НАЦИОНАЛЬНО-ЭТНИЧЕСКИХ ГРУПП

Если рассматривать исторически, то первичен все­гда род — группа кровных родственников, ведущих свое происхождение по одной линии, по большей час­ти осознающих себя потомками общего предка (реаль­ного или мифического), носящих общее родовое имя и, естественно, имеющих общие потребности и инте­ресы, проявляющиеся в единых социально-политиче­ских действиях. До сих пор в ряде стран Азии и Афри­ки роды или родовые объединения играют огромную роль в организации власти и государств. К понятию «род» примыкает понятие «клан», несущее в современ­ной политической психологии более символическое и обобщающее значение.

Объединение двух или более родов образуют племя. Это более высокая форма уже непосредственно полити­ческой организации, объединяющая некоторое число ро­дов и семейно-родовых кланов на общей этнической ос­нове. Если род, как правило, не может существовать отдельно (хотя бы в силу закона экзогамии), то племя — уже достаточно автономное объединение, обосабливаю-щееся прежде всего на основе обладания собственным языком или диалектом, собственными обычаями, харак­терными именами, традициями и верованиями, собствен­ными тотемами, выражающими их чувство обособленно­сти. Уже исторически, считал Я. Щепаньский, племя всегда имело контур внутренней формальной политиче­ской организации, в частности, вождя или совет вождей, собственные специализированные группы вооруженных лиц для защиты определенной территории, с которой и было связано племя, и т. д.

Племя — часть сложнейшего для целого ряда стран национального вопроса. Особенно важен он для тех стран Азии и Африки, в которых родоплеменной строй сохранился, как заметный компонент общей социальной организации жизни. Например, он имеет принципиаль­ное значение для многочисленных племен Афганистана, составляющих большую и наиболее активную долю населения страны, а территориально образующих целую «зону племен».

Как показали наши собственные исследования, население зоны племен — это особые люди со специ­фической психикой, до сих пор живущие по собственным традиционным меркам и понятиям. Создав много веков назад свой специфический способ производства выработав определенный способ и образ жизни, кочевые пуштунские племена как бы законсервировали его По сути дела, уже как минимум две с половиной тыся­чи лет они достаточно успешно отбивают все попытки приобщить их к чему-то иному.

Не вдаваясь в подробности, отметим лишь некото­рые своеобразные психологические черты населения племен. С точки зрения политической психологии особо подчеркнем противоречивость и непоследовательность поведения в обычной, повседневно-бытовой жизни, но, одновременно, незыблемость традиций и настоящий культ предков в жизни духовно-культурной. Противоречивы и отдельные психологические черты: так, гордость и великодушие сочетаются со вспыльчивостью, обидчивостью, неуравновешенно­стью, подчас подозрительностью и мстительностью (у некоторых племен до сих пор сохранился обычай «кровной мести»}. Готовность придти на помощь, уве­ренность в своих силах — с негативным отношением к тем, кто живет по другому (к оседлому образу жиз­ни, например), с опасением новых чужеродных кон­тактов, грозящих поставить на карту независимость племени.

Политико-психологически, это и есть главное-независимость. Для этих людей психологически нет никаких государственных, административных, полити­ческих и прочих границ. Вопрос о государстве, как и о принадлежности земли кому-то так же для них нелеп, как и вопрос, например, о том, «кому принадлежат небо, солнце и луна?». В истории человечества кочев­ники, как известно, так и не создали сколько-нибудь прочных государств — отдельные исключения, типа супер-империи Чингиз-хана, носили всего лишь эпи­зодический характер.

Восприятие этих людей жестко разделено надвое: мир состоит из «своих» и «чужих». «Свой» — это толь­ко тот, кто знает, уважает и соблюдает законы, тради­ции и порядки рода и племени. «Свой» — значит, свя­занный узами родства, дружбы, хозяйства, веры. Это приницпиальные основы, причем религиозная вера в общепринятом смысле стоит не на первом месте: зако­ны рода и племени могут быть важнее религии. Они важнее всего. Религия носит более поздний, во многом привнесенный характер. Слово вождя в пуштунских афганских племенах до сих пор важнее слова муллы, как и решение джирги (совета) племени. Зная это, мулла никогда не пойдет наперекор вождю или жирге — скорее, он найдет для племени и для себя особый компромисс с Аллахом.

Естественно, что у этих людей существует свое, особое отношение к политике. Внутри рода или пле­мени никакой политики внешне вообще нет — суще­ствует иллюзия однородности, равенства и единства, «братства». Хотя племена давно уже расслоились на феодальную верхушку и трудящееся большинство, это разделение замаскировано тем, что носит не противо­речиво-классовый, а сословный, нехозяйственный ха­рактер.

«Единство» в отношениях внутри своего рода и племени противостоит хитрости, «политике» в отноше­ниях с «чужими». Политика для представителей пле­мен — что-то сродни торговле (это даже закреплено этимологически в ряде языков). Там все можно ради достижения своей выгоды. И только если племена признают «своими» тех или иных людей, ту или иную партию или правительство, они могут изменить отно­шение к ним с «политического» на прямое, честное и открытое — в духе высоко чтимых и декларируемых «традиций предков» и традиционного для большинст­ва племен «кодекса чести».

На основе рода и племен, включающих несколько родов, исторически надстраивалось особое образова­ние, получившее название «народ». Собственно этимо­логически, «народ» — это нечто, стоящее «над родом». Отдельные этнопсихологи до сих пор считают, что «род» в своем символическом выражении представлял для своих членов некое божество, которое следовало культивировать ради собственного выживания. Соответст­венно, «народ» стал супер-божеством. Вот почему, не имея ни одного сколько-нибудь серьезного верифи­цируемого операционального определения, понятие «народ» всегда играло и до сих пор играет огромную эмоционально-публицистическую роль в политике. «Именем народа», «во имя народа», «ради блага и инте­ресов народа» всегда совершались и продолжают совер­шаться все политические действия. Это только один из примеров тех не всегда осознаваемых отголосков родо-племенной или «на(д)-родной» психологии, которая явственно проявляется и в современной политике.

Объективно же, рода и племена в ходе исторического развития объединились в нации (между прочим, от латинского natio, означающего все то же — племя народ) — большие исторические общности людей, скдадывающиеся в ходе формирования общности их терри­тории, экономических связей, литературного языка ряда особенностей культуры, характера и психики в целом. Иногда возникновение нации рассматривается как простое продолжение и усложнение родоплеменных связей. В целом ряде западных этнопсихологических и политико-психологических концепций в качест­ве ведущего, а иногда просто единственного признака нации до сих пор фигурируют «национальный дух» (национальное сознание, национальный характер). В других вариантах нация рассматривается как психологи­ческое понятие, «бессознательная психологическая общность» или же сводится к общности национально­го характера, сформировавшегося на основе общности судьбы, к союзу одинаково мыслящих людей. В марк­систской традиции излишне абсолютизировалась со­циально-классовая сущность происхождения наций — отдельно выделялись даже «капиталистические» и «со­циалистические» нации. В истории хорошо известны теоретические труды и жесткие практические полити­ческие эксперименты И.В. Сталина в национальном во­просе.

Подчеркнем, что в современном мире нация, без­условно, никак не сводится к «союзу племен». Ее кон­солидация, разумеется, облегчается наличием эт­нически родственных племен. Но это не обязательное условие, поскольку в современном мире практически не существует однородных наций.

Понятие «нация» в современном научном языке близко к понятию «народность», однако его нельзя отождествлять с понятием «национальность». Нация есть более социальное (хотя ни в коем случае не ис­ключительно социальное) и, потому, более широкое образование, включающее в себя разные националь­ности — например, на основе общности социально-политического устройства. Особенно настаивают на этом так называемые этатистские теории. Нации мо­гут даже меняться в объеме, расширяться или умень­шаться в зависимости от изменения социально-поли­тических устройств, однако национальности при этом остаются неизменными. Это подтверждают, например, и история США, и крупномасштабный советский со­циалистический эксперимент с формированием новых исторических общностей, и другие примеры. Точно так же «народность», будучи обыденным синонимом «на­ции», включает в себя множество разных «народов» в том «на(д)-родном» (над-родовом) смысле, о котором говорилось выше.

Бще одной общностью, которую необходимо рас­смотреть, является раса. Это исторически сложившие­ся супер-большие ареальные группы людей, связанных единством происхождения, которое выражается в об­щих наследственных морфологических и физиологиче­ских признаках, варьирующих лишь в очень определен­ных пределах. Для нашего дальнейшего рассмотрения важно, что расы являются не совокупностями людей, а совокупностями популяций. Это означает отсутствие особых психологических различий, принципиально разделяющих расы, на чем иногда настаивают некото­рые откровенно расистские концепции. Практически, внутри всех рас прослеживаются межнациональные или, говоря более обще, межэтнические психологические различия, однако реально и объективно зафиксирован­ные межрасовые психологические различия пока в серь­езной науке не описаны. Хотя, в отдельных случаях, в истории расовые объединения и выступали в качестве особых субъектов политического действия (например, период колонизации Азии, Африки) и продолжают ино­гда выступать до сих пор (периодически возникающие расовые волнения в США, например), еще не было слу­чаев масштабных политических действий, когда расы фигурировали как единое целое. Даже названные выше примеры часто можно рассматривать лишь как времен­ные совместные действия разных наций и народностей в рамках той или иной расы.

Последним понятием, используемым в данной гла­ве, является «этнос». Данное понятие относится к чис­лу наиболее обобщенных. Под этносом или этнической общностью обычно имеют в виду исторически возник­ай вид устойчивой общности людей, представленной племенем, народностью, нацией или даже группой наций и национальностей. Часто под этносом имеют в виду национально-лингвистические группы, объединенные общим ареалом проживания и обладающие общими культурно-психологическими и поведенческими чертами. Особая, самостоятельная роль этносов как отдельных целостных общностей в политической истории человечества (например, скандинавы в целом, славяне в целом, их межэтнические политические взаимоотношения и т. п.) исследовалась в работах Л.Н. Гумилева с этногеографической, геополитической и, даже, этнокосмогонической точек зрения.

Проведенный понятийный анализ показывает, что при всем различии используемых понятий, все они обозначают разного масштаба большие национально-этнические, в широком смысле, группы, выступающие в качестве субъектов политики, и включают в себя психологические компоненты, проявляющиеся в поли­тических действиях. Таким образом, большие нацио­нально-этнические группы являются особым пред­метом политико-психологического рассмотрения ь рамках такого раздела, как национально-этническая психология.

Национально-этническая психология в своей осно­ве представляет собой единство двух основных факто­ров: более иррационального национального характера и более рационального национального сознания. По своей структуре, это сложное двухуровневое образова­ние. В совокупности, иррациональный и рациональный факторы формируют психический склад нации в це­лом. Особую роль в национально-этнической психоло­гии играет национальное самосознание.

 

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

Национальный характер — это совокупность наиболее устойчивых, характерных для данной нацио­нальной общности особенностей восприятия окружаю­щего мира и форм реакций на него. Национальный харак­тер представляет собой, прежде всего, определенную совокупность эмоционально-чувственных проявлении, выражаясь в первую очередь в эмоциях, чувствах и настроениях — в предсознательных, во многом ирро-циональных способах эмоционально-чувственного освое­ния мира, а также в скорости и интенсивности реак­ций на происходящие события.

Наиболее отчетливо национальный характер про­является в национальном темпераменте — например, отличающем скандинавские народы от, например, латиноамериканских. Зажигательность бразильских карнавалов никогда не спутаешь с неторопливостью северной жизни: различия очевидны в темпе речи, динамике движений и жестов, всех психических прояв­лений.

Понятие национального характера по своему про­исхождению поначалу не было теоретико-анали­тическим. Первоначально, оно было, прежде всего, описательным. Впервые его стали употреблять путе­шественники, а вслед за ними географы и этнографы для обозначения специфических особенностей образа дсизни и поведения разных наций и народов. При этом разные авторы в своих описаниях часто имели в виду совершенно различные и подчас просто несопостави­мые вещи. Поэтому синтетическая, обобщенная трак­товка национального характера невозможна — она носит заведомо комбинаторный и оттого недостаточ­но целостный характер. В рамках политической пси­хологии наиболее адекватной все-таки является ана­литическая трактовка.

В аналитическом контексте принято считать, что национальный характер — составной элемент и, одно­временно, основа («платформа», «базовый уровень») психического склада нации в целом, и национальной психологии как таковой. Сложная, взаимосвязанная и взаимообусловленная совокупность в основном эмо­циональных (национальный характер) и более рацио­нальных (национальное сознание) элементов как раз и представляет собой «психический склад нации» — ту самую «духовно-поведенческую специфичность», которая и делает представителей одной национально-этнической группы непохожими на представителей других таких групп. Психический склад нации — ос­нова всей национально-этнической психологии, уже как совокупности этого «склада» и определяемого им поведения.

В истоках национального характера лежат пре­жде всего устойчивые психофизиологические и био­логические особенности функционирования челове­ческих организмов, включая в качестве основных такие факторы, как реактивность центральной нерв­ной системы и скорость протекания нервных процессов. В свою очередь, эти факторы связаны, по своему происхождению, с физическими (прежде всего, кли­матическими) условиями среды обитания той или иной национально-этнической группы. Общий, единый национальный характер является следствием, псхическим отражением той общности физической территории, со всеми ее особенностями, на которой проживает данная группа. Соответственно, например жаркий экваториальный климат порождает совершенно иные психофизиологические и биологиче­ские особенности, а вслед за ними и национальные характеры, чем холодный северный климат.

Разумеется, формирование современных нацио­нальных характеров представляет собой результат сложного историко-психологического процесса, про­должающегося уже в течение многих веков. Прожи­вая в неодинаковых природных условиях, люди с те­чением времени постепенно приспосабливались к ним вырабатывая определенные общепринятые формы вос­приятия и реагирования на эти условия. Это играло адаптивную роль, способствуя развитию и совершен­ствованию человеческой деятельности и общения лю­дей. Подобные адаптивные формы восприятия и реа­гирования закреплялись в определенных нормативных, социально одобряемых и закрепляемых способах инди­видуального и коллективного поведения, наибо­лее соответствующих породившим их условиям. Осо­бенности национального характера находили свое выражение в первичных, наиболее глубинных формах национальной культуры, формируя своего рода социо-культурные эталоны, нормативы и образцы адаптив­ного поведения. Так, например, художниками давно было очень образно подмечено, что «народ климата пламенного оставил в своем национальном танце ту же негу, страсть и ревность»[132]. Напротив, в специальном исследовании шведский этнограф А. Даун, проанали­зировав обширный материал, установил, что основной чертой шведского национального характера является чрезвычайная рациональность мышления. Шведы не склонны выставлять свои чувства напоказ, в случае конфликтов не дают волю эмоциям, стремятся к ком­промиссным решениям. Этим А. Даун объясняет осо­бенности удивительно четкого функционирования шведской государственной машины, слабую религиоз­ность населения, традиционную посредническую роль Швеции в международных конфликтах и др.

С усложнением способов социальной организации жизни, адаптивная роль и приспособительное значение национального характера, непосредственно связывав­шего человека и его поведение с физическими условия­ми среды обитания, постепенно отходили на задний план. В развитых формах социальности, национальный характер оставляет за собой значительно более скромную функцию — своеобразной «эмоциональной подпит­ки» поведения представителей национально-этнических групп, как бы лишь чувственно расцвечивая те формы поведения, которые теперь уже носят вторично социально- и культурно-детерминированный и, потому, неиз­бежно более унифицированный характер, а также при­давая эмоциональное разнообразие действию общих социальных факторов, их восприятию и реагированию на них. Понятно, что политик-русский или политик-азер­байджанец достаточно по-разному исполняют свои, в об­щем-то, одинаковые социальные роли.

Закладываясь на самых ранних, досоциальных эта­пах развития общества, элементы национального харак­тера служили важнейшим способом стихийного, эмпи­рического, непосредственного отражения окружающей действительности в психике членов национально-этни­ческой общности, формируя, тем самым, ее первичное, природно-психологическое единство. Сохраняясь, в последующем, они подчиняются влиянию социально-политической жизни, однако проявляются в повседнев­ной жизни в основном на обыденном уровне, в тесной связи с формами обыденного национального сознания. Однако в определенных ситуациях, связанных с кризи­сами привычных форм социальности, с обострением национальных проблем и противоречий, с появлением ощущения «утраты привычного порядка», непосредст­венные проявления национального характера могут выходить на передний план.

В этих случаях, как бы вырываясь на свободу из-под гнета социальности, они непосредственно детер­минируют кризисное поведение людей. Многочислен­ные примеры такого рода дают процессы модификации политических систем, в частности, распада тоталитар­ных унитарных государств имперского типа — напри­мер, СССР. Именно с взрывными проявлениями нацио­нального характера связано большинство случаев быстрого подъема массовых национально-освободи­тельных движений.

В структуре национального характера обычно различают ряд элементов. Во-первых, это националь­ный темперамент — он бывает, например, «возбуди­мым» и «бурным», или, напротив, «спокойным» и «замедленным». Во-вторых, национальные эмоции — типа «национальной восторженности» или, допустим, «национального скептицизма». В-третьих, национальные чувства — например, «национальную гордость», «национальную уничижительность» и др. В-четвертых первичные национальные предрассудки. Обычно это — закрепившиеся в эмоциональной сфере мифологемы касающиеся «роли», «предназначения» или «историче­ской миссии» нации или народа. Эти мифологемы мо­гут касаться и взаимоотношений национально-этниче­ской группы с нациями-соседями. С одной стороны, это «комплекс нацменьшинства». С другой стороны, это «национально-патерналистский комплекс», обычно про­являющийся в виде так называемого «имперского син­дрома» или «синдрома великодержавности» (иногда именуемого «синдромом Большого брата»). Разновидно­стью национально-этнических предрассудков являются соответствующие стереотипы реагирования на проис­ходящие события типа, например, «национального кон­серватизма», «национальной покорности» или, напро­тив, «национального бунтарства» и «национальной самоуверенности».

 

ОСНОВНЫЕ ЭТАПЫ ИЗУЧЕНИЯ

НАЦИОНАЛЬНОГО ХАРАКТЕРА

Как уже говорилось, предпринимавшиеся в науке попытки систематизировать и типологизировать эле­менты, образующие структуру национального характе­ра, не дали сколько-нибудь надежных результатов пре­жде всего потому, что используемые понятия носят оценочно-метафорический характер и не поддаются ни точной научной квалификации, ни, тем более, опера-ционализации и квантификации.

Тем не менее, проблемы национального характера давно являются предметом разносторонних научных исследований. Первые серьезные попытки были пред­приняты в рамках сложившейся в середине XIX в. в Германии школы психологии народов (В. Вундт, М. Лацарус, X. Штейнталь и др.). Основные идеи представи­телей этой школы заключались в том, что главной силой истории является народ или «дух целого», выражающий себя в искусстве, религии, языках, мифах, обычаях и т. д. — в целом, в характере народа или национальном характере.

В те времена активно отстаивалось субстанциональ­ное существование «надындивидуальной души», подчи­ненной «надындивидуальной целостности», каковой является народ (нация). Считалось, что индивидуальный характер есть продукт этого целого, звено в некой духов­ной социально-психологической связи целого и части. Предполагалось, что все индивиды одной нации имеют черты специфической природы, которая накладывает отпечаток как на физические, так и на духовные харак­теристики ее представителей. Считалось, что воздейст­вия «телесных влияний» на душу вызывают появление общих социально-психологических качеств у разных представителей одной нации, вследствие чего все они обладают одним и тем же «народным духом» и нацио­нальным характером. Однако природа национального характера объявлялась метафизичной, а понимание ее затруднительным. Полагалось, что возможно лишь опи­сание его проявлений, обнаруживаемых в продуктах на­дындивидуальной деятельности. Исходя из идеалистиче­ских философских посылок, однако, сторонники данной школы начали достаточно ценные попытки комплексно­го междисциплинарного изучения проблем, связанных с национальным характером и его влиянием на жизнь общества, но вскоре общие позитивистские тенденции экспериментального, а не описательного развития нау­ки привели к их упадку. Понятно, что феномены типа национального характера и национальной психологии в целом невозможно исследовать «экспериментально», поэтому вся данная проблематика отошла в науке на зад­ний план.

Американская этнопсихологическая школа в се­редине XX в. (А. Кардинер, Р.Ф. Бенедикт, М. Мид, Р. Мертон, Р. Липтон и др.) при построении целого ряда концепций национального характера исходила из существования у разных национально-этнических групп специфических национальных характеров, про­являющихся в стойких психологических чертах отдель­ной личности и отражающихся на «культурном пове­дении». Это позволяло сторонникам данной школы строить модели «средней личности» той или иной национально-этнической группы, выделяя в каждой нации «базисную личность», в которой соединены общие для ее представителей национальные черты личности и черты национальной культуры. В формировании ка­честв национального характера приоритет отдавался влиянию культурных и политических институтов, а также семьи в процессе воспитания ребенка. Подчер­кивалось и обратное влияние «базисной личности» на нациальные институты. Многочисленные кросс-культуррные исследования показали влияние национального характера на особенности политических институтов и процессов, а также позволили выявить различающие­ся черты национального характера у представителей масс и политической элиты.

Было установлено, в частности, что главной трудностью в понимании чужого национального характе­ра является этноцентризм — склонность воспринимать и оценивать жизненные явления и черты иной культуры, а также другие национально-этнические группы сквозь призму традиций и ценностей своей группы. Сам термин «этноцентризм» был введен в 1906 г. Дж.Самнером, который полагал, что существуют рез­кие различия между отношениями людей внутри национально-этнической группы (товарищество и со­лидарность) и межгрупповыми отношениями (подозри­тельность и вражда). В последствии было установлено, что этноцентризм выполняет сложные функции. С од­ной стороны, он консолидирует свою национально-этническую группу. Однако, он же порождает не­компетентность представителей этой группы в иной национально-культурной среде, ее непонимание. Так возникает феномен аккультурации. Этноцентризм рез­ко усиливает влияние соответствующих стереотипов, предрассудков и «эмоциональных шор» собственного национального характера.

В начале 50-х гг., однако, этнопсихологическая школа изучения национального характера подверглась, как и ранее школа психологии народов, суровой крити­ке, и ее авторитет серьезно упал. Один из наиболее серьезных упреков заключался в отстаивании слишком жестких связей и зависимостей между элементарными национальными, приобретаемыми в процессе индиви­дуального воспитания, привычками, и последующими способами социально-политического поведения. Один из наиболее спорных выводов заключался в том, напри­мер, что национально-культурная традиция туго пеле­нать младенцев ведет к усилению тоталитаризма в тех обществах, где это принято. М. Мид утверждала, в част­ности, это на примере изучения русской и китайской национальных культур. Она полагала, что способ пеле­нания формирует вполне определенный, «покорный» национальный характер в отличие от более демократи­ческих национальных культур, в которых младенцу предоставляется большая свобода для движений рука­ми и ногами, что формирует более свободолюбивый, «демократический» национальный характер. Близкие выводы, между прочим, делал М. Макклюен, изучая «гра­фическую» (албанскую) и «телевизионную» (канадскую) культуры 60-х гг. По его данным, именно жесткое нау­чение регламентированному, привычному, слева напра­во или справа налево, письму и чтению формирует ав­торитарную личность. Тогда как восприятие хаотичных точек на телеэкране, порождающих разнообразные об­разы, воспитывает демократическую личность.

В настоящее время нет возможности выделить ка­кое-либо целостное направление изучения националь­ного характера. Его исследования проводятся в разных контекстах и с разных концептуально-теоретических позиций. Их различия подчас связаны с различающи­мися идейно-политическими ориентациями ученых, что превращает исследования в аргументы социально-по­литических споров. Сложность собственно научного анализа проблем национального характера всегда была связана с тем, что практически любые эмпирические данные и теоретические построения могли быть исполь­зованы теми или иными националистическими или, даже, расистскими направлениями в политике. В этом проявляются достаточно типичные ограничения поли­тико-психологического исследования: понятие нацио­нального характера со временем стало своеобразной ловушкой для ученых. До сих пор, не жалея сил, одни авторы стараются отыскать заданные, чуть ли непосред-ственнно индивидуально наследуемые черты нацио­нального характера, разделяющие человечество на жестко фиксированные и противопоставленные друг Другу национально-этнические группы.

С не меньшей энергией, другие ученые настаива­ют, что понятие «национальный характер» было и ос­тается фикцией, беспочвенной гипотезой, лишенной реальной объяснительной силы, сугубо идеологиче­ской и потому ненаучной категорией, принципиально неверифицируемой и, потому, пригодной только для «спекулятивных умозаключений». Избегающие край­ностей исследователи считают, что понятие национального характера имеет научную ценность, хотя и ограниченную в силу названных причин и методических трудностей в эмпирическом изучении национального характера. Тем не менее, неоспоримой реальностью остаются те взрывные проявления национального ха­рактера (особенно в случаях межнациональных кон­фликтов), с которыми постоянно по сей день сталкивается реальная политика.

 

НАЦИОНАЛЬНОЕ СОЗНАНИЕ

Национальное сознание — в целом, совокупность социальных, политических, экономических, нравственных, эстетических, философских, религиозных и других взглядов, характеризующих содержание, уровень и осо­бенности духовного развития национально-этниче­ской группы.

Значительно более рационально по сравнению с национальным характером, хотя до конца рационали­зируется только в теоретических формах. Выступает в качестве «рациональной надстройки» наднациональ­ным характером, в виде «верхнего этажа» психическо­го склада нации. Включает в себя отношение группы к различным ценностям общества, отражает процесс ее исторического развития, былые достижения и ставя­щиеся перед будущим задачи. Ядром национального сознания является национальное самосознание. В чис­ло основных элементов национального сознания обыч­но включаются осознанное отношение нации к ее ма­териальным и духовным ценностям; способности к творчеству ради их умножения; осознание необходи­мости своего сплочения ради осуществления нацио­нальных интересов и успешных взаимоотношений с другими национально-этническими группами.

Как и любая форма общественно-политического сознания, национальное сознание представляет собой сложное, диалектически взаимосвязанное и взаимо­обуславливающее друг друга единство двух главных составляющих: обыденного и теоретического созна­ния. Обыденное национальное сознание, тесно связан­ное с национальным характером, и представляет со­бой в привычном понимании бытовую, повседневную национально-этническую психологию. Другими слова­ми, это — эмпирический уровень национального соз­нания как результат стихийного, эмпирического отра­жения действительности в повседневном сознании широких национальных масс. Теоретическое созна­ние — более высокого уровня. Это идеология нации, представляющая собой рационально-идеологический уровень национального сознания, являющаяся резуль­татом отбора, систематизации и обобщения обыденных представлений, настроений, потребностей и волевых устремлений группы.

Обыденное национальное сознание — также дос­таточно сложное по своей структуре и механизмам, многослойное и противоречивое, инерционно-консер­вативное и, вместе с тем, как бы «плывущее», постоян­но видоизменяющееся образование. Это особого рода исторический синтез природно-биологического и соци­ального опыта многих поколений хотя бы в силу своей тесной связи и производности от национального харак­тера. Оно, одновременно, отражает насущное, актуаль­ное конкретное социально-политическое бытие боль­шинства представителей нации, и является продуктом длительного исторического развития.

В структуре обыденного национального сознания можно выделить три слоя. Во-первых, составными час­тями внутренней структуры обыденного национально­го сознания выступают повседневные потребности, интересы, система ценностей и установок, которые отражают определенный этап развития данной общ­ности, и имеют не столько исторические, сколько кон­кретные, сегодняшние истоки своего происхождения.

Во-вторых, важными элементами обыденного на­ционального сознания являются, также, построенные на основе определенной системы ценностей стереотип­ные представления, простейшие нормы и элементар­ные образцы поведения, а также обычаи и традиции, имеющие как исторические, так и социальные корни.

Наконец, в-третьих, существенными компонен­тами обыденного национального сознания выступают эмоциональные элементы и детерминированных ими формы выражения в образах, звуках, красках, сово­купность которых составляет то национально-особен­ное в повседневной жизни, что обычно связывается с национальным характером, и исходит из него, хотя проявляется уже в национальном сознании. Как уже говорилось, в целом, связь обыденного национально­го сознания с национальным характером достаточно сильна.

Обыденное, наиболее элементарное, «первичное» национальное сознание проявляется в виде осознания людьми своей принадлежности к определенной нацио­нально-этнической группе. Национально-этнические чувства, взгляды, привычки, нормы и шаблоны пове­дения отражают приверженность к национальным ценностям на бытовом уровне. Они порождены, как уже говорилось в отношении национального характе­ра, главным образом, общностью территории, языка, культуры, традиций, обычаев народа — в целом, общностью условий повседневной жизни. При всей стабильности данных факторов и, соответственно, инерци­онности порожденных ими компонентов массового обыденного национального сознания, ему свойственна определенная динамика, связанная с пластичностью психики человека и вариативностью способов ее реа­гирования на окружающую действительность.

Динамичность обыденного национального созна­ния представляет собой серьезную проблему— ведь именно она определяет его потенциальную «взрывча­тость». Наиболее подвижными, динамичными элемен­тами обыденного национального сознания являются потребности. Практически любые изменения в систе­ме социальных и политических отношений ведут к изменениям в системе потребностей, порождают но­вые потребности, соответствующие изменившимся условиям, модифицируют старые, а также видоизме­няют способы реализации старых потребностей, в силу этого меняя их характер. Новые или изменившиеся потребности могут вступать в противоречия с иными, менее подвижными элементами обыденного нацио­нального сознания, например, со старыми стереотип­ными представлениями, обычаями и традициями.

В результате, могут возникать внутренние проти­воречия и психические конфликты, проявляющиеся в изменениях эмоционально-чувственной сферы. Наи­более заметно эти изменения выражаются в динамике массовых настроений. Настроения как демонстрация степени удовлетворенности потребностей являются самым подвижным компонентом обыденного нацио­нального сознания. Этот динамизм усиливается недос­таточной осознанностью настроений, что ослабляет сознательный контроль над ними, хотя содержание и формы политического выражения настроений могут поддаваться в отдельных ситуациях такому контролю. В целом, эмоционально-настроенческая сфера облада­ет значительным удельным весом в ситуационно-дина­мических проявлениях обыденного национального соз­нания, оказывая сильное влияние на весь комплекс национального сознания.

Менее подвижными компонентами, обеспечиваю­щими стабильность и инерционность обыденного на­ционального сознания, являются первичные, наиболее глубинные эмоционально окрашенные установки и национально-этнические стереотипы. Например, за­крепившееся в поколениях и воспринятые человеком с детства враждебное отношение к той или иной «чужой» группе и соответствующее представление о ее членах могут сохраняться, подчас в скрытой, латент­ной форме, чрезвычайно долго. Причем часто это про­исходит даже вопреки очевидным фактам жизни и сознательно принятой человеком идеологической кон­струкции (скажем, интернационализма). И тогда воз­никает известный в психологии парадокс: установки и стереотипы национально-этнической враждебности не всегда проявляются в реальном поведении.

В известных экспериментах Ж. Лапьера по изуче­нию социальных установок владельцев гостиниц по поч­те опрашивали, как они отнесутся к появлению предста­вителей ряда национальностей (например, китайцам). Большинство отвечало резко отрицательно. Спустя вре­мя, в эти гостиницы приезжали сами исследователи, сре­ди которых были и китайцы. Опыт показал, что они не испытывали ни малейшей дискриминации при прожи­вании и обслуживании в этих гостиницах. Так был сде­лан вывод о том, что «знаемые», как бы «выученные» установки и стереотипы не всегда совпадают с реальным поведением, мотивированным, скажем, прибылью от дополнительных постояльцев.

Однако, даже не проявляясь в бытовом поведении, связанном с получением реальной прибыли, такие сте­реотипы и установки действуют на сознание, часто проявляясь в политическом, в частности, электораль­ном поведении — при голосовании. В политическом поведении их действие значительно более выражено потому, что нет реального контакта с живым челове­ком — представителем данной национально-этниче­ской группы. Как правило, обыденное сознание как раз и голосует за стереотип, имидж, а не за человека.

Наиболее стабильными и консервативными ком­понентами обыденного национального сознания, гаран­тирующими его устойчивость, считаются обычаи и тра­диции — нормативные требования к поведению, передающиеся из поколения в поколение, и базирующие­ся на наиболее глубинных установках и системе ценно­стей прошлых поколений, на социально-политической памяти национально-этнической группы. Отличаясь особой устойчивостью и живучестью, национальные обычаи и традиции выполняют функцию регуляторов и стабилизаторов поведения новых поколений. Именно в этом смысле надо понимать известную фразу о том, что традиции всех мертвых поколений тяготеют как кошмар над умами живых, служа сильнейшим, часто непреодолимым барьером перед необходимыми социально-политически­ми инновациями.

Однако все непросто. С одной стороны, влияние обычаев и традиций связано с тем, что именно они яв­ляются, в глазах большинства людей, порождением и отражением неких «естественно-исторических» усло­вий жизни данной общности — апробированных века­ми, и потому незыблемых. С другой стороны, под «ве­ковой» и «общенациональной» окраской они выражают системы ценностей, связанные обычно с достаточно определенными историческими периодами и господ­ствовавшими в них социально-политическими силами, что делает их как бы «священными» в глазах людей, тяготеющих именно к данной системе ценностей.

Наиболее весомую роль обычаи и традиции, как и предрассудки, о которых говорилось выше, играют в жизни национальных меньшинств и других сравни­тельно небольших национально-этнических образова­ний. Сохранение и культивирование собственных обычаев и традиций является для них необходимой защитной реакцией самосохранения, залогом нацио­нально-культурной идентичности и выживания в каче­стве национальной общности за счет дополнительной мобилизации внутренних, прежде всего, психологиче­ских ресурсов, при недостаточности ресурсов внешних. Гиперкомпенсаторное внимание к национальным обы­чаям и традициям, к их соблюдению часто оказывает­ся естественной реакцией протеста против политики ассимиляции, обычно реально угрожающей малой на­ции со стороны более крупных наций-соседей, и, одно­временно, формой национального самоутверждения. В этом случае, обычаи и традиции, как компоненты обы­денного национального сознания, выступают как сред­ства передачи социально-политического опыта нации и являются инструментом объединения, интеграции национальной общности, пробуждения национального самосознания.

Распространение обыденного национального созна­ния облегчается его большой заразительностью. Его влияние связано с так называемой «бытовой убедитель­ностью» его аргументов. Их распространение основано на действии ряда психологических механизмов. К ним относятся массовое внушение, феномены группового давления и конформизма (склонности отдельного инди­вида подчиняться влиянию группы), психологического переноса собственных индивидуальных проблем на проблемы общности, а также свойственной человеку потреб­ности в идентификации себя с большой группой.

В условиях компактной, достаточно гомогенной в этническом отношении среды, особенно среди инород­ного окружения, обыденное национальное сознание может гипертрофироваться, развиваясь по законам взаимной психологической стимуляции лиц, обладаю­щих этим сознанием, и приводить к развитию бытово­го национализма, проявляющегося, например, в ти­пичных национально-дискриминирующих шутках и анекдотах. Механизмы распространения обыденного национального сознания выполняют две связанные ме-дсду собой и, одновременно, противоположные задачи. С одной стороны, они выполняют задачу объединения, консолидации представителей одной национально-эт­нической группы. С другой же стороны, они выполня­ют задачу разъединения и противопоставления друг другу членов разных общностей.

В этом отношении обыденное национальное созна­ние является главной психологической основой нацио­нальных и этнических конфликтов на повседневном уровне. В нем культивируются связанные с националь­ным характером национальная вражда и ненависть, национально-этнические предрассудки и негативно окрашенные стереотипы, национальная и расовая не­терпимость и т. п. Начинаясь на бытовом, обыденном уровне, эти явления могут порождать не только локаль­ные, прежде всего психологические проблемы, но и переходить на более серьезный, политический уровень, особенно становясь достоянием теоретического нацио­нального сознания.

Теоретическое национальное сознание представ­ляет собой кристаллизованное, научно оформленное и четко социально и политически ориентированное обобщение избранных элементов массового обыден­ного национального сознания, осуществляемое с оп­ределенных социально-политических позиций. Это идеология национально-этнической группы, обычно включающая в себя обобщенно положительную самооценку прошедшей истории, сегодняшнего положения и совокупности целей развития нации, программы их достижения на уровне всей общности и основных со­ставляющих ее отрядов, а также уже кристаллизован­ные нормы, ценности и образцы поведения, обязатель­ные для каждого индивида — лояльного представителя данной национально-этнической общности.

В центре такой идеологической конструкции часто может находиться идея исключительности собственной национально-этнической группы, и тогда вся конструк­ция неизбежно будет приобретать националистический и этноцентрический характер, вплоть до самых аполо­гетических версий национализма и расизма. Однако неправомерно сводить к подобным вариантам все мно­гообразие возможностей теоретического осознания нацией своей истории, сегодняшних проблем и пер­спектив будущего развития. Упрощенная трактовка теоретического национального сознания, по сути дела сво­дившая его к национализму и национал-шовинизму, была особенно свойственна догматизированному отечественному обществознанию периода становления и расцвета российского унитарного тоталитарного госу­дарства имперского типа — как при царизме, так и при социализме.

Теоретическое национальное сознание, основан­ное на максимальном внимании к идее собственной нации, может исходить и из реалистического понима­ния взаимозависимости наций и народов в сегодняш­нем едином, противоречивом, но взаимосвязанном мире. Подобная идеологическая конструкция приоб­ретает уже принципиально иное, интернациональное звучание. Ключевые вопросы, позволяющие квалифи­цировать и типологизировать варианты теоретическо­го национального сознания, сводятся к допустимости или недопустимости компромисса, консенсуса в реа­лизации потребностей и интересов разных нацио­нально-этнических групп, а также в выборе путей и методов разрешения почти неизбежных в реальной по­литической жизни противоречий. Главный вопрос зву­чит достаточно грубо: за чей счет жить (удовлетворять потребности)? Если за счет чужой нации — это нацио­нализм. Если за свой собственный, причем признавая права других на наличие и удовлетворение собствен­ных потребностей — это интернационализм.

Практически, это означает наличие и степень выра­женности идеи этноцентризма в теоретическом нацио­нальном сознании, а также меру его ориентированности на национальную исключительность и ее достижение любой ценой, или же на поиск и нахождение баланса интересов — не поступаясь собственными, а находя зону их сосуществования с чужими на интернациональной основе. В этом аспекте, теоретическое национально-эт­ническое сознание смыкается с ядром национального сознания вообще, с национальным самосознанием.

 

 

НАЦИОНАЛЬНОЕ САМОСОЗНАНИЕ

Национальное самосознание — это совокупность взглядов и оценок, мнении и отношений, выражающих содержание, уровень и особенности представлений чле­нов национально-этнической общности о своей исто­рии, современном состоянии и будущих перспективах своего развития, а также о своем месте среди других аналогичных общностей и характере взаимоотноше­ний с ними. Включает рациональные (собственно осоз­нание своей принадлежности к нации) и, отчасти, в меньшей степени эмоциональные (подчас неосознавае­мое сопереживание своего единства с другими пред­ставителями национально-этнической группы) компо­ненты.

Национальное самосознание — ядро национально­го сознания. Оно выступает в качестве стержневой системы оценочных отношений и рационально-ценно­стных представлений, необходимых для соответствую­щего самоопределения человека в духовной и социаль­но-политической жизни. В отличие от национального сознания, отражающего обобщенные представления национально-этнической группы, национальное само­сознание является более индивидуализированным по­нятием, выражающим прежде всего степень усвоения тех или иных компонентов общенационального созна­ния индивидами-членами национальной общности.

Генезис национального самосознания представля­ет собой длительный исторический процесс, много­уровневый и весьма неравномерный по ходу своего развития. Первоначально, в историческом плане, по­явление зачатков национального самосознания проис­ходило на обыденном этнопсихологическом уровне. Оно было связано с действием уже упоминавшегося в предыдущих главах одного из базовых социально-пси­хологических механизмов развития человеческого соз­нания в целом, с формированием и укоренением в пси­хике представителей той или иной общности антитезы «мы» и «они». Осознание себя как члена некой груп­пы, целостности («мы») как раз и строится через противопоставление представителям иной группы — неким «они».

Основу антитезы «мы» — «они» обычно составляют один или несколько наиболее ярко выраженных йешних признака, характерных для «них» в отличие от «нас». Это может быть физический облик (иная внешность, черты лица и т. п.) или социокультурные признаки (иной язык, обычаи, традиции и т. п.). Могут быть религиозные верования (иные идолы, тотемы боги, религия) или социально-экономический уклад (иной способ общественного производства и способ жизни, кочевой или оседлый, земледельческий или ско­товодческий и т. п.). Такими признаками могут стано­виться и политическое устройство (иные способы уст­ройства власти и управления) или идеологическая доктрина (иные системы ценностей), и т. д. фиксация одного или нескольких таких непривычных и потому удивляющих, бросающихся в глаза признаков сопро­вождается их наделением негативной оценкой («они» всегда «плохие» по определению, поскольку отлича­ются от «нас», по тому же определению, безусловно «хороших»). Свойственные «им» качества, обычно, оцениваются аналогично. Их внешность, обычаи, тра­диции, способ жизни и т. д,, как правило, «неправиль­ные». В отношении языка они «немые», т. е. «не мы», «немцы» —поскольку не говорят по-нашему. В отношении богов и религии они — «неверные», в отличие от «нас», всегда либо «правоверных», либо «православ­ных», и т. д. «Им» приписываются все возможные не­гативные, «нам» же — все возможные позитивные ка­чества. На этом всегда базировалось и до сих пор держится национальное самосознание. Эти механизмы функционируют практически во всех националистиче­ских и расистских идейно-политических концепциях.

В действии антитезы «мы» и «они» проявляется влия­ние естественного психологического механизма, по­средством которого человек осознает свою националь­но-этническую (а первоначально родовую, клановую и племенную), а затем и иные, уже сугубо социальные принадлежности. С ее помощью он идентифицирует себя со своей группой, разделяя ее ценности и отожде­ствляя себя со всем положительным, «эталонным», свой­ственным именно своей группе. Противопоставление собственной общности иным группам всегда способст­вовало фиксации и активному закреплению своих этни­ческих отличий, их осмыслению и созданию на этой основе самых разных (от экономических — к духовным, идеологическим и политическим) способов укрепления своей общности. Причем противостоять можно не толь­ко аналогичным, национально-этническим, но и иным социальным группам.

На политическом уровне примеров этого масса. рассмотрим менее известный, но не менее типичный. Так, свой переворот в Аргентине в 1944 г. Х. Перон осуществил, опираясь на лозунг «национальной рево­люции», которая построит общество справедливости, имеющее силы противостоять как американскому империализму, так и международному большевизму. Он говорил об особом «обществе вертикальных проф­союзов», подчиненных национальному, а не классово­му принципу, и достиг победы.

На бытовом психологическом уровне решению за­дач консолидации способствует еще один выработан­ный исторически, но сохранивший свое действие до сих пор механизм национально-этнических стереотипов. Как уже демонстрировалось выше, такие стереотипы — это эмоциональные, картиночно, даже лубочно яркие, но внутренне абстрактно обобщенные, содержательно выхолощенные и упрощенные, сугубо плоскостные (хотя и претендующие на всеобъемлемость и абсолютиза­цию) оценочные образы «типичных представителей» иных национально-этнических групп. Они складывают­ся на основе одностороннего, субъективного, подчас разового впечатления и излишне эмоционального восприятия членов иной этнической группы за счет абсо­лютизации одного или нескольких поведенческих ка­честв (например, черт характера или психологических качеств), напрямую, механически связываемых с каки­ми-то внешними признаками, контрастными по сравне­нию с чертами собственной нации.

Классический пример такого рода — до сих пор господствующий в сознании китайского населения стереотип европейца-«долгоносика». Сравним два ра­курса восточной физиогномики: «Тонкий нос означа­ет, что обладатель оного склонен к пустой драчливости и злости, так как у собак нос такой же в точности». И наоборот: «При наличии носа широкого и мясистого в человеке искать должно наивность и ласковость, ибо такой же нрав у теленка, а как известно, телята широконосы»[133].

С данными стереотипами сходен по механизму порождения известный славянский стереотип: «те, у кого нос крючком, все жулики». Особый пример построения целой серии рафинированных национально-этнических стереотипов предложил в свое время едва ли специально над этим задумывавшийся Л.Н. Толстой: «Пфуль был одним из тех безнадежно, неизменно, до мученичества самоуверенных людей, которыми толь­ко бывают немцы, и именно потому, что только немцы бывают самоуверенными на основании отвлеченной идеи — науки, то есть мнимого знания совершенной истины. Француз бывает самоуверен потому, что он почитает себя лично, как умом, так и телом, непреодо­лимо-обворожительным как для мужчин, так и для женщин. Англичанин самоуверен на том основании что он есть гражданин благоустроиннейшего в мире государства, и потому, как англичанин, знает всегда, что ему делать нужно, и знает, что все, что он делает как англичанин, несомненно хорошо. Итальянец само­уверен именно потому, что он взволнован и забывает легко и себя и других. Русский самоуверен именно потому, что он ничего не знает и знать не хочет, пото­му что не верит, чтобы можно было вполне знать что-нибудь. Немец самоуверен хуже всех, и тверже всех, и противнее всех, потому что он воображает, что зна­ет истину, науку, которую он сам себе выдумал, но которая для него есть абсолютная истина»[134].

Выпячивание отдельных и игнорирование всех прочих качеств и признаков иной национально-этни­ческой группы ведет к искажению реальности и пре­пятствует процессам объективного познания, однако для национального самосознания это и не обязатель­но. Стереотипы выполняют иные функции, прежде всего, решая задачи сплочения общности против нега­тивно представляемых (стереотипные представления о своей нации всегда позитивны) стереотипизированных других наций. К аналогичным по действию меха­низмам относится уже упоминавшийся этноцентризм. Не случайно, например, в древности были распростра­нены представления о своих национально-этнических общностях как о «центрах вселенной», окруженных многочисленными и неприятными во всех отношениях «варварами». В таких представлениях и виден син­тез феноменов этноцентризма и стереотипизации, обычно частый для массовой национально-этнической психологии.

Разумеется, основополагающей стратегической детерминантом развития национального самосознания в историческом плане были, помимо и на фоне действия этнопсихологических факторов, еще и реальные мате­риальные, исторически обусловленные потребности развития общностей. Это было связано с формировани­ем экономических общностей людей, относящихся к од­ним национальным группам, и определялось, прежде всего, общностью территории их проживания, на кото­рой с течением времени формировалось единое общее рыночное экономическое пространство.

Именно экономическая общность, усиливавшая психологическую общность «мы», еще больше кон­солидировала разделенные феодальными и племенны­ми границами национально-этнические общности в единые нации, и вела их уже к более рациональному осознанию себя как единого целого. Катализаторами, стимулирующими и ускоряющими развитие нацио­нального самосознания, обычно служили такие факто­ры, как внешняя агрессия, порабощение, колонизация, несущие в себе угрозу ассимиляции, культурного или полного физического уничтожения национальных общ­ностей. В подобных условиях формирование нацио­нального самосознания резко ускорялось, и вполне могло временно опережать становление экономиче­ских общностей и наций как таковых. Так, например, национально-освободительная борьба против колониа­лизма привела к становлению развитых форм нацио­нального самосознания значительно раньше ликвидации феодально-племенного образа жизни и соответствую­щей ему патриархально-племенной психологии в целом ряде стран Азии и Африки в XX веке.

Очевидное противостояние своей национально-этнической группы иным общностям способствует ускорению осознания и перевода в рациональный план, в разряд узко трактуемого национального само­сознания, всех эмоционально-чувственных основ на­циональной психологии, психического склада нации. Это включает в себя не только осознанное националь­ное самоопределение, осознание своей принадлежно­сти к общности, единства интересов и целей и необхо­димости совместной борьбы за их осуществление. Сюда же включается и пробуждение целой гаммы осознанных национальных чувств, появление особого рода «национального самочувствия». Оно включает чувство сопричастности к судьбе своей общности, любовь к исторической национальной родине (подчас независимо от места реального рождения и проживания человека), преданность своему народу, уважение его национальных особенностей и национальной куль­туры. Сюда же относятся такие чувства, как желание «припасть к могилам предков», своеобразная носталь­гия, сочетающаяся с национальной гордостью или чув­ством тревоги за судьбу своего народа, готовность к жертвам во имя нации и т. п.

На основе подобного комплекса соответственно возникает эмоционально окрашенное, но уже вполне осознанное и целеустремленное в поведенческом пла­не состояние психики в целом, соответствующее опре­деленному настрою человека и выражающееся, напри­мер, в волевом устремлении к борьбе за независимость своего народа, его свободу и суверенитет. Многочислен­ные примеры политического поведения такого типа, обусловленные данным настроем, известны в истории национально-освободительных движений и осуществлявшихся ими антиколониальных революций. Импуль­сивность, динамичность и заразительность данных ком­понентов национального самосознания могут делать такие явления массовыми в соответствующие периоды исторического развития. Достаточно вспомнить б0-е годы XX века, когда за короткий срок прошла целая полоса национально-освободительных революций в бывших европейских колониях в Африке и Азии.

Это подтвердилось и массовым стремлением насе­ления ряда республик СССР к достижению реального суверенитета в ходе радикальных реформ социально-политической системы общества и национально-госу­дарственного устройства (конец 80-х — начало 90-х гг.). Широта, динамика и интенсивность распространения подобных явлений и определяемые ими политические последствия во многом были связаны с особенностями национального характера, уровнем национальной куль­туры, а также с политико-психологической историей общностей. Под историей здесь понимается степень предшествующей социально-политической дискрими­нации национального сознания данной общности и тот уровень развития национального самосознания, кото­рый уже был ею когда-то достигнут (включая, напри­мер, прежнее наличие собственной государственности, к восстановлению чего и устремились советские рес­публики Прибалтики и Закавказья).

Развитие национального самосознания oтличaeтся не прямолинейным, а скорее волнообразным, синусоидальным характером. Его подъемы и спады определяются как уже названными факторами, так и фор­матом национально-этнической группы. Известно: чем меньше общность, тем более обостренно переживают­ся в ней проблемы национального самосознания, и тем более вероятны его резкие всплески. Наоборот, чем больше такая общность, тем увереннее чувствуют себя ее представители, тем меньше озабоченности данны­ми проблемами, и тем менее вероятно их внезапное обострение. Представители большой нации, как пра­вило, не нуждаются в необходимости постоянного подтверждения и самоутверждения их национально­го самосознания. Связанные с ним вопросы давно ре­шены на соответствующей государственно-политиче­ской основе. Поэтому для их сознания естественной является озабоченность более широким кругом надна­циональных или интернациональных проблем.

Развитие национального самосознания в политиче­ском плане может играть двоякую роль. С одной сто­роны, это может быть безусловно прогрессивный про­цесс, ведущий к качественно новому уровню развития национально-этнической общности. Однако такое пози­тивное развитие возможно лишь при условии того, что национальное самосознание не пойдет по пути собст­венной абсолютизации и не станет особого рода сверх­ценностью, не закроет для представителей общности иных возможностей развития сознания, не ограничит его осознанием национально-этнической идентично­сти, В противном случае, с другой стороны, развитие национального самосознания может обернуться своей противоположностью — редукцией ценностно-смысло­вых структур сознания к низшим уровням, отрицанием ценностей, принадлежащих общностям более высокого порядка — например, общечеловеческих, сведением сознания до узких рамок клановьгх, феодально-племен­ных, националистических или расистских идейно-по­литических взглядов.