Критика «пятичленной» схемы 2 страница

«Сложившаяся в 30-х годах концепция допускает, конечно, — писала по этому поводу Л. В. Данилова, — пропуск отдельных этапов развития и даже целых формаций, но допускает в качестве отклонения от магистральной линии всемирной истории либо исключения, вызванного особыми условиями (прежде всего ускоряющим воздействием более передовых систем). Но отклонений и исключений, во-первых, оказалось больше, чем случаев, подходящих под правило, а во-вторых — и это самое главное, — действующие здесь закономерности оказались настолько специфичными, что не могли быть объяснены одним лишь влиянием исторической среды. Перед наукой встала проблема многообразия форм общественной эволюции» [725, 30}.

Нам кажется, что Л. В. Данилова напрасно сделала такой акцент на выражениях «отклонения» и «исключения», которые, на наш взгляд, не только не отражают главного во взглядах ее оппонентов, но, по существу, противоречат их концепции. В самом деле, если факты свидетельствуют, что,

 

 

13

 

например, в Европе рабовладельческую стадию прошло население лишь сравнительно узкой полосы Присредиземноморья и не прошли все германские и славянские народы, о ком в данном случае можно было бы говорить как об «исключении»? А ведь указанные факты никогда не оспаривались никем из сторонников «пятичленной» периодизации. Последняя имеет в виду, конечно, вехи, пройденные человечеством в целом, но не каждой отдельной страной; количественная сторона в данном случае («исключений... оказалось больше, чем случаев, подходящих под правило») не играет поэтому решающей роли ¹.

Переходим ко второму положению Л. В. Даниловой, которое названо ею «самым главным». Факт, что многие народы миновали в своем развитии, скажем, рабовладельческий строй, автор объясняет не «ускоряющим воздействием более передовых систем», а действием каких-то иных «специфических закономерностей». Естественно, возникает вопрос: каких именно? К сожалению, ответа цитируемая статья не содержит.

А. Я. Гуревич, второй автор, решительно возражавший в свое время против представлений, будто «существует некое обязательное расписание „движения" народов последовательно через все формации, открытые Марксом» [524, 119], также не называет ни имен сторонников критикуемого им положения, ни их работ. Такая форма полемики всегда опасна; можно незаметно придумать себе несуществующего противника и в борьбе против его «схемы» впасть в противоположную крайность—недооценку общих закономерностей.

- О том, что А. Я. Гуревич отдает предпочтение специфическому и конкретному перед общим и абстрактным, свидетельствует, например, его отрицательное отношение к тезису, согласно которому древние славяне и германцы «миновали»рабовладельческий строй. Автор полагает, что выражение «миновали» подразумевает признание какого-то «железного» правила, исключением из которого является данный случай. Между тем, продолжает он рассуждать, ни один народ не прошел в точности одни и те же стадии развития, из чего· следует, что они — как общие для всех народов — вообще не существуют. А. Я. Гуревич возражает, когда, как в данном случае, общественно-экономическую формацию, эту чисто теоретическую «модель», неправомерно ищут на «грешной земле»: «универсалии превращаются в реалии» 524, 119].

Такие рассуждения кажутся нам не вполне четкими. Да, конечно, «общественно-экономическая формация»—это абстракция, но она существует. Понятие формации абстрактно,. но оно верно отражает определенные черты конкретной дей-

 

14

 

ствительности, поэтому общественно-экономическая формация существует не только в теории, но, в каком-то смысле, и на «грешной земле». Почему нельзя сказать, что германцы или славяне «миновали» рабовладельческий строй? Почему нельзя говорить о развитии, «минуя» капитализм? Указанные выражения, на наш взгляд, верно передают сочетание общих закономерностей всемирной истории со спецификой отдельных народов.

Противники «пятичленной» схемы, независимо от характера их собственных взглядов, сходятся, как мы уже говорили, на том, что древневосточное общество служит самым наглядным доказательством ее непригодности, поскольку рабовладельческого строя в странах древнего Востока, по их словам, явно не было. Именно здесь они видят наиболее очевидную попытку вогнать конкретные факты в прокрустово ложе схемы.

Мы видели, что дискуссия началась со стремления отдельных авторов обобщить изучаемый конкретный материал: эта сторона преобладала у Р. Гюнтера и Г. Шрота, Л. С. Васильева, отсюда же шли Ю. И. Семенов, Ф. Тёкеи; впрочем, у Э. Ш. Вельскопф теоретический анализ доминировал с самого начала.

Еще Гюнтер и Шрот ссылались на то, что в древневосточных странах рабы не составляли большинства в производстве и не играли ведущей роли в классовой борьбе (там не было революций рабов). Основной категорией непосредственных производителей и главной силой эксплуатируемых в классовой борьбе были свободные крестьяне. Эти факты до сих пор остаются главным конкретным возражением против «рабовладельческой» концепции. Не будем пока задерживаться на обстоятельстве, которое должно, казалось бы, сразу броситься всем в глаза, но не было в то время замечено ни самими Гюнтером и Шротом, ни их критиками. Дело в том, что приведенные ими факты были характерны не только для древневосточных, но и для древнегреческого и древнеримского обществ, которые авторы почему-то продолжали считать рабовладельческими. И в странах античного Средиземноморья те категории трудящихся, которых Гюнтер и Шрот считают рабами, видимо, не составляли большинства эксплуатируемых, и в этих странах не было (как теперь общепризнано) «революции рабов».

Можно было ожидать, что по мере развертывания дискуссии поток таких конкретно-исторических примеров будет нарастать. Фактически же обсуждение пошло преимущественно по другому руслу: по линии теоретических построений и разбора взглядов классиков марксизма-ленинизма по данному вопросу.

 

15

 

Как ни важна работа, проводимая в этом направлении, отметим, что новых исторических данных, которые были бы неизвестны сторонникам «рабовладельческой» концепции, до сих пор не приведено никем. Из известных фактов их оппоненты все время повторяют довод о количественном преобладании нерабских элементов в производстве и в классовой борьбе на древнем Востоке. Например: «Поскольку другой критерий, кроме удельного веса труда рабов в процессе производства, вряд ли может существовать, то на основе этого единственного критерия никак нельзя сделать вывод, что в древневосточных странах господствовали рабовладельческие социально-экономические отношения» [643, 71].

Или: «В рабовладельческом обществе, согласно распространенным представлениям, имеются только два класса — рабовладельцы и рабы... Однако действительная картина несравненно сложнее. Наиболее активную часть населения античных обществ, даже в эпохи наибольшего развития рабовладения, составляли не рабы, а свободные мелкие производители — собственники, земледельцы, ремесленники, скотоводы, торговый люд, а также всякого рода беднота, люмпенпролетарии. В так называемых рабовладельческих обществах древнего Востока община земледельцев, а не рабы была материальной основой государства. Иначе говоря,в античном, как и во всяком ином древнем обществе, мы обнаруживаем не два лишь класса — рабов и рабовладельцев, — а гораздо более сложную и пеструю социальную структуру» 524, 121—122}. К сожалению, и в данном случае не указываются авторы, по мнению которых в рабовладельческом обществе имелись «только два класса — рабовладельцы и рабы».

Третий пример. В связи с историей древнего государства Аксум один из противников «пятичленной» периодизации замечает: «Ход мысли сторонников рабовладельческой концепции достаточно известен. Они при характеристике того или иного общества исходят из двух основных соображений, которые в приложении к Аксуму выглядят так...: 1) Аксум был раннеклассовым обществом, а первой классовой формацией является рабовладельческая; 2) в Аксуме существовало рабство» [467, 203].

Так оппоненты изображают взгляды сторонников концепции В. В. Струве, хотя никто из них до сих пор, к сожалению, не подверг историографическому анализу хотя бы один из трудов последнего (например, его известный доклад 1933 г.) или работы кого-либо из основных представителей начатого В. В. Струве направления. А ведь в науке критический разбор и оценка работ предшественников всегда считались правилом для авторов новых гипотез ².

 

16

 

Казалось бы, работа Е. С. Варги, первая в современной советской историографии призвавшая к всестороннему пересмотру привычных взглядов, должна содержать их всестороннюю критику. Однако знакомство с ней показывает, что автор, споря с М. С. Годесом, Е. С. Иолком, давно умершими участниками дискуссий конца 20-х — начала 30-х годов, главным образом защищался (еще в 1964 г.) от их обвинений в антимарксизме. Естественна не изжитая за десятилетия боль старого ученого, старого революционера, которому предъявляли политические обвинения только за то, что он придерживался собственных убеждений в сложном научном вопросе. Но трудно понять, как сам он в своей последней работе мог охарактеризовать научные убеждения своего давнего оппонента С. М. Дубровского в достопамятном стиле некоторых работ 30—40-х годов — как «ревизию», «бессмыслицу»,. «порочную концепцию» [см, 483, 366—367].

Лишь один из авторов новых гипотез — Ю. И. Семенов — посвятил две статьи критике оппонентов. Основное внимание, правда, он уделил разбору работ других противников «пятичленной» схемы (Л. С. Васильева, М. В. Крюкова). Мы же пока остановимся на его замечаниях в адрес сторонников «рабовладельческой» концепции.

В работах Л. В. Симоновской Ю. И. Семенов находит «догматизм, начетничество, схоластику», «крайне скудный фактический материал», «шаблон, по которому кроятся и перекраиваются факты» [752, 151]. О статье Р. Ф. Итса говорится, что «тезиса о рабовладельческом характере этого (иньского—первого классового в Китае.— В. Н.) общества доказать автору не удалось» [752, 161]. Однако и Ю. И. Семенов не подкрепляет эти свои утверждения историографическим анализом.

Несколько конкретней подошел Ю. И. Семенов к двум работам Л. И. Думана. Из их сравнения он справедлива устанавливает, что Л. И. Думай непоследователен в своей оценке иньского общества. Однако вывод Ю. И. Семенова вызывает удивление: «И то, что мы не знаем, каковы в действительности взгляды Л. И. Думана на социально-экономические отношения в древнейшем Китае, вынуждает нас отказаться от рассмотрения его работы» {752, 161]. Почему? Разве колебания ученого в каком-то вопросе снимают необходимость изучать его труды? При таком подходе пришлось бы, например, совершенно не рассматривать вклад в данную дискуссию самого Ю. И. Семенова, который неоднократно менял, и в очень существенных моментах, свои взгляды.

Больше всего места Ю. И. Семенов отвел критике Т. В. Степугиной. Он доказывает ошибочность ее положений

17

 

о сохранении в классовом иньском обществе «первобытной демократии» и «равноправия» (нужно было, очевидно, сказать о «пережитках» первобытной демократии, о «формальном» равноправии). Спор идет, следовательно, не о рабовладельческом или нерабовладельческом строе в древнейшем Китае, а о классовом или неклассовом характере этого общества вообще.

В заключение Семенов касается вопроса о рабах, но ограничивается замечанием, обычным для статей противников «рабовладельческой» концепции. Из статьи Степугиной, пишет он, видно, что хозяйственное значение рабов в древнейшем Китае было невелико. «Чьими же руками, в таком случае, создавались огромные богатства ванов и аристократии, где же их источник?» f752, 153].

Следовательно, выступая против традиционной схемы, и Семенов в данном случае оперирует лишь доводом о необходимости господства рабского труда в производстве, причем, несомненно, имеются в виду рабы «классического» типа. Видимо, это в самом деле главное принципиальное возражение, способное в глазах многих поставить под сомнение основы «рабовладельческих» представлений о древнем Востоке.

Только в 1975 г. появилась развернутая статья [640], разбирающая взгляды последователей В. В. Струве — на примере историографии Индии. Главным объектом исследования стали в ней взгляды Г. Ф. Ильина.

Около половины критических замечаний автора статьи — Е. М. Медведева — трактуют функции налога в древней Индии: мог ли он быть формой эксплуатации, как полагает Е. М. Медведев, или не мог, как утверждает Г. Ф. Ильин 640, 9, 18—22]. Автор упрекает Г. Ф. Ильина в узкоюридической (неэкономической) трактовке данного вопроса. В то же время сам он отводит налоговой проблеме непропорционально большое место. В действительности она, по нашему мнению, не может являться решающим пунктом спора, поскольку не доказано, что налог везде и всегда служил единственной или главной основой существования древнего господствующего класса. Значение, которое автор статьи придает этому пункту, видно из того, что он приписывает критикуемую им точку зрения даже тем оппонентам, которые ее никогда не разделяли.

Е. М. Медведев, в частности, пишет: «Древняя Индия дает сочетание частной феодальной (?— В. Н.) собственности и государственной феодальной (?— В. Н.) эксплуатации (количественное их соотношение в данном случае не имеет значения). По В. Н. Никифорову (он солидаризируется здесь с Г. Ф. Ильиным), государство—„грабит" общин-

 

18

 

ников, на соседних частных землях собственник, очевидно» уже не „грабит", а эксплуатирует» [640, 22}. Подобная мысль действительно выглядит комично. Однако автор не дает к этому месту сноски, и не мог бы дать, так как никто из сторонников концепции В. В. Струве, включая Г. Ф. Ильина^ никогда не делал приписываемого им здесь утверждения. Особенно неудачно приписывание этого парадоксального высказывания «В. Н. Никифорову», который, вопреки мнению Е. М. Медведева, никогда не «солидаризировался» с Г. Ф. Ильиным по поводу того, что налог якобы не может, в некоторых случаях, служить формой эксплуатации.

Достаточно напомнить хотя бы одно место из нашего доклада 1965 г. (т. е. в самом начале дискуссии): «Кто скажет, что было главным источником богатства и силы рабовладельческого Рима, что давало ему основную часть прибавочного продукта? Были ли это основанные на рабском труде хозяйства, преобладавшие в отдельных районах Кампании, Сицилии, Великой Греции, или то был грабеж провинций — военными и налоговыми методами... Налицо две формы эксплуатации, типичные для рабовладельческого строя, эксплуатация рабов — в центре и массы общинников—на периферии» [686, 31]. Подобные фразы, прямо подтверждающие, что «грабеж» общинников, в нашем представлении, и есть эксплуатация, Е. М Медведев может найти и в других местах того же, казалось бы, хорошо знакомого ему доклада (см. 686, 30].

Перейдем теперь к тем страницам статьи Е. М. Медведева, на которых автор полемизирует против положений, действительно общих для сторонников «рабовладельческой» концепции.

Историку древнего мира приходится иметь дело с различными формами эксплуатации. В слаборазвитых обществах это, прежде всего, илотия (в различных ее формах). Численное преобладание илотов над эксплуатирующей их социальной прослойкой сомнений не вызывает, равно как и тот факт, что илоты занимались непосредственно земледельческим трудом. Касаясь данной категории эксплуатируемых, Е. М. Медведев, как некоторые другие противники концепции В. В. Струве, оперирует доводом: «Кажется по всем объективным показателям очевидным, что земледельцы, живущие в деревнях, ведущие индивидуальное семейное хозяйство, лично зависимые от господина и выплачивающие ему оброк, представляют собой феодальных крепостных крестьян в системе феодального уклада. Однако Г. Ф. Ильин считает все это только „внешним" сходством» [640, 22]. Но что, если Г. Ф. Ильин прав, и Е. М. Медведеву, как он сам выразился, только «кажется» будто илот и феодальный крепостной —

19

 

одно и то же? Имеем мы здесь внешнее сходство или сущность явлений едина — можно решить, очевидно, только посмотрев, которое предположение больше подходит для объяснения реальных исторических процессов. Отметим пока, что из илотии вырастают не капиталистические (как при феодализме), а развитые рабовладельческие отношения, что говорит скорей в пользу концепции Г. Ф. Ильина.

Авторы, отрицающие феодализм в древней Индии, естественно, исходят из теоретического представления о различии основ древней и средневековой формаций. Ε. Μ. Медведев критикует таких авторов за «толкование феодальных отношений как основанных на экономическом принуждении» [640, 22]. Увлекшись критикой, он, как правило, забывает упомянуть, что для его оппонентов феодальные отношения основываются отнюдь не на одном экономическом, а на экономическом плюс внеэкономическом принуждении (при рабовладельческих отношениях, наоборот, на первом месте — принуждение внеэкономическое).

Ε. Μ. Медведев, например, пишет: «Эта последняя точка зрения (об экономической зависимости при феодализме. — В. Н.) встречается довольно часто. Так, следует упомянуть в этой связи выступления В. Н. Никифорова... По его мнению, в основе феодализма лежит „экономическое принуждение, когда одни, владея землей, могут благодаря этому заставить других работать на себя". По сути дела, такая формулировка предполагает аренду. Феодальные отношения мыслятся только как отношения частных собственников и земледельцев» [640, 21}. Дальше в статье Ε. Μ. Медведева следуют доводы, доказывающие, что при феодализме большую роль играет внеэкономическое принуждение.

Доводы сами по себе убедительны, но в разбор взглядов оппонента они не вносят ничего, поскольку тот как раз не сводит феодализм к одному экономическому принуждению. Ε. Μ. Медведев преждевременно «усек» цитату, которую критикует. Вот как она выглядит на самом деле: «При всем сходстве рабовладельческой и феодальной формаций основы их различны — в основе рабовладельческого способа производства лежит внеэкономическое принуждение, насилие над личностью, в основе феодализма — экономическое принуждение, когда одни, владея землей, могут благодаря этому заставить других работать на себя... К экономическому принуждению в феодальном обществе добавляется внеэкономическое, сама приставка „вне" подчеркивает, что речь идет о дополнительном, хотя и необходимом, но второстепенном, добавляемом к экономическому принуждению. Если считать основой феодализма внеэкономическое принуждение, тогда, конечно, нет никакой разницы между феодализмом и тем

 

20

 

строем, который мы называем рабовладельческим» [686, 240]. Напомним, что сторонники «рабовладения» говорили так 12 лет назад, когда важно было, прежде всего, указать где, по их мнению, лежит ошибка тех, кто в древности находит феодальные отношения. Для полной ясности к цитируемому отрывку можно добавить фразу: «Если считать основой феодализма одно экономическое принуждение, отрицая значение внеэкономического, тогда, конечно, нет никакой разницы между феодализмом и капиталистическим строем». Данные положения и выражают взгляды сторонников «рабовладельческой» концепции.

В высокоразвитых странах древности ведущей формой эксплуатации была не столько илотия, сколько индивидуальное рабство. В этом случае Ε. Μ. Медведев признает рабский характер эксплуатации, но настаивает на том, что рабы в древней Индии не составляли большинства лиц, занятых в производстве [см. 640, 13—17].

Некоторые его доводы убеждают, по нашему мнению, в недостаточной исследованности экономических процессов древности, в гипотетичности ряда современных научных построений. Он, например, пишет: «Крупные земельные владения, если нет ясных указаний на их рабовладельческий характер, могут, очевидно, быть отнесены и к другому типу отношений. Например, мы можем предположить, что это чисто феодальное владение или его разновидность—хозяйство, использующее труд арендаторов» [640, 13]. До сих пор ход рассуждения автора кажется нам правильным, кроме неожиданного поворота в последней фразе; мы можем спросить: почему всякое хозяйство, «использующее труд арендаторов», является «разновидностью» феодального? Главная же мысль Е. М. Медведева — что при недостатке данных можно с одинаковым правом строить предположения и о рабовладельческом, и о феодальном характере крупных хозяйств — выглядит неуязвимой.

Возьмем, однако, следующую его фразу: «Поэтому предположение, что каждое крупное хозяйство является рабовладельческим, совершенно неправомерно» [640, 13). Спору нет, мысль верная. Но было бы также абсолютно неправомерно считать, что «каждое» крупное хозяйство являлось феодальным. Обе возможности одинаково гипотетичны в случае, если источников, как утверждает Е. М. Медведев, недостаточно.

Если же учесть тенденцию развития — формирование крупного землевладения в Индии лишь к началу средних веков,—тогда «предположения» Г. Ф. Ильина об отсутствии феодализма в древности начинают выглядеть солидно.

Мнение, что рабский труд в производстве рабовладельче-

 

21

 

ского общества должен оудто оы количественно преобладать, разделяется, как было показано выше, всеми критиками «рабовладельческой» концепции.

Если мы обратимся к работам представителей другого лагеря — И. М. Дьяконова, М. А. Коростовцева, Г. Ф. Ильина, В. М. Массона, М. М. Слонимского, Ю. В. Качановского, Н. В. Пигулевской, А. И. Павловской, — то увидим, что они противопоставляют этому возражению следующий ход рассуждений, который мы заимствуем из выступления в 1965 г. Г. Ф. Ильина: «Не обязательно, чтобы рабы составляли большинство населения... не обязательно... рабовладельческая эксплуатация должна преобладать» (686, 174].

У противников «пятичленной» схемы, указывает Г. Ф. Ильин, больше всего сомнений возникает относительно первобытнообщинного уклада в рабовладельческом обществе. Причем существование там общин обязательно связывают с феодальной эксплуатацией. «А между тем, — подчеркивает Г. Ф. Ильин, — существование первобытнообщинного уклада в рабовладельческом обществе—нормальное явление, такжекак это происходило в других обществах». В то же время «существование даже небольшого числа рабов может изменить лицо общества, потому что отношения и между свободными начинают окрашиваться отношениями между рабом и рабовладельцем. Процесс общественной дифференциации определяется ими, огромная масса свободных постепенно размывается: одна, большая часть становится рабами, меньшая· часть становится рабовладельцами. Этот процесс не завершается в рабовладельческом обществе; сохранившиеся свободные общинники в феодальном обществе превращаются в. феодально-зависимых крестьян» [686, 174].

Точка зрения Г. Ф. Ильина, во всяком случае, не менее весома, чем утверждения его оппонентов. Спор, очевидно, должен вестись вокруг того, как понимать ведущий уклад и как назвать социальные отношения в древнем мире, сосуществовавшие с несомненным рабством (наличие которого признают обе спорящие стороны).

Дело, таким образом, оказывается не в новых фактах, «не укладывающихся» в старую схему, а в различном теоретическом подходе к фактам — как новым, так и старым.

Отметим, кроме того, что с самого начала мы столкнулись с двумя чертами современной дискуссии (дальше они все время будут бросаться в глаза). Первая: неточность выражений, ведущая иногда к мнимым расхождениям с оппонентами, иногда же к подлинным противоречиям с самим собой, что способно затянуть споры до бесконечности. Вторая: обсуждение исторических проблем все время поневоле сползает в область историографии, приходится проверять и

 

22

 

.доказывать, что в действительности писалось и что вытекает из написанного.

В концепции В. В. Струве подвергается критике и ряд частных моментов: представление, будто так называемое крестьянство в странах древнего Востока было свободным и не эксплуатировалось посредством государственных налогов; определение общества древнего Востока не просто как рабовладельческого, а как раннерабовладельческого и т. д. Эти вопросы, по которым и между сторонниками «рабовладельческой» концепции нет единства, не касаются главного: признания древневосточных обществ в принципе однотипными с античными, т е. рабовладельческими обществами.

Прямая критика «пятичленной» концепции не выглядит, таким образом, достаточно убедительной. Но удельный вес ее в работах представителей новых направлений невелик. Основное их внимание направлено на разработку собственных формаиионных схем, призванных заменить не удовлетворяющую их «пятичленную». Конечно, создание новых схем само по себе является как бы позитивной формой критики традиционной концепции. Рассмотрим поэтому основные выдвинутые гипотезы.

Вариант первый: азиатский способ производства — основа особой формации

Начнем с гипотезы азиатского способа производства как наиболее радикальной (вводящей в схему всемирного развития новую формацию и принципиально новый способ производства). К тому же выдвижение именно этой концепции положило начало дискуссии в западной и советской науке.

Вопрос об авторстве указанной гипотезы мы рассмотрим ниже, во второй части. Пока же остановимся на современном толковании этой гипотезы.

Сейчас ее сторонники единодушно понимают под азиатским способом производства такой строй, при котором: отсутствует частная собственность на средства производства, прежде всего на землю; нет класса эксплуататоров — частных владельцев средств производства, есть общины, фактически владеющие землей и эксплуатируемые государством (в лице класса эксплуататоров-чиновников). Значительная часть сторонников данной гипотезы подчеркивает деспотический характер «азиатской» власти. Возникновение особой общественной формации, основанной на азиатском способе производства, объясняют специфическими условиями Востока: потребностью в искусственном орошении, без которого невозможно земледелие и которое должно было привести к сильной цент-

23

 

ральной власти, регулирующей водное хозяйство и закрепляющей существование общин.

Как известно, каждая классово антагонистическая формация имеет свою, присущую только ей систему производственных отношений (отношения собственности, особый вид эксплуатации), свою специфическую надстройку, основывается на таких особенностях производства, которых нет при других формациях. В «азиатском» обществе есть как будто все эти элементы: специфика производственных отношений — отсутствие частной собственности на землю, эксплуатация общин государством; особенность надстройки — совпадение государственного аппарата с господствующим классом, деспотия; особый характер производительных сил — решающая роль искусственного орошения. Иными словами, эту концепцию никак не упрекнешь в отсутствии стройности и законченности. Необходимо только подтвердить ее фактами.

Гипотезе азиатского способа производства в «чистом» виде — в смысле признания на Востоке «вечного» «азиатского»общества — в современной советской историографии посвящено меньше работ, чем на Западе. Большинство этих работставит теоретические проблемы, не занимаясь специально исследованием конкретных фактов всемирной истории. Один и» немногих—Е. С. Варга, хотя тоже был занят преимущественно теоретической стороной дела, коснулся все же и вопроса о реальном существовании азиатского способа производства. Он справедливо заметил, что дело, в конечном счете, сводится к тому, «доказали ли последние исследования: неправильность „гипотезы" Маркса (об азиатском способе производства.— В. Н.) или нет? Существовал ли в истории где-либо азиатский способ производства?» [483, 382].

Правда, академик Варга высказался при этом против «длительных исторических экскурсов», так как исходил из· несомненности признанного будто бы всеми существования азиатского способа производства ³. Два конкретных примера в своей книге он все же привел: 1) Как могли, спрашивал автор, в пустыне возникнуть города, храмы, пирамиды «без оросительных сооружений, то есть без сильной государственной власти, создающей и регулирующей водное хозяйство, то есть без азиатского способа производства?» (483, 377].

2) В восточных языках нет даже слова «землевладелец» 483, 377], что говорит об отсутствии на Востоке частной земельной собственности.

Не знаем, найдется ли хоть один человек (хотя бы из сторонников гипотезы азиатского способа производства), который согласен с примерами, приведенными Е, С. Варгой. Действительно, почему строительство оросительных сооруже-

 

24

 

пий, городов, храмов и пирамид, существование сильной государственной власти невозможны без азиатского способа производства? Сильная центральная власть, проводившая ирригационные работы, существовала (и существует) при самых различных общественных формациях. Еще проще опровергается второй пример: вопреки утверждению Варги, слово «землевладелец» (как и другие термины, более или менее аналогичные европейским наименованиям разных категорий феодалов) в восточных языках имеется (в современном китайском языке, например, «землевладелец» буквально соответствует слову «дичжу»).

Обратимся к работам других авторов, писавших — одни

•более, другие менее определенно — о существовании «азиатского» общества.

Академик В. В. Струве в своих тезисах 1964 г. признал, что «азиатский способ производства входил в состав всемирно-исторической концепции великого Маркса» [777, 105]. После этого автор, видимо, как и Варга, счел излишним вопрос, существовала ли в истории такая категория, как азиатский способ производства, и попытался лишь максимально ограничить ее в пространстве и времени.