II. Рыцарский дух в Европе

Все наводнившие Европу немецкие племена состояли из воинов, а поскольку самым тяжелым было служить в коннице, то, несомненно, нередкс случалось так, что труды конников не были вознаграждены по заслугам.

584

Вскоре возник целый особый разряд конников, где этому делу учили по всем правилам искусства, а поскольку этот разряд составил дружину вождей, герцогов, королей, то, естественно, сложилось нечто вроде военной школы, в которой ученик проводил годы учения, после чего, возможно, должен был пускаться на поиски приключений, в чем и состояло его ремесло, или же, если он хорошо вел себя, то, как выслужившийся подмастерье, мог получить права мастера и продолжать служить дальше или, как мастер своего дела, набирать своих учеников. По всей видимости, у рыцарства именно такое, а не иное происхождение. Немецкие народы, у которых любое занятие складывалось в цех, прежде всего должны были создать цех того искусства, в котором только они и разбирались, и именно потому, что это было их главное и единственное искусство, они воздавали ему все почести, которых не могли признать за другими, не известными им искусствами. Такой исток уже содержит в себе все законы и правила рыцарства^3*.

А именно, находиться в дружине значило служить, а потому первой обязанностью — обязанностью и оруженосца, и рыцаря — было дать обет верности своему господину. Конные, боевые упражнения были школой, и от них впоследствии произошли поединки и турниры рыцарей, наряду со всем другим рыцарским служением. При дворе ученик должен был состоять в окружении своего господина и своей госпожи, оказывать им услуги, поэтому он по всем правилам цеха учился исполнять долг вежливости по отношению к дамам и господам. А поскольку одного оружия и коня было мало и такой воин не мог обойтись и без религии и женской благосклонности, то он выучивал первую по короткому требнику и добивался милости женщин согласно принятым нравам и по своим способностям. Так и сложилось рыцарство — оно составилось из слепой веры в религию, из слепой верности господину, если только этот последний не требовал чего-либо противного правилам цеха, из вежливости в служении и учтивости к дамам,— а помимо этих доблестей голова и сердце рыцаря могли быть пусты и не ведали ничего о каких-либо иных понятиях и обязанностях. Низшие сословия были не ровня ему, а чему учился ученый, художник, ремесленник, все то рыцарь, выучившийся и состоявший на службе у своего господина, мог преспокойно презирать.

Ясно, что подобное ремесло воина должно было выродиться и превратиться в наглое варварство, как только стало наследственным и «могущественный», и «всесильный» рыцарь уже с колыбели был «благородным» отпрыском дворянства,— итак, сами же государи, если они были достаточно дальновидны, должны были не просто кормить свою дружину бездельников, но и позаботиться о том, чтобы как-то облагородить их профес-

^3* См. «Историю Оснабрюка» Мёзера, т. I. Вместо множества сочинений, трактующих рыцарские нравы, приведу одного-единственного Кюрна де Сен-Пале, сочинение которого «Рыцарство Средних веков» вышло и по-немецки в переводе Клюбера³. Большая часть этой работы говорит о французском рыцарстве, а история рыцарства всей Европы еще не написана.

585

сию, привить им некоторые идеи и воспитать своих благородных слуг и оруженосцев для того, чтобы собственный его двор, семейство и земля были в безопасности перед ними. Отсюда пошли более строгие законы, сурово каравшие любой подлый поступок, появились и благороднейшие обязанности — защищать угнетенных, охранять невинность и целомудрие, великодушно поступать с врагами и т. д.— такими средствами пытались предотвратить насилие, смягчить грубый и резкий ум. Эти правила ордена, которые внушались рыцарям с детства, производили сильное впечатление на верные души,— поражаешься тому, как почти уже механически сказывается в словах и делах рыцаря их безусловная преданность и честность. Гибкость характера, многосторонний взгляд на всякий предмет, изобилие мыслей никогда не были «недостатками» рыцарей,— вот почему даже средневековый язык движется церемониальным шагом, выступает твердо, почти скованно, словно рыцарь в железном панцире, тогда как мыслей — всего две, три...

Но вскоре обстоятельства придали большую живость и подвижность фигуре рыцаря; обстоятельства эти сложились одновременно в двух разных концах мира, а странами такой, уже более утонченной, рыцарской культуры стали Испания, Франция, Англия, Италия — прежде всего Франция.

* * *

1. У арабов с незапамятных времен существовало столь отвечавшее характеру их племени и климату страны своеобразное бродячее рыцарство, дух которого был пронизан нежной любовью. Арабские рыцари искали приключений, бились на поединках, жестоко мстили за всякую видимость нанесенного им или их сородичам оскорбления. Они привыкли к суровому образу жизни, к простой, небогатой одежде, а превыше всего ставили коня, меч и честь своего рода. Их жены и шатры следовали за ними, они искали в путешествиях любовных приключений, а жалобы о возлюбленной, оставшейся в далеких краях, становились у них тонким дыханием поэзии — на языке, который они так почитали; воспевать пророка, самих себя, славу рода, красавицу стало общим правилом их поэзии, причем они не задумывались о постепенных переходах от темы к теме. Самые отважные жены воспламеняли их на битву, к их ногам слагали рыцари свою добычу: поскольку со времени Мохаммеда женщины оказывали значительное влияние на культуру арабского государства, а в мирные времена у восточного рыцаря нет никаких других развлечений, кроме как развлекаться с женщинами и проводить вместе с ними все свое время, то и в Испании, когда она находилась в руках арабов, устраивались в присутствии дам пышные, блестящие торжества, где рыцари соревновались между собой, например, бросали копье, стремясь попасть в кольцо и т. д. Красавицы вдохновляли бойцов и награждали их драгоценностями, поясами, связанными ими шарфами,— ибо все эти увеселения устраивались в их честь, портрет дамы победителя висел на виду у всех в окружении портретов побежденных им рыцарей. Соревнующиеся группы рыцарей разли-

586

чдлись цветом, девизами, облачением, поэты воспевали рыцарские праздники, а любовь была лучшей наградой победителю. Итак, очевидно, что утонченные рыцарские обычаи принесены в Европу арабами; что у тяжеловооруженных героев Севера было цеховым обрядом или оставалось просто поэзией, то у южан вошло в кровь и плоть, стало легкой игрой, весе-лым упражнением силы и ловкости^4*.

Итак, этот более легкий и подвижный рыцарский дух впервые распространился среди христиан в Испании, где на протяжении столетий жили рядом друг с другом готы и арабы. Здесь появились не только самые первые христианские рыцарские ордена, учрежденные для борьбы с маврами, для защиты паломников, которых надо было сопровождать на пути в Ксмпостелло,— или, наконец, просто на радость и счастье; более того, рыцарский дух так глубоко врезался в характер испанца, что в полном соответствии с арабским нравом и в Испании странствующие рыцари и рыцари любви были не просто созданиями фантазии. Романсы, то есть исторические песни, и в первую очередь песни, повествующие о рыцарских и любовных приключениях (может быть, и романы, как старший «Ама-дис»⁵),— это побеги испанского языка и мышления, и в них еще в позднюю эпоху нашел Сервантес сюжет для своего несравненного национального романа «Дон Кихот Ламанчский». Но в Испании, как и на Сицилии, в этих двух областях Европы, которыми арабы владели дольше всего, влияние их сказалось прежде всего в радостных настроениях поэзии ^6*.

А именно, на той земле, которую отнял у арабов Карл Великий и которая простирается вплоть до Эбро,— Карл заселил ее жителями Ли-музена, то есть юга Франции,— со временем сложилась по обе стороны Пиренейских гор первая в Европе поэзия на народном языке — поэзия провансальская, или лимузенская. Тенцоны, сонеты, идиллии, вилланески, сирвенты, мадригалы, канцоны и вообще все те изобретательные формы, в которые облекались остроумные вопросы, разговоры и беседы о любви, послужили поводом для удивительного суда — суда любви (corte de amor),— все в Европе было устроено так, что у всего должны были быть свои придворные или цеховые права! Рыцари и дамы, короли и князья выступали в таком судебном разбирательстве сторонами и судьями. Перед таким трибуналом сложилась веселая наука трубадуров, la gaya scien-cia,— сначала она была забавой высшей аристократии, рассматривалась как придворное увеселение, и лишь позднее попала в руки контадоров, труанов и буфонов, то есть сказочников, придворных шутов и дураков, и тогда стала низкой и подлой. В первые времена расцвета провансальской поэзии ей присуща была нежная гармония, трогательное, прелестное изящество; она смягчала душу и сердце, развивала язык и нравы; она была родоначальницей всей новой европейской поэзии. Язык Лимузена

^4* См. Рейске о Тогран, Покок об Абу лфарадже; см. Сейла, Джонса, Окли⁴. Кардо н.а и др.

^6* См. «Испанскую поэзию» Л. X. Веласкеса и все написанное о провансальских поэтах, миннезингерах н т. д.

587

распространился в Лангедоке, Провансе, Барселоне, Арагонии, Валенсии, Мурсии, на Майорке и Минорке: в этих прекрасных землях, пыл которых охлаждало море, поднялось к небу первое дыхание любви — ее вздохи и радости. Испанская, французская, итальянская поэзия — дочери провансальской; Петрарка учился у нее и соревновался с ней; наши миннезингеры — поздний, более суровый отголосок провансальской поэзии, хотя песни их относятся к самому нежному, что создано на немецком языке. Провансальская поэзия пришла в Германию так: рыцарский дух, распространившийся по всей Европе, преодолел Альпы и занес цветы этой поэзии в Швабию, Австрию, Тюрингию; императорам из дома Штауффенов и ландграфу Герману Тюрингенскому эта поэзия очень пришлась по нраву, а некоторые немецкие государи прославили себя, создав песни в новой манере, иначе имена их мы давно забыли бы. Между тем такое искусство подвергалось порче и во Франции стало подлым ремеслом бродячих жонглеров, а в Германии перешло в жалкий мейстергезанг. В таких языках, вышедших, как сам провансальский, из латыни, в языках романских» тонкая рыцарская поэзия укоренилась лучше и принесла множество плодов во всех странах — от Испании, Франции, Италии до Сицилии. А на Сицилии, на этой бывшей (как и Испания) арабской земле, возникла первая поэзия на итальянском языке.

* * *

2. Что пошло от арабов на юге, тому же еще более энергично способствовали норманны — во Франции, Англии и Италии. Когда романтический характер норманнов, любовь их к приключениям, пристрастие к героическим сказаниям и рыцарским искусствам, их глубокое почитание женщин соединилось с утонченным рыцарским духом арабов,— вот тогда рыцарство стало распространяться в Европе и обрело прочную почву под ногами. Теперь пошли в ход те сказания, которые принято называть романами и основа для которых существовала задолго до крестовых походов,— издавна немецкие народы славили своих героев, такие поэмы и песнопения сохранились в века глубочайшего мрака, при дворах и даже в монастырях; более того, чем больше исчезала всякая подлинная история, тем восприимчивее были головы людей к духовным легендам и романтическим россказням. Поэтому можно видеть, что уже с первых веков христианства воображение людей все более упражняется в такого рода рассказах,— сначала это были романы в греческо-африканском, а потом уже и в северноевропейском духе; монахи, епископы и святые не стеснялись сочинять романы, сама Библия и сама истинная история должны были превращаться в роман, если нужно было, чтобы им внимали. Так возникли прения Христа и Велиала, так — всевозможные аллегорические и мистические фигуры доблестей и обязанностей, так — фарсы и моралитэ духовного театра. Вкус целой эпохи был таким, его порождали невежество, суеверие, воспаленная фантазия, поэтому рассказы и сказки (contest et fabliaux) были единственной пищей для умов, а рыцарское сословие

588

превыше всего ценило героические песни. Во Франции, в этом средоточии рыцарской культуры, сошлись два направления поэзии, и для нее естественно выбирали наиболее близкие темы и сюжеты. Вот одно направление — поход Карла против сарацин, рассказ обо всех событиях, которые, если верить легенде, приключились в Пиренейских горах; второе направление составляли древние легенды о короле Артуре, сохранившиеся в стране норманнов, Бретани. В рассказы о Карле перенесли двенадцать пэров, которые появились во Франции гораздо позднее: Карл с рыцарями были обрисованы в таком великолепии, какое можно только вообразить, а язычники-сарацины представлены такими варварами, какими только можно их себе помыслить. В той же истории оказались и Оджьер-датча-нин, и Гюон Бордоский, и сыновья Гаймона, и множество легенд о паломничестве ко гробу господню и крестовых походах, но, во всяком случае, можно сказать, что самые интересные лица и события происходили из области Лимозена, из Гиени, Лангедока, Прованса и той части Испании, где процветала провансальская поэзия. Легенды второго направления — о короле Артуре и рыцарях его двора — переносились за море и уходили в глубь Корнуолла или, лучше сказать, в глубь такой утопической страны, в которой можно было позволить себе совершенно особый жанр чудес. Зеркало этих романов, в котором видело себя рыцарство, было отполировано до блеска; доблести и недостатки, присущие двору короля Артура, были ясно обрисованы в образах рыцарей Круглого стола с их различными характерами и различными достоинствами,— для таких картин романы об Артуре предоставляли широкий простор, ибо действие происходило в древние времена и в таком мире, какому не ведомы были никакие ограничения. Наконец, оба направления породили третий вид романов, и теперь уже не была обойдена ни одна провинция Франции и Испании. Сценой действия были Пуату, Шампань, Нормандия. Арденский лес, Фландрия и даже Майнц, Кастилия, Альгарбия,— невежество и тот вид, какой приобрела в те времена древняя история, позволяли смешивать все времена и народы, и даже заставляли их смешивать. Все сливалось в один цвет рыцарства — Троя и Греция, Иерусалим и Трапезунт, новые слухи и старые басни,— все государства, все народы Европы, все короли и самые могущественные рыцари были глубоко убеждены тогда, что нет большей славы для рода, как происходить от участников Троянской войны. Вместе с норманнами романтическая поэзия переселилась в Англию и на Сицилию — и та и другая области дали новые сюжеты и новых героев, но нигде не было более благоприятных условий для развития романа, чем во Франции. Сошлось множество причин, а потому сам язык, поэзия, образ жизни, даже мораль и религия были заранее, словно нарочно, подготовлены к романам^6*.

Ибо,— если от сказок перейти к истории,— где цвет рыцарства был прекраснее, чем во Франции? Когда род Каролингов пришел в упадок и заблистало множество дворов всяких герцогов, графов, баронов — не-

6* Об этих направлениях и составных частях романа — в другом месте⁶.

589

значительных владетелей, которых было почти столько же, сколько провинций, замков и крепостей,— почти всякий двор, почти всякий рыцарский замок превратился в школу рыцарской чести. Живость национального характера, вековые войны с арабами и норманнами, слава предков, которую те снискали в этих войнах, благосостояние и процветание, уже достигнутые некоторыми семействами, соединение французской и норманнской крови, а прежде всего нечто своеобразное в характере народа, что сказывается на протяжении всей истории, начиная с галлов,— всем этим внесены были в рыцарское сословие бодрость, стремительность духа, необыкновенная разговорчивость, гибкость, блеск и изящество; ничего подобного не встретишь у другого народа, если только не в более поздние времена. Сколько французских рыцарей пришлось бы назвать — мужественных, учтивых, благородных в мыслях и делах, в бою и в мирной жизни, которые на протяжении всей истории, даже позднее, когда воцарились деспоты-короли, добыли вечную славу своему роду! Когда раздался призыв к крестовым войнам, французские рыцари составляли цвет Европы; французские роды заняли престолы Иерусалима и Константинополя; законы нового латинского государства были написаны на французском языке. А вместе с Вильгельмом Завоевателем французский язык и французская культура взошли и на трон Британии; французская и английская нации соперничали в рыцарских доблестях, они явили их в Палестине и во Франции, но, наконец, Англия предоставила соседям французам блистать в блеске и славе суеты и выбрала себе более полезную, бюргерскую карьеру. Франция первой оказала сопротивление и власти римских пап, причем с изяществом, легкостью; даже святой Людовик был чем угодно, но не рабом римского папы. В Англии, Германии и других странах бывали короли похрабрее французских, но государственный ум Италии унаследован был Францией; здесь, даже творя позор, всегда умели соблюсти вид благоприличия. Этот же дух проник и в ученые заведения Франции, был усвоен начальниками и судьями — сначала на благо стране, впоследствии — во вред ей. Не удивительно, что французская нация стала самой тщеславной во всей Европе,— почти с самого начала, когда только возникла французская монархия, Франция указывала путь Европе и задавала тон во всех самых важных переменах. Когда все народы, словно на скачки и турнир, съехались в Палестину, немецких рыцарей объединили с французскими, чтобы они укротили свой неистовый дух — furor Teuto-nicus. Новый тип одежды — с гербами и другими знаками отличия, который возник во время крестовых походов и был принят всей Европой,— тоже в целом французского происхождения.

* * *

Теперь нам следовало бы поговорить о тех трех или четырех духовных рыцарских орденах, которые были учреждены в Палестине,— однако перед нами героическое и государственное действо в пяти или семи актах; пока оно продолжалось, ордена и добыли себе славу и богатства; итак, посмотрим сначала на него!

590