Критика «пятичленной» схемы 5 страница

Экономическое развитие древних и средневековых обществ как Европы, так и Востока определенно показывает две тенденции, сменившие друг друга (в ведущих странах тогдашнего мира) в первые века нашей эры. В первом случае с ростом товарно-денежных отношений усиливается стремление к отделению непосредственного производителя от средств производства; увеличивается число «полных», «классических» рабов, не имеющих в своем распоряжении земли и орудий производства, усиливаются — при всех историче-

 

48

 

ских зигзагах — самые грубые, покоящиеся на непосредственном насилии формы эксплуатации. Для второй тенденции характерны рост эксплуатации, основанной на концентраций земельной собственности в руках немногих; аренда как форма, связанная в то время и с внеэкономическим принуждением; передача непосредственным производителям земельных наделов и прикрепление их к земле в различных формах вместо прежнего стремления к отрыву земледельца от земли; постепенное смягчение эксплуатации, некоторое — небольшое—ограничение ее традицией. С дальнейшим ростом товарно-денежных отношений внеэкономические методы эксплуатации понемногу, медленно, но заметно уступают место экономическим, и, когда вновь в ряде стран начинает наблюдаться обезземеление крестьян, это оказывается теперь связанным с распространением не столько рабской эксплуатации, сколько отношений найма.

Смену этих двух тенденций мы видим в странах Средиземноморья, в Китае, в Индии, причем — что весьма примечательно — почти в одни и те же века.

Взглянем теперь на рассматриваемый вопрос с другой стороны. Выше отмечалось, что противники «рабовладельческой» концепции строят свои теории на рассмотрении способа производства, т. е. основы общественной формации, но игнорируют надстройку, т. е. не рассматривают всю сумму общественных явлений, создающую понятие формации. Сторонники «единой докапиталистической классово антагонистической формации» не составляют в этом отношении исключения. Нередко взаимодействие надстройки и базиса декларируется, но фактически в процессе исследования автор» обращается то к базису, то к надстройке, отвлекаясь от беспрерывной, неразрывной, теснейшей связи между ними и не прекращающегося ни на минуту взаимодействия¹³. Между тем ведущий экономический уклад определяет основные черты и направления развития общества в целом, а отнюдь не одной только экономики.

Но стоит взять всю формацию, т. е. общество в целом,. как разительное отличие древнего общества от средневекового бросается в глаза. В древности цивилизация была сосредоточена на сравнительно узкой приморской полосе, в странах теплого климата, в то время как к северу (Центральная^ Северная, Восточная Европа, Центральная и Северная Азия), к югу (Сахара и районы южнее ее; Южная Индия; Юго-Восточная Азия) и к востоку (Корея, Япония) от нее господствовало варварство. В средние века цивилизация за короткий срок, всего за несколько столетий, распространяется на всю Европу и Азию, кроме районов Крайнего Севера. Для древности характерны политеизм, отражающий разде-

49

 

ление общества на не связанные друг с другом ячейки-общины, культ войны, прямой силы, ничем не ограниченного произвола. Для средних веков — господство мировых религий, освящающих существующий строй и вместе с тем проповедью «любви к ближнему» стремящихся как-то узаконить, сделать нормой ограничение наиболее необузданных, жестоких, грубо-насильственных форм эксплуатации. Древности была свойственна общинная организация господствующего класса (господство рода над родом, племени над племенем, города-государства или храма над другими сельскими и городскими общинами). В средние века господствующий класс принимает обычно форму служилого сословия (военного или, как, например, в Китае, преимущественно гражданского) с развитой внутренней иерархией. Для древности очевидны ведущая политическая роль городских общин; нередко преобладание далеких внешних связей над связью с ближайшими районами; подъем городской жизни, сменяющийся затем упадком городских общин. В средние века центр тяжести передвигается сначала в деревню; внутренние связи начинают преобладать над внешними, содействуя консолидации народностей; развитие городов на протяжении феодального периода ведет в конечном счете не к упадку городских общин, а к появлению первых ростков капиталистических отношений.

Перемены в идеологии в Римской империи на рубеже нашей эры идут параллельно с крупнейшими сдвигами политического характера. Неправ В. П. Илюшечкин, утверждая, что, поскольку восстания эксплуатируемых всегда и везде были, наличие их ни о чем не говорит. Бросается в глаза серия мощных народных восстаний, длившаяся (с перерывами) с в. до н. э. до V в. н. э. и служащая наглядным показателем, что экономическая эволюция римского общества сопровождалась периодическими политическими кризисами. Характеризуя последние, историки справедливо отказались от термина «революция рабов», но невозможно отрицать революционный характер гибели античного мира. Надо учитывать лишь, что классовые выступления не представляли собой единовременного политического акта наподобие современных революций; что один социальный взрыв отделялся от другого иногда столетиями; что чисто рабский элемент среди повстанцев только вначале играл значительную роль, основное же их число составляли земледельцы («крестьяне»); что народные восстания, особенно на последней стадии кризиса рабовладельческого строя, сочетались с варварскими нашествиями, и именно последние, видимо, нанесли уходящему обществу решающий удар.

Конечно, у разных народов черты развития неодинаковы; в странах неевропейских рабовладельческий уклад сохранял-

50

 

ся намного дольше, чем в Европе, роль государства, централизации, деспотической власти на Востоке гораздо сильней,. чем на Западе. И все же общие черты, несомненно, есть.

Отражают ли общие черты в надстроечных явлениях общность экономических процессов? Видимо, такая взаимозависимость существует.

Вряд ли правомерно мнение, согласно которому одинаковый базис может порождать разные надстройки и обслуживаться ими. Если политическая и идеологическая надстройки средневекового и древнего обществ были бы сходны, это давало бы право на гипотезу, что перед нами однотипные общества. Но мы видим резкую разницу в надстроечных явлениях, поэтому более вероятной представляется другая гипотеза, согласно которой оба типа обществ имеют различную природу. Конечно, окончательный ответ может дать лишь прямой анализ экономических отношений. Но пока он не проделан с достаточной полнотой, предварительный вывод, основанный на сравнении надстроечных явлений, сохраняет определенную достоверность. Попытка же основывать свои рассуждения не на взаимозависимости базиса и надстройки, а отрывая одно от другого, чревата переходом, по существу, на идеалистические позиции.

Обратимся теперь к вопросу о взаимоотношении между экономическим базисом общества и уровнем развития производительных сил, который плохо поддается объяснению с феодальной и феодально-рабовладельческой позиций. Сторонники этих точек зрения подчеркивают, что за весь период между выходом общества из доклассового состояния иначалом капиталистической эры (в том числе и на грани древности и средневековья) не было такого коренного переворота в сфере производительных сил, в первую очередь орудий труда, который мог бы породить революцию в экономике, вызвать переход от одной формации к другой. Нельзя, однако, понимать взаимоотношение между производительными силами и экономикой так упрощенно, как это делает, скажем, Го Мо-жо, для которого новая феодальная формация сменяет рабовладельческую чуть ли не в тот же день и час, когда бронзовый век уступает место железному см. 1062]¹⁴.

Между коренными изменениями в производительных силах и возникшими под их воздействием экономическими изменениями, несомненно, должно было пройти, при темпе развития, имевшем место в древности, очень много лет. При таком подходе великий технический поворот, связанный с переходом к металлическим орудиям (начинающийся появлением бронзы почти у всех народов более или менее одновременно с возникновением классового общества и заканчиваю-

 

 

51

 

щийся только полной победой железа), может рассматриваться как база последующего перехода от рабовладельческих отношений к феодальным. Весь переход в сфере орудий труда от камня к железу, т. е. энеолит, бронзовый век, ранний железный век, совпадает тогда хронологически с существованием тех обществ, находящихся между общинным и феодальным строем, которые принято называть рабовладельческими.

При таком толковании действие в докапиталистических обществах закона обязательного соответствия производственных отношений характеру производительных сил объяснимо с точки зрения теоретического подхода и конкретного развития истории. Полностью отпадают, например, сомнения, связанные с тем, что в начале феодального периода уровень развития производительных сил был отнюдь не выше, чем при рабовладельческом строе. Напомним, что именно этот момент привел Васильева и Стучевского, Меликишвили и некоторых других к отрицанию в данном случае роли производительных сил. С точки же зрения, которая кажется нам последовательно материалистической, ранний феодализм по уровню развития производительных сил вовсе не должен во всех отношениях превосходить гибнущее античное общество. Достаточно того, что производительные силы развитого феодализма безусловно выше, чем самая высокая точка развития античных производительных сил.

Можно ли говорить о «заимствовании» германцами и славянами производственно-технических достижений античности? Этот вопрос также не столь неразрешим, как кажется. Заимствование, конечно, надо относить не к концу существования Римской империи, а ко всей истории тысячелетних контактов варваров с народами Средиземноморья. Что хозяйственные достижения цивилизованных народов влияли на производство у более отсталых племен, известно хотя бы из того факта, что переход от бронзы к железу наступил у тех и других с точки зрения масштабов всемирной истории почти одновременно. И это — несмотря на огромный существовавший к тому времени разрыв между греко-римским и варварским мирами в экономической и культурной областях, несмотря на слабость тогдашних связей между народами! Переход германцев и славян от первобытности к классовому обществу начался, следовательно, при гораздо более высоком уровне развития производительных сил, чем в свое время это происходило у народов Средиземноморья. Такая разница не могла не вести к образованию у них различных экономических систем.

К тому же прямые заимствования зафиксированы историками не только в сфере производства, но и в надстройке,

 

 

52

 

где они, конечно, носили гораздо более явный и непосредственный характер. Мы имеем в виду принятие германцами и славянами христианства, т. е. идеологии, соответствующей в основном уже новой, феодальной общественно-экономической формации.

Итак, на наш взгляд, налицо заимствование отсталыми обществами передовых производственно-технических достижений, заимствование надстроечных институтов. На этом фоне прямое перенесение производственных отношений от римлян к германцам, можно сказать, становится вообще излишним. Напомним, впрочем, об образцовых феодальных хозяйствах своего времени — монастырях, об их усилиях по перенесению опыта передовой феодальной экономики из областей бывшего греко-римского мира в варварские страны, не испытавшие до того непосредственного воздействия античности. Напомним и достаточно известные факты сознательной деятельности в том же направлении государственной власти, игравшей столь выдающуюся роль в процессе развития переходных обществ. Критики рабовладельческой концепции утверждают, что она не соответствует новым, добытым наукой фактам. Пока что они, однако, таких фактов не привели. Конкретная история подкрепляет скорее, как мы видим, рабовладельческую концепцию, чем умозрительные построения ее противников.

Когда же последние обращаются к достоверным фактам истории, они дают им, на наш взгляд, неверное толкование. Существует, например, предположение, что даже в античном мире рабский труд в земледелии отнюдь не преобладал. Этот момент служит для авторов гипотез, рассмотренных выше (в частности, для Ю. М. Кобищанова), одним из существеннейших доводов против рабовладельческой концепции. При этом они, как из аксиомы, исходили из мысли, что «ведущий» (т. е. определяющий лицо формации) уклад обязательно должен количественно преобладать в основной отрасли экономики.

Такой подход вызывает серьезнейшие возражения. Земледелие было основой экономики не только почти всех обществ древнего мира, средних веков, но и большей части нового времени. Однако в капиталистическом мире труд наемных работников в земледелии начинает преобладать (и то, как известно, сначала в одной стране!) только с XVIII в. Можно ли на этом основании утверждать, что Англия, совершая буржуазную революцию, была чисто феодальной страной? ¹⁵ Или что в России феодальные отношения господствовали в течение всего капиталистического периода ее истории (ведь труд пролетариев в земледелии и здесь не преобладал)? Конечно, нет. Так и рабовладельческий уклад был

 

53

 

ведущим не в смысле его численного преобладания, а в смысле активной роли в преобразовании общества. Его опорными пунктами были города. Мы согласны с Г. Ф. Ильиным, утверждавшим, что «существование даже небольшого числа рабов может изменить лицо общества, потому что отношения и между свободными начинают окрашиваться отношениями между рабом и рабовладельцем. Процесс общественной дифференциации определяется им, огромная масса свободных постепенно размывается: одна, большая часть становится рабами, меньшая часть становится рабовладельцами» 686, 174].

Добавим, что дифференциация эта нигде, очевидно, не была доведена до конца; напрасно некоторые участники дискуссии ищут, для признания древневосточных стран рабовладельческими, полного, "безраздельного господства в них отношений рабства. Законы общественного развития проявляют себя в виде тенденций. Если преобладает рабовладельческая тенденция (в том смысле, что она подчиняет себе надстройку и служит главным фактором общественного прогресса), такое общество принадлежит к категории обществ. рабовладельческого типа. Ничего другого, кроме тенденции, в этом смысле мы не найдем. Конечно, это — абстракция, новедь общественно-экономическая формация вообще — абстрактное понятие, высшее обобщение реальных закономерностей прогресса.

Необходимость находить каждый раз, на всякой стадииобщественного прогресса, среди нескольких взаимодействующих укладов один ведущий ставит перед историками и экономистами задачу уточнить понятие «ведущий уклад». Интересные мысли на этот счет высказаны В. И. Павловым (692].

«Подводя некоторые итоги нашим рассуждениям о социально-экономических признаках уклада, определяющего формационную принадлежность общества в целом,—пишет он,— мы хотели бы выделить в качестве важнейших следующие: 1) более высокого уровня техническую оснащенность, организацию труда и соответственно его производительность; 2) производство в сфере данного уклада большей массы прибавочного продукта; 3) максимальное поступление этого продукта в высшие, централизующие звенья системы перераспределения; 4) его овеществление в наиболее совершенных видах предметов потребления, оружия и, самое важное^ средств производства; 5) преобладающее воздействие производительно используемой части прибавочного продукта этого уклада на общенациональные процессы расширенного воспроизводства, то есть на накопление (последний показатель. особенно приемлем для капиталистического уклада); 6) ведущее место продукта данного уклада, обеспечивающего со-

 

54

 

держание господствующих классов, персонала надстроечных институтов, аппаратов насилия и идеологического воздействия; 7) место идеологии класса, господствующего в данном укладе, в общенародном мировоззрении и социальной этике, из которой вытекает интенсивность жизненных, прежде всего трудовых, усилий и объем притязаний на материальные Слага» (692, 115).

Перечисленные признаки В. И. Павлов выделил на основе изучения феодального общества с капиталистическим и мелкотоварным укладами в нем. Однако выводы автора имеют несравненно более общее значение, они подходят и для более ранних обществ, включая рабовладельческое. Правда, для рабовладельческого уклада, по-видимому, нехарактерна высокая техническая оснащенность труда (см. пункт 1), но более высокая организация и производительность труда рабов по сравнению с трудом эксплуатируемых общинников несомненна.

В схеме В. И. Павлова можно найти и другие пункты, требующие уточнения или проверки. Так, было бы важно установить, действительно ли в рамках ведущего уклада всегда должна производиться основная масса прибавочного продукта (пункт 2) или достаточно того, что этот уклад экономически обеспечивает функционирование «высших централизующих звеньев всей системы перераспределения» (пункт 3). Во всяком случае, пока что гипотеза В. И. Павлова значительно обогащает и конкретизирует наши представления о механике действия общественно-экономической формации. Она подтверждает, например, что нельзя отрицать существование рабовладельческой формации только на основе «недостаточного» (по каким меркам?) удельного веса рабского труда в экономике.

Непонимание сути «ведущего» уклада мешает правильному определению общественного строя государств древнего Востока. Другим препятствием следует признать общее для ряда авторов (Семенова, Васильева и Стучевского, Меликишвили, Медведева) убеждение, будто эксплуатация земледельцев-общинников через государственный аппарат может быть только феодальной и что налог в докапиталистических обществах, собираемый государством в пользу эксплуататорских классов,— это обязательно рента-налог. (Обнаруживая широкое распространение данной формы эксплуатации во всех раннеклассовых обществах, перечисленные авторы находят, как они думают, во всех этих обществах «феодальные» отношения, предшествовавшие развитым рабовладельческим.)

Начнем с ренты-налога. Как мы уже не раз говорили, государство существует и взимает налог при различных классовых антагонистических формациях. Некоторые авторы

 

55

 

(Γ. Φ. Ильин) полагали даже, что налог вообще нельзя считать формой эксплуатации. С таким категорическим утверждением трудно согласиться. В данном случае все зависит от того, идут ли собранные средства на пользу всего общества или на паразитическое потребление обособившегося меньшинства. На ранних стадиях классового общества, когда общинные пережитки сильны, развивающаяся частная собственность долго маскируется под общественную; налог, собираемый якобы в общих интересах, а фактически — в пользу эксплуататоров, служит в этих условиях самой удобной и. потому распространенной формой эксплуатации. Но обнаружение налоговой формы эксплуатации само по себе не дает ответа, каков классовый характер государства, взимающего налог ¹⁶.

Налог является феодальной рентой в том случае, если во главе государства стоит класс земельных собственников и эксплуатация непосредственных производителей носит феодальный характер, т. е. если норма эксплуатации несколько ниже, чем при рабовладельческом обществе, хозяйственная же самостоятельность крестьянина несколько больше, а внеэкономическое принуждение хотя и сохраняется, но играет меньшую роль, чем в условиях рабовладельческого общества. Если же речь идет о государстве, представляющем класс, основывающий эксплуатацию преимущественно на насильственном присвоении чужого труда, на отчуждении личности, то налог, собираемый таким государством, будет, очевидно, не феодальной рентой, а рабовладельческой данью. Внешнее сходство несомненно: и там, и там государство эксплуататоров собирает налог с земледельцев-общинников. Но это сходство не должно порождать ошибочных заключений (как не ввели исследователей в заблуждение, например, отношения «аренды» в феодальном Китае, в действительности являвшиеся не арендой в буржуазном смысле, а формой феодальной эксплуатации).

Авторы, рассматривающие государственную эксплуатацию" на древнем Востоке как феодальную, основываются на господствующем в историографии убеждении, будто К. Маркс считал, что при налоговой эксплуатации крестьянства налог является феодальной рентой. Понятие «рента-налог» употреблялось Марксом в статьях об Индии.

Л. С. Гамаюнов, исследовавший высказывания К. Маркса об Индии, обратил, однако, внимание [509, 42] на одно место в составленном Марксом конспекте книги Μ. Μ. Ковалевского, где Маркс писал, что уплата хараджа (поземельного налога) индийцами не превращала их собственность в феодальную, точно так же как impôt foncier (поземельный налог) не превращал французскую земельную собственность в фео-

 

56

 

дальную [18, 18]. Далее Маркс пояснял, что земельное владение можно рассматривать как феодальное лишь в том случае, когда владелец платил натуральный или денежный налог де государственной казне, а в пользу лиц, назначенных этой казной [18, 18}¹⁷. Имеется, таким образом, прямое указание Маркса, не позволяющее считать всякий налог с земледельцев феодальной рентой-налогом.

Другая сторона проблемы состоит в том, что власть государства над подданными нельзя всегда трактовать как права верховного земельного собственника: власть людей над людьми развилась раньше, чем прочно установилась собственность на землю. Отношения собственности в докапиталистических формациях вообще, как известно, сложный, недостаточно разработанный вопрос. Нам еще придется возвращаться к нему.

Спросим пока, можно ли безоговорочно именовать собственником земледельца, фактически находящегося под полным контролем эксплуататоров и вынужденного отдавать им чуть ли не весь производимый продукт? Не становится ли собственность на свой земельный участок в данном случае фикцией? Чем такой собственник по существу (не юридически) отличается от раба? Эти вопросы заставляют задуматься, насколько обоснованы суждения тех, кто находит феодальную эксплуатацию на всех этапах истории древнего мира. Феодальные отношения предполагают некоторую самостоятельность непосредственного производителя, для которой в руках у него должна оставаться значительно большая, чем при рабовладельческом строе, доля производимого продукта. Соответственно, чтобы иметь возможность изымать большую долю продукта, производимого тружеником рабовладельческого общества, господствующий класс должен иметь гораздо большую степень контроля над непосредственным производителем, чем это имеет место при феодализме. Эта различная степень контроля и порождает различную организацию производства в масштабе всего общества. Формы контроля могут быть разными: власть государства, власть частного владельца. Но вовсе не обязательно труженик рабовладельческого общества должен ходить голым и в цепях, а человек, имеющий соху и живущий с семьей в хижине, обязательно быть феодально-зависимым. «Главная линия водораздела между рабством и крепостничеством... — пишет, на наш взгляд совершенно правильно, В. П. Илюшечкин, — проходит, по всей видимости, не столько в плоскости различия их как сословие-правовых групп, сколько в плоскости различия в характере связей рабов и крепостных со средствами производства, и определяется степенью их действительной хозяйственной самостоятельности» [569, 12).

57

 

Но если разница между рабовладельческой и феодальной экономикой определяется в конце концов долей присваиваемого эксплуататором и оставляемого непосредственному производителю продукта, а также степенью контроля эксплуататора над эксплуатируемым, тогда неправы те, кто πα признаку «обладания» землей характеризует тружеников древности как феодально-зависимых.

Смешение рабовладельческих производственных отношений с феодальными происходит оттого, что разница между рабовладельческой и феодальной формациями безусловно менее четка, чем между обеими этими формациями и капитализмом, не говоря уже о коренной разнице между этими двумя классовыми антагонистическими формациями, с одной стороны, и первобытнообщинным строем, лишенным классов и эксплуатации, — с другой. И рабовладение, и феодализм покоятся на натуральном хозяйстве, возникают — рабовладение всегда, а феодализм во многих случаях — из первобытнообщинного строя, сохраняют многие пережитки первобытной общины, основаны — рабовладение целиком, а феодализм в значительной мере — на внеэкономическом принуждении. В. И. Ленин обращал внимание на то, что экономически крепостное право в России ничем не отличалось от рабства, а пережитки рабовладельческих отношений в южных штатах США не отличались от пережитков феодализма. Чтобы не ошибиться, для сравнения нужно брать не один экономический скелет общества — производственные отношения, а всю формацию, включая надстройку и всю сумму общественных явлений. Стоит взять всю формацию, т. е. общество в целом, и отличие древнего общества от средневекового, как мы показали выше, бросается в глаза.

Три известные истории формы эксплуатации — отчуждение личности, начинающееся с прямого насилия, эксплуатация, основанная на обладании крупной земельной собственностью, и использование наемного труда — возникли с самого зарождения классового общества и присутствуют во всех классово антагонистических формациях. Параллельное распространение всех трех форм эксплуатации особенно заметно в переходные периоды — от первобытнообщинного строя к рабовладельческому, от рабовладельческого к феодальному. Мы тем не менее определяем характер формации по ведущему, господствующему типу производственных отношений. Скажем, тот факт, что в рабовладельческом или феодальном обществе значительного распространения достигал временами наемный труд, не дает нам оснований говорить & существовании тогда капиталистических отношений.

Г. А. Меликишвили пишет: «Наряду с эксплуатацией труда рабов и протофеодального типа эксплуатацией широких

 

58

 

•слоев местного населения в странах древнего Востока мы встречаем также — порой в довольно широких масштабах — эксплуатацию наемного труда. Таким образом, в древнейших классовых обществах Востока оказываются сосуществующими разные формы эксплуатации, причем, как правило, каждая из них имеет довольно неразвитые формы» [643, 72].

Как видим, автор не называет эксплуатацию наемного труда на древнем Востоке, несмотря на ее «широкие масштабы», ни «капиталистической», ни «протокапиталистической». На каком тогда основании он говорит о «протофеодальных» отношениях? (Так же поступают Ю. И. Семенов и др.) Принцип должен быть единым. Раннее распространение форм эксплуатации, достигающих потом, при феодализме, господства, не дает права писать о феодальных отношениях в раннеклассовых обществах. (В данном случае речь идет о таких экономических явлениях, как, например, земельная аренда, и, конечно, не имеются в виду такие формы, как эксплуатация общинников государством, которая, как подчеркивалось выше, не является особенностью только феодального общества.)

Когда-то историки позволяли себе толковать о капиталистических отношениях в Вавилоне, древней Греции, древнем Риме. Марксисты опровергли такие представления; сегодня даже буржуазные авторы о зарождении капиталистических отношений предпочитают писать только применительно к последнему периоду феодализма, поскольку отношения найма,.хотя бы и похожие на те, что возникали когда-то в древнем мире, непосредственно переходят в капиталистические лишь в условиях позднего феодализма. К истории до эпохи широкого накопления капиталов термин «капиталистические отношения» марксисты сейчас стараются не применять. Но того же принципа, очевидно, надо придерживаться при изучении генезиса феодализма. Общественные отношения на древнем Востоке, внешне напоминающие феодальные, не вели непосредственно к феодализму. По-видимому, зачатки феодальных отношений возникают лишь с ростом крупного землевладения (в Средиземноморье, Индии и Китае — в последние века перед началом нашей эры).

Господствующий способ производства накладывает отпечаток на все общественные отношения данной формации, подчиняет и приспосабливает к себе разные уклады. Расширение применения наемного труда, рост значения купцов и владельцев мастерских в рабовладельческом и феодальном обществе целиком остаются в рамках данного строя. Земледельцы-общинники, внутренний строй жизни которых может не отличаться от первобытного, если они платят постоянный налог рабовладельческому государству, перестают быть ча-

 

59

 

стицей первобытнообщинного строя и становятся одним из основных укладов рабовладельческой формации. Поэтому нельзя, видимо, рассматривать данный уклад древнего общества как феодальный (или протофеодальный, феодальный — в каком бы то ни было смысле).

Спор между сторонниками «феодальной» и «рабовладельческой» концепций истории древнего Востока — старый спор. Первые ссылаются на очевидный факт эксплуатации на Востоке «крестьян-общинников». Вторые считают эту очевидность мнимой, указывая, что псевдофеодальные отношения на древнем Востоке, в отличие от настоящих феодальных, не только не более развиты, чем рабовладельческие (античные), но, напротив, более примитивны.

Движенья нет, сказал мудрец 'брадатый. Другой смолчал и стал пред ним ходить. Сильнее бы не мог он возразить; Хвалили все ответ замысловатый. Но, господа, забавный случай сей Другой пример на память мне приводит: Ведь каждый день пред нами солнце ходит, Однако ж прав упрямый Галилей.