Две тысячи лет Великого переселения 2 страница

Вероятнее всего, эта скифо-раннесарматская древнеюэчжейская миграция и явилась завершающим аккордом в сложении «древнепрохоровского населения» (конец VI–V в. до н.э.) на Южном Урале. Расцвет раннесарматской культуры, как известно, падает на период IV–III вв. до н.э., когда начинается массовое переселение южнозауральских кочевников на запад и юго-запад, в степные районы Южного Приуралья, а на рубеже IV–III вв. до н.э. – и в лесостепь Приуральской Башкирии, где возникают крупные некрополи (Старые Киишки, Покровка, Бишунгарово). Одновременно с этим начинается движение кочевников Приуралья далее на запад – в Нижнее Поволжье.

Процесс глобального смещения на запад «прохоровского» населения был обусловлен резкими скачками климатических изменений, которые привели к значительной аридизации степного региона в IV в. до н.э. (Таиров, 1995. С. 93), что вынудило раннесарматские племена Зауралья и Северного Казахстана покинуть более резкоконтинентальные зоны и отойти на запад и северо-запад, где этот процесс протекал плавнее.

Попробуем данные процессы перевести в историческую плоскость. По мнению К.Ф. Смирнова, прохоровские памятники Южного Приуралья IV–III вв. до н.э. принадлежали «верхним аорсам» (Смирнов, 1964. С. 286). Оно основывалось на данных Страбона, который сообщал: «…Аорсы и сираки, кажется, беглецы из всех живущих выше народов…и (………). Они севернее аорсов. Царь сираков Абеак, когда Фарнак владел Боспором, выставил двадцать тысяч всадников, царь аорсов – Спадин – даже двести тысяч, а верхние аорсы еще больше. Так они владели более обширной страной и господствовали, можно сказать, над наибольшей частью Каспийского побережья и торговали индийскими и вавилонскими товарами, получая их от армян и мидян, и перевозили их на верблюдах. Они были богаты, поэтому носили золотые украшения…» (Страбон, 11,2,8). По мнению С.И. Лукьяшко, эти сведения могли быть почерпнуты лишь из трудов Патрокла – правителя юго-восточной части царства Селивкидов конца IV в. до н.э. (Лукьяшко, 1984. С. 161–164).

Письменные данные не позволяют проследить восточные границы «верхних аорсов». Судя по археологическим материалам, их возможно расширить до североказахстанского Поишимья, где исследованы большие курганы, схожие с южноуральскими (Кенес, Обалы, Ступинский, Кара-Оба), со сложносоставными насыпями, шатровыми конструкциями, дромосными погребениями, относящимися к кругу прохоровских памятников Южного Урала (Хабдулина, 1994. С. 24–26). Грандиозность насыпей, деревянных конструкций в них, глубина и размеры усыпальниц, необычное богатство сопровождающего инвентаря в неограбленных погребениях (Филипповский 1 курган) в определенной мере также подтверждают страбоновскую информацию о богатстве «верхних аорсов».

Аорсы являлись поистине историческими долгожителями в Восточной Европе. Если действительно первые упоминания о «верхних аорсах» в Приуралье относятся к концу IV в. до н.э., в III–II вв. до н.э. они обитают в Волго-Донье, а во второй половине I в. до н.э. занимают земли к западу от Дона, где обитали вплоть до I в.н.э., когда упоминаются Тацитом во время сирако-аорской войны в 49 г. н.э. (Скрипкин, 1997. С. 25). И, наконец, около 3-й четверти I века н.э. аорсы, по мнению Д.А. Мачинского, достигают дельты Дуная (Мачинский, 1974. С. 131–132). Однако, вероятнее всего, какая-то часть аорсов остается в Восточной Европе и с приходом аланов смешивается с ними, после чего складывается новое объединение, которое упоминается у Птолемея, как аланорсы (Латышев, 1993. С. 268).

Таким образом, аорсы пребывают на исторической арене почти 500 лет. Большую часть этого времени они провели в Волго-Донских степях, что в определенной мере указывает на стабильность этнополитической ситуации в этом регионе (Скрипкин, 1997. С. 25), которая объясняется относительно благоприятной ландшафтно-климатической средой (увлажненность) в период с IV по II вв. до н.э.

Завершающий этап более мощных миграций приходится на период конца III–II в. до н.э. Собственно, он отражает территориальные изменения, произошедшие в Центральноазиатском регионе после возникновения Хуннской империи: общее перемещение всех западных (от хуннов) народов из пределов Западной Монголии и Восточного Туркестана. Эта миграционная волна, прокатившаяся по джунгарским степям, на западном своем направлении включала весь список племен, упоминаемых Страбоном: ассии, тохары, сакаравы, паскарны, паскианы (ассианы, аланы, юэчжи, сакарауки – «светлые» саки по Э.А. Грантовскому) (Грантовский, 1975). Основными в этом миграционном потоке, на наш взгляд, были перемещения юэчжийско-сарматского населения из Гансюйского (Хесийского) коридора во второй половине I тысячелетия до н.э. и аланские миграции из Восточного Туркестана в Среднюю Азию и Предкавказье в первом веке н.э. (Берлизов, Каминский, 1993; Сергацков, 1998).

 К этому списку, бесспорно, следует прибавить усуней, переселившихся в этот период из Синьцзяна в долину среднего течения реки Или и в Семиречье, а также в восточноказахстанские предгорья Алтая.

В это время среди кочевнических памятников степей Южного Урала, Казахстана и Среднеазиатских оазисов особую группу образуют комплексы так называемого Лявандакского типа. Они появляются в самом конце III в. до н.э. на территории Урало-Казахстанских степей.

По всей видимости, памятники данного облика своеобразно очерчивают южные границы большого сарматского ареала, который охватывал (конец III–II вв. до н.э.) на северо-западе Казахстан (от Урала до Иртыша), Южный Урал и Поволжье. Однако, в отличие от последнего региона, в Южном Зауралье, Казахстане и Средней Азии памятники этой группы существуют достаточно обособленно. Их появление здесь своеобразно маркирует новую волну сарматско-юэчжийской миграции. Этот факт, вероятнее всего, связан с оттоком в конце IV в. до н.э. раннепрохоровского населения из Зауралья и Северного Казахстана.

Что это за наследие в историческом плане?

По мнению С.П. Толстова, китайские хроники младшего дома Хань помещали страну Яньцзяй к северу–северо-западу от Аральского моря, и она является ни чем иным, как страной аорсов (по античным источникам) (Толстов, 1948. С. 21). Б.И. Вайнберг, интерпретируя данные китайских источников, приходит к выводу, что согласно Чжан Цяню – Яньцзяй у Североморья… от Юйятяна (Хотама), лежащего к востоку от Давани, реки текут на запад и выпадают в Западное море, которое четко отличается от северного. Из этого следует, что Аральское море, куда впадают Сырдарья и Амударья, скорее всего, было ему известно. Кроме того, им упоминается, что к югу от Яньцзяй лежит Аньси (т.е. Парфия). Следовательно, Северное море, вернее всего, логично отождествлять с Каспием от полуострова Бузачи – на востоке и до дельты Терека – на западе, из чего очевидно, что Яньцзяй, согласно Чжан Цяню, логичнее всего располагается к северо-западу–западу от Каспия, что вновь соотносится со страной Верхних Аорсов.

Сегодня трудно однозначно сказать, что послужило основной причиной оттока населения Верхних Аорсов на запад – ухудшение экологической обстановки в урало-казахстанских степях, начавшееся с конца IV в. до н.э., изменение конъюнктуры в восточноевропейских степях или приток новой волны восточноиранских кочевников в конце III–II вв. до н.э. Самое главное, остается неясным ответ на вопрос: каков этнический состав этого населения? В III–II вв. до н.э., вероятнее всего, эта волна была представлена весьма пестрым по этническому составу населением. Напомню, что в Среднюю Азию (по Страбону) вторгаются ассианы (аланы), пасианы, тохары (юэчжи), сакаравлы (возможно, восточные саки). На западе они сдвигают аорсов, которые переправляются через Танаис (по Плинию). Из этой среды, вероятно, сегодня невозможно вычленить какой-либо монокультурный компонент. По всей видимости, с появлением этого населения мы фиксируем те новые инокультурные компоненты в археологических комплексах конца III–II вв. до н.э., которые легли в основу юэчжийско-сарматского ИКК. И, наконец, еще одно наблюдение. Как следует из приведенного выше мнения Б.И. Вайнберг, по монетным тамгам (типа «Гободзика») для этого же периода фиксируется, с одной стороны, этнополитическое единство Хорезма и Кана (Самарканда), с другой – существенное различие между этими областями и кушанской Бактрией. Б.И. Вайнберг делает вывод, что различие было вызвано тем, что этими областями управляли различные юэчжейские династии. Хорезм находился под властью юэчжейской династии «дома Чжаову», и, на наш взгляд, эти сведения существенно дополняют этнокарту среднеазиатского региона. В этой связи нам представляется, что, с одной стороны, несмотря на этнокультурную пестроту, вновь пришедшее в конце III–II в. до н.э. в Среднюю Азию население еще осознавало свое изначальное юэчжейское единство. Это позволяет приведенные памятники лявандакской группы в этнополитическом смысле условно определить как юэчжейско-сарматские. Вероятнее всего это население заселяло Урало-Казахские степи в конце III–I веках до н.э.

Комплексы последующего периода I в. до н.э. – I в. н.э. на огромной территории от левобережья Урала до бассейна Ишима на сегодня фактически отсутствует. Думается, что данный факт не должен объясняться слабой изученностью районов Западного, Северного, а также и Южного Казахстана. В сопредельных районах Приуральского Оренбуржья и Нижнего Заволжья известно довольно большое количество исследованных памятников, относящихся к этому периоду. По всей вероятности, этот факт объясняется тем, что проходящая в I в н.э. из Средней Азии в Волго-Донье аланская миграционная волна миновала юг и юго-запад Прикаспия, о чем свидетельствуют и письменные источники. Скорее всего, расселение аланского населения в Заволжье и Западное Приуралье остановилось в пределах правобережья реки Урал в середине II в. н.э., когда к этому рубежу с юго-востока приходит новое, не менее мощное, кочевое объединение гунно-сарматского облика.

В этот период, когда урало-казахстанские степи были охвачены юэчжийско-аланскими историческими пертурбациями, на востоке, примерно в тех же самых ареалах (Ордос, Монголия) назревал новый эпицентр последующих степных переселений. Сложнейшие ландшафтно-экологические изменения и культурные трансформации к концу III – началу II в. до н.э. приводят к созданию централизованных северокитайских государств Цинь и Хань. И к сложению первой кочевой Империи Хунну (III–II вв. до н.э.). Хуннский ИКК изначально сложился как поликультурное явление. Помимо упомянутого палеоиранского компонента значительную роль в его формировании сыграли манчжурский монголокультурный ареал, а также северокитайская культурная составляющая. В короткий срок он распространился на огромные пространства Большой Монголии, Забайкалья и позднее – Тувы. Процесс расширения хуннского ареала явился, вероятнее всего, основной причиной пестрых юэчжийско-аланских миграций в Среднюю Азию, Урало-Казахстанские и Волго-Донские степи в конце III в. до н.э. – I в. н.э., о чем говорилось выше. Однако, развитие хуннской империи завершилось ее расколом на северных и южных сюннов, далее длительные гражданские войны привели к окончательному распаду, который сопровождался множественными миграциями народов из центрально-азиатских степей.

Так, завершающим аккордом аланского исхода из пределов Восточного Туркестана стали события второй половины I века н.э., когда после вторичного распада хуннской империи на арену выступает новая внешнеполитическая сила – сянби.

В 87 году н.э. сянбийцы наносят северным хуннам жестокое поражение в Центральной Монголии. В решающем сражении гибнет шаньюй Юлю. После этого с 91 года основная зона кочевий хуннов, которая включает в себя и Халху, переходит к сянбийцам. Воспользовавшись данной ситуацией, объединенные войска южных хуннов и Хань довели до конца разгром северных хуннов в Монгольских степях. В 91 году северные хунны были вытеснены в пределы Восточного Туркестана вплоть до предгорий Тарбогатая. С этого периода империя Монгольских хуннов прекратила свое существование.

 Северные хунны после исхода из Монгольских степей чуть более, чем на полвека задерживаются в Джунгарских степях Восточного Туркестана, окончательно вытеснив оттуда кочевое население усуней и сармато-аланов и, быть может, остатки юэчжей-кушан. Последствия оккупации северными хуннами Восточного Туркестана были разрушительны. На наш взгляд, события, связанные, в конечном счете, с распадом хуннской империи в I веке н.э., кардинально перекроили этнокультурную карту не только Средней Азии и Казахстана, но и восточноевропейских степей.

Таким образом, трехсотлетняя история хуннов в пределах Центральной Азии всколыхнула весь безбрежный океан кочевников, обитавших на необъятных просторах Монгольских, Джунгарских, южносибирских и Казахстанских степей. Пришли в движение гигантские степные и предгорные социокультурные ареалы Большой Монголии, Среднеазиатского и Прикаспийско-Туркестанского регионов. Своеобразным историческим генератором этого движения на протяжении всей своей центральноазиатской истории выступали именно хунны-сюнны. При этом динамические импульсы возникали с начала их деяний до самого конца: будь то набеги и нашествия первых шаньюев, междуусобицы времен гражданских войн или финальный исход вначале в Восточный Туркестан, а после в казахско-уральские степи, где к II веку н.э. появляются раннегуннские памятники гунно-сарматской культуры.

Гунны, вероятно, по союзническому договору с Кангюй, занимают обширные территории аланской страны Яньцзяй, которая с этого времени перестает существовать, по крайней мере, на страницах письменных источников. Их родовые кочевья простирались от Урала до Арала, а стольные земли, вероятнее всего, находились в пределах междуречья Эмбы и низовий Урала. Здесь располагались гуннские герры – бесчисленные родовые некрополи гуннской аристократии, дружинников и простых номадов. Несмотря на то, что ранние гунны были лишь осколком когда-то могучей Хуннской кочевой империи, численность их населения, пришедшего в урало-казахские степи, была впечатляющей. Их некрополи, хорошо заметные по сложной конфигурации наземных сооружений (склепы, гантелевидные длинные курганы), пожалуй, самые многочисленные среди памятников кочевников разных эпох. Может быть, именно поэтому гунны впервые так потрясли римскую Европу. Хотя восточным границам Рима многократно угрожали варвары всех мастей – маркоманы, аланы, языги, готы и пр., однако именно многочисленные и дикие гунны были удостоены имени «бич господен». Как уже говорилось, основной очаг раннегуннского ареала располагался на кромке сухих казахских степей и Прикаспийских пустынь, то есть в районе, ландшафтно близком монгольской Халхе. Южный Урал был во II–IV вв. своеобразной гуннской периферией. Однако эта ситуация сохраняется недолго. После возвращения из многолетних западных походов сначала в Северное Причерноморье, а затем в панонский Альфельд, где воссияли легендарные имена Руги и Атиллы, гуннские орды стали занимать совершенно другие районы. Закаленные в бесчисленных сражениях, но привыкшие к богатству и роскоши гуннские шаньюи (каганы) предпочитали свои родовые ставки обосновывать вблизи городских цивилизаций, коими были города Алтын-Асара (низовье Сырдарьи) и Кангюя, а также в узловых местах – пересечениях торговых путей. Именно поэтому в излучине реки Белая в месте впадения ее в реку Уфа (современная территория города Уфа), а также в месте впадения Камы в Волгу появляются богатые некрополи поздних гуннов. Они, основательно перемешавшись с европейским (славянским, готским) и местным (финно-угорским) населением, продолжают проживать здесь в лесостепном Приуралье, как, впрочем, и в Зауралье (курганы у сел Малково и Байрамгулово) вплоть до VIII века. На юге так называемые «белые гунны», или эфталиты еще длительное время совершали победоносные походы в Пенджаб, Усрушану, Согд, Гурган, Карашар. Но это была уже другая история. Что же касается темы наших наблюдений, то – не успели задерноваться Каталунские поля после последнего сражения с непобедимым Атиллой, а восток уже исторгнул новые племена огуров, сарагуров, утригуров (ранних болгар), савиров, баланджаров и, наконец, аваров (V–VI вв.).

Запульсировал новый миграционный центр Востока, которым в это время становятся Джунгарские степи и Саяно-Алтайские предгорья и нагорья. На историческую арену вступили новые действующие лица, отождествляющие дикий Восток – тюрки. Безусловно, это было особое, отличное от гуннов население, говорившее на едином языке, но все же весьма пестрое по своему этнокультурному содержанию. Калейдоскоп народов и этнонаименований, выплеснувшийся в этот и последующие периоды, сохранил целую череду разноплеменных орд и племен. К уже названным следует прибавить кунов, каев, куманов, гузов, огузов, торков, клобуков, кипчаков и еще множество других имен, которые сохранились или канули в лету. Но первым родовым наименованием самых великих из тюрских имен было Ашин. Это имя, вокруг которого в начале VI века были объединены первые тюркские, а затем и телесские племена Восточного Туркестана и Южной Сибири в Великий Тюрский Каганат. Когда он разделился в 581 году на Восточный и Западный каганаты, территория, которой правили ашины, была обширной. На востоке она простиралась до Хингана, на западе – до Днепра.

Величие каганатов было безгранично. Без участия ашинов не решались никакие важные внешнеполитические вопросы ни в танском императорском дворце, ни в византийском Константинополе. Пожалуй, с этого момента можно говорить о том, что тюрские каганаты не только заложили основу всех современных тюркоязычных народностей Евразии, но и соединили цивилизации запада и востока. Вся последующая эпоха и народы, представляющие ее, лишь многократно примеряли на себя те необъятные рубежи, которые раздвинули в степной ойкумене тюрки-ашины.

 Осознавали ли они свое величие? Хочется думать, что да. Не случайно в этот период (VI–VIII вв.) в Урало-Казахстанских, Туркестанских и Монгольских степях появляются грандиозные наземные храмы в виде больших прямоугольных оград, сооруженных вокруг центрального храма-усыпальницы, или своеобразные дугообразные гряды, охватывающие примерно аналогичные пространства перед центральным храмом-усыпальницей вождя.

Бесспорно, это были, прежде всего, каганские усыпальницы, но гигантские предхрамовые площадки, которые возводились перед ними, скорее всего, являлись ристалищами, где целое племя или род могли сойтись для жертвенно-поминального ритуала. Основные детали погребального обряда, приводимые в известных хрониках династии Тан Чжоу, а также в малой и большой надписи на памятнике Кюль Тегину, выглядят следующим образом. Вначале покойника укладывали в юрту (центральный храм-святилище) на возвышенном месте. Для Кюль Тегина в центре обвалованной и вымощенной сырцом площадки (67,25х28,85 м) был сооружен храм из кирпича (10,25х10,25 м) со святилищем в центре (4,4х4,4 м). Перед покойником клали жертвенных животных – лошадь и овцу. В назначенный шаманом день покойника вместе с его конем сжигали (на стороне – С.Б.), а пепел с вещами (побывавшеми в огне – С.Б.), предавали земле. После этого сверху набрасывали камни. От этой могилы или от входа в храм на восток выстраивали аллеи балбалов, олицетворявших убитых врагов (Грум-Гржимайло, 1926. С. 214–215; История Сибири, 1968. С. 284; Кляшторный, 1964. С. 57, 58).

Таким образом, приведенные данные позволяют говорить о том, что письменные источники, как и археологические, демонстрируют абсолютно сходный набор обязательных черт погребального ритуала, распространенного в среде наиболее знатных тюрских родов (тюрков-ашинов).

Великий тюркский каганат, пожалуй, впервые связал своими бесчисленными кочевыми ордами Восток и Запад. Трудно сказать, как Европа в смутные времена раннего средневековья воспринимала это горячее дыхание азиатского Востока. Волны его, словно последствия разрушительного урагана, отпечатывались на крепостных степях Византии, Фракии и Германской империи. В этой связи вряд ли европейская историческая память благодарно хранит имена аваров, болгаров, хазаров, печенегов и многих других кочевых народов, которые вслед за Западным Тюркским Каганатом производили своеобразную настройку великого коммуникационного механизма, коим являлся евразийский степной коридор. Но именно в это время в Европу пришли китайские шелка и лаки. Именно с кочевыми ордами Европа не только познала седло и стремена, но и сам всаднический кодекс свободного рыцаря.

Апогеем сближения Запада с Востоком стало, безусловно, монгольское нашествие. Великий Темучин, в прямом смысле слова, превратил степное коммуникационное пространство в организованную, высоко рациональную и рентабельную на тот период информационную и торговую артерию, которая накрепко связала все цивилизации – Китайскую, Индийскую, Переднеазиатскую и Европейскую. На всех маршрутах караванных путей возникли почтовые ямы и торговые караван-сараи. По заветам Ясы Великого хана, миссии, шествующие по этим маршрутам, строго охранялись специальными разъездными отрядами, которые после превратились в казачьи сотни. Специальные разрешения – пайцзы на правление и на право торговать с великим на тот момент Востоком получали не только русские князья и среднеазиатские султаны, но и генуэзские купцы, и венецианские фактории. Очень часто на страницах монографий и учебников говорится о непосильном монгольском иге, но никем, за исключением горстки евразийцев, не дана должная оценка последствиям существования Золотой Орды и всей империи Монголов. Почему из Орды Европа шагнула в свой блистательный Ренессанс, а Россия – в свое, не только централизованное, но и необъятное по своим пределам великодержавное государство, охватившее границы пространства, ранее организованное чингизидами.

Неблагодарный Запад принял в этот период с Востока: чугун, порох, стекло и бумагу, а самое главное – мудрость средневековых мыслителей. Превратил это в инструменты и орудия своего могущества и алчно устремился навстречу Востоку за несметными богатствами и необъятными земными и человеческими ресурсами. Черпая их столетиями, он – Запад – при этом продолжает высокомерно дистанцироваться и чураться своего менее богатого брата-антипода. Но что-то подсказывает мне, что новое тысячелетие – это эпоха азиатского Востока. Следовательно, мы сегодня должны основательно пересмотреть свои оценки цивилизационной реальности и вновь чутко настроить это необъятное коммуникационное связующее пространство между Востоком и Западом, каким в силу исторических последствий стала восьмая часть суши в сердцевине Евразии, которая зовется Россией.

 

Литература

Берлизов Н.Е., Каминский В.Н., 1993. Аланы, Кангюй, Давань // Петербургский археологический вестник. № 3.

Вайнберг Б.И., 1972. Некоторые вопросы истории Тохаристана в IV-V вв. // Буддийский культовый центр Кара-тепе в Старом Термезе. М.

Вайнберг Б.И., 1999. Этнография Турана в древности VII в. до н.э. – VIII в. н.э. М.

Вайнберг Б.И., Новгородова Э.А., 1976. Заметки о знаках и тамгах Монголии // История и культура народов Средней Азии. М.

Грантовский Э.А., 1975. О восточноиранских племенах кушанского ареала // Центральная Азия в кушанскую эпоху. Т. II. М.

Григорьев С.А., 1999. Древние индоиранцы. Опыт исторической реконструкции. Челябинск.

Грум-Гржимайло Г.Е., 1926. Западная Монголия и Урятхайский край. Л.

Гуцалов С.Ю., 1998. Культовый комплекс по горе Жилантау // Уфимский археологический вестник, № 1. Уфа.

Гуцалов С.Ю., 1998а. Курганы раннескифского времени на Илеке // Археологические памятники Оренбуржья. Оренбург.

Гуцалов С.Ю., Боталов С.Г., 2000. Курганы прохоровской культуры в районе г. Магнитогорска // Уфимский археологический вестник, № 3.

Демкин В.А., Рысков Л.Г., 1996. Динамика палеоэкологических условий в волго-уральских степях – проблема миграций ранних кочевников // 100 лет гуннской археологии. Номадизм. Прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. (Тезисы докладов). Ч. 1. Улан-Удэ.

История Сибири. 1966. Л.

Кляшторный С.Г., 1964. Древнетюркские рунические памятники как источник по истории Средней Азии. М.

Кляшторный С.Г., Савинов Д.Г., 1998. Пазырыкская узда. К предыстории хунно-юэчжейских войн // Древние культуры Центральной Азии. СПб.

Коновалов П.Б., 1996. О происхождении и ранней истории хунну // 100 лет гуннской археологии. Номадизм. Прошлое, настоящее в глобальном контексте и исторической перспективе. (Тезисы докладов). Улан-Удэ.

Крадин Н.Н., 1996. Империя хунну. Владивосток.

Кульпин Е.С., 1995. Генетические коды цивилизаций // Генетические коды цивилизаций. М.

Латышев В.В., 1993. Известия древних авторов о Скифии и Кавказе // ВДИ №1.

Лукьяшко С.И., 1984. О караванной торговле аорсов // Древности Евразии в скифо-сарматское время. М.

Мануйлов А.Н., 1993. Сюнну: Традиции и обычаи // Музейный вестник. Вып. 1. Краснодар.

Материалы по истории сюнну (по китайским источникам), 1968. Вып. 1. М.

Мачинский Д.А., 1974. Некоторые проблемы этнографии восточноевропейских степей во II в. до н.э. – I в. н.э. // АСГЭ. № 16.

Мошкова М.Г., 1974. Происхождение раннесарматской (прохоровской) культуры. М.

Ростовцев М.И., 1918. Курганные находки Оренбургской области эпохи раннего и позднего эллинизма // МАР. Вып. 37.

Сергацков И.В., 1998. О некоторых обстоятельствах появления аланов в Восточной Европе // Нижневолжский археологический вестник. Волгоград.

Скрипкин А.С., 1997. Этюды по истории и культуре сарматов. Волгоград.

Смирнов К.Ф., 1964. Савроматы. Ранняя история и культура сармат. М.

Страбон, 1964. География: в 17 к-н. Л., М.

Таиров А.Д., 1991. Ранние кочевники Южного Зауралья в VII–II веках до новой эры: Автореф. дисс.... канд. ист. наук. М.

Таиров А.Д., 1995. Историко-экологическая ситуация в Южном Зауралье во второй половине I тысячелетия до новой эры и расселение ранних сарматов // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. Материалы конференции. Ч. V. Кн. 2. Челябинск.

Таиров А.Д., 2003. Изменение климата степей и лесостепей Центральной Евразии во II-Iвв. до н.э.: Материалы к историческим реконструкциям. Челябинск.

Таиров А.Д., Гаврилюк А.Г., 1988. К вопросу о формировании раннесарматской прохоровской культуры // Проблемы археологии урало-казахстанских степей. Челябинск.

Таиров А.Д., Гуцалов С.Ю., 1999. Стелы и антропоморфия изваяния раннего железного века Южноуральских степей // Уральское археологическое совещание. Тезисы докладов. Челябинск.

Толстов С.П., 1948. Древний Хорезм. М.

Хабдулина М.К., 1994. Степное Приишимье в эпоху раннего железа. Алматы.

Egami N., Misuno S., 1935. Inner Mongolia and region of the Great Wall. Archaeologya Orientalis. Tokyo-Kyoto. Сeries B. Vol. 1.

Enoki K., 1959. The Sueh-scythians. Ahypothesis. Intertetional Sugmposion on history of Eastern and Wester Cultural contacts. Tokio. Haloun G., 1938. Zuz Ue-tsi Frade // Zeits chribtder Deutschen morgenlandischen ge sellschaft Leipzig – Wesbaden. Bd. Gi

Sulimirski T., 1970. The Sarmations. New-York-Washington.

Haloun G., 1938. Zuz Ue-tsi Frade // Zeits chribtder Deutschen morgenlandischen ge sellschaft Leipzig – Wesbaden. Bd. Gi.

 

 

А.А. Рыбалко

О.В. Новикова.

Этнокультурная и политическая история Южного Урала в эпоху средневековья и в новое время

( материалы к экскурсии в музее-заповеднике Аркаим)

 

 В середине первого тысячелетия новой эры этническая ситуация в степях Евразии коренным образом меняется. На смену ираноязычным кочевникам приходят тюркоязычные. В эпоху средневековья степные пространства Южного Урала пережили многочисленные волны миграций тюркских кочевников, двигавшихся из Центральной Азии на запад в Европу. Движение гуннов, огузов, болгар, кимаков, кипчаков, мадьяр и т.д. стало частью глобального процесса, получившего название эпохи великого переселения народов, в результате которого начала формироваться современная этническая карта значительной части Евразии.

Формирование этносов, которые принято называть коренными народами Южного Урала, также является результатом сложных этнических процессов эпохи средневековья.

В конце IX века в Приуралье и на Южный Урал из Приаралья мигрируют кочевые тюркоязычные племена центральноазиатского и южносибирского происхождения, в среде которых, по письменным источникам, фиксируется группа с этнонимом башкорт. Древние предки башкир до прихода в конце IX века на Урал кочевали на юге Западной Сибири (Алтай) и в Средней Азии и Казахстане (Приаралье), где тесно контактировали с сибирскими тюрками, огузско-печенежскими и кимако-кипчакскими племенами. В результате тесного взаимодействия тюркских, финно-угорских и ираноязычных компонентов на территории Южного Урала формируется тюркоязычный башкирский этнос. С IX по XIII века башкиры занимают территорию Бугульминской возвышенности, бассейнов рек Белой и Дёмы, горную часть Южного Урала и продвигаются в Зауралье и на Средний Урал. По мнению Н. Мажитова и А. Султановой, «…археологический материал в совокупности с данными письменных источников показывает, что особенностью хозяйства ранних башкир являлось сочетание в различных районах Южного Урала нескольких хозяйственных укладов: оседлого скотоводческо-земледельческого, полукочевого и кочевого скотоводческого. Это многообразие обуславливалось физико-географическими условиями края и традициями хозяйственного уклада различных племенных групп, участвовавших в процессе этногенеза башкир» (Мажитов, Султанова, 1994. С. 203).