Психологи могут давать операциональные определения переменным, относящимся к разным сферам. В исследовании психомоторных умений методами моторно-временного анализа переменной может служить 'терблиг" (therblig) - единица движения той или иной части тела. Здесь относительно легко установить предшествующее и последующее состояния. Но в некоторых экспериментах операциональное определение основной переменной оказывается более сложным. В исследованиях» посвященных отбору и обучению персонала, установление критерия - меры того, что именно мы хотим улучшить благодаря отбору и обучению, - само по себе является трудной проблемой. Плюс к тому этот критерий должен быть определен раньше, чем мы сможем добраться до сути дела. Даже после того, как экспериментаторы договорились о том, чти они станут использовать в качестве критерия, ценность будущего исследования ограничивается той традиционной формой, в какой это определение приходится записывать. Например, в исследованиях, посвященных отбору и обучению пилотов, стало привычным пользоваться так называемым «внешним критерием успешности» - простым учетом того, получит ли в итоге призванный на военную службу (либо на переподготовку) пилот свои нашивки или нет. Однако данный критерий явно не выдерживает критики в том смысле, что получение кем-то нашивок не обязательно свидетельствует о его высоких профессиональных качествах пилота.
Иногда предшествующее и последующее состояния, которые, как мы условились, дают переменной операциональное определение, сами нуждаются в подобном определении. В области исследований личности термин тревога используется для объяснения всех видов необычного поведения. В самом деле, требовать от психиатра объяснить невротическое поведение, не прибегая к понятию тревоги, - все равно что требовать от жокея выиграть заезд, не участвуя в скачках. И каким же образом можно дать тревоге операциональное определение? Мы могли бы сказать, что предшествующим и последующим состояниями здесь являются стресс и дезорганизация соответственно. Но тогда мы оказываемся перед необходимостью определения стресса и дезорганизации. Если по прошествии какого-то времени мы окончим тем, что скажем: стресс- это то, что вызывает тревогу, а дезорганизация - это то, что вызывается тревогой, — мы вернемся на исходную позицию, слегка запыхавшись от того, что потратили впустую несколько тысяч придирчиво отобранных слов. Так как стресс и дезорганизация являются абстракциями довольно высокого уровня, при работе с любым клиентом или при проведении любого эксперимента с тревогой необходимо, в свою очередь, добиваться более конкретных операциональных определений для предшествующего ей и наступающего за ней состояний.
Операционализм, как мы его понимаем, не выдвигает окончательного возражения против использования такого термина, как тревога, он лишь предполагает, что когда мы ищем предельное доказательство какой-то функции тревоги посредством экспериментирования, то должны определять свои операции эксплицитно. Операционализм имеет первостепенное значение для экспериментатора и только второстепенное - для теоретика. Термины, в которых формулируется теория, не обязаны нести на себе бремя своих собственных операциональных определений; но, если мы хотим, чтобы наша теория была продуктивной, она должна, попадая в руки психологов с экспериментальной подготовкой, склонять к проведению исследований с операционально определенными переменными.
Одна m опасностей операционализма кроется в его тенденции заставлять исследователей, мыслить конкретно. Он поощряет экспериментаторов видеть факты, а не принципы и законы. Но главное в науке - не факты, которые ученый накапливает и каталогизирует, а те законы и абстракции, что проступают сквозь те факты, с которыми он имеет дело. Поэтому хорошим ученый способен проникнуть сквозь сбивающую с толку массу конкретных событий и усмотреть некий регулярный принцип. И этот принцип заключается не в совокупности всех данных событий; скорее он представляет собой свойство, причем так абстрагированное, что его можно счесть относящимся ко всем этим событиям.
Например, при планировании эксперимента, связанного с изучением интеллекта, психологу, возможно, придется дать интеллекту операциональное определение в виде суммы баллов, полученных его испытуемыми по конкретному тесту- И это- целесообразное решение. Однако, если психолог уткнется носом в свои протоколы, он может забыть об абстрактной природе этого понятия и начать думать, будто интеллект - это всего лить другое название для тех баллов, которые у него записаны в протоколах. Изначально интеллект был абстрагирован как свойство множества разных поведенческих ситуаций и не должен как-то особо зависеть от конкретного теста. Только безотлагательное требование придумать операциональное определение заставило психолога размышлять об интеллекте на таком конкретном уровне.
18. Модифицируемость
Есть еще один признак хорошего научного теоретизирования, который, однако, является не столько свойством самих по себе теорий, сколько свойством тех, кто ими пользуется. К теории следует относиться как к чему-то такому, что со временем может быть изменено и, в конечном счете, полностью израсходовано. Иногда теоретики оказываются настолько связанными дедуктивным рассуждением, что считают, будто все их построения рухнут, если они развернутся на 180" и начнут модифицировать свои предположения в свете последних наблюдений. Одна из характерных особенностей современного научного теоретизирования - открытая возможность, которую оно оставляет для индуктивного рассуждения по результатам экспериментов.
Разумеется, эксперименты планируются вокруг гипотез, временно предполагаемых истинными. Исходя из этих пробных гипотез ученый осмеливается на определенные предсказания. Если эти предсказания не осуществляются и если ученый не видит никакого иного объяснения случившемуся, он волен отказаться от своих гипотез. Но из-за этого ему не стоит терять покой и сон. Как долго ученый должен держаться за свои предположения вопреки растущей горе неблагоприятных фактов, - является в значительной степени делом вкуса. Конечно, ему не следует отказываться от них Сразу, как только происходит что-то неожиданное. Поступать так - значит делать себя жертвой обстоятельств. Обычно ученый дольше держится за те предположения, которые имеют более широкое значение, и легко отказывается от тех, которые уместны лишь в каких-то конкретных, преходящих условиях.
Если бы мы применили этот принцип к отстаиванию теоретических позиций, то это означало бы, что мы считаем любую научную теорию возможным кандидатом на место в мусорном ведре. Такая позиция может избавить ученого от многих забот при условии, что он обладает гибкими основными убеждениями, дающими ему чувство личной независимости от своей теории. Она также может предотвратить искажение ученым собственных экспериментальных данных в угоду теории, с которой тот не в силах расстаться.
19. Доказательность
Назначение научной теории - обеспечить основу для точных предсказаний. Эти предсказания формулируются в виде гипотез и затем подвергаются проверке. Результат проверки может оказаться по существу таким, какой и предсказывался. Если эта проверка или эксперимент правильно спланированы, тогда можно с некоторой долей уверенности сделать вывод о подтверждении определенной гипотезы.
На самом деле доказывание истинности гипотез оказывается отнюдь не таким простым делом, как можно заключить из только что сказанного. Ловушка кроется в планировании эксперимента. Если эксперимент планируется таким образом, что другие, сами собой напрашивающиеся гипотезы могли бы выразить то же предсказание, возникает вопрос по поводу того, какая же гипотеза подтвердилась в данном эксперименте. В сущности, в научном исследовании ученый никогда не получает окончательного доказательства правильности проверяемой гипотезы. К тому времени, когда он думает, что такое доказательство у него в руках, появляется другой ученый с другой гипотезой, которая оказывается не менее правдоподобным объяснением тех же самых экспериментальных данных.
Обычно принято планировать эксперимент так, чтобы его результаты, какими бы они ни оказались, можно было наилучшим образом выразить как исход одной из двух гипотез: либо экспериментальной, либо нулевой гипотезы. Экспериментальная гипотеза- это гипотеза, которая выводится из теоретической позиции ученого или из какого-то другого систематического источника. Нулевая гипотеза представляет собой предсказание ученого, сделанное при рандомизированных или случайных условиях. Если данные, предоставленные экспериментом, оцениваются как маловероятные при случайных условиях, - что обычно и предвкушают ученые, - то можно обратиться к экспериментальной гипотезе как наиболее вероятному альтернативному объяснению. Например, если данные таковы, что их получения под воздействием случая можно было бы ожидать менее одного раза из ста, экспериментатор сообщает, что располагает доказательством на желанном однопроцентном уровне значимости. Все это очень хорошо, но лишь до тех пор, пока некий одаренный богатым воображением экспериментатор не придумает третью гипотезу, при которой могли бы быть сделаны те же предсказания.
В нашем обсуждении уместно отметить, что даже точные гипотезы, которые выводятся из хорошей научной теории, никогда не подтверждаются окончательно, сколько бы экспериментов при этом ни проводилось. Во-первых, мы всегда зависим от косвенного доказательства, предоставляемого маловероятностью нулевой гипотезы; во-вторых, нулевая гипотеза никогда не уступает полностью своего права на объяснение экспериментальных данных; и, наконец, в-третьих, в любое время могут неожиданно появиться другие правдоподобные гипотезы.
20. Откуда берутся гипотезы?
Есть, грубо говоря, три способа порождения проверяемых гипотез: (1) гипотезу можно вывести дедуктивно из эксплицитной теории; (2) гипотезу можно вывести индуктивно из данных наблюдения, например из клинического опыта, и (3), воздерживаясь от логических средств, можно искать гипотезы с помощью «статистического невода».
Каждый из этих способов обходит некоторые явные недостатки двух других. Гипотетико-дедуктивный метод исходит из теории, которая на какое-то время должна быть признана непоколебимой. Однако раньше или позже удар непредвиденных экспериментальных результатов должен поразить такую логическую структуру либо на уровне проверяемых гипотез, либо на уровне самой теории. В научной практике этот вопрос становится одним из решающих на той стадий эксперимента или поисковой программы, когда теория должна покориться фактам. Такая стадия, где бы она ни находилась, отмечает точку, в которой теория перестает быть полностью дедуктивной.
Гипотетико-индуктивный метод уступает фактам с самого начала. Даже гипотезы формулируются как несильные обобщения найденных фактов, а эксплицитную теоретическую надстройку разрешается создавать лишь задним числом. Опять же, на практике, по-видимому, невозможно оставаться до конца верным гипотетико-индуктивному методу. Факты можно увидеть только глазами наблюдателей, и потому факты подвергаются в той или иной степени отбору и искажению под влиянием позиции наблюдателей. Тогда, если подходить трезво, индуктивно сформулированные гипотезы есть не что иное, как лично истолкованные факты. Их можно считать выведенными настолько же из имплицитной личной теории наблюдателя, насколько н из явленных ему событий.
Метод «статистического невода», вероятно, также признает приоритет фактов. От гипотетико-индуктивного или клинического метода он отличается в двух принципиальных отношениях: (1) логическая структура гипотез и теории сведена при нем к минимуму, а (2) факты, на которых сосредоточивается внимание, предоставлены множеством предшествующих наблюдений, отличающихся разными пристрастиями.
Получаемые методом «статистического невода?) гипотезы обычно формулируются в гораздо менее обобщенной форме и, даже когда они подтверждаются перекрестной проверкой достоверности,, не могут распространяться на другие ситуации, если только не делаются рискованные допущения относительно репрезентативности уже известных выборок. Такие гипотезы - это обычно всего лишь отдельные пункты в составе опросника, в отношении которых предсказывается, чтении обладают различительной способностью применительно к двум подвыборкам, разделяемым исключительно на основе «критерия». Невод собирает то, что в него попадает. Статистический метод формулирования гипотез делает то же самое. Переменные, которые не объясняют существенной доли выборочной дисперсии, не захватываются этим методом, даже если они могут быть крайне важными • в том, что касается личной адаптации или социальных перемен. Гипотезы, вычерпываемые методом «статистического невода», отражая массовый уклон в состоянии дел на данный момент.
В психологии используются все три метода формулирования гипотез; Гипотетико-дедуктивный метод представлен в работах последователей теории научения Халла. Клинико-индуктивный метод находит свое воплощение в деятельности психоаналитиков, имеющих научную ориентацию. Метод «статистического невода» представлен основной массой современных тестологических исследований в области отбора персонала и деятельностью минисотской группы - с применением таких тестов, как SVIB и MMPI. Пока при проверке гипотез используется надлежащая научная методология, все три метода приемлемы. Однако, пользуясь ими, нужно следовать себе отчет в тенденции гипотетико-дедуктивного метода к буквализму, в личном уклоне клинико-индуктивного -метода и в тяготении метода «статистического невода» к улавливанию массовых тенденций.
Достижения при использовании гипотетико-дедуктивного метода, вследствие присущей ему строгости, будут в течение некоторого времени ограничиваться относительно узкой областью. Клинико-индуктивный метод - из-за того, что с самого начала. Ориентирован на личную систему истолкований пользующегося им исследователя, - создает впечатление очень быстрого успеха, приводя к радикальным выводам и к культам - одинаково мыслящих клиницистов, устанавливающих для себя апостольскую преемственность через «рукоположение». Метод «статистчисекого невода» обеспечивает быструю и надежную разработку идей, которые уже нашли свое выражение или применение. С точки зрения развития новых идей он, скорее всего, бесполезен и часто заставляет пользователей ошибочно предполагать, будто самый громкий голос произносит самую великую истину.
21. Конструкт 'психическая энергия' в составе теории
После того как сформулирован основной постулат теории, начинают вводиться и закрепляться те переменные, измерения и конструкты, с которыми она должна иметь дело. Кроме того, те сложные проблемы, что раньше или позже заставляют ученого выделывать интеллектуальные выкрутасы или терзать свои данные прихотливыми статистическими вычислениями, по всей вероятности, восходят к основному постулату теории. Поэтому важно, чтобы основной постулат выбирался с особой тщательностью.
При развитии альтернативного теоретического подхода в данной области психологии для пишущего эти строки было бы желательно так сформулировать основной постулата, чтобы он устранял три особенно трудных проблемы, нередко ставящие в затруднительное положение психологов, применяющих ныне существующие теории. Первая и самая важная из них - проблема объяснения движущей силы психологических "перемен или генезиса психологических процессов. Здесь, большинство во нас, не ведая о том, унаследовало древнее и имплицитное предположение физиков об инертных объектах, - таких, которые приходилось представлять себе как то, что должно или готово приводиться в движение чем-то еще. Не желая быть анимистом, физик назвал это «что-то еще» энергией. Замысел оказался удачным -для физика, конечно.
Конструкт 'энергия" вызвал особые трудности, когда из физики был привнесен в психологию. Первоначально введенный для объяснения физических изменений, он стал важнейшей деталью целого рада научных теорий. Но в области психологических явлений он с самого начала послужил причиной замешательства. Просто невозможно было осуществить сколько-нибудь точный перевод понятия "физической энергии' в разряд психологических понятий. Трудно представить себе, что 'психическая энергия" действует в чем-то наподобие физической замкнутой энергосистемы, для которой сбережение энергии является одной из полезных характеристик. Попытки практического применения понятия 'психическая энергия» в области психологии имеют неутешительное сходство с анимизмом и даже демонологией.
Конструкт "энергия' действительно представляет собой продукт ряда фундаментальных предположений, который физики сочли пригодным для своей работы. Предполагая, что материя в основе своей состоит из статичных элементов, необходимо было сразу же объяснить тот очевидный факт, что наблюдаемые явления не всегда статичны, а иногда вообще носят явно активный характер. Так что же делало эти элементы материи активными? Конечно же, энергия! Поэтому, приобретая понятие «энергия», психологи в дополнение приобрели то самое предположение о статичных элементах, которое с самого начала сделало 'энергию' необходимым конструктом для физиков.
Какое-то время психологи затруднялись решить, что же именно приводилось в движение энергией: представления или люди? Наконец, большинство из них сошлись на том, что это все-таки люди. Но что служило носителями энергии, подстрекавшей эти явно инертные объекты к действию? На словах не составляло труда приписать энергетические свойства элементам личного окружения человека,: назвав их "стимулами". Или, если психологу это больше нравилось, ' он мог приписать энергетические свойства различным сторонам самого человека; которые были названы' потребностями". Так в психологии появились теории толчка (push theories), основанные на идее 'стимулов', и теории тяги (pull theories), основанные на понятии 'потребностей'. Однако оба эти подхода тяготели к анимизму по той причине, что в соответствии с ними 'стимулы" или «потребности» конкретного человека, а не сам этот человек, отвечали за все им содеянное.
Выругав себя за свою наивность на протяжении целой научной эпохи, сторонники теории толчка теперь утверждают, что объекты в окружении человека на самом деле не снабжают энергией его действия, Эта идея явно абсурдна. Взамен предлагается говорить, что Инее происходящее в окружающей среде обладает "функциями стимула». Это означает, что "стимулы' конечно же, не насыщены энергией на самом деле,— просто все происходит так, как если бы они были такими. С другой стороны, сторонники 'теории тяги настаивают на том» что 'потребности' и 'мотивы', о которых они говорят, в действительности всего лишь абстракция человеческого поведения. И все же их трактуют как внутренние раздражители, присущие живому существу без которых оно пребывало бы в абсолютном покое. Обе группы теоретиков в своем стремлении избежать анимистической интерпретации человека скатываются к использованию анимистических концептуализации его «стимулов' или 'потребностей'.
Чтобы это не выглядело придирчивой критикой, сразу скажем: любую теорию, будь она сугубо научной или оппортунистической, можно рассматривать как построенную на постулатах и конструктах, к которым относятся так, как если бы они были истинными. Принятие отправного допущения делает возможными пробные формулировки выводов и открывает путь для научного экспериментирования. Понятия "энергия стимула» и 'энергия потребности' не так уж плохо работают в этой обстановке. Они привели ко многим поддающимся проверке гипотезам. При таком взгляде на проблему даже откровенный анимизм, несмотря на его дурную репутацию, временами обнаруживал свои достоинства.
Предпринимались и попытки придать механистический уклон этим понятиям психологических теорий толчка и тяги. Однако предшествующее предположение об инертности психологических объектов, вероятно, девает некую форму анимизма почти неизбежной. По-видимому, самое время пересмотреть это предположение и возвратить энергию жизни каждому живущему на земле человеку.
Цель данного обсуждения - подготовить почву для рассмотрения основного постулата, который бы устраняя необходимость применения конструкта 'психическая энергия'. Такой постулат мог бы дать шанс обойти множество трудных проблем-ловушек, в которые психологи попадали благодаря таким конструктам, как 'стимул' и "функция стимула', а также - индивидуальные 'потребности' в «мотивы» Одним из возможных огорчительных последствий этого рискованного предприятия, вероятно, станет отказ, от большей части того, что было накоплено под эгидой теории научения я, может быть. даже от самого понятия 'научение', по крайней мере в его теперешнем виде.
Вместо того чтобы приобретать предшествующее предположение об инертном объекте - хоть имплицитно, хоть эксплицитно, - мы предлагаем в качестве отправной точки формулирования психологической теории постулировать процесс. Тем самым вся полемика по поводу того, что побуждает инертный организм к действию,, превращается в пустой спор. Вместо этого организм с самого начала принимается в психологический мир живым и активным.
Такая точка зрения на объект интереса психологов может со временем побудить физиков проделать то же самое в своей области. Фактически кое-что уже есть. Конструкт материи как формы движения уже исследовался некоторыми физиками, хотя выход новых проверяемых гипотез здесь еще слишком мал, чтобы сделать это рискованное занятие бесспорно доходным.
22. Выбор пути движения
Ближе всего к проблеме объяснения общей причины движения человека стоит проблема объяснения направления его движения. Это вторая сложная проблема-ловушка для психологов, пользующихся ныне существующими теоретическими подходами. Обычно психологи пытались решить ее с тем же набором конструктов, который они использовали для объяснения того, почему человек вообще движется. Сторонники теории толчка предполагали, что каждый стимул или результирующий вектор всех прошлых стимулов» взятых вместе, объясняет направление, выбираемое конкретным человеком, когда он побуждается к действию. Аналогично этому сторонники теории тяги предполагали, что каждая потребность в каждый мотив несет в себе особым образом направленную тенденцию. А значит; обе группы теоретиков получают свои представления о направленности логическим путем, в качестве конкретного следствия постулата об инертном объекте.
Исключение в психологии составляет теория поля или гештальт-теория. Здесь есть определенные принципы, используемые для объяснения направления, выбираемого человеком, и они более или менее отличаются от тех принципов, которыми объясняется его активное состояние, в только. Направленность поведения человека описывается в гештальт-психологии на более высоком уровне абстракции по сравнению с другими современными теориями, и, кроме того, в ней предусматривается, в известной мере, то, каким образом конкретный человек структурирует свое поле.
Психоанализ не занимает последовательной теоретической позиции по этому вопросу. Вероятно, его лучше всего можно охарактеризовать как теорию компромиссов: компромисса между принципом реальности и принципом удовольствия, между влечением к смерти и влечением к жизни, между сыновней (дочерней) и супружеской любовью, между действием и реактивным образованием. Возможно, мы встречаемся здесь с влиянием гегелевского подхода к построению теории из тезиса и антитезиса, а, возможно, мы наблюдаем попытку психоанализа построить клиническую теорию настолько эластичной, чтобы ни одна из его гипотез никогда не могла быть опровергнута и ни один из исповедующих его терапевтов не мог потерпеть фиаско.
По-видимому, при разработке основного постулата психологической теории личности было бы желательно сформулировать его таким образом, чтобы всегда существовало основание для вывода о том, в какую сторону повернет человек, оказавшись в ситуации выбора. В этой связи психолог-теоретик сталкивается с интересной проблемой. Он должен написать теорию о людях и о том, что они создают. Его собственная теория является произведением рук человеческих, и, исходя из этого, ее тоже нужно было бы объяснить. Поэтому любая психологическая теория в некоторой степени рефлексивна и должна также объяснять себя как продукт психологических процессов. Например, если теория должна объяснять то, в какую сторону повернет человек в ситуации выбора, она должна объяснять и выбор того пути, каким пошел автор, когда ее писал. Мы имели в виду именно это, когда в одном из предыдущих разделов заявили, что видим принципиальное сходство целей всех живущих на этой планете людей с целями ученых.
23. Проблема индивидуальности в проекте теории
Третья тупиковая проблема, которую можно обойти благодаря тщательному выбору подходящего для нашей теории основного постулата, - это проблема объяснения индивидуальных различий законным образом. Психология добилась быстрых успехов после того. как обратила свое внимание на построение групповых измерений или осей, относительно которых людей можно отличать друг от друга. Однако достижения в этой области оказались в конечном счете ограниченными. Психология индивидуальных различий на деле обернулась психологией групповых различий. Ее основанные на статистике предсказания хотя и полезны для управления персоналом -в том смысле, что говорят нам, сколько студентов, скорее всего, провалятся на экзамене или сколько пилотов, скорее всего, будут признаны непригодными и, возможно, даже кто из них будет иметь большую вероятность неуспеха, - тем не менее не оставляют нам почти никаких намеков на возможность изобретения каких-то более конструктивных способов сокращения процента неудач, улучшения обучения, поддержания морального духа, повышения эффективности психотерапии или увеличения способности людей генерировать стоящие идеи,
Эта проблема требует конструктивного подхода к отношению между частной и общественной сферами. Если игнорируется частная сфера человека, где его поведение выстраивается в рамках ее собственной правовой системы, то приходится объяснять его как инертный объект, носимый по общественной сфере внешними силами, или же рассматривать как отдельную единицу, заданную на своем собственном континууме. Если игнорируется существование человека в 'общественной сфере, то наше с трудом добытое знание об одном человеке не поможет нам понять его младшего брата, а наши каждодневные психологические достижения не дадут никакой прибавки к культурному наследию. Если мы хотим, чтобы Джон Доу и Ноmo Sapiens истолковывались в рамках одной и той же системы законов, мы должны поднять информацию от Джона Доу на более высокий уровень абстракции. Самонадеянно истолковывать взволнованное поведение Джона Доу как «тревогу" просто потому, что оно взволнованное, и переносить его в общественную сферу как таковое. Возможно, в данном конкретном случае, гораздо вернее было бы узнать его личный конструкт «строптивости», 'выдержки" или 'воодушевления' и истолковать его поведение в рамках общественной сферы как форму 'агрессии' или «испытания реальности». С другой стороны, взволнованное поведение Ричарда Роу, когда должным образом учтена его личная система истолкования, может быть поднято в общественную сферу как конструкт 'тревога". Представляя себе отдельного человека - как самостоятельно действующего в соответствии с системой истолкования, психолог имеет право поднять свои сведения о нем с уровня единичного случая до высших уровней абстракции. И тогда становится возможным построить публичного подлинно научную теорию вокруг психологии личных конструктов,
.Недавно в психологии произошло возрождение феноменологической точки зрения. Классическая феноменология Гуссерля н Штумпфа была в значительной степени впитана гештальт-психологией иди, шире, теорией поля. Неофеноменологическая позиция, пожалуй, лучше всего выражена Сниггом (Snygg) н Кэмбсом (СотЬ&), основной постулат которых гласит: «Всякое поведение, без исключения, полностью определяется и соотносится с феноменальным полем действующего организма». Данная позиция подчеркивает то обстоятельство - основное для концепции психологии как объективной науки, - что точка.зрения отдельного человека сама по себе есть реальный феномен, причем не важно, насколько сильно этот человек может искажать остальную действительность с занимаемой им позиции. Поскольку это реальный феномен, психолог занимается формулированием объясняющих его законов и принципов и не должен допускать, что ошибочному взгляду не достает реальности. Кроме того, психологу не следует делать вывод, будто мысли одного человека должны непременно, походить на мысли другого человека, даже если они думают в одинаковых условиях. Опять-таки, психолог не может логическим путем, исходя из общепринятых истин, точно установить, что думает конкретный человек по тому или иному поводу.
Сегодняшняя неофеноменология тесно связана с тем, что называют теорией Я-концепции яснее всего выраженной Рэйми (Raimy) и Бюдженталем (Sugental). Эти авторы рассматривают положение Я конкретного лица в феноменальном поле последнего, или, 'другими словами, открывающийся конкретному человеку вид на. самого себя. К их взглядам близка позиция Леки (Lecky) в том, что касается внутренней согласованности (self-consistency). Он особо подчеркивает настоятельную потребность человека в поддержании 'структуры, особенно касающейся себя самого. Поэтому Леки применяет «закон прегнантности» к стремлению человека сохранить целостность собственной личности, а закон фигуры и фона к относительно большему акценту на внутренней согласованности по сравнению с вниманием к последовательности во внешних вопросах; Что касается практики, то первым, кто продемонстрировал плодотворность этих идей в психотерапевтической ситуации» был К. Роджерс. Однако здесь как раз тот случай, когда изобретения появились раньше, чем была четко сформулирована теория. Клиент-центрированная терапия Роджерса - или, как ее первоначально называли, - недирективная терапия - уже широко и успешно велась в Университете штата Огайо, когда Рэйми и Кэмбс еще только учились там, а Бюдженталь стал учиться у Рэйми на том же факультете еще позднее
