I. Как воздействовала церковная иерархия на Европу

Прежде всего следует упомянуть то доброе, что должно было принести с собой христианство по своей природе, какая бы оболочка ни скрывала его. Сострадая к бедным и утесняемым, христианская религия принимала их под свою защиту даже во времена диких варварских грабежей,— множество святых епископов в Галлии, Испании, Италии, Германии явили это сострадание. Жилища их и храмы становились убежищем притесняемых; они выкупали рабов, освобождали похищенных и препятствовали отвратительной варварской работорговле, как только, чем только могли.

553

Эту честь нельзя отнять у христианства; верное своим принципам, оно было милосердным и великодушным к угнетаемой части человечества; с самых первоначальных времен христианство способствовало спасению людей, что подтверждают многие, даже не политические, законы восточных римских императоров. Поскольку в западной церкви тем более не могли жить без подобных благодеяний, о них свидетельствует немало декретов испанских, галльских, немецких епископов, уже не говоря о папах.

Равным образом нельзя отрицать и того, что в эпоху всеобщей неуверенности в завтрашнем дне храмы и монастыри были священными прибежищами тихого трудолюбия, торговли, земледелия, искусств и ремесел. Духовенство учреждало ярмарки, которые в честь их доныне именуют по-немецки «мессами», и окружали их божьим миром даже тогда, когда повеления императора и короля не могли гарантировать их безопасности. Художники, ремесла стягивались к монастырским стенам, ища защиты от дворянства, всех стремившегося обратить в крепостную зависимость. Монахи своими руками и руками других обрабатывали запущенные земли; они сами изготовляли все, в чем нуждался монастырь, или, по крайней мере, поощряли монастырское усердие и трудолюбие. В монастырях нашли спасительный кров и уцелевшие античные авторы,— переписывая их от случая к случаю, их сберегли так для потомства. А с помощью богослужения, пользовавшегося латынью, сохранялась, наконец, и та слабая связь, которая впоследствии повела к прошлому, к литературе древних, чтобы вывести из нее на будущее новую, лучшую истину. Такие времена и нуждаются в монастырских стенах, паломник может найти в них защиту и пропитание, крышу над головой, удобства, надежное пристанище. Паломничества и путешествия подобного рода впервые связали страны мирными путями; посох берег тех, кого не сохранил бы и меч. Благодаря путешествиям составились и первые, ребяческие, знания о чужих странах, а помимо них — сказания, рассказы, романсы и поэмы.

Все это верно, никто не может этого отрицать; но коль скоро многое из сказанного могло совершиться и без римского епископа, посмотрим, какую же пользу принес Европе этот духовный владыка.

1. Многие языческие народы были обращены в христианскую веру. Но как? Нередко огнем и мечом, при помощи тайных судов, истребительных войн. Пусть не говорят, что не римский епископ подал к ним повод,— он одобрил их, пользовался их плодами, а когда это было возможно, то и подражал им. Вот откуда пошли суды над еретиками, во время которых пелись псалмы, вот откуда крестовые походы, ставившие целью обращение язычников, походы, приносившие добычу, которую делили между собой папа и государи, ордена, прелаты, настоятели соборов, священники. Кто не погибал, становился крепостным и до сих пор остается в крепостной зависимости,— так была оонована христианская Европа, так закладывались империи, освящаемые папой, а позднее распятие понесли во все части света, превратив его в знак убийства. В Америке еще дымится кровь убитых там людей, а закрепощенные народы Европы все еще клянут насильников, обративших их в христианство. А вы, бесчисленные жертвы

554

инквизиции в Южной Франции, Испании, в других частях света, ваш пепел разнесся по всему свету, ваши останки обратились во прах, но история ужасов, совершенных над вами,— вечное обвинение от имени оскорбленного в лице вашем человечества.

2. Иерархии приписывают ту заслугу, что она объединила все народы Европы в одной христианской республике; но что же это за республика? Что все народы вставали на колени перед распятием и слушали одну и ту же мессу,— это, конечно, тоже что-то, но не много. В духовных делах всеми народами одинаково управлял Рим, и народам это приносило немного пользы, ибо дань, уплачиваемая Риму, и бессчетное воинство монахов, клириков, нунциев, легатов тяжелым бременем ложилось на страны Европы. Европейские державы в ту эпоху как никогда не знали мира,— среди прочих причин еще и потому, что именно папа навязывал Европе ложную государственную систему. Христианство решительно воспрепятствовало морским грабежам язычников, но могучие христианские народы жестоко трепали друг друга, а каждый из них внутри полнился раздорами и проникнут был, в делах светских и духовных, каким-то грабительским настроением. Именно сама двойная держава — папское государство в сердце каждого из государств — и приводила к тому, что ни одна империя не могла прийти к своим собственным началам, о которых впервые задумались, лишь освободившись от верховной власти папства. Итак, христианской республикой Европа оказывалась только перед лицом язычников, да и это редко приносило ей славу, ибо едва ли и для эпического поэта есть что-либо достославное в крестовых походах.

3. Славу римской иерархии полагают в том, что она противопоставила себя деспотизму светских государей и дворянства и помогла встать на ноги низкому сословию. Это само по себе верно, но только нуждается в значительных ограничениях. Изначальному укладу немецких народов деспотизм был столь противен, что, скорее, можно было бы утверждать, что немецкие короли научились деспотически править у епископов, если только можно научиться такому душевному недугу. А именно епископы и внесли в законы народов, в воспитание их эти восточные и монашеские представления о слепой покорности воле верховного владыки, позаимствовав такие понятия у своего собственного сословия, у Рима, и найдя их в ложно толкуемом Писании; епископы превратили служение государя в бездеятельное достоинство, а государя они помазали елеем божественных прав, благословив распоряжаться всем, как подсказывает ему тщеславный нрав. Именно к помощи духовенства прибегали короли, чтобы положить начало своей деспотической власти, духовенство ублажали подарками и привилегиями, а тогда можно было пожертвовать интересами других людей. И вообще, не епископы ли показывали пример светскому государю, расширяя власть свою и привилегии, и не с него ли брали они пример? Не они ли освящали противозаконную добычу? Наконец, папа, этот судья королей и деспот из деспотов, все решал по божескому праву. Во времена Каролингов, франков, во времена швабских императоров он заявлял небывалые претензии,— если бы нечто подобное допустил светский государь,

555

он вызвал бы всеобщее недовольство; далее, одна жизнь Фридриха II из династии швабских королей, жизнь его с малолетства, когда опекуном его был римский папа, ученнейший правовед, и до смерти его и до смерти внука его Конрадина — это, должно быть, итог всего, что вообще может быть сказано о том, как папы осуществляли власть судьи над государями Европы. Кровь этого дома пала на апостольский престол. Какое ужасающее величие — судить всех королей, все страны от имени христианского мира! Красноречивые доказательства тому — Григорий VII, человек незаурядный, далее — Иннокентий III, Бонифаций VIII...

4. Влияние больших религиозных институций римской иерархии во всех странах очевидно; быть может, и науки давно уж обнищали бы, если бы не питались скудными крохами с древнего священного стола. Однако и в этом есть опасность ложно понять дух старинных времен. Не было такого бенедиктинца, который главным делом заботился бы о земледелии, а не о монашеском благочестии. Он переставал работать, как только мог не работать, а какие крупные деньги, из вырученных им, попадали в Рим и в другие места, куда им совсем не следовало попадать! И если монахи-бенедиктинцы приносили большую пользу, то ведь за ними последовали другие ордена, которые были очень выгодны для римской иерархии, но были крайне обременительны для наук и искусств, для государства и человечества,— это прежде всего монахи нищенствующих орденов. И место всем этим монахам и монахиням, за исключением только братьев и сестер милосердия,— лишь в те жестокие, темные, варварские времена. Кто в наши дни станет основывать монастырь по чину святого Бенедикта, для того чтобы возделывать землю, кто станет строить собор, чтобы проводить в нем ярмарки, кто станет учиться у римского епископа тому, как лучше всего вести государственное хозяйство, и кто у обычного монастырского схоласта—тому, как устраивать школу? В те же стародавние времена бесценно было все, что хотя бы отчасти способствовало развитию наук, нравственнести, порядка, милосердия.

Но только пусть никто не причтет к таким благодеяниям насильственные обеты воздержания, безделия, монастырской нищеты! И чтобы ни одна религиозная партия не поступала так! Ибо обеты эти были жизненно необходимы для папского престола, для папы с его верховной властью,— слуг церкви нужно было отнять у живого мира, чтобы они всецело служили только государству папы,— но для человечества эти обеты неестественны и бесполезны. Кто хочет, кто может, пусть живет в безбрачии, пусть попрошайничает, пусть распевает псалмы, бичует свое тело и перебирает четки, но поощрять целые особые цеха, чтобы они пользовались всеобщим покровительством и под видом святости и чрезвычайных заслуг могли жить за счет людского трудолюбия и общеполезного усердия, в ущерб честной семейной жизни и даже склонностям и влечениям нашего естества, чтобы они наделялись всяческими преимуществами, доходными местечками и заслуживали бы самую вечность! — кто одобрит, кто похвалит это? Что больные монахини таяли от любви, что у монахов были свои секреты, что духовенство грешило тайно и явно, что узы

556

брака оскорблялись им, что церковь копила богатства умерших в одиночестве, что болезненное тщеславие обособленного духовного сословия питалось всем этим,— это, как и все прочие заблуждения умов, мало заботило Григория VII, но раскрытая книга истории ясно показывает нам, к чему привели подобные злоупотребления.

5. Итак, не похвалим и те паломничества, которые совершались святыми бездельниками: если не было от этих странствий пользы для торговли, если они не помогали узнавать новые земли, то они лишь отчасти и очень несовершенно способствовали знакомству со странами и народами. Конечно, удобно было пускаться в путь в одеянии пилигрима, повсюду пользоваться защитой и покровительством, находить пропитание и ночлег в щедрых монастырях, повсюду встречать попутчиков и, наконец, под сенью священной рощи или храма обрести утешение и отпущение грехов. Но если сладостные мечтательства свести к серьезной реальности, то можно увидеть, что, облачившись в священные одежды, нередко странствуют по земле злодеи, желающие легкой прогулкой искупить тягчайшие преступления, что переодетые паломники бродят по всему свету, безумцы, оставившие, раздарившие все имение свое, отрекшиеся от первейших обязанностей своего сословия, от долга перед человечеством,— теперь они испорчены навек, тщеславные, расточительные, развратные глупцы. Паломники редко вели жизнь святых, а суммы, которых еще и теперь стоят они некоторым государствам, тем, в которых расположены главные места их поклонения, попросту разоряют эти страны. Уже одно то, что эта болезнь благочестия, увлекавшая людей в Иерусалим, положила начало крестовым походам, вызвала к жизни несколько религиозных орденов и самым жалким образом опустошила Европу, которая совсем обезлюдела, уже это одно — лучшее свидетельство против нее; а если под видом этой болезни на Восток и проникали христианские миссионеры, то едва ли чистое благо составляло их конечную цель.

6. Наконец, и узы, несомненно связывавшие в одно целое все римско-католические страны, тоже были не без своего сучка, потому что латинский язык монахов не только мешал развиваться народным наречиям Европы, а следовательно, и самим европейским народам, но он, наряду со всем прочим, совершенно лишил народ всякого участия в решении общих дел, потому что народ не понимал латыни. А коль скоро народный язык был вытеснен из общих дел нации, то вместе с тем был вытеснен и сам национальный дух, тогда как вместе с монашеской латынью в жизнь проникала монашеская набожность,— монахи умели достигать чего хотели и лестью, и хитростью, и даже подлогом. Духовенству, то есть сословию ученому, было очень на руку, а самим народам было только во вред, что все государственные акты, все законы, решения, все завещания, грамоты, торговые сделки на протяжении долгих веков совершались на латинском языке и что на латыни написаны были и исторические хроники. Ибо лишь с культурой родного языка народ может подняться из варварства, а Европа потому так долго оставалась варварской, что чужой язык почти на тысячу лет пленил их органы речи, отнял у народов самые остатки их

557

письменных памятников и на долгое время совершенно лишил их отечественного свода законов, своеобычного строя и истории. И только история одного народа зиждется на памятниках родного языка — это история России, но произошло это именно потому, что государство это осталось чуждо римской иерархии: Владимир не принял папского нунция. В других же странах Европы монашеская латынь вытеснила все, что только могла, а если она за что-то и достойна похвалы, то лишь за то, что в минуту нужды послужила узким мосточком, по которому античная литература перешла в лучшие времена.

Ограничивая похвалы, которых обычно удостаиваются Средние века, я поступил так без большой охоты, потому что глубоко чувствую всю ценность, которую до сих пор сохраняют для нас многие учреждения римской иерархии, я вижу, в какие тяжелые времена нужды были они основаны, и неохотно расстаюсь с этим наводящим на душу ужас полумраком, которым окружены почтенные древние здания и устроения. Римская иерархия сослужила неоценимую службу традиции, которая могла сохраниться в ней, как в грубой оболочке, способной противостоять варварскому нашествию; она свидетельствует о силе и уме людей, которые вложили в нее много хорошего, но только непреходящего позитивного значения в ней, по-видимому, не заключено. Когда плод созрел, скорлупа его лопается.