Но даже не эти события послужили поводом для их первого «развода». Поздним вечером одного апрельского дня 1975 года Тито в домашних тапочках в сопровождении адъютанта сбежал из своей резиденции в Белый дворец[762]. Скандал якобы произошел из-за того, что Тито, по совету врачей, просил Йованку обследоваться у психиатра. Йованка возмутилась и обвинила Тито в том, что он живет с одной из сестер Грбич. Потерявший терпение Тито с силой ударил своей тростью по столу так, что сломал ее, и потом, что называется, «хлопнул дверью»[763].
Он вызвал в Белый дворец Стане Доланца и Петара Стамболича, сказал, что больше не в силах выносить скандалы своей жены, и попросил сообщить Йованке, чтобы она хотя бы на время оставила его в покое. Йованка кричала, что ее хотят поссорить с мужем, но все-таки согласилась пока не тревожить Тито. Однако уже на следующий день написала ему письмо. Вскоре после этого они помирились.
Новый, 1976 год они встречали вместе в Загребе. 31 декабря были на приеме в отеле «Интерконтиненталь», затем их ждал прием в Народном театре, где собралась уже вся политическая элита Хорватии. Ожидалось награждение Йованки: по инициативе Тито ее представили к ордену Югославской Звезды «за заслуги перед народом». Однако «новогоднего подарка» не получилось — Йованка вдруг отказалась принимать орден, потому что вручать его ей должны были руководители Хорватии, а не Тито. Тито с тяжелым сердцем распорядился отменить церемонию награждения[764].
Разлад в их отношениях, видимо, все же действительно усугублялся «политическими» подозрениями Тито. Во время визита в Загреб Тито с женой ехал по городу в открытом автомобиле и приветствовал собравшийся народ. Йованка же встала и ехала стоя. Создавалось впечатление, что встречали именно ее. Был и такой случай. В Белград прибыл генсек компартии Японии Миямото с супругой. Как и полагается, для жен была предусмотрена отдельная программа, однако Йованка села рядом с Тито и начала беседу с Миямото сама. Тито раздраженно попросил ее удалиться.
В августе 1976 года Тито находился в Коломбо на встрече глав государств и правительств движения неприсоединения. Там он себя плохо почувствовал и не смог встретиться с несколькими иностранными делегациями. По государственному протоколу его должен был заменить заместитель в делегации. Но это сделала Йованка. Кстати, Тито стало плохо именно после ссоры с ней.
Прежде чем рассказать об этой ссоре, следует представить еще одного человека, чье имя уже упоминалось ранее. Это врач Тито Александр Матунович. Через 20 с лишним лет после смерти Тито он опубликовал несколько весьма сенсационных и противоречивых книг о нем. Он, например, утверждал, что стал для Тито и Йованки кем-то вроде конфидента, с которым они иногда делились своими семейными тайнами. Ничего необычного в такой ситуации нет, но следует оговориться, что содержание разговоров, которое воспроизвел Матунович в своих мемуарах, остается на совести автора.
Однажды поздно вечером в октябре 1976 года Йованка попросила Матуновича зайти к ней. Он нашел ее грустной и подавленной. Причина была в новостях из Китая: там, после недавней смерти Мао, арестовали его жену. «Я знаю, что меня ждет такая же судьба, — сказала Йованка. — Я позвала вас посоветоваться: что сделать, чтобы и меня не постигла та же участь после смерти Тито?»
Она много говорила о том, что у нее нет друзей. «Когда Тито умрет… многие были бы счастливы увидеть гордую Йованку униженной или даже за решеткой», — говорила она. Затем разговор перешел на политические темы, и Йованка заявила, что именно ей принадлежит идея проведения политики неприсоединения и главная роль в подавлении национализма в Хорватии. Тито, по ее словам, тогда встал на сторону хорватов, и только она смогла переубедить его. «Тито сейчас все приписывает себе… Вы не знаете его. Тито — злобная змея. Националистическая змея», — сказала Йованка.
Она просила Матуновича помочь ей. «Мне нужна политическая должность. Скоро одиннадцатый съезд, и это последний шанс… Вы знаете многих югославских руководителей… Вы должны им указать на мои политические и государственные заслуги и просить, чтобы они предложили мою кандидатуру в ЦК».
На следующий день доктор рассказал Тито об этом разговоре. «С каких пор вы занимаетесь кадровыми вопросами, товарищ доктор?» — спросил президент. «Это означает „нет“, товарищ президент?» — спросил Матунович. Тито ничего не ответил. Все стало ясно. Матунович спросил, следует ли ему отказаться от дальнейших бесед с его женой. «Нет, разговаривайте. Вы мне даже облегчаете ситуацию, потому что мне меньше канители», — ответил на это маршал[765].
В августе 1976 года Тито отправился на очередной саммит движения неприсоединения в Коломбо. В столице Шри-Ланки для него приготовили президентские апартаменты на восьмом этаже отеля «Интерконтиненталь». Рядом были помещения его врачей, охраны, адъютантов, секретаря и массажистки Дарьяны Грбич. На этом же этаже жила Йованка.
Однажды вечером, после того как Дарьяна сделала Тито массаж, появилась Йованка и потребовала, чтобы та «выметалась», и попыталась буквально вытолкать ее из номера Тито. Президент вынужден был их разнимать, а потом даже дал Йованке пощечину. У него от волнения прихватило сердце, так что он не смог встретиться с иностранными делегациями[766].
На следующий день Тито переехал на «Галеб», который стоял в бухте. Здесь был отдельный вход в его апартаменты, через который к нему и входила Дарьяна.
Последний раз Йованку видели «в свете» 14 июня 1977 года — на приеме в честь премьер-министра Норвегии. После этого она исчезла из виду. Знаменитый американский журналист Уолтер Кронкайт даже спросил во время своего интервью с Тито о его жене. Югославский президент ответил, что хотя у него и в 85 лет крепкие нервы, но и они уже не выдерживают ворчания его жены[767]. На этот раз все были убеждены, что они разошлись.
Хотя официально о расставании Тито и Йованки никогда не сообщалось, ее отсутствие было быстро замечено югославами. Объяснения того, «куда подевалась товарищ Йованка», были в народе самыми противоречивыми. Одно из них гласило, что все дело в молодой любовнице Тито. Другое — что сама Йованка завела себе любовника, генерала Йованича (своего партизанского командира во время войны). Говорили, что жена Тито работала на советскую разведку. Предполагали, что развод — это результат борьбы различных группировок в окружении Тито, которые боролись за место его преемника. Наконец, ходили слухи, что Йованка чуть ли не открыто потребовала у Тито, чтобы он назначил ее своей «наследницей», а он в ответ ее арестовал.
Ни одна из этих версий не соответствовала истине в полной мере, а некоторые из них, как, например, шпионаж, являются полной фантазией. Конечно, устранение Йованки объективно было выгодно группировке ее противников в югославском руководстве во главе со Стане Доланцем. Именно он был свидетелем конфликта, который стал поводом для окончательного развода Тито с женой.
Этот конфликт произошел накануне визита Тито в СССР, Северную Корею и Китай в августе — сентябре 1977 года. Когда Тито с Доланцем обсуждали детали предстоящей поездки, в кабинет ворвалась Йованка и стала требовать, чтобы из состава делегации вычеркнули нескольких человек, в том числе ненавистную ей Дарьяну Грбич.
Вспыхнул скандал. Доланц рассказывал, что супруги использовали такие выражения, что даже у него, выросшего в шахтерских бараках, «уши вяли». Когда Доланц попытался сказать Йованке, что ее ревность ни к чему хорошему не приведет, та отмахнулась. «Как вы не понимаете, что я не могу ревновать 85-летнего старика? — заявила она. — Здесь дело в другом — в происках иностранных разведок». Она считала, что массажистки Тито работали на зарубежные спецслужбы[768].
Тито не взял Йованку с собой. Это было полной неожиданностью для принимающих югославскую делегацию сторон. Рядом с Тито была не Йованка, а молодая красивая блондинка, и журналисты сбились с ног, пытаясь ответить на вопрос: кто эта женщина? Это была Дарьяна Грбич. В окружении Тито открыто говорили, что она являлась любовницей маршала, хотя и была его моложе на 60 лет.
Но Тито не забывал о Йованке, звонил ей несколько раз, а из поездки привез множество дорогих подарков. После возвращения в Белград он распорядился разложить их на столе и позвать Йованку. Доктор Матунович так описывает эту сцену: «Когда она вошла, то спросила: „Зачем ты звал меня, Тито?“ — „Я хотел передать тебе подарки. Посмотри, что тебе нравится?“ Йованка подошла к столу, взяла скатерть за угол и резко потянула на себя. Все подарки слетели на пол. „От тебя мне ничего не нужно!“ — сказала она. Тито был изумлен. Он обратился к секретарю: „Соберите все эти подарки и отнесите их в библиотеку!“ Затем удалился, даже не посмотрев на Йованку»[769]. Это был конец.
Йованка осталась жить в резиденции на Ужичкой, 15, а Тито переселился в Белый дворец. Но известно, что Тито регулярно звонил ей, поздравлял ее с Новым, 1978 годом, интересовался ее здоровьем, делами. При жизни Тито Йованка не испытывала никаких материальных проблем. Некоторые из тех, кто знал Тито, утверждают, что не ее не пускали к президенту, а она сама не хотела видеть его. И если бы она захотела — никакое окружение не могло бы препятствовать этой встрече.
Однажды, уже после их «развода, Тито прогуливался по саду Белого дворца со своим секретарем Тихомиром Тичей Станоевичем. Он спросил у него, давно ли он видел Йованку. Секретарь ответил, что видел ее совсем недавно. Тито вдруг остановился и начал рвать цветы в саду. Он вручил букет Станоевичу, сказав: „Передай от меня Йованке“»[770].
«Если бы я надел на себя все ордена, то был бы похож на Бокассу»
Последние месяцы своей жизни Тито прожил, в общем-то, одиноким человеком. Единственное живое существо, которое всегда было рядом с ним, был его пудель Билл. Ночью он забирался к президенту в кровать и грел ему ноги. Билл был потомком пары пуделей, которых подарил Тито еще президент Кеннеди.
Несмотря на одиночество, Тито был окружен множеством людей, которые заботились о его жизни и безопасности. Особенно большая ответственность ложилась на тех, кто отвечал за здоровье и питание маршала. Интересно, что в первые 25 лет после войны у Тито фактически не было личных врачей. И только в 1970-х годах их количество стало быстро расти: сначала их было двое, потом трое, потом четверо, они работали «вахтовым методом» — двое по две недели. За всю жизнь Тито сменил 14 персональных медиков. Но он не был дисциплинированным пациентом.
Долгое время четверо врачей Тито дежурили через день. В их обязанность входило разбудить Тито в 5.30 утра, поинтересоваться его самочувствием и дать ему необходимые лекарства. Затем он шел на массаж, потом получал инсулин и садился завтракать. Дежурный врач должен был также наблюдать за приготовлением еды для президента и пробовать ее. Вечерний массаж проходил в 19.00, после чего Тито смотрел какой-нибудь фильм. Это прочно вошло у него в привычку.
Когда Тито засыпал, дежурный врач должен был несколько раз заходить к нему в спальню и контролировать его состояние. Это Тито очень не нравилось, он жаловался, что не может спать, если кто-то ходит у него по комнате. Была идея поставить в его спальне телекамеру, но Тито ее категорически отверг. Его можно было понять — у него и так почти не осталось частной жизни.
В конце жизни за президентом присматривали шесть врачей, два анестезиолога, два физиотерапевта (сестры Грбич) и три медика, отвечавшие за различную аппаратуру. Итого — 13 человек. Плюс различные службы в других ведомствах. Был создан Химико-токсикологический институт, который занимался химическим, бактериологическим и токсикологическим анализом продуктов, из которых для Тито готовили пищу.
Что же касается пищи, то Тито, как настоящий житель Балкан, с трудом представлял свою жизнь без обильной и «тяжелой» крестьянской еды. Он больше всего любил жареную свинину. Обычно для него и его гостей зажаривали крупных свиней — весом в 50–60 килограммов. Его личный повар Бранко Трбович вспоминал, что еще когда свинья жарилась, Тито приходил, тайком отрезал большие куски жирной свинины и с огромным удовольствием съедал их тут же с куском хлеба[771].
Пока они не рассорились, Йованка тоже следила за ним. Иногда они вместе садились на диету, но даже тогда не могли отказаться от яичницы с салом, домашней колбасы или жареного ягненка.
В мае 1977 года Тито исполнилось 85 лет и его в третий раз представили к ордену Народного Героя. Отмечалось также 40-летие его избрания генсеком КПЮ. Газеты объявили о начале выхода 40-томного собрания сочинений Тито.
Предисловие Тито к своим сочинениям было напечатано в югославских газетах, и в мире его сразу же заметили. В нем маршал предложил реабилитировать руководство КПЮ во главе с Миланом Горкичем, репрессированное Сталиным. Он впервые упомянул о Горкиче после многих лет молчания. Но по-прежнему непримиримо относился к Хебрангу и Джиласу. «Джилас и сейчас не стесняется наносить вред своей Родине, в которой пользуется всеми правами бывшего руководителя», — писал Тито[772].
Джилас продолжал правозащитную деятельность и сильно раздражал югославские власти. «Он немного шизофреник, — заметил как-то Тито, — …и охотно сел бы в тюрьму. Он ждет, что опять окажется в центре внимания всего мира… Но мы не можем терпеть это бесконечно, мы должны его остановить»[773].
Тито представили программу мероприятий по дискредитации Джиласа. Проблема представлялась актуальной, поскольку в Нью-Йорке должны были выйти мемуары Джиласа «Война». В этой книге он рисовал далеко не ту историю войны, которую изучали в югославских школах, а образ маршала Тито значительно отличался от канонического.
В связи с этим в югославских газетах планировалась публикация статей и воспоминаний участников войны о том, каким был Джилас на самом деле, о его ренегатстве и борьбе против партии, а также письма тех, чьих родителей или родственников Джилас расстрелял во время войны. Пропагандистские операции планировались и для заграницы. Предлагалось, например, собрать все послевоенные статьи Джиласа, в которых он прославлял Сталина, и опубликовать их[774].
Возможно, Джиласу снова пришлось бы сидеть в тюрьме, но в октябре 1977 года в Белграде открывалась Конференция по безопасности и сотрудничеству в Европе, и Тито, чтобы создать у иностранных делегатов позитивное впечатление о Югославии, объявил амнистию. На свободу были выпущены 725 заключенных (из них 218 «политических»)[775]. Что касается Джиласа, то за него, по слухам, вступилась Маргарет Тэтчер — в то время лидер консервативной оппозиции в Британии. В декабре 1977 года Тито принимал ее в Белграде и был буквально очарован ею. «Я вообще-то не доверяю женщинам, которые вмешиваются в политику», — заметил он при этом. «А я и не вмешиваюсь, — ответила она. — Я и есть сама политика». Тито пришел в восхищение от этого ответа. Во время разговора Тэтчер довольно цинично объяснила ему, что Джилас в тюрьме будет для Тито куда большей проблемой, чем на свободе, потому что в отношениях Югославии и Запада могут возникнуть сложности. Тито принял этот аргумент, и Джиласа не арестовали[776].
Тем временем торжества по случаю 85-летия Тито продолжались. Сам он с присущим ему юмором как-то заметил, что от всех этих почестей он чувствует себя царьком африканского племени. Однажды, встречаясь с коллективом фабрики по производству орденов, Тито сказал, что у него скопилось более 90 орденов, из них 16 югославских наград. И если бы он их все надел, то пришлось бы их цеплять даже на спину. «Я стал бы похож на Бокассу», — посмеивался маршал. (Жан-Бендель Бокасса — в 1966–1979 годах президент, потом император Центрально-Африканской Республики (Империи). Отличался любовью к роскоши и наградам. По слухам, был людоедом.) А еще, продолжал Тито, «у меня есть 12 золотых и бриллиантовых ожерелий, которые очень искусно сделаны. Особенно одно, которое мне подарил персидский шах. Из Кореи тоже хорошее, но от шаха — богаче»[777].
Новость о новой награде пришла и из Москвы. Тито был награжден орденом Октябрьской Революции. В августе он отправился в большое турне по СССР, Северной Корее и Китаю. Самое важное место среди этих стран занимал, конечно, Китай, с которым у Югославии наконец-то налаживались отношения после почти 30-летней вражды с недавно умершим Мао.
В Советском Союзе Тито несколько дней провел на Байкале и, как вспоминали сопровождавшие его сотрудники, оттуда несколько раз звонил в Белград — интересовался, как дела у Йованки. Потом он двинулся дальше на Восток.
«Ни одна страна еще не оказывала маршалу Тито такого грандиозного приема, как КНДР», — отмечали западные информационные агентства. Югославский президент находился в Северной Корее с 24 по 30 августа. Во многом благодаря Югославии Пхеньян в 1975 году стал членом движения неприсоединения, и теперь Ким Ир Сен демонстрировал, что не забыл поддержки Тито.
Вся столица КНДР в буквальном смысле встречала Тито. Но апогеем, окончательно поразившим югославов, стало выступление перед маршалом пятидесяти тысяч корейских детей, которые пели югославские партизанские песни на сербскохорватском языке, танцевали югославские танцы и были одеты в костюмы югославских народов. Коронным номером их программы стала песня «С маршалом Тито», но была и песня о «товарище Йованке». Тито горячо аплодировал. Тысячи корейцев с помощью разноцветных флажков «рисовали» то портреты Тито в маршальской форме, то герб и флаг Югославии, то различные картины и лозунги на двух языках.
«В Корее Ким Ир Сен — это всё, — говорил Тито. — Дисциплина очень жесткая. Люди его обожествляют, но это не может, наверное, считаться какой-то диктатурой. Это менталитет».
Новый китайский лидер Хуа Гофен устроил Тито не менее торжественную встречу. На площади Тяньаньмэнь в Пекине собралось более миллиона человек. Хуа Гофен публично назвал его «товарищем Тито». Тито высказал готовность помочь китайцам сблизиться с восточноевропейскими странами, западными «еврокоммунистами» и «неприсоединившимися государствами», пробовал заинтересовать их идеей самоуправления. Китайцы вежливо кивали, но большого энтузиазма по этому поводу не выказывали.
Тито рассказывал в Белграде о своих впечатлениях. «Китайцы считают нас самой прочной страной в Европе… А с Мао Цзэдуном мы наконец-то нашли общий язык. Я его посетил», — говорил Тито, имея в виду мавзолей Великого Кормчего, в котором тот лежал уже почти год.
Вскоре после возвращения с Востока он отправился еще в один длительный визит — во Францию, Португалию и Алжир. Некоторое время он отдыхал в роскошном отеле на юго-западе Франции. Владелец отеля Мишель Жерар был восхищен Тито: особенно после того, как увидел его завтрак. В шесть часов утра Тито ел суп, колбасу, вареное мясо и жареных цыплят. Днем у него на обед было еще восемь блюд, а вечером он съел еще «чорбу» — густую похлебку и выпил несколько стаканов чая с творожниками.
Перед отъездом Тито сердечно поблагодарил Жерара и вручил ему подарки. Но, когда уехала последняя машина с членами делегации, Жерар вдруг понял, что ему ничего не заплатили. Возмущенный хозяин отеля отослал счет президенту Франции Жискару д’Эстену, заявив журналистам, что «кто-то из президентов должен ему заплатить»[778]. Конечно, югославы потом оплатили все счета, но, как говорится, осадок у хозяина остался.
Между тем Тито все чаще задумывался о том, что будет в Югославии после его смерти.
21 декабря, в день ЮНА, он принимал на Бриони делегацию военных. После встречи, на обеде, Тито сказал: «Мы сделали все, чтобы, когда я уйду, ничего не случилось, а даже стало бы еще лучше»[779]. В другой раз он отправился на охоту в охотничьи угодья Белье — к северу от Белграда. Часть этого хозяйства находилась в Воеводине, а часть — в Хорватии, но, по инициативе Тито, Скупщина приняла закон, по которому оно превращалось в национальный парк, принадлежавший всей Югославии. После охоты он попросил Миодрага Зечевича пообещать ему, что после его смерти он сделает все возможное, чтобы не дать республикам разделить национальный парк. «Если им представится случай, они растащат его на куски, — сказал он. Потом, подумав, добавил: — Они ведь могут много чего еще растащить»[780].
В марте 1978 года Тито посетил с официальным визитом США, а на обратном пути заехал в Великобританию, где, в частности, был приглашен на ужин к королеве Елизавете в Букингемский дворец. За столом они вели непринужденную беседу. Королева интересовалась его впечатлениями о Китае и Советском Союзе. «Мы с Брежневым — хорошие друзья, — сказал Тито. — Меня Брежнев называет моим первым именем — Иосип. Часто он повторял мне: „Иосип, нам нужен мир, мир, мир. Я хочу мира, чтобы была возможность как можно больше предложить своему народу“… Я лично верю, что Брежнев хочет мира… Жаль, что у него плохо со здоровьем». — «А вы, господин президент, прекрасно выглядите», — сказала королева. «Труд меня всегда освежает, — ответил Тито. — Особенно труд на свежем воздухе. Дела на моей плантации идут превосходно. В прошлом году у нас вообще был отличный урожай, мы побили мировой рекорд по урожайности пшеницы — от 40 до 60 центнеров с гектара. И кукуруза отлично уродилась. Мы собрали больше десяти миллионов тонн». — «У меня тоже есть ферма, где мы выращиваем кукурузу и получаем отличные урожаи, — заметила Елизавета. — Хотя наши результаты не так высоки, как ваши — около сорока центнеров с гектара». Они нашли общий язык[781].
Во время этой поездки Тито вновь и вновь задавали вопрос: что будет с Югославией после вас? «В Югославии существует прочное единство, несмотря на то, что это многонациональная страна, — говорил он в интервью американскому тележурналисту Уолтеру Кронкайту. — Югославская армия — одна из самых сильных в Европе. У нас существует общенародная оборона, в которую входит огромное число людей, и, по закону, каждый должен быть готов к обороне страны… Югославия может поставить под ружье восемь миллионов человек, а восемь миллионов — это не шутка, особенно если учесть, что югославы привыкли воевать».
20 июня 1978 года в Белграде открылся XI съезд СКЮ. На нем присутствовали 2283 делегата и 112 иностранных делегаций — рекорд за всю историю съездов югославских коммунистов. Тито выступил с центральным докладом «Союз коммунистов в борьбе за дальнейшее развитие социалистической, самоуправленческой и неприсоединившейся Югославии». Неумолимая статистика указывала, правда, на другое: к концу 1978 года насчитывалось около восьмисот тысяч безработных; около миллиона работали за границей; еще примерно 1,8 миллиона человек были заняты частично или фиктивно. За последние четыре года внешний долг вырос с 3,2 до 14,5 миллиарда долларов. На оплату кредита и процентов по нему ежегодно уходило столько же средств, сколько на все пенсионное и социальное обеспечение. Если в 1976 году экспорт покрывал 66 процентов импорта, то в 1979-м — только 49 процентов. Экспорт на западный рынок, где за свои товары Югославия получала твердую валюту, упал с 36 до 23 процентов. Зато вырос экспорт в СССР и страны Восточной Европы — с 30 до 48 процентов. Но на этих рынках югославы получали не валюту, а сырье и другие товары[782].
Конечно, Тито знал, что дела в стране обстоят далеко не лучшим образом, и не раз говорил об этом. Но проходило некоторое время, и в его заявлениях снова звучали ноты безоблачного оптимизма. В декабре 1978 года он принимал в своей охотничьей резиденции в Караджорджево делегацию рабочих. После разговора о положении дел на предприятии, зарплатах и т. д. он похвастался: «Я на днях убил 32 вепря, огромных! А на прошлой неделе убил еще 12 штук. Все это будем продавать в Германию, и дорого — шесть тысяч марок. Это отличное мясо». Тито завершал год в хорошем настроении[783].
Год: все в последний раз
Если сравнить 1979 год с другими годами в биографии Тито, то можно сказать, что он ничем особым не выделялся. Но почти все, что он делал в этот год, он делал последний раз в своей жизни.
Год начался тревожными сообщениями из Кампучии (название государства Камбоджа в 1976–1989 годах). В 1975 году к власти в Камбодже пришли «красные кхмеры» во главе с Пол Потом. В стране установился режим жесточайшего террора против большинства населения, в результате которого к 1979 году было уничтожено почти 3,5 миллиона человек.
У «красных кхмеров» были напряженные отношения с соседним Вьетнамом — в основном из-за пограничных споров. Армии обеих стран совершали рейды в глубину чужой территории. В январе 1979 года вьетнамские войска, начав большое наступление, заняли столицу Кампучии Пномпень и свергли режим Пол Пота.
Этот региональный конфликт, однако, разросся до масштабов международного. За Вьетнамом стояла Москва, за «красными кхмерами» — Пекин. Обстановка в мире резко обострилась. Несмотря на то что вьетнамцы, свергнувшие Пол Пота, сразу же начали рассказывать всему миру об ужасах режима «красных кхмеров», большинство членов ООН осудили «вьетнамскую агрессию». В общий «антивьетнамский фронт» объединились США, Западная Европа, Китай и Югославия. Главную роль в этом сыграли геополитические соображения — опасения, что Советский Союз с помощью Вьетнама расширяет сферу своего влияния в Азии.
В начале 1979 года в Югославии началась жуткая паника. В газетах открыто писали, что после Кампучии советские войска войдут в Югославию. Население скупало продукты в магазинах. Зачем вся эта паника была нужна Тито? Вероятно, угроза «советского вторжения» должна была сплотить общество вокруг вождя и его соратников. Этот способ придумал не Тито, но он его использовал не раз.
То, что сам Тито не верил в возможность советского вторжения, косвенно подтверждает хотя бы тот факт, что в самый разгар паники он отправился в очередной длительный заграничный вояж. За две недели Тито посетил Кувейт, Ирак, Сирию и Иорданию, в то время как в Югославии «психоз опасности» по-прежнему не утихал.
Пока Тито был на Востоке, 10 февраля 1979 года умер от рака кишечника его ближайший соратник и один из возможных наследников Эдвард Кардель.
К концу жизни Кардель превратился в пессимиста. На XI съезде СКЮ он буквально шокировал делегатов, когда произнес речь о том, что положение в Югославии напоминает ситуацию накануне революции. Да и в частных разговорах автор трех конституций и множества законов Югославии, один из главных теоретиков «самоуправленческого социализма» теперь говорил, что «наша система страшна и ошибочна»[784].
Когда Кардель умер, Тито был в Дамаске. Он заявил, что «глубоко потрясен известием о смерти нашего дорогого товарища Эдварда Карделя», с которым его связывали четыре десятилетия «труда и борьбы на тяжелом и честном революционном пути», и что в его лице он всегда имел «надежный оплот». Но это заявление выглядело казенным и сухим. Странно, что Тито не смог найти более человеческих слов на смерть своего друга.
В Югославии был объявлен трехдневный траур. 12 февраля Кардель был кремирован, а на следующий день урну с его прахом захоронили на кладбище Народных героев в Любляне. Тито на похороны не успел — он приехал только 14 февраля.
16 мая Тито прибыл с дружественным визитом в Москву. При встрече они с Брежневым расцеловались как старые друзья.
Тито было 87 лет, Брежневу — 73. У обоих — серьезные проблемы со здоровьем. Но югославский президент казался по крайней мере не старше советского генсека. Тито видел состояние Брежнева, и чисто по-человечески ему было жаль своего советского коллегу. «Не хотел бы я, чтобы и со мной случилось такое», — заметил он, когда югославы были одни. Брежнев уже был серьезно болен и после двух рюмок с трудом улавливал нить беседы. По правилам этикета главы государств обмениваются речами в конце обеда, под шампанское. Но служба протокола решила сделать это в самом начале трапезы — учитывая состояние генсека. Тито все понял и виду не подал. Но и тогда Брежнев два раза прочел один и тот же текст. Он смотрел непонимающими глазами на бумажку, но не догадался ее перевернуть[785].
Впрочем, когда Брежнев начинал вести себя вполне адекватно, между ними разгорались споры. Брежнева возмущали антисоветская кампания в югославской печати и спекуляции на тему о возможном советском нападении на Югославию. Из последних сил он снова (в который уже раз за последние годы!) довольно резко сказал Тито: «Как Верховный главнокомандующий я официально заявляю, что нет никаких, ни учебных, ни реальных, планов нападения на Югославию». Тито сделал вид, что на этот раз уж точно поверил ему.
Не обошлось и без «обязательного номера» программы. Для югославского лидера была организована «царская охота» в подмосковном охотничьем хозяйстве Завидово: Брежнев и Тито стреляли оленей и кабанов. Тито получил в подарок ружья, инкрустированные драгоценными камнями. Потом, во время очередного застолья, гость и хозяин говорили и о положении в коммунистическом движении. Москву тогда очень беспокоило сближение Тито с «еврокоммунистами». «Ну что ты, Иосиф (Брежнев называл Тито именно так. — Е. М.), связываешься с этими пацанами? — укорял Брежнев. — Они же жизни не знают, а пытаются нас поучать. Придумали там какой-то „еврокоммунизм“. Ни черта он не стоит». — «Какой там „еврокоммунизм“? — делано удивился Тито. — Нет и не может быть никакого регионального, местечкового коммунизма. Он един и всеобъемлющ. А „еврокоммунизм“ — это евроглупость». — «Верно, Иосиф, дураки они, — подхватил Брежнев. — Учиться им еще и учиться». Председатель КГБ Андропов распорядился, чтобы эти слова Тито стали известны лидерам «еврокоммунизма»[786]. Они поняли, что он не присоединится к «еврокоммунизму» — маршал и здесь решил остаться сам по себе.
