Страсти по крепостничеству 2 страница

Однако прежде чем дальше следить за ходом подготовки отмены крепостного права, давайте поговорим о тех силах, которые противостояли монарху, а также о тех, что шли с ним рука об руку. Правящий слой России насчитывал 1‑2% населения страны, то есть примерно 500 тысяч человек. Подлинной же властью обладала высшая бюрократия, состоявшая из 5‑6 тысяч чиновников, среди которых были и противники, и сторонники грядущих преобразований. Д. А. Милютин вспоминал, что когда дело дошло до реальной отмены крепостного права: «Были примеры, что государевы флигель‑адъютанты и генерал‑адъютанты, в своем раздражении, покидали службу и уезжали за границу». В этих условиях очень многое зависело от того, кому император доверит разработку реформы и кто окажется на высших должностях в период ее проведения в жизнь. Но почему мы говорим только о бюрократии, ведь существовало еще и общество, мнением которого вряд ли стоило пренебрегать?

Ну, во‑первых, не столько существовало, сколько нарождалось. Далее, если говорить о поместном дворянстве, то, по свидетельству Л. Н. Толстого, 9/10 помещиков являлись противниками преобразований. Если же иметь в виду петербургское и московское общества, то они чрезвычайно оптимистично смотрели на деяния государя, и этот оптимизм, граничивший с эйфорией, очень походил на политическую апатию. Все надежды общественные деятели связывали с правительством, редко проявляя со своей стороны какую‑либо инициативу. Причем ожидали они от верховной власти исполнения именно своих надежд и чаяний, не принимая во внимание того, что у власти могут быть собственные соображения на этот счет. Такое положение вещей сохранялось недолго, но оно установилось в самый неподходящий момент, во время начала работы над проектом реформы.

Иными словами, из двух вариантов проведения коренных преобразований, при которых власть может опираться на общественное мнение или она предпочитает действовать исключительно «сверху», используя лишь мощь государственного аппарата, в 1856‑1857 годах в распоряжении Александра II оказался только второй путь. Скажем прямо, этот путь в полной мере соответствовал воззрениям самого императора, не имевшего опыта работы с обществом и не понимавшего важности и значения общественного мнения. Секретный комитет, созданный для разработки проекта отмены крепостного права, не оправдал надежд монарха. Вошедшие в него члены старой николаевской «гвардии», по сути, саботировали задание Александра II, имитируя при этом бурную законотворческую деятельность[41].

Подобная тактика была для них привычной. Ведь в 1820‑1840‑х годах таким же образом работали все секретные комитеты Николая I, так ничего и не сумевшие сделать для крепостных крестьян. Однако теперь Зимний дворец не собирался потакать хитростям николаевских служак, времена действительно изменились, да и император был настроен весьма решительно. Он прекрасно понимал, говоря словами писателя и журналиста И. И. Панаева, что «правильное решение вопроса освобождения крестьян обуславливает мирный прогресс, неправильное решение – борьбу и борьбу продолжительную, быть может борьбу целого столетия».

Находясь на отдыхе за границей в 1857 году, Александр Николаевич встретился с послом России во Франции П. Д. Киселевым[42], которого еще Николай I называл своим «начальником штаба» по крестьянскому делу. Киселев, ревниво следивший за работой над проектом отмены крепостного права, записал слова Александра II, сказанные ему «на водах»: «Крестьянский вопрос меня постоянно занимает. Надо довести его до конца... Я более чем когда‑либо решился и никого не имею, кто помог бы мне в этом важном и неотложном деле». Позже в Киссингене царь встретился с бароном Гакстгаузеном, известным ученым и знатоком аграрного вопроса в России, и великой княгиней Еленой Павловной. Записка последней об освобождении крестьян (составленная Н. А. Милютиным и К. Д. Кавелиным) произвела на монарха сильное впечатление. Там же Александр II познакомился с первыми номерами «Колокола» Герцена и, отметив их практическую пользу для дела реформы, повелел доставлять новые номера этого революционно‑эмигрантского издания в Зимний дворец. А вот говоря об отсутствии помощников и союзников, император то ли не хотел раскрывать раньше времени карты, то ли действительно не был уверен в надежности известных ему соратников.

Они же у монарха были, причем некоторые из них оказались достаточно близкими ему людьми. Помимо уже упоминавшегося брата Константина, большое влияние на Александра II оказывала великая княгиня Елена Павловна, вдова его дяди Михаила Павловича. В свое время они представляли из себя одну из самых странных пар при российском дворе. Михаил Павлович страдал неизлечимой болезнью, которую можно определить как военно‑строевую лихорадку. Государственные дела, лежавшие за пределами плац‑парадов, разводов и маневров, тем более вопросы культуры, науки, искусства, его совершенно не интересовали. Елена же Павловна разительно отличалась от своего мужа. Иностранка (дочь принца Вюртембергского), она стала в России более русской, чем многие придворные дамы исконно славянского происхождения. То, что она слушала лекции в Петербургском, а иногда и Московском университетах, посещала заседания Академии наук и Вольного экономического общества, еще не слишком выделяло ее из числа других царских родственников. Иное дело, что Елена Павловна всегда пыталась оказать действенную помощь людям науки и искусства, ее высокая образованность гармонично сочеталась с истинным меценатством. Впрочем, это касалось не только художников, ученых и музыкантов.

Многие раненые в Крыму солдаты и офицеры обязаны ей жизнью, так как именно она в свое время выхлопотала у Николая I командировку в Севастополь известного хирурга Н. И. Пирогова. Более того, Елена Павловна вместе с великим князем Константином Николаевичем стоит у истоков российского Красного Креста, поскольку в октябре 1854 года обратилась к русским женщинам с призывом помочь раненым и создать отряды медицинских сестер для работы в Крыму. Призыв был услышан. В Севастополе только под руководством Пирогова трудились 163 сестры милосердия. Да и нынешний Институт повышения квалификации врачей ведет свою родословную от Еленинского клинического института, где до революции 1917 года прошли переподготовку тысячи врачей различных специальностей.

И все же основные интересы Елены Павловны лежали в области искусства. Кто знает, когда и как попало бы в Россию замечательное полотно А. А. Иванова «Явление Христа народу», если бы великая княгиня не дала денег на его перевозку из Италии на родину. С благодарностью должны вспоминать о ней и музыканты за ее постоянную заботу о братьях Рубинштейнах, образование Музыкального общества и открытие в Петербурге первой российской консерватории. Но для нас в данном разговоре важнее другое. Великая княгиня оказалась единственным среди царской родни человеком, с кем еще Николай I, чувствуя в ней единомышленника, делился своими планами по поводу отмены крепостного права. Покойного императора вообще связывали с княгиней дружеские отношения.

Разговоры с ней «на водах» за границей в конце 1850‑х годов стали важным, может быть, последним обстоятельством, подтолкнувшим Александра II к активным действиям. Елена Павловна не ограничилась лишь разговорами с новым императором о надеждах и сомнениях его отца, хотя психологически они были очень важны для монарха. Она первая из его родственников предложила освободить 15 тысяч своих крепостных крестьян в Полтавской губернии, о чем император всегда вспоминал с благодарностью, хотя в тот момент и попросил свою тетку повременить с эмансипацией селян. Вокруг нее, как и вокруг великого князя Константина Николаевича, во второй половине 1850‑х годов формировался штаб будущих реформ, включавший Н. А. и Д. А. Милютиных, К. Д. Кавелина, Ю. Ф. Самарина, В. А. Черкасского и других. Однако ее отношения с Александром II были далеко не безоблачными. Император искренне уважал тетку, но все же прислушивался к нашептываниям придворных интриганов, уверявших, что люди, собиравшиеся в салоне Елены Павловны, иногда резко отзываются о монархе, ведут разговоры о необходимости конституции и т. п. Поэтому отношения его с великой княгиней складывались неровно – периоды обоюдной симпатии чередовались с моментами явного охлаждения.

Возвращаясь к ходу подготовки крестьянской реформы, отметим, что Александру II явно повезло с двумя обстоятельствами, которых так не доставало его предшественникам: с моментом начала реформ (кризис, связанный с поражением России в Крымской войне, заставил на время умолкнуть противников преобразований и воодушевил сторонников перемен) и наличием союзников и помощников, готовых до конца отстаивать дело реформ. В 1857 году император вводит в состав Секретного комитета великого князя Константина Николаевича, и тот активно принимается за дело. Он задал членам Комитета 14 вопросов, требующих четкого ответа: можно ли позволить крестьянам вступать и брак без согласия помещика? Можно ли ограничить права помещиков относительно разбора споров и жалоб между крестьянами? Можно ли дать право земледельцам приобретать собственность без согласия помещиков? В какой мере можно ограничить права помещиков относительно наказания крестьян и т. д.

Эти вопросы, вкупе с активной неуступчивой позицией Константина Николаевича, поставили членов Комитета, по‑прежнему не желавших обсуждать проблему крепостничества, в затруднительное положение. Пытаясь выиграть время и умерить напор великого князя, они обрушили на императора поток жалоб по поводу резкости высказываний его младшего брата, его выпадов в адрес дворянства, но в ответ услышали следующее мнение монарха по поводу их жалоб: «Я склонен думать, что эти господа действуют криводушно, парализуя усилия императора ко всему, что относится до прогресса и цивилизации... они творят много зла». Весы политической жизни России застыли в неустойчивом равновесии. Выражаясь языком шахматистов, соперники доигрались до цугцванга, то есть такого положения, при котором любой ход с той или иной стороны ухудшает собственную позицию. Но что могли сделать противники перемен, если на стороне Александра II играла сама История?

В конце 1857 года в Петербурге появился виленский генерал‑губернатор В. И. Назимов. Устав от нелепости циркулировавших по стране слухов, он потребовал от Ланского, «чтобы ему были даны четкие наставления, как действовать», объясняя, «что без точных указаний ему неприлично возвращаться в свои губернии». Александр II и руководство Министерства внутренних дел блестяще использовали внезапный приезд губернатора в столицу. За 48 часов чиновником МВД, известным писателем П. И. Мельниковым (Печерским) был написан и подготовлен рескрипт (указ) на имя Назимова. В нем говорилось, что крестьянам прибалтийских губерний, якобы по доброй воле местного дворянства, предоставлялась личная свобода, а позже и усадьба (дом с огородом) за выкуп, а также полевые наделы (за исполнение определенных повинностей в пользу бывшего хозяина). Правда, эти условия должны были быть еще обсуждены в дворянских комитетах Прибалтики, но вряд ли те могли пойти против воли императора. Реформаторы из Министерства внутренних дел пошли еще дальше. Ланской уговорил Александра II разрешить немедленно разослать рескрипт по всем губерниям «для ознакомления и подражания». 8 декабря 1857 года курьер отвез 75 экземпляров указанного документа на вокзалы для отправки по назначению. В тот же день Секретный комитет, спохватившись, потребовал от министра внутренних дел повременить с отправкой рескрипта. Но поезд уже ушел, вернее, ушли поезда, развозившие рескрипт по губерниям[43].

Значение его опубликования трудно переоценить. Известный славянофил А. И. Кошелев писал: «Это обнародование произвело сильнейшее действие во всей империи: одни страшно перепугались, были, так сказать, ошеломлены, другие обрадовались; многие и весьма многие просто не поняли значения этого документа». Не поняли его и некоторые члены Секретного комитета, одобрившие рескрипт. «Воображают, – заметил в адрес коллег по Комитету проницательный П. П. Гагарин, – что приняли решение, относящееся исключительно к трем западным губерниям, а решили весь вопрос».

Действительно, рескрипт Назимову оказался не просто региональным экспериментом, позволявшим правительству увидеть реакцию помещиков и крестьян на определенные условия освобождения. Обнародованием этого важного документа Зимний дворец не только открыто заявил о своих намерениях, но и вынудил дворянство организовать в губерниях комитеты для выработки проектов «улучшения быта крестьян». Душевладельцы остальных губерний не хотели отставать от Прибалтики и идти наперекор желанию Зимнего дворца. Теперь и Секретный комитет (потерявший свою былую секретность и переименованный в Главный) оказался перед неприятным для него фактом. Сопротивляясь реформе, его члены открыто выступали против ясно выраженной и запечатленной в рескрипте воли самодержца. Такое поведение высоких чинов империи могло спровоцировать серьезные крестьянские беспорядки, ведь селяне издавна верили в то, что «царь хороший, бояре плохие». В очередной раз подтверждать справедливость этой народной мудрости члены Комитета не хотели.

Летом 1858 года Александр II совершил очередное путешествие по России с тем, чтобы подтолкнуть дворянство к более активным действиям. Но он тщетно выражал неудовольствие и резко отчитывал провинциальных землевладельцев, дела в губернских комитетах продолжали идти ни шатко ни валко[44]. На местах сторонники реформы оказались в явном меньшинстве и жили в постоянном напряжении. Один из лидеров славянофилов Ю. Ф. Самарин писал друзьям, что приходит на заседания самарского губернского комитета «не иначе как с револьвером в кармане, и вынужден завести себе из собственных дворовых крестьян отряд телохранителей». Оно и понятно, ведь в губерниях шла борьба материальных интересов, и дело нередко доходило до бурных сцен и личных оскорблений. Естественно, что в местных комитетах каждая «фракция» составила свой проект реформы, то есть последних оказалось гораздо больше, чем губерний, – около сотни.

В декабре 1858 года в недрах Министерства внутренних дел была подготовлена правительственная программа крестьянской реформы. Она включала в себя: личную свободу крестьян от помещиков, право селян переходить на другие земли, временное выполнение крестьянами определенных повинностей в пользу бывших хозяев и создание органов крестьянского самоуправления. Главный комитет тут же подготовил собственный проект реформы, гораздо более умеренный, чем правительственный. Свое слово решило сказать и общество. Наиболее возмутительная, с точки зрения властей, статья была напечатана в органе радикальной демократии – журнале «Современник». Ее автор К. Д. Кавелин писал о необходимости наделения крестьян пахотной землей и выкупе ее у помещиков не самими крепостными, а с помощью государства. Реакция императора оказалась необычайно бурной, как сейчас бы сказали, неадекватной. Кавелина отстранили от преподавания наследнику престола Николаю Александровичу русского права, а органам печати запретили обсуждать крестьянский вопрос, вплоть до полного его разрешения. Что же вызвало столь сильный гнев монарха, ведь Кавелин высказался вполне в духе реформаторов из Министерства внутренних дел?

Дело, видимо, в том, что, когда проблема отмены крепостного права перешла в практическую фазу, Александр II, судя по всему, вздохнул с облегчением. Во‑первых, вопрос удалось сдвинуть с мертвой точки, а во‑вторых, император смог занять выгодную, как ему казалось, позицию третейского судьи, главной задачей которого стал поиск приемлемого компромисса между позициями ведущих общественных лагерей России. Сами эти позиции были четко обозначены в работах дворянских комитетов и, если говорить коротко, гласили следующее а) без крепостного права мы погибнем; б) современное положение нетерпимо, нужно, чтобы нас освободили от крестьян. При наличии столь противоречивых позиций Александр II хотел бы видеть только два борющихся лагеря – противников и сторонников перемен, и лишь одного третейского судью – в лице монарха. Вмешательство в дискуссию по крестьянскому вопросу третьей силы – общества (статья Кавелина в «Современнике») разрушало намечавшееся, с его точки зрения, хрупкое политическое равновесие и подменяло четкие оценки императора нестройным хором разноголосого и неуправляемого общественного мнения[45].

Работа с дворянством, собравшимся в губернских комитетах, была важна еще и потому, что оставался важный вопрос, без решения которого правительство не мыслило себе отмену крепостного права – вопрос о формальном одобрении самими помещиками грядущей реформы. Согласие первого сословия с действиями правительства гарантировало бы невозможность в дальнейшем организованного протеста дворянства по поводу отмены крепостного права. Кроме того, оно явилось сильным пропагандистским ходом – добровольный отказ помещиков от власти над крестьянами должен был произвести благоприятное впечатление и на селян и на Европу. Трезво оценивая ситуацию, власти понимали, что итоги опроса дворянства, если его провести в губерниях, вряд ли будут утешительными для правительства. Оставалось попытаться справиться в столице с вызванными туда представителями от губерний. Проекты реформы от губернских комитетов стали поступать в Петербург еще осенью 1858 года, и тогда же Я. И. Ростовцев предложил создать Редакционные комиссии для выработки общего Положения о реформе и конкретных проектов отмены крепостного права по местностям. Кстати, об этом человеке тоже стоит поговорить особо.

Судьба и карьера Якова Ивановича Ростовцева настолько необычны, что до сих пор вызывают у исследователей заметное недоумение. Собственно говоря, речь идет лишь об одном его поступке, совершенном 12 декабря 1825 года. В тот день в девять часов вечера в Зимний дворец явился подпоручик Ростовцев и сообщил великому князю Николаю Павловичу о надвигавшемся восстании декабристов. Казалось бы, что же здесь неясного? Еще один доносчик‑доброволец решил отличиться, «спасая» царя и отечество. Но Ростовцев не только не выдал никого из известных ему декабристов, но и передал будущему императору письмо, в котором и кроется некая загадка. В нем содержался следующий пассаж: «... Государственный Совет, Сенат, может быть гвардия будут за вас; военные поселения, отдельный Кавказский корпус решительно будут против». Иными словами, подсчитывая силы pro и contra царской власти, Ростовцев пытался запугать Николая Павловича призраком гражданской войны, заставить его пойти на переговоры с революционерами.

Появление подпоручика, знакомого с планами дворянских радикалов, в Зимнем дворце – абсолютная самодеятельность, но не предательство, а попытка самому, в одиночку, предотвратить кровавую междоусобицу, оказать давление на великого князя и помочь декабристам добиться их целей мирными средствами. Утопические надежды Ростовцева стали понятны только в XX веке, а в 1825 году Николай по‑своему наградил верноподданного юношу, который был переведен на службу в штаб военно‑учебных заведений. Позже Яков Иванович в течение шести лет (1849‑1856 годы) ежедневно общался с наследником престола, так как к тому времени стал начальником штаба военно‑учебных заведений, которые курировал именно Александр Николаевич. Совместная работа сблизила их настолько, что генералу Ростовцеву новый император одному из первых доверил свои мечты об освобождении крестьян.

Яков Иванович, как человек сугубо военный, совершенно не был готов к законодательной деятельности, связанной с аграрным вопросом. И тем не менее Александр II был точен с выбором сановника на пост председателя Редакционных комиссий. За несколько месяцев напряженной работы Ростовцев сделался специалистом в порученном ему деле, изучив не только историю крестьянского вопроса в России, но и земельные законодательства ведущих европейских государств. Кроме того, Ростовцев, в силу давней «декабристской» истории, о которой говорилось чуть выше, и независимого служебного положения, не принадлежал ни к одной из придворных группировок и не был ставленником ни одного из министерств. Прекрасный организатор, человек основательный, он отличался абсолютной незлобивостью, умением прислушиваться к чужому мнению и уважением к профессиональным знаниям своих подчиненных.

С февраля‑марта 1859 года Ростовцев начал подбирать состав Редакционных комиссий, и первым их сотрудником стал Н. А. Милютин, сделавшийся вскоре главным помощником Якова Ивановича. Редакционные комиссии оказались уникальным для России учреждением. Они не только были призваны выработать важнейшие для страны законодательные акты, но и в нарушение всех традиций сделались независимыми от высших государственных органов – Государственного Совета и Главного комитета. Да и состояли они не только из чиновников, но и из экспертов‑специалистов, не получивших за свою работу никакого жалованья, а потому полностью независимых. Заботясь об авторитете подчиненного ему учреждения, Ростовцев добился того, чтобы на третий день заседаний комиссий их члены были представлены Александру II.

Император сказал им: «Вы призваны, господа, совершить большой труд. Я буду уметь оценить его. Это дело щекотливое, я знаю. Мой выбор пал на вас; обо всех вас я слышал от вашего председателя; он мне всех рекомендовал. Я уверен, что вы любите Россию, как я ее люблю, и надеюсь, что исполните все добросовестно и оправдаете мое к вам доверие... Я надеюсь, что с вами мы проведем это дело к благополучному окончанию». К началу лета 1859 года ценой подлинно героических усилий проекты отмены крепостного права в России были готовы[46], и летом в Петербург стали съезжаться депутаты от губернских дворянских комитетов. Условия их созыва были тщательно продуманы Министерством внутренних дел, и в столицу вызывались по два депутата от каждого комитета, причем один из них должен был представлять сторонников реформы, другой – ее противников. Шансы сторон, таким образом, уравнивались, что давало верховной власти свободу маневра в работе с депутатами и надежду на благополучное ее завершение[47].

Но депутатов возмутило не это обстоятельство. Их потрясло то, что ранее им говорили, будто они призваны обсуждать коренные основы реформы, теперь же вдруг заявили, что проект готов и они должны предложить лишь методы его применения в конкретных местностях. Объявление о превращении их из законодателей в «ходячие справочники» произвело на депутатов впечатление разорвавшейся бомбы, ведь они привезли с собой массу предложений от губерний по поводу основополагающих принципов отмены крепостного права. Теперь же ни эти предложения, ни адреса протеста, написанные депутатами уже в Петербурге, в расчет приняты не были. Об отношении к ним императора можно судить по тому, что на полях некоторых из поданных ему проектов он начертал: «Никогда!», «Не должно быть допускаемо!» и т. п. В целом же монарху некогда было читать две тысячи листов, составивших три пухлых тома депутатских предложений. Вся эта история, попахивавшая грубым обманом первого сословия правительством, вызвала сильный ропот в провинции, и губернские дворянские комитеты решили вступиться за своих представителей.

В данном столкновении власти и провинциального дворянства есть некая тонкость, мимо которой пройти просто так было бы непозволительно. Дело в том, что очень велик соблазн усмотреть в заявлениях помещиков первый лепет просыпавшегося общественного мнения, отстаивавшего достаточно демократическое требование – расширить полномочия дворянских органов на местах. Однако для России конца 1850‑х – начала 1860‑х годов картина привычных представлений оказывается если не полностью перевернутой, то сильно искаженной. Ведь именно Зимний дворец всячески пытался ускорить проведение реформы, дворянское же общественное мнение, не имея возможности сорвать принятие проекта, в массе своей старалось сделать этот проект абсолютно неприемлемым для крестьянства. Кто в данный момент был в России большим демократом, власть или члены губернских комитетов, сказать довольно сложно. Вообще же демократия – вещь относительно простая, беда лишь в том, что люди никак не могут окончательно договориться, что именно она из себя представляет[48]. Как бы то ни было, правительство запретило обсуждать крестьянский вопрос на заседаниях дворянских собраний в уездах и губерниях. Те же, в свою очередь, резонно ответили, что это запрещение является незаконным, так как противоречит дарованному Екатериной II праву дворян обсуждать любые вопросы о пользах и нуждах своего сословия (запомним эту ссылку на указы Екатерины Великой).

Некоторые провинциальные собрания составили адреса, указывающие на необходимость одновременно с отменой крепостного права преобразовать на новых началах и различные отрасли государственного управления (вот когда первое сословие России доросло до понимания планов, вынашивавшихся в свое время Александром I). Надо сказать, что некие подобные преобразования намечались и самим правительством, но предводителям дворянства, допустившим подачу наиболее «дерзких» адресов, были объявлены выговоры, а в Твери разыгралась целая история, в результате которой А. М. Унковский и А. И. Европеус были высланы в Вятку и Пермь[49]. В это время Александр II резко противостоял попыткам общества вторгнуться в дела, являвшиеся прерогативой монарха. И дело здесь совсем не в амбициях государя, во всяком случае не только в них. В разговоре с предводителем звенигородского дворянства Голохвастовым император сказал: «Теперь вы, конечно, уверены, что я из мелкого тщеславия не хочу поступиться своими правами! Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе, я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распадается на куски. А ведь этого и вы не хотите».

Основное разногласие между властью и обществом в 1859 году, связанное с готовящейся отменой крепостного права, лучше других выразил Я. И. Ростовцев. «Главное противоречие, – писал он в очередной записке императору, – состоит в том, что у комиссий и у некоторых депутатов различные точки исхода: у комиссий – государственная необходимость и государственное право; у них – право гражданское и интересы частные, они правы со своей стороны, мы со своей. Смотря с точки зрения гражданского права, вся начатая реформа, от начала до конца, несправедлива, ибо она есть нарушение права частной собственности, но как необходимость государственная, реформа эта законна, священна и необходима». С правительственной позицией все более или менее понятно, а что предлагали его оппоненты? Как конкретно помещики выразили свою «правоту»?

Адреса, написанные дворянскими депутатами в Петербурге, можно условно разбить на три группы. Первые констатировали, что освобождение крестьян означает полное разорение душевладельцев и не может не сказаться на крепости устоев государства. Авторы другой группы адресов изъявили согласие даровать крестьянам свободу, но одновременно предлагали создать хозяйственно‑распорядительное управление, общее для всех сословий и основанное на выборных началах для того, чтобы без потрясений основ миновать переходный период. Третьи – требовали созвать уполномоченных от дворян, которые под руководством императора и создадут новый проект реформы.

Наряду с паническими, а порой и чисто шкурными воплями были в этих адресах здравые, можно сказать, даже пророческие идеи. Некоторые депутаты увидели в проекте Редакционных комиссий открытое стремление власти отстранить дворянство от всякого влияния на крестьянство. Предчувствуя резкое усиление бюрократического аппарата в результате проведения реформы по правительственному образцу, депутаты предупреждали императора, что преобразования в деревне должны сопровождаться обязательными изменениями политической структуры России. Контроль общества за деятельностью чиновников – дело действительно необходимое, но было ли российское общество готово действовать в общенациональных интересах? С другой стороны, отмена только частновладельческого крепостничества и сохранение полной зависимости всех сословий от трона создавали опасный перекос в отношениях общества и государства.

Адреса вызвали сильное раздражение Александра II. Он называл их «ни с чем не сообразными и дерзкими до крайности». «Если эти господа, – заявил монарх, – думают своими попытками меня испугать, то они ошибаются, я слишком убежден в правоте возбужденного нами святого дела, чтобы кто‑либо мог меня остановить в довершении оного. Но главный вопрос состоит в том, как его довершить». Видимо, вопрос состоял в том, «довершать» ли дело силами бюрократии или постепенно подключать к нему общество. Власти по‑прежнему склонялись к первому варианту. «Не подлежит сомнению, – писал в 1859 году Ланской, – что некоторые действительно желают воспользоваться настоящим случаем, чтоб понемногу ввести представительное начало в решение дел государственных. Понятно, что руководители этого движения стараются прикрыть его разными законными причинами... Чтобы, оградить общественное спокойствие, необходимо устранить враждебные происки, не допуская разыгрываться партиям и смыкаться в политическую оппозицию».

Одними адресами противники реформы не ограничились, в ход пошли и прямые доносы, обвинявшие Ланского, Н. Милютина, великого князя Константина Николаевича в провоцировании распада страны и разжигании гражданской розни. Александр II наветам не поверил и испещрил эти доносы резкими замечаниями типа: «хорош софизм», «непомерная наглость», «вздор», «надобно начать с того, чтобы самого его обуздать». Однако он взял на заметку имена деятелей, вызвавших наибольшее недовольство поместного дворянства. Первым в ряду этих «крамольных» деятелей стоял Н. А. Милютин.

Николай Алексеевич Милютин и в личном, и в профессиональном отношениях был одновременно членом высшей бюрократии и представителем передовой интеллигенции, причем оказывался совершенно органичным и в той, и в другой ипостаси. Он обладал огромными знаниями, редкой трудоспособностью, не был новичком в бюрократических играх (в 1840‑х годах, являясь чиновником Министерства внутренних дел, разрабатывал смелый для тех лет проект реорганизации органов городского самоуправления). Помимо этого Милютин отличался ораторским талантом, был хорошим организатором, человеком неуступчивым и настойчивым в достижении поставленных целей. Цели же эти являлись достаточно высокими, хотя и не бесспорными. В основе позиции Николая Алексеевича лежало убеждение, что в данный исторический момент только правительство может убедительно сыграть роль двигателя реформ. Он и служил‑то так истово потому, что правительственная программа оказалась близка его собственным взглядам.