Мамардашвили Мераб
КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ.
Доклады, статьи, философские заметки. / Составление и предисловие
Ю.П.Сенокосова. - Москва: "Прогресс", 1990.
КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ. 560
ПРИЗВАНИЕ ФИЛОСОФА (вместо предисловия)
ДОКЛАДЫ, ВЫСТУПЛЕНИЯ, ИНТЕРВЬЮ
ФИЛОСОФИЯ - ЭТО СОЗНАНИЕ ВСЛУХ5
ОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ ФОРМЫ8
ФЕНОМЕНОЛОГИЯ - СОПУТСТВУЮЩИЙ MOMEHT ВСЯКОЙ ФИЛОСОФИИ10
СОЗНАНИЕ И ЦИВИЛИЗАЦИЯ11
ПРИНЦИП ТРЕХ "К"
СИТУАЦИЯ НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ
ФОРМАЛЬНАЯ СТРУКТУРА ЦИВИЛИЗАЦИИ
МОНОПОЛИЯ И РАЗРУШЕНИЕ СОЗНАНИЯ
ЗЕРКАЛЬНЫЙ МИР
НАУКА И ЦЕННОСТИ - БЕСКОНЕЧНОЕ И КОНЕЧНОЕ12
МЫСЛЬ В КУЛЬТУРЕ14
ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА КАК АКТ ЧТЕНИЯ15
Quot;ТРЕТЬЕ" СОСТОЯНИЕ16
ФИЛОСОФИЯ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ18
СТАТЬИ
ПРОЦЕССЫ АНАЛИЗА И СИНТЕЗА
ПОСТАНОВКА ВОПРОСА
ПРАКТИЧЕСКОЕ РАСЧЛЕНЕНИЕ И СОЕДИНЕНИЕ ПРЕДМЕТОВ И ЛОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ
ЭЛЕМЕНТАРНЫЙ АНАЛИЗ И СИНТЕЗ
СВЯЗЬ "ЦЕЛОЕ - ЧАСТЬ" И ОРГАНИЧЕСКОЕ ЦЕЛОЕ
5. АНАЛИЗ И СИНТЕЗ СИСТЕМЫ ("ОРГАНИЧЕСКОГО" ЦЕЛОГО)
К ПРОБЛЕМЕ МЕТОДА ИСТОРИИ ФИЛОСОФИИ (КРИТИКА ИСХОДНЫХ ПРИНЦИПОВ ИСТОРИКО-ФИЛОСОФСКОЙ КОНЦЕПЦИИ К.ЯСПЕРСА)
АНАЛИЗ СОЗНАНИЯ В РАБОТАХ МАРКСА
ПРЕВРАЩЕННЫЕ ФОРМЫ. О НЕОБХОДИМОСТИ ИРРАЦИОНАЛЬНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ
ЧТО ТАКОЕ ПРЕВРАЩЕННАЯ ФОРМА
НЕОБХОДИМОСТЬ ИРРАЦИОНАЛЬНЫХ ВЫРАЖЕНИЙ ДЕЙСТВИЯ В СИСТЕМЕ
ФЕНОМЕНОЛОГИЧЕСКАЯ НЕРАЗЛОЖИМОСТЬ И "НАТУРАЛЬНОСТЬ" МНИМЫХ ВЫРАЖЕНИЙ
ОБЩАЯ СТРУКТУРА ПРЕВРАЩЕННОЙ ФОРМЫ КАК ФУНКЦИИ ВОСПОЛНЕНИЯ И ЗАМЕЩЕНИЯ ПРЕДМЕТОВ В СИСТЕМЕ
ПРИЛОЖЕНИЯ ПОНЯТИЯ ПРЕВРАЩЕННОЙ ФОРМЫ
КОНТИНУУМ "БЫТИЕ-СОЗНАНИЕ" И ЕГО НЕКЛАССИЧЕСКИЕ СЛЕДСТВИЯ61
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ
НАУКА И КУЛЬТУРА
ПРИЗВАНИЕ ФИЛОСОФА (вместо предисловия)
Насколько я понимаю этого уникального философа, его всегда волновал (в
качестве именно философа) единственный вопрос: как можно помыслить то, чем
мыслишь? Или подумать то, чем думаешь?..
Разумеется, это невозможно, хотя из этой невозможности и рождается
философия как некое профессиональное занятие.
В одной из лекций по истории философии, обсуждая фактически эту проблему,
М.К.Мамардашвили замечает: "Существуют предметы и существует еще бытие
существующего. На первый взгляд, очень странная вещь, указывающая на то, что
есть, видимо, еще нечто в мире, что требует своего особого языка для того,
чтобы это "нечто" выразить. И этот особый язык... есть метафизика. Или
философия, что в данном случае одно и то же". И дальше он продолжает.
Допустим, мы видим дом. Но если мы вдумаемся, видим ли мы его в
действительности, то окажется, что не видим. То есть мы можем видеть всякий
раз лишь какую-то часть дома, в зависимости от выбора точки наблюдения. Это
может быть его крыша, та или иная стена, двери и т.д. И тем не менее мы
говорим, что видим дом. По смыслу самого термина, по законам существования
нашего языка и его мысленных предметов, которые в языке выражаются, где все
существует только целиком. И вот то, что мы видим, не видя, и есть бытие.
Или, как сказал бы Платон, форма или идея. Бытийствуют только идеи. Не в том
смысле, что существуют какие-то бесплотные призраки, называемые идеями, а
именно в смысле их существования как бытия существующего. В смысле горизонта
возможностей нашего рассуждения о такого рода мысленных образованиях, когда
принимается во внимание, что видение стены или угла дома, на основании чего
мы заключаем, что видим дом, живет по законам восприятия и его научного
изучения, а утверждение, что мы видим дом, хотя видим только стены и никогда
целиком его не увидим, живет по законам философского понимания.
Философский акт, по мнению М.К.Мамардашвили, изначально, в принципе
разворачивается на уровне рефлексии. Поскольку мысль или, точнее, то
состояние, когда она случается, как единственное событие, помыслить самому
мыслящему невозможно, а говорить об этом приходится, философы прежде всего
попытались выявить и описать именно это состояние. По сложившейся традиции
его называют обычно трансцендированием. То есть устремлением человека к
чему-то поверх и помимо его ситуации, которую он воспринимает и которая на
него воздействует. Человек трансцендирует себя - здесь и возникла проблема,
ибо если есть трансцендирование, то, казалось бы, должно быть и
трансцендентное, то есть где-то вне человека, в некоей высшей реальности
существующее что-то в виде чистых предметов или сущностей (платоновских
идей). Но дело в том, говорит философ, что к этим идеальным сущностям еще
нужно прийти. А пока слово "трансцендентное" мы не имеем права употреблять,
так как трансцендирование означает лишь, что человек превосходит (или
выходит из) себя. А как можно это описать? Как можно вообще выйти из себя?
На какую точку для этого нужно встать? И М.К.Мамардашвили вслед за Платоном
(вопреки распространенному мнению, что якобы у Платона была теория идей в
прямом, натуралистическом смысле этого слова) отвечает: да, человек не может
выйти из себя. То есть нет такой точки, на которую можно было бы встать и
как бы со стороны, с этой точки, на себя посмотреть. Есть трансцендирование,
но нет трансцендентного. Есть действие в человеке какой-то силы (в виде
мысли), но приписывать ей цель и направление в виде предмета мы не имеем
права. Как не имеем права и представить себе ее зеркальное отражение. Можно
находиться в состоянии трансцендирования, но завоевать точку зрения и
рассмотреть, увидеть трансцендентное - невозможно. Как же быть? Вот здесь и
появляется знаменитая проблема рефлексии, по поводу которой философ говорит
следующее. Мы имеем субъекта и имеем какую-то деятельность
трансцендирования. И эта деятельность (в которую трансцендентное как бы
включено) может быть ухвачена только актом со-знания, на уровне
рефлексивного высказывания о том, что содержится в трансцендировании. Или,
точнее, на уровне рефлексивного дублирования проявления этой силы. (У
Платона это рассуждение проводится, как известно, в форме теории
"воспоминания".) Трансцендирование можно только дублировать: оно происходит
спонтанно и появляется его рефлексивный дубль, который воспроизводится
механически, не иначе. Нельзя описать трансцендирование со стороны, можно
лишь задать его сознание. И это сознание - тот материал, из которого
строятся философом действительные или истинные понятия о вещах внешнего
мира. Анализ сознания, таким образом, и есть орудие философствования и то, с
чем оно работает.
Разумеется, подобный подход, или акт понимания, из которого исходит
М.К.Мамардашвили, развивая свою философию, заметно отличается от других форм
и способов постижения "невидимого". Например, от религиозной формы,
основывающейся на откровении и вере в Бога. В религии, с тех пор как
существует Библия, вера, как правило, не предполагает рефлексии. Об этом
свидетельствует хотя бы судьба одной из первых формулировок известной в
богословии проблемы так называемого герменевтического круга, принадлежащей
Августину: "Надо верить, чтобы понимать, и понимать, чтобы верить". Спустя
примерно семь столетий у Ансельма Кентерберийского (XI в.) эта формула
приняла уже такой вид: "Я не стремлюсь понять, чтобы уверовать, но верую,
чтобы понять" (курс. мой. - Ю.С.). То есть рефлексии здесь может и не быть,
хотя мистический опыт, питающий и поддерживающий религиозное сознание, может
сохраняться. Точно так же как не обязательна рефлексивно-экзистенциальная
процедура и для ученого, имеющего дело с конструированием теории. Акт
самосознания или понимания и в данном случае носит обычно догматический
характер.
Философствование же в принципе, по мнению М.К.Мамардашвили, исключает
подобную ситуацию. В философии нужно мыслить, чтобы существовать, быть. Лишь
это является гарантией удержания себя в структуре рефлексии. Но что значит
быть? Или, как уже сказано, обладать неким горизонтом возможностей, чтобы
рассуждать философски?
Допустим, что бытие выражается в терминах оккультного знания, то есть
неких тайных природных сил, во взаимоотношение с которыми человек вступает.
С точки зрения философа, в этом нет ничего предосудительного, если личность
действительно обладает уникальными способностями. Но он вправе спросить: а
не связывает ли это ее свободу воли и не лишает ли ума ее поклонников? Ведь
они начинают в таком случае вести себя в зависимости от бытия
"потусторонних" сил, которым приписываются некие особые качества. Между тем
для философа "бытие-в-мысли" исключает возможность наделения последнего
какими-либо качествами. Об этом важно помнить, поскольку и в христианской
религии (в форме допущения откровения) проблема рефлексии также нашла,
естественно, если и не сходное с философией, то яркое разрешение, на что
указывает и что подтверждает культурная устойчивость и своего рода
демократическая доступность структуры христианского божества и связанного с
ним религиозного акта самосознания человека. Ведь что такое личностное
ощущение и познание в христианстве бытия Божьего? Согласно богословию, это
обоюдно заинтересованная встреча Бога и человека во имя спасения
человечества, запечатленная в символе креста. Подобная выразительность и,
если угодно, метафизическая ясность символа веры, основой которой является
искупленное страдание, для философа очевидна. Однако и в данном случае он
вправе (теперь уже себе) сказать следующее. Но ведь вера, вырастающая из
откровения, легко догматизируется, становится фактом культуры. А философ не
мистик, хотя порой он может, видимо, сожалеть об этом, и не богослов. Мир
"невидимого", трансцендентного, видится ему иначе, и верить в это "иначе",
как гражданин, он считает абсурдным. (Кстати говоря, это последнее
обстоятельство станет для М.К.Мамардашвили в какой-то момент, на что
читатель, несомненно, обратит внимание, тем не менее и своего рода истоком
понимания равнозначности, эквифинальности духовного усилия философа
религиозной свободе мистика, в бытийно-личностном акте раскрывающего
предельные возможности "обожения" человека.)
Итак, философская рефлексия всегда начинается с тайны невидимого и
кончается невидимым. Философ, по определению, - "Фома неверующий". И его
удел - продолжать спрашивать либо молчать.
Всякое серьезное философствование подобно попыткам барона Мюнхгаузена
вытащить себя из болота за волосы. Но философия возможна! Философ неизбежно
приходит и решает свою жизненную задачу в той мере, в какой он выталкивается
своим предназначением на границу культуры и открывает сквозное, большое
время, "тайну времени". Он один переживает в этот момент всю муку с трудом
выговариваемого слова, ибо только ему известна вся мера его неведения.
Свою конкретную жизненную задачу, реализуемую средствами философии,
М.К.Мамардашвили определяет как поиск "гражданства неизвестной родины" (см.
"Проблема сознания и философское призвание". - "ВФ.", 1988, ј 8). После
сказанного выше, мне думается, направленность и путь такого поиска очевидны.
Но интересно и важно другое - каким образом он осуществляет этот поиск в
историческом контексте развития философского знания. Попытаемся, хотя бы в
общих чертах, реконструировать этот путь.
По мере знакомства с работами М.К.Мамардашвили невольно поражаешься не
столько легко просматриваемому в них замыслу раскрыть существование
преемственности в европейской философии, сколько мастерству, с которым это
делается. Философ убежден, что традиция - это не просто подражание прошлому,
когда-либо случившемуся, что связь, если она существует, между "старым"
знанием и новым, создающая видимость непрерывности в его развитии, в
действительности случается как бы поверх или, точнее, вне знания, на основе
рефлексивной процедуры. Он исходит из того, что в истоках европейской
культуры лежат два исторических начала: античное и христианское. Если
античность оставила в наследство Европе веру в завоевания человеческого ума,
то христианство внесло в западное сознание не менее динамичный элемент -
идею нравственного восхождения человека. Именно эти два начала определяют
своеобразие европейской культуры: ее динамизм, специфическую, гибкую систему
интеллектуальных и духовных ценностей и понятий, ее способность к
проектированию и регулированию социальных процессов. Целеполагание
предметной мыслительной деятельности в Европе шло сразу как бы по нескольким
направлениям, в нескольких измерениях. Если в Индии оно шло преимущественно
на основе психологических смысловых различительных знаков, в Китае -
социально-упорядочивающих, то в странах Европы - на основе и тех, и других,
и третьих, которые можно назвать научно-порождающими. А поскольку к тому же
напряженность экзистенциальной ситуации разрешилась здесь в свое время по
направляющей, а не круговой, внеисторической схеме, то это и позволяет,
очевидно, более легко психологически изобретать европейцу во имя "спасения"
разные предметы мысли, касается ли это сферы науки, искусства, философии и
т.д. То есть более широко и свободно ориентироваться в
социально-историческом пространстве и времени.
Но это как бы одна сторона проблемы, рассматриваемая М.К.Мамардашвили на
примере жизни и творчества Платона, Декарта, Канта, Маркса и других
европейских мыслителей, а также на основе обращения к текстам Евангелия и их
философского анализа. А есть и иная, фактически выходящая за рамки философии
и имеющая отношение уже к ее социальной функции, социальной форме.
Развивая духовную традицию европейской мысли, М.К.Мамардашвили не устает
повторять в своих работах, что следование этой традиции неизбежно
предполагает не только знание того, что становление гражданского общества и
появление философии - вещи взаимосвязанные, но и реализацию этого знания.
Кроме того, философия является, по определению, свободным занятием и лишь в
этом своем качестве становится созидательной силой, помогая
совершенствованию людей. В истории Нового времени он выделяет особо две
фигуры - Декарта и Канта, - считая, что каждый из них внес свой вклад именно
в такое понимание традиции. При этом в Декарте он видит прямого наследника
античной философии (утратившей некогда характер "откровения"), с ее
интересом к природе бытия и познания, а в Канте - великого продолжателя этой
же линии в философии, но взявшего уже на себя труд обоснования вообще всякой
человеческой претензии на то, чтобы что-то познавать, морально судить и
т.д., и тем самым сделавшего фактически эту традицию необратимой.
Характеризуя основания их философии, в своей статье "Сознание и цивилизация"
он пишет ("Природа", 1988, ј 11): в жизни всегда "случается некоторое
простейшее и непосредственно очевидное бытие - "я есть". Оно, подвергая все
остальное сомнению, не только обнаруживает определенную зависимость всего
происходящего в мире (в том числе в знании) от собственных действий
человека, но и является исходным пунктом абсолютной достоверности и
очевидности для любого мыслимого знания". В этом смысле человек, замечает
философ, как раз и способен сказать "я мыслю, я существую, я могу". Если же
этот принцип "не реализуется или каждый раз не устанавливается заново, то
все неизбежно заполняется нигилизмом, который можно коротко определить как
принцип "только не я могу" (могут все остальные - другие люди, Бог,
обстоятельства, естественные необходимости и т.д.). Т.е... принцип cogito
утверждает, что возможность способна реализоваться только мной при условии
моего собственного труда и духовного усилия к своему освобождению и
развитию..." (с. 110)
И второе, столь же важное обстоятельство, раскрываемое уже на примере
Канта. "В устройстве мира, - пишет он далее, - есть особые
"интеллигибельные" (умопостигаемые) объекты (измерения), являющиеся в то же
время непосредственно, опытно констатируемыми, хотя и далее неразложимыми
образами целостностей, как бы замыслами или проектами развития. Сила этого
принципа в том, что он указывает на условия, при которых конечное в
пространстве и времени существо... может осмысленно (курс. мой. - Ю.С.)
совершать акты познания, морального действия, оценки, получать
удовлетворение от поиска и т.п.".
Обратимся для иллюстрации этого положения к таким умопостигаемым
объектам, как жизнь и сознание, поскольку они наиболее часто фигурируют в
текстах М.К.Мамардашвили, когда он говорит или рассуждает о возможностях
осмысленного понимания.
В самом деле, что такое жизнь? Ведь не все, что мы испытываем или думаем,
живо. Уже на уровне нашей интуиции, подчеркивает М.К.Мамардашвили, мы знаем,
что не все живо, что кажется живым, хотя бы потому, что мы кому-то
подражаем, говорим чужими словами, повторяем чужие мысли и т.д. То есть в
жизни подчас очень трудно отличить то, что мы переживаем или испытываем
сами, от того, что испытывают другие. Хотя словесная оболочка нашего чувства
одна и та же, в ней может и не присутствовать наше личное жизненное
переживание. Более того, как было сказано в самом начале, практически каждое
наше жизненное состояние неизбежно дублируется и на уровне уже слова, жеста,
поступка умирает.
Следовательно, "мертвое" может существовать не только в каком-то ином
мире, не после того, как мы умираем, а оно участвует в самой нашей жизни,
является ее частью. Как говорил Гераклит, жизнь есть смерть, а смерть есть
жизнь. Они взаимопереплетены. В нашей душевной жизни всегда присутствуют
некие мертвые отходы или мертвые продукты самой жизни. И часто они могут
занимать все ее пространство, не оставляя места для проявления
непосредственного живого чувства, живой мысли или поступка. Это едва ли не
основной, доминирующий мотив и нерв всей философии М.К.Мамардашвили,
связанной с его настойчивым и страстным поиском "гражданства неизвестной
родины", то есть жизни.
Так что же такое жизнь? Биолог скажет, что фундаментальное свойство
живого - это воспроизведение себе подобного, и будет несомненно прав,
поскольку его интересует научная сторона проблемы. Философ же ответит, что
жизнь есть усилие во времени. Что нужно совершать постоянное духовное
усилие, чтобы оставаться живым, и также будет прав, ибо отождествление жизни
с духовным, сознательным принципом, являющимся продуктом рефлексии, лежит в
самой основе философского акта. Чувство жизни равносильно фактически чувству
бесконечности (неопределенности), и лишь духовное усилие - в момент
"встречи" такого чувства или переживания с мыслью - претворяет
неопределенность в некую гармонию, способную облагораживать человека, его
поведение, психику, социальные отношения и т.д.
По мнению М.К.Мамардашвили, декартовское cogito одно из ярких проявлений
именно такой гармонии в новой европейской культуре, не случайно получившее
название рациональности (от лат. ratio - "пропорция", "мера"). Это как бы
пример или образец символа схождения конечного и бесконечного в нашей жизни,
соразмерного человеку в том смысле, что это возможно. Если такое схождение
грамотное (неважно, случается ли это в сфере философии, науки, религии или
искусства), то оно обязательно воспроизведет тот же символ (красоты, веры,
закона, мысли), который существовал и раньше. Это как бы заложено в самой
природе сознательного опыта человека, к которому обращен философ в своих
занятиях.
М.К.Мамардашвили считает, что философия никогда не стремилась к
конструированию догматических познавательных схем мирового развития,
предполагающих к тому же радикальное изменение общественных форм
человеческого существования. Напротив, ее интерес был направлен скорее на
объяснение, расшифровку происходящих изменений с целью обретения человеком
устойчивости в меняющемся мире, что имеет сегодня, безусловно, и свое
историческое оправдание перед лицом последствий от внедрения в общественное
производство всей той суммы научно-технических и социальных изобретений и
открытий, которые были сделаны в последние два столетия.
Если духовные и интеллектуальные усилия мыслящего европейца еще
сравнительно недавно были так или иначе связаны с задачей социального
освобождения человека и овладения силами природы (и именно это вызвало к
жизни деятельный тип личности, реализовавшей себя в научно-техническом и
социальном творчестве), то сегодня эти усилия подчинены задаче нового
самоопределения, поиску новой гармонии, но теперь уже в условиях
порожденного им и противостоящего ему мира. Отсюда - растущий и все более
глубокий интерес современного философа и специалиста к гуманитарным и
метафизическим аспектам жизнедеятельности человека, выражением чего является
в том числе и творчество М.К.Мамардашвили.
За тридцать лет работы в области философии, помимо опубликованного, им
подготовлено более десяти книг (часть из которых пока не издана, другие
готовятся к печати), посвященных истории философии и философским проблемам
сознания1. В них раскрывается своеобразие и уникальность философии в
человеческой жизни, ее место в культуре, подчеркивается непреходящее
значение, которое она продолжает сохранять и в наше время в качестве
фундаментального средства познания и освоения мира.
В таких работах, как "Античная философия", "Картезианские размышления" и
"Кантианские вариации", обращаясь соответственно к Платону, Декарту и Канту,
М.К.Мамардашвили показывает, что у философии есть свой собственный язык и
сфера деятельности, связанные прежде всего с выявлением познавательных
возможностей человека, которые он сводит к "первоэлементам мысли" и считает,
что последние добываются философом всякий раз заново в процессе работы с
самой же мыслью. Философия, по его мнению, есть мысль мысли, или сознание
возможности большего сознания.
В работах "Сознание и культура" и "Беседы о мышлении", развивая этот
последний тезис, он подчеркивает, что сам язык разрешил некогда вопрос о
со-знании, соединив в этом слове значения двух слов: "состояние" и "знание".
То есть, хотя любое новое знание появляется в виде локализуемого объекта, на
уровне предметного выражения, однако само его появление, связанное с
определенным духовным состоянием человека, всегда остается тайной, которую и
стремится раскрыть философ, создавая для этого специальный язык и аппарат
анализа. Две указанные книги являются самостоятельным, оригинальным вкладом
М.К.Мамардашвили в разработку этой сложной и важной проблемы.
Свое дальнейшее развернутое обоснование на примере науки и искусства эта
точка зрения находит в его книгах: "Символ и культура", "Трактат о
развивающемся знании" и "Психологическая топология пути". Центральная идея
этих работ - выявление онтологических оснований возможного "примирения"
традиционного и нетрадиционного подходов к познанию мира и человека.
Кроме того, на основе прочитанных в разные годы и в разных учебных
заведениях страны лекций М.К.Мамардашвили подготовлены учебные курсы:
"Беседы по философии для начинающих", "Критика экзистенциалистского
сознания", "Введение в "Феноменологию духа" Гегеля", "Опыт физической
метафизики (Лекции по социальной философии)" и ряд других.
Настоящее издание избранных работ М.К.Мамардашвили дает, на мой взгляд,
возможность читателю самостоятельно оценить творчество этого видного
современного философа.
Ю.П.Сенокосов.
ДОКЛАДЫ, ВЫСТУПЛЕНИЯ, ИНТЕРВЬЮ
КАК Я ПОНИМАЮ ФИЛОСОФИЮ2 - Мераб Константинович, сегодня можно услышать
много всяческих, порой противоречивых мнений относительно будущего
общественных наук в высшей школе. Всем ясно, что изучать их так, как они
изучались в последние десятилетия, нельзя. У меня такое ощущение, что
необходимые выпускникам высшей школы философские знания мы даем не так (я не
имею в виду философские факультеты). Когда мы, например, преподаем философию
будущим инженерам, она "проходит" мимо них. По-видимому, система передачи
знаний должна предполагать большее разнообразие применительно к различным
формам подготовки. И прежде всего это касается философии, которая является
чем-то более высоким по сравнению с традиционным естественнонаучным и
техническим знанием... В связи с этим вопрос: как вы оцениваете тот путь
приобщения к системе философского знания, который принят в высшей школе? -
Мне кажется, в области приобщения к философскому знанию мы имеем дело с
фундаментальным просчетом, касающимся природы самого дела, которому в мыслях
своих хотят научить. Речь идет о природе философии, о природе того
гуманитарного знания или гуманитарной искры, ее какой-то производящей
духовной клеточки, которая описывается в понятиях философии и связана с
духовным развитием личности. Преподавание философии, к сожалению, не имеет к
этому отношения. Но у философии есть своя природа. Природа философии такова,
что невозможно (и, более того, должно быть запрещено) обязательное
преподавание философии будущим химикам, физикам, инженерам в высших учебных
заведениях. Ведь философия не представляет собой систему знаний, которую
можно было бы передать другим и тем самым обучить их. Становление
философского знания - это всегда внутренний акт, который вспыхивает,
опосредуя собой другие действия. Действия, в результате которых появляется
картина, хорошо сработанный стол или создается удачная конструкция машины,
требующая, кстати, отточенного интеллектуального мужества. В этот момент
может возникнуть некоторая философская пауза, пауза причастности к какому-то
первичному акту. Передать и эту паузу, и новую возможную пульсацию мысли
обязательным научением просто нельзя. Ставить такую задачу абсурдно. Это
возможно только в том случае, если то, что называется философией,
воспринимают как институционализированную часть государственного
идеологического аппарата, некоторое средство распространения единомыслия по
тем или иным мировоззренческим проблемам.
Но это уже совсем другая задача, правомерность которой можно оспаривать
или нет, но к философии она отношения не имеет.
Более того, философия, как я ее понимаю, и не была никогда системой
знаний. Люди, желающие приобщиться к философии, должны ходить не на курс
