Образование и разбитие СССР 28 страница

В июне 1947 г. в Министерстве здравоохранения СССР проведен «суд чести» над Клюевой и Роскиным, со всеми атрибутами — члена­ми суда, выступлением главного обвинителя, показаниями свидете­лей, попытками обвиняемых оправдаться. И вынесен приговор: обще­ственный выговор. Тогда же начаты съемки фильма «Суд чести» (вы­пущен на экраны в январе 1949). О серьезности подхода к кампании свидетельствовали наказания главным виновникам. Академик В. В. Ларин, возивший рукопись в США во время командировки и предлагавший ее издание, был осужден на 25 лет за «шпионаж». Ми­нистр здравоохранения Г. А. Митерев смещен со своего поста.

17 июня 1947 г. парторганизациям страны направлено закрытое письмо ЦК ВКП(б) «О деле профессоров Клюевой и Роскина». Их антипатриотический и антигосударственный поступок был усмотрен в том, что, якобы движимые тщеславием, честолюбием и преклоне­нием перед Западом, они поторопились оповестить о своем открытии весь мир, передав в американское посольство при помощи шпиона Парина рукопись своего труда. ЦК констатировал, что «дело» свиде­тельствует о серьезном неблагополучии в морально-политическом состоянии интеллигенции, работающей в области культуры. Корни подобных настроений виделись в пережитках «проклятого прошлого» (русские-де всегда должны играть роль учеников у западноевропейс­ких учителей), во влиянии капиталистического окружения на наиме­нее устойчивую часть нашей интеллигенции. Особую опасность такие настроения представляли тем, что агенты иностранных разведок уси-

402

ленно ищут слабые и уязвимые места и находят в среде интеллиген­ции, зараженной болезнью низкопоклонства. В противовес интелли­генции рабочие, крестьяне и солдаты изображались как умеющие постоять за интересы своего государства. Письмо заканчивалось пред­ложением создавать «суды чести» по всем аналогичным проступкам. Они были созданы во всех научных, учебных заведениях, в государ­ственных учреждениях, министерствах, творческих союзах по всей стране и действовали на протяжении двух лет.

Следствием политики изоляции, направленной на устранение потенциально возможного воздействия со стороны капиталистичес­кого мира на советских граждан, стал выпущенный 15 февраля 1947 г. Указ «О воспрещении регистрации браков граждан СССР с иност­ранцами» (отменен в сентябре 1953).

Дискуссии по истории буржуазной философии и экономике. В 1947 г. проведены две дискуссии (первая в январе, вторая в июне) по книге Г. Ф. Александрова «История западноевропейской философии» (М., 1946), которая была связана не столько с выяснением философских истин, сколько с борьбой в ЦК за важный пост начальника Управле­ния пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), занимаемый автором учебни­ка. Книга подвергалась критике за объективизм, терпимость к идеализ­му и декадентству, за отсутствие полемического задора в критике фило­софских противников. Осуждение «беззубого вегетарианства» настраивало ученых на более решительные наступления на философском фронте и беспощадную борьбу с буржуазным объективизмом. От руководства Управлением ЦК автор был освобожден. Правда, это не помешало ему стать директором Института философии АН СССР. В мае 1947 г. состоя­лась дискуссия по книге Е. С. Варги «Изменения в экономике капита­лизма в итоге Второй мировой войны» (М., 1946). Особой критике в книге академика подверглись положения глав «Возросшая роль государ­ства в экономике капиталистических стран» и «Регулирование хозяй­ства и бесплановость в капиталистических странах во время войны».

Как научная и политическая ошибка Варги расценивался его вы-нод о возможности функционирования на Западе «организованного кппитализма». Если в прошлом эффективность регулирования не при­пивалась для мирного времени, то теперь она трактовалась как невоз­можная в годы войны. Критиковались места в книге, посвященные прогрессу производительных сил капитализма: в этом усматривался достойный осуждения «технико-экономический уклон». Тональность критики быстро повышалась — от обвинений в «недопонимании» до ирлыка «агента». Уничижительной оценке анализ Варги удостоен со пороны Н. А. Вознесенского. «Рассуждения некоторых теоретиков, гчитаюшихсебя марксистами, о "решающей роли государства в воен­ном хозяйстве капиталистических стран", — писал он, — являются пустяками, не заслуживающими внимания». Результатом «дискуссии» стало состоявшееся осенью 1947 г. решение о закрытии возглавляемо-

403

го Е. С. Варгой с 1927 г. Института мирового хозяйства и мировой политики.

Философская и экономическая дискуссии 1947 г. стали предвест­никами ужесточения идеологического контроля и в других областях науки, а также тщетности надежд на расширение научных контактов с зарубежными коллегами, свободы дискуссий и мнений, общей пос­левоенной либерализации. Навязывание идеологических догм отрица­тельным образом сказывалось на развитии не только гуманитарных наук, но и естествознания. Монопольное положение в агробиологии, занятое группой академика Т. Д. Лысенко, привело к отстранению от работы многих его оппонентов — генетиков, физиологов, морфоло­гов, почвоведов, медиков. Реакционной лженаукой назвали киберне­тику. Порой даже утверждалось, что она необходима империалистам США для разжигания Третьей мировой войны.

В конце 1948 г. началась подготовка всесоюзного совещания заве­дующих кафедрами физики — для исправления упущений в науке в соответствии с духом времени: физика-де преподавалась в отрыве от диамата, учебники излишне пестрят именами иностранных ученых. В декабре создан Оргкомитет. После успеха Лысенко в разгроме «вей­сманизма-морганизма-менделизма» на августовской (1948) сессии ВАСХНИЛ выдвигались идеи разгромить в физике «эйнштейнианство». Издан был сборник статей «Против идеализма в современной физи­ке», в котором атаковались советские последователи А. Эйнштейна. Среди них значились Л. Д. Ландау, И. Е. Тамм, Ю. Б. Харитон. Я. Б. Зельдович, В. Л. Гинзбург, А. Ф. Иоффе и многие другие. Пагуб­ность назначенного на 21 марта 1949 г. совещания физиков скорее всего была осознана в комитете, ведущем работы по атомной пробле­ме. На одном из совещаний в начале 1949 г. Берия поинтересовался у Курчатова, правда ли, что теория относительности и квантовая меха­ника — это идеализм и от них надо отказаться. Курчатов ответил: «Если от них отказаться, придется отказаться и от бомбы». Берия сразу же отреагировал, что самое главное — бомба, а все остальное — ерунда. Видимо, он поделился своей тревогой со Сталиным: совещание было отменено. Таким образом, «бомба спасла физиков». По позднейшим оценкам, если бы совещание состоялось, то наша физика была бы отброшена на 50 лет назад — к доквантовой эре, а многие ведущие ученые были бы объявлены космополитами. Тем не менее борьба с «физическим идеализмом» и «космополитизмом» на этом не закончи­лась, она продолжалась до середины 50-х годов.

Дискуссии о патриотизме и космополитизме. Основой долговре­менной пропагандистской кампании по воспитанию народов СССР в духе советского патриотизма стали положения выступления И. В. Ста­лина на приеме в Кремле в честь командующих войсками Красной Армии 24 мая 1945 г. В знаменитом тосте «За здоровье русского наро­да» в сущности признавалось, что победа достигнута не только за сче'1

404

преимуществ социалистического строя, «морально-политического единства советского народа», но прежде всего за счет патриотизма русского народа. В этом выступлении Сталин провозгласил, что рус­ский народ «является наиболее выдающейся нацией из всех наций, иходящих в состав Советского Союза», что он заслужил в войне «об­щее признание как руководящей силы Советского Союза». Отмечены Пыли не только «ясный ум» народа, но и такие его качества, как стойкий характер и терпение, доверие правительству в моменты отча­янного положения, готовность идти на жертвы.

Политика и патриотическое воспитание с опорой на эти качества тлили определенную опасность окрашивания их в цвета русского на­ционализма и великодержавия. Некоторые усматривали проявление национализма уже в самом сталинском тосте, выделявшем в много­национальном советском народе только одну «выдающуюся» нацию. 'Ото не могло не вызывать обеспокоенности за будущность нацио­нального развития у представителей других народов страны. К приме­ру, участник приема в Кремле И. Г. Эренбург был так поражен и раз­досадован тостом, что не смог сдержать слез.

Руководители пропагандистского аппарата старались не допустить кривотолков в понимании сталинского тоста. Передовые статьи «Прав­ды» и других изданий разъясняли, что «патриотизм советского, рус­ского народа ничего общего не имеет с выделением своей нации как "избранной", "высшей", с презрением к другим нациям». Утвержда­лось, что русскому народу, «старшему и могучему брату в семье совет­ских народов, довелось взять на себя главную тяжесть борьбы с гитле­ровскими разбойниками, и он с честью выполнил эту свою великую историческую роль. Без помощи русского народа ни один из народов, иходящих в состав Советского Союза, не смог бы отстоять свою свободу и независимость, а народы Украины, Белоруссии, Прибалтики, Мол-давии, временно порабощенные немецкими империалистами, не могли Г)ы освободиться от немецко-фашистской кабалы».

Вслед за этими интерпретациями давались установки: «Партий­ные организации обязаны широко пропагандировать замечательные традиции великого русского народа как наиболее выдающейся нации из всех наций, входящих в состав СССР. Партийные организации дол­жны разъяснять, что сталинская оценка русского народа как выдаю­щейся нации и руководящей силы Советского Союза среди всех наро­дов нашей страны является классическим обобщением того истори­ческого пути, который прошел великий русский народ». Требовалось шкже разъяснять, что «история народов России есть история преодо­ления... вражды и постепенного их сплочения вокруг русского наро­да», а освободительная миссия русского народа, его руководящая роль шключаются только в том, чтобы «помочь всем другим народам на­шей страны подняться в полный рост и стать рядом со своим старшим ирлтом — русским народом».

405

Победа в войне позволяла по-новому оценить значение русской культуры для культуры других народов СССР и мировой. Вызвано это было не только тем, что советские ученые и деятели культуры внесли огромный вклад в усилия Красной Армии по разгрому Германии и тем самым отвели угрозу истребления гитлеровцами всех многовеко­вых завоеваний человеческой культуры. Другим фактором, способство­вавшим переоценке русской культуры, было стремление противопо­ставить ее достижения в России и СССР культуре Запада, представле­ние о высоком уровне которой в ее повседневных проявлениях могли составить многие миллионы побывавших за годы войны в Европе и возвратившихся домой после победы советских людей.

Молотов, вероятно, хотел, более чем кто-либо, быть уверенным в правоте своих слов, когда 6 ноября 1947 г. говорил: «Наемные буржуаз­ные писаки за рубежом предсказывали во время войны, что советские люди, познакомившись в своих боевых походах с порядками и культу­рой на Западе и побывав во многих городах и столицах Европы, вернут­ся домой с желанием установить такие же порядки на Родине. А что вышло? Демобилизованные... взялись с еще большим жаром укреп­лять колхозы, развивать социалистическое соревнование на фабриках и заводах, встав в передовых рядах советских патриотов». Признавая, что «у нас еще не все освободились от низкопоклонства и раболепия перед Западом, перед западной культурой», он вдохновлялся сам и пытался вдохновить слушателей сталинскими «историческими слова­ми»: «Последний советский гражданин, свободный от цепей капита­ла, стоит головой выше любого зарубежного высокопоставленного чинуши, влачащего на плечах ярмо капиталистического рабства».

Исторический оптимизм советского человека власти стремились питать не только героизмом свершений советского периода истории, но и всей многовековой культурой страны. Прославления ее деятелей, с именами которых связывались «великие вклады в мировую науку, выдающиеся научные открытия, составляющие важнейшие вехи раз­вития современной культуры и цивилизации», начались на заключи­тельном этапе войны и были с новой силой продолжены после ее окончания. В приветствии, которое направили 16 июня 1945 г. в адрес Академии наук СССР в связи с ее 220-летием СНК СССР и ЦК ВКП(б), говорилось: «Советский народ по праву гордится основопо­ложником русской науки Ломоносовым, гениальным химиком Мен­делеевым, великими математиками Лобачевским, Чебышевым и Ля­пуновым, крупнейшим геологом Карпинским, всемирным географом Пржевальским, основателем военно-полевой хирургии Пироговым, великими новаторами-биологами Мечниковым, Сеченовым, Тими­рязевым и Павловым, замечательным преобразователем природы Мичуриным, искусным экспериментатором-физиком Лебедевым, создателем радиосвязи Поповым, основоположниками теории совре­менной авиации Жуковским и Чаплыгиным, выдающимися лвигате-

406

лями русской революционной мысли — Белинским, Добролюбовым, Чернышевским, великим пионером марксизма в нашей стране — Плехановым».

2 января 1946 г. П. Л. Капица направил Сталину письмо, в котором сетовал, что мы «мало представляем себе, какой большой кладезь творческого таланта всегда был в нашей инженерной мысли. В особен­ности сильны были наши строители». Рекомендуя к изданию книгу Л. И. Гумилевского «Русские инженеры» (издавалась в 1947 и 1953), он утверждал: «Большое число крупнейших инженерных начинаний за­рождалось у нас», «мы сами почти никогда не умели их развивать (кроме как в области строительства)», «причина неиспользования новаторства в том, что обычно мы недооценивали свое и переоцени­вали иностранное». Недооценку своих и переоценку заграничных сил, излишнюю скромность высоко ценимый Сталиным ученый называл недостатком еще большим, чем «излишняя самоуверенность». Капица предлагал дополнить книгу рассказами о таких чрезвычайно крупных инженерах-электриках, как Попов (радио), Яблочков (вольтова дуга), Лодыгин (лампочка накаливания), Дол и во-Добровольский (перемен­ный ток) и др.

Все это находилось у истоков антизападнической кампании, в которой пропагандировалась концепция исторического приоритета нашей страны во всех важнейших областях науки, техники, культуры. Известные перегибы в этой пропаганде, стремление объявить дети­щем русских талантов почти любое изобретение, от велосипеда до самолета, давали поводы для шуточных заявлений вроде «Россия — родина слонов».

Однако и послевоенные проявления «националистического нэпа» власти стремились держать в определенных рамках. Получив в июле 1947 г. записку А. А. Жданова с материалами к проекту новой Програм­мы партии, Сталин против слов: «Особо выдающуюся роль в семье советских народов играл и играет великий русский народ... он по пра­ву занимает руководящее положение в советском содружестве наций» — написал выразительное: «Не то». Вскоре вновь прозвучали жесткие требования: не допускать ошибочного понимания, игнорирования классового содержания советского патриотизма; сползания на пози­ции квасного патриотизма. «В основе таких ошибок, — указывалось в редакционной статье "Против объективизма в исторической науке" (Вопросы истории. 1948. № 2), — лежало стремление приукрасить ис­торию». Не менее опасными и вредными квалифицировались также ошибки, идущие по линии очернения прошлого, преуменьшения роли русского народа в мировой истории. Подчеркивалось, что «всякая не­дооценка роли и значения русского народа в мировой истории непос­редственно смыкается с преклонением перед иностранщиной. Ниги­лизм в оценке величайших достижений русской культуры, других на­родов СССР есть обратная сторона низкопоклонства перед буржуазной

407

культурой Запада». Таким образом, известный баланс в отношении уклонов в национальном вопросе восстанавливался.

В этой связи несправедливой критике подверглись работы акаде­мика Е. В. Тарле за «ошибочное положение об оборонительном и спра­ведливом характере Крымской войны», оправдание войн Екатери­ны II «тем соображением, что Россия стремилась якобы к своим есте­ственным границам»; за пересмотр характера похода в Европу в 1813 г., «представив его таким же, как освободительный поход в Европу Со­ветской Армии». Осуждались «требования пересмотреть вопрос о жандармской роли России в Европе в первой половине XIX в. и о царской России как тюрьме народов», попытки поднять на шит как героев русского народа генералов М. Д. Скобелева, М. И. Драгомирова, А. А. Брусилова. Как недопустимый объективизм в науке осуждены предложения о замене «классового анализа исторических фактов оцен­кой их с точки зрения прогресса вообще, с точки зрения националь­но-государственных интересов». Историкам напоминалось, что все эти «ревизионистские идеи» осуждаются Центральным Комитетом партии.

Ярким примером критики будто бы ошибочного понимания со­ветского патриотизма, игнорирования его классового содержания была критика произведений А. Т. Твардовского тогдашними литературове­дами и литературным начальством. 20 декабря 1947 г. была опублико­вана статья главного редактора «Литературной газеты» В. В. Ермилова о книге Твардовского «Родина и чужбина». Раздумья знаменитого пи­сателя о войне, природе патриотизма; о свойствах и качествах народа, проявленных в годы бедствий, были охарактеризованы как «фальши­вая проза», «попытка поэтизировать то, что чуждо жизни народа».

Влиятельный критик Д. С. Данин разглядел в книге «русскую на­циональную ограниченность прозы Твардовского», которая «нисколько не лучше, чем азербайджанская, якутская, бурят-монгольская огра­ниченность». Глядя в корень явления, он увидел там «некоторые на­кладные расходы войны, которые сейчас возможно быстрее надо лик­видировать» и начать вновь осознавать себя передовыми людьми чело­вечества, «не думать о нашей национальности в узком, ограниченном смысле этого слова», воспринимать слово «советский» «новой, широ­кой национальностью». В «Василии Теркине» Данин обнаружил те же пороки — любование литературного героя своим маленьким мирком, отсутствие признаков интернационализма, национальную ограничен­ность. Вспомнив стихи Михаила Светлова, в которых герой Граждан­ской войны поет: «Я рад, что в огне мирового пожара мой маленький домик горит», Данин заключил: «Если Твардовский будет этому радо­ваться, мы будем радоваться вместе с ним».

В. В. Овечкин тоже оказался среди поучавших Твардовского. «Му­жицкий идиотизм надо ненавидеть всей душой, до дрожи во всем своем существе, — говорил он. — Этой ненависти я у Твардовского не вижу. Надо этого мужика взять за шиворот... и толкать носом в это

408

место, где сладко, а он не понимает, что сладко, и если сегодня не сладко, через десять лет будет сладко». В «Доме у дороги» и во всем, что начал писать Твардовский после, Овечкин обнаружил «непра-мильно понятое» постановление СНК от 21 июня 1945 г. «Об улучше­нии жилищных условий генералов и офицеров Красной Армии», в соответствии с которым отводились земельные участки демобилизо­ванным полковникам и генералам. «Получайте землю, стройтесь, об­заводитесь хозяйством — куры, гуси и прочее. Слишком всерьез при­нял это постановление Александр Трифонович. Это постановление не дли нас, не для писателей».

Секретарь правления Союза писателей Л. М. Субоцкий в «Заметках о прозе 1947 года» (Новый мир. 1948. № 2) выводил обсуждаемые проблемы на уровень больших обобщений. Во многих книгах, напи­санных в годы войны, отмечал он, «патриотическое чувство и созна­ние героев войны изображались... обедненно. Иногда на первое место пыступали исконно древние черты патриотизма, вытесняя те свой­ства, которые воспитаны в советских людях нашей эпохой, четверть-маковой практикой борьбы за социализм, воспитательной работой партии и советской власти, — все то, что отличает социалистический патриотизм советского народа от патриотизма других народов и эпох». Правда жизни состояла, по его утверждениям, в том, что «простые советские люди были воодушевлены в своем подвиге преданностью советскому государству и советскому общественному строю». «Родина и чужбина» А. Т. Твардовского представилась высокопоставленному критику «произведением идейно-порочным в целом», плодом «поли­тической ограниченности и отсталости», выражающим «тенденции, чуждые советской литературе, борющейся за утверждение нового, передового сознания, за воспитание народа в духе коммунизма». Ны­нешний день литературы виделся Субоцкому в романах М. Бубеннова «Белая береза», И. Эренбурга «Буря».

Отношение к творчеству А. Т. Твардовского у поборников нацио­нальной ограниченности сохранялось и в последующем. В 1953 г. пи­сатель И. Л. Сельвинский в письме Г. М. Маленкову продолжал наста-инать, что «творчество этого поэта, будучи само по себе очень талан-мншо, в поэтическом отношении консервативно, а в идейном реакционно». Пространные доказательства этого он полагал излиш­ними. Достаточно было одного Василия Теркина, который «на протя­жении 5.000 строк не заметил ни революции, ни партии, ни колхоз­ного строя, а битву с германским фашизмом рассматривает как войну с немцем».

История с огульной критикой книги «Родина и чужбина», по спра-иедливому суждению современного литературоведа А. В. Огнева, наво-iiiT на резонные размышления, почему в свое время началась борьба i космополитизмом. Ее экстремистские формы нельзя оправдывать. Но вместе с тем следует принимать во внимание, что некоторые со-

409

ветские литераторы на самом деле стояли на космополитических по­зициях, не проявляли должного отношения к национальным чувствам русских писателей, по сути не различали интернационализм и космо­политизм.

Первое за послевоенный период теоретическое осмысление фе­номена космополитизма'в сравнении с патриотизмом и национализ­мом предложено известным партийным теоретиком О. В. Куусиненом в статье «О патриотизме», открывающей первый номер журнала «Но­вое время» (1945. № 1). Отметив взлет патриотического движения в различных странах во время Второй мировой войны, автор призна­вал, что в прошлом патриотизм сторонников коммунизма и социа­лизма долгое время оспаривался, а обвинения коммунистов и всех левых рабочих в отсутствии у них патриотизма было свойственно яко­бы только «врагам» рабочего движения. Начало эпохи развития патри­отизма в рядах сознательных рабочих веек стран автор отнес ко дню рождения советского патриотизма — ко времени, когда рабочий класс России завоевал положение хозяина своей страны. Именно тогда, по утверждению теоретика, сознательные рабочие других стран стали чувствовать особую привязанность к Советской стране и стали назы­вать ее отечеством рабочих всех стран. Но эта привязанность возбудила в них особое чувство любви и к собственным странам как очагам лучшего будущего трудящихся своей нации. Сила такого патриотизма особенно ярко дала о себе знать в партизанской борьбе против немец­ко-фашистских оккупантов. Возрожденный в годы войны патриотизм определялся как «самоотверженная борьба за свободное, счастливое будущее своего народа». В Советском Союзе уровень развития патрио­тизма признавался гораздо более высоким, чем в других странах.

Национализм в социалистической стране исключался по опреде­лению. «Даже умеренный буржуазный национализм, — утверждал Куусинен, — означает противопоставление интересов собственной нации (или ее верхушечных слоев) интересам других наций». Ничего общего с национализмом не мог иметь и истинный патриотизм. «В истории не было ни одного патриотического движения, которое имело бы целью покушение на равноправие и свободу какой-либо чужой нации». Космополитизм — безразличное и пренебрежительное отношение к отечеству — тоже органически противопоказан комму­нистическому движению каждой страны. «Коммунизм не противопос­тавляет, а сочетает подлинный патриотизм и пролетарский интерна­ционализм». Подытоживая рассуждения, автор писал: «Космополи­тизм — идеология, совершенно чуждая трудящимся. Это идеология, характерная для представителей международных банкирских домов и международных картелей, для крупнейших биржевых спекулянтов, ми­ровых поставщиков оружия ("торговцев смертью") и их агентов. Эти круги действительно орудуют согласно латинской пословице "ubi bene, ibi patria" (где хорошо, там и отечество)». Таким образом, выходило,

410

что в нашей стране космополитами могли быть только «враги наро-ла», сторонники буржуазного космополитизма и национализма.

Большое значение феномену космополитизма придавал И. В. Ста­лин, который связывал его прежде всего с послевоенной борьбой США а мировое господство. На странице проекта новой Программы партии летом 1947 г. он оставил запись: «Теория "космополитизма" и образова­ния Соединенных] Штатов Европы с одним пр[авительст]вом. "Ми­ровое правительство"». Помета объясняет главные причины развер­нувшейся вскоре в СССР кампании против космополитов вовне к внутри СССР.

Еще одна попытка подвести единую теоретическую базу под ан­типатриотизм и космополитизм сделана Г. Ф. Александровым в начале 1948 г. в статье «Космополитизм — идеология империалистической буржуазии» (Вопросы философии. 1948. № 3). Он разъяснял, что идео­логи буржуазии за рубежом и «мелкие отщепенцы — антипатриоты в СССР» орудуют под флагом космополитизма, потому что под ним удобнее всего пытаться разоружить рабочие массы в борьбе против капитализма, ликвидировать национальный суверенитет отдельных стран, подавить революционное движение рабочего класса. Космопо­литами в статье представлены кадеты П. Н. Милюков, А. С. Ященко; «отъявленными космополитами» — «враги народа» Пятаков, Бухарин, Троцкий. Однако статья вызвала негативную реакцию из-за того, что и ней «чрезмерно много места уделяется разной дряни вроде мертво­рожденных писаний реакционных буржуазных профессоров».

Гораздо более злободневный пример космополитизма был обна­ружен в мае 1947 г. в книге здравствующего профессора-литературове- т И. М. Нусинова «Пушкин и мировая литература», изданной в 1941 г. В рецензии, написанной поэтом Николаем Тихоновым, отмечалось, что Пушкин и вместе с ним вся русская литература представлялись в этой книге «всего лишь придатком западной литературы», лишенным «самостоятельного значения». По Нусинову выходило, что все у Пуш­кина «заимствовано, все повторено, все является вариацией сюжетов западной литературы», что «русский народ ничем не обогащал миро-иую культуру». Такая позиция современного «беспачпортного бродяги и человечестве» объявлялась следствием «преклонения» перед Запа­дом и забвения заповеди о том, что только наша литература «имеет право на то, чтобы учить других новой общечеловеческой морали».

Вскоре (в июне) эта тема была вынесена на пленум правления (оюза писателей СССР, где А. А. Фадеев развил критику «очень вред­ной» книги Нусинова. Он, в частности, отметил, что «в этой книге тюбще нет ни слова о том, что была такая Отечественная война 1812 юда», что Пушкин «сделан безнационально-всемирным, всеевропей­ским, всечеловеческим. Как будто можно быть таким, выпрыгнув из исторически сложившейся нации». Осуждалась основная идея книги: <Свет идет с Запада, а Россия страна восточная». Именно с этого

411

выступления стала разворачиваться громкая кампания в литературо­ведении и других гуманитарных сферах против низкопоклонства, отож­дествленного с космополитизмом.

Кампания имела и другие задачи. Она была направлена против разрабатываемого в США «Гарвардского проекта», нацеленного на разрушение советского патриотизма и замену его «общечеловечески­ми ценностями», вполне совместимыми с традиционным патриотиз­мом американцев и отношением к Америке «космополитов» в других странах мира, не имеющих ничего против этой страны как метропо­лии будущей единой мировой республики. Известное положение речи американского президента Г. Трумэна перед канзасскими избирателя­ми о том, что «народам будет так же легко жить в добром согласии во всемирной республике, как канзасцам в Соединенных Штатах», име­ло в Советском Союзе недвусмысленную реакцию. В статье «За совет­скую патриотическую науку права» известный правовед Е. А. Коровин писал: «Первая и основная ее задача — отстаивать всеми доступными ей средствами национальную независимость, национальную государ­ственность, национальную культуру и право, давая сокрушительный отпор любой попытке посягательства на них или хотя бы на их умале­ние» (Советское государство и право. 1949. № 7).

Кампанию возглавляли А. А. Жданов, ставший к тому времени вто­рым лицом в руководстве страной, и новые руководители Управле­ния пропаганды и агитации ЦК партии — секретарь ЦК М. А. Суслов, сменивший 17 сентября 1947 г. на посту начальника управления Г. Ф. Александрова, и Д. Т. Шепилов, редактор «Правды» по отделу пропаганды, ставший 18 сентября заместителем Суслова.

Установки на проведение кампании были даны в статье Д. Т. Ше-пилова «Советский патриотизм», опубликованной в «Правде» 13 авгу­ста 1947 г. Из ее содержания видно, что советские лидеры готовы подозревать в антипатриотизме всякого, кто не соглашался, что те­перь не мы догоняем Запад в историческом развитии, а «странам бур­жуазных демократий, по своему политическому строю отставшим от СССР на целую историческую эпоху, придется догонять первую стра­ну подлинного народовластия». Соответственно утверждалось, что советский строй «во сто крат выше и лучше любого буржуазного строя»; «Советский Союз является страной развернутой социалистической демократии»; «теперь не может идти речь ни о какой цивилизации без русского языка, без науки и культуры народов Советской страны. За ними приоритет»; «капиталистический мир уже давно миновал свой зенит и судорожно катится вниз, в то время как страна социализма, полная моши и творческих сил, круто идет по восходящей». Наличие низкопоклонства перед Западом в СССР признавалось, но изобража­лось свойством отдельных «интеллигентиков», которые все еще не освободились от пережитков «проклятого прошлого царской России» и с лакейским подобострастием взирают на все заграничное только