный, включающий всё, один-единственный ^{бесконечность}/₁.

 Что такое этот барочный мир? В прошлый раз я говорил вам о живописи Тинторетто. Вы занимали оба этажа. Двух миров уже нет, необходимо об этом поразмыслить; двух миров нет, есть два этажа: этаж, куда все падает, падают тела, и этаж, куда возносятся души. Этаж складок материи, которая непрестанно выходит за пределы самой себя, где тела утрачивают равновесие и падают вниз, и все такое. И затем на верхнем этаже – танец душ; между двумя этажами тысячи путей коммуникации. Возьмите типичную барочную картину, Эль Греко, «Погребение графа Оргаса», эту знаменитую картину Эль Греко. Там представлены два этажа: внизу – погребение и участники погребения, а вверху, на самом верху полотна, – необыкновенная спонтанность субъективных форм, так называемые небесные субъективные формы, но хватит… Возьмите Тинторетто: на одном этаже все падает, на другом этаже – своего рода невероятный танец. Это даже не движение, а скорее весьма оживленная спонтанность – и все-таки разве эти картины не похожи? Почему два этих художника считаются двумя гениями барокко? Мы не должны отменять лекцию, которую могли бы посвятить этому, ради экономии времени, но мы можем предощутить, что два этих этажа не способ называть два мира по-новому. Это очень-очень мощная постановка двух миров под сомнение. На верхнем этаже вы найдете лишь индивидуальные понятия, индивидуальных субъектов; на нижнем этаже вы найдете лишь складки. Итак, это уже не два мира, а отношения между этажами. Какие? Зарождается величайший оригинальный концепт Лейбница: эти отношения всегда будут называться гармонией. Гармония. Почему гармония? Когда мы дойдем до этого, до разговора о гармонии у Лейбница, потому что это один из величайших его концептов, нельзя будет забывать о том, что мы сегодня сделали. Моя мечта состояла бы в том, чтобы найти… – настолько глупо, что это не было сделано, стало быть, еще одна причина сделать это нам; по-моему, никто не пытался составить список значений слова «гармония». Мы как-то говорили, что у Лейбница все они присутствуют. А именно: если вы помните коммунальную школу (это, может быть, лучше, чем «коммуналка»{ Имеется в виду «la communale», разговорное обозначение коммунальной школы.}), может быть, вы помните, что существует среднее гармоническое чисел и это не то же самое, что среднее арифметическое. Среднее арифметическое – это нетрудно, но среднее гармоническое? Необходимо вспомнить наши детские терзания, потому что это не пустяк. Необходимо вновь понять, что такое «среднее гармоническое». Это, говоря наскоро, среднее гармоническое чисел и инверсивных им чисел, и среднее гармоническое проходит через отношения между числом и инверсивным ему числом, вроде 2 и ¹⁄2. Именно рассмотрение обратно пропорциональных чисел определяет среднее гармоническое, в отличие от среднего арифметического. Над этим следует поразмыслить.

 После каникул нам придется рассмотреть отношения между Лейбницем и Уайтхедом.

 

Лекция 2

 

(20.01.1987)

Сначала резюме, потом пойдем вперед.

 Возвратимся назад: чем дальше мы уходим вперед, тем больше меня поражает то, на что поначалу я обращал недостаточно внимания. Это тот знаменитый текст о монадах, которые без дверей и окон; эти тексты всегда рассматривались, этих текстов много, в частности я имею в виду конкретный текст из «Монадологии», хотя существует много текстов, подхватывающих эту идею. В большинстве прочих текстов сказано: «без отверстия», «без дверей и окон, без отверстия». И вот то, что все более меня удивляет: внезапно мне показалось, что этого не замечали; я отношу это на свой счет, потому что это до меня внезапно дошло; я знал этот текст очень давно, однако все-таки в нем есть нечто поразительное – когда читаешь его, говоришь себе: очевидно ли, к чему это отсылает? Это не отсылает к метафизике, хотя полагали, будто это в высшей степени метафизическая пропозиция Лейбница, пропозиция в высшей степени парадоксальная: монада без дверей и окон, то есть у субъекта нет дверей и окон. Но я говорю, что тут возможно совершить скачок, и каждый из нас упрекает себя за то, что не подумал об этом сразу: это отсылает к весьма конкретному обустройству пространства.

 Но ведь это и есть наша отправная точка, это тема нашей работы на этот год: преимущественно барочное обустройство пространства. Комната без дверей и окон! А в чем здесь барокко? Вы видите, что, отсылая к прошлому, мы исходили из идеи о том, что барокко – это складка к складке, это складка, устремленная к бесконечности.

 Второе определение: барокко – это комната без дверей и окон. А в чем здесь конкретно барокко? Я имею в виду, что это идеал: небольшое отверстие всегда должно быть, но мы говорим об идеальном.

 Возьмите барочную архитектуру. Здесь даже нет необходимости приводить примеры, потому что это константа для барокко – у Гварини{ Гварини Гварино (1624–1663) – итал. архитектор, математик и богослов. Его радикальное барокко известно как «architecture oblique» – криволинейное зодчество.}, у Борромини, у Бернини. В конечном счете, «без дверей и окон» – на какие мысли это вас наводит? Это, очевидно, идеал, но чего? Это идеал, я бы сказал, также и кельи, дарохранительницы, часовни, театра, то есть всех тех мест, где то, что следует увидеть, либо обращается к духу, как в келье монаха, либо же оно находится внутри комнаты, как в театре. И когда я говорю «монах», «келья монаха», то это не случайно, потому что монах и есть monas, это одно и то же слово – монах и монада. Но, разумеется, ни в монашескую келью, ни в профанный театр барокко не проникло. Конечно. Зато архитектурный идеал комнаты без дверей и окон – вот где барокко.

 Конкретно – что такое «комната без дверей и окон»? Конкретно это «камера-обскура». Камера-обскура тоже специально не дожидалась барокко, но верно, что в барочную эпоху камера-обскура приобретает для всех искусств определяющую важность. Что такое камера-обскура в подробностях ее механизма, вы найдете, например, в книге Сары Кофман{ Имеется в виду книга: Kofman Sarah. Camera obscura. De fidéologie. P., 1973. Сара Кофман (1934–1994) – франц. философ.}, которая и называется «Камера-обскура»; преимущество этой книги в том, что в приложении она приводит текст XVIII века, где дано подробное – а стало быть, для нас это ценно – описание камеры-обскуры. Вы видите, это комнатка, в которую вводится индивид, например, художник, и он воспринимает свет через цилиндрическое отверстие в потолке, стало быть отверстие есть, но это отверстие регулируется – или свет, поступающий сквозь это отверстие, регулируется – взаимодействием наклонных зеркал и сообразно позиции, которую художник хочет придать своей картине по отношению к предметам-моделям, поступающим к нему через зеркало; в зависимости от того, требуется ли ему перпендикулярное, параллельное или наклонное положение картины, будет действовать конкретный тип наклона зеркал. Вы узнаёте также лейбницианскую тему монады, зеркало города, и здесь также весьма поразительно, что напрашивается сравнение, сопоставление с камерой-обскурой, когда Лейбниц говорит нам: монада – зеркало города. Но ведь это и есть непосредственно камера-обскура. И притом очень важно, что в эпоху барокко камера-обскура будет объектом систематического применения у некоторых художников, например, у Караваджо.

 Продолжим. Камера-обскура, дарохранительница. В Риме есть одна дарохранительница, в которой нет буквально ничего, кроме миниатюрного входа. Все остальное создает великая техника барокко, все остальное – обманки. Окна выполнены как обманки, плафон расписан как обманка и т. д… Использование обманок в барочную эпоху не представляет для нас ни малейшей проблемы, потому что это как раз и есть монада без дверей и окон. Как описывают капеллу Святой Плащаницы в Турине, даже в путеводителях по этому городу? Я не знаю, описывают ли ее как монаду, но это ничего не значит; хорошо известно, что ее описывают именно так: она вся из черного мрамора. Вы помните важность мрамора в барокко, и притом в очередной раз этот мрамор – с прожилками. Капелла эта вся из черного мрамора, она очень-очень темна, и она действительно имеет минимальное количество отверстий, и опять-таки идеальное в этих отверстиях – то, что сквозь них ничего не видно. Все, что надо увидеть, находится внутри комнаты. Но так как там черно, то в предельном случае там – даже не то, что необходимо увидеть, а то, что необходимо прочесть. Вы мне скажете, что для чтения необходим свет – да, свет необходим, но сугубо как физическое условие; чтение есть работа духа, чтение есть восприятие духом; и это Кабинет для чтения. К тому же монада читает мир еще в большей мере оттого, что она его не видит. В прошлый раз мы рассматривали весь переход от ви́дения к чтению у Лейбница. Интерьер без дверей и окон – действительно, один из вас говорил мне, исходя из барокко, об этой архитектурной монашеской теме кельи без дверей и окон, или взять ту же тему дарохранительницы: вероятно, здесь один из вкладов барокко в архитектуру. Один из вас приводил мне пример знаменитого творения Ле Корбюзье, он хорошо его проанализировал: это аббатство Ла Турет, близ Лиона, где часовня, – он объяснил это очень хорошо; если бы он там был, он бы при желании добавил кое-что еще – часовня в предельном случае без дверей и окон. Это комната, которая буквально, в точности реализует формулу: «интерьер», в предельном случае, – интерьер без экстерьера. И тогда, конечно, отверстия существуют, но отверстия настолько скошенные, настолько искривленные – в часовне Ле Корбюзье, – что свет проходит сквозь эти отверстия, но мы ничего не видим снаружи, и проходит исключительно свет, расцвеченный внутренними элементами, так что сами эти отверстия не позволяют увидеть ничего снаружи. Я говорю об отверстиях наверху либо о боковых отверстиях. Я не имею в виду того, что это аббатство Ле Корбюзье – барочное, я имею в виду, что этого замысла не существовало бы без барочной архитектуры.