Поиск: Рекомендуем: Почему я выбрал профессую экономиста Почему одни успешнее, чем другие Периферийные устройства ЭВМ Нейроглия (или проще глия, глиальные клетки) Категории: Астрономия Биология География Другие языки Интернет Информатика История Культура Литература Логика Математика Медицина Механика Охрана труда Педагогика Политика Право Психология Религия Риторика Социология Спорт Строительство Технология Транспорт Физика Философия Финансы Химия Экология Экономика Электроника

Главная О нас Популярное ТОП Новые страницы Случайная страница Контакты FAQ ЗАКАЗАТЬ РАБОТУ Тип вопроса: фигуративный фонетический семантический 3 страница ⇐ Предыдущая27282930313233343536Следующая ⇒

Рис. 5.9. Примеры возможных (А) и невозможных (Б) объектов из экспериментов по сравнению имплицитной и эксплицитной невербальной памяти (по Cooper, 1994).

406

Включены ли прайминг-эффекты в процессы узнавания? Трудно представить себе, что имплицитные процессы не имеют отношения к некоторым ранним этапам восприятия и узнавания. Об этом косвенно говорит тот факт, что поразительные возможности узнавания сложного зрительного материала (см. 5.2.1), как и эффекты имплицитной зритель­ной памяти, также возможны лишь до тех пор, пока материал сохраняет свою реалистичность. Поскольку в предметных сценах наиболее выра­жена их структурированность относительно вертикального измерения (рыба в реке, самолет в небе, дом на земле и т.д.), в ряде исследований узнавания сложных предметных сцен (Величковский, 19826) вводились пространственные повороты слайдов при ознакомлении и тестирова­нии. Зеркальные повороты, менявшие левые и правые части при озна­комлении и тестировании, практически не влияли на узнавание. Если же при ознакомлении изображение ставилось «с ног на голову», то это заметно ухудшало его последующее узнавание как уже виденного, при­чем значительно более сильное ухудшение наблюдалось при продолжи-

тельных отсрочках тестирования (несколько недель). Этот эффект так­же зависел от длительности экспозиции, достигая максимальной выра­женности при наименьшей ее величине, составлявшей в наших опытах около 300 мс. Следовательно, естественная ориентация сложных пред­метных изображений способствует их долговременному запоминанию, но формируется это влияние на относительно ранних этапах восприятия (см. 3.3.3).

Приведенные данные говорят о том, что узнавание естественных пространственных сцен связано с навыками перцептивной ориенти­ровки в этом материале. Гипотетической основой узнавания при этом служит сходство микроструктуры операций при первоначальном вос­приятии и последующем тестировании. В литературе по психологии восприятия давно обсуждается вопрос о возможной роли сходства тра­екторий движений глаз в качестве критического фактора, определяю­щего зрительное узнавание. Если бы это предположение подтвердилось, можно было бы, в частности, связать перцептивные прайминг-эффек-ты с моторными навыками Однако ожидаемая корреляция сходства траекторий обследования изображений при ознакомлении и повтор­ном предъявлении с успешностью узнавания никогда не была проде­монстрирована убедительно. Более того, против этого предположения прямо говорит тот факт, что уменьшение угловых размеров изображения на стадии тестирования существенно меняет параметры движений глаз, но совершенно не влияет на успешность узнавания²⁴.

Таким образом, несмотря на продолжающиеся интенсивные споры о роли отдельных нейрофизиологических структур, в психологии и ней­рофизиологии впервые начинает вырисовываться когерентная картина системной организации памяти. В зависимости от масштаба рассмотре­ния разные авторы выделяют различное число систем памяти, однако все они сравнительно легко соотносятся между собой. Л. Сквайр делит память на две глобальные системы: декларативную (память «что?») и процедурную (память «как?»). Эндел Тулвинг и его коллеги проводят важное с психологической точки зрения разделение первой из этих сис­тем на эпизодическую и семантическую память. Процедурная память, в свою очередь, естественно распадается, как минимум, на две подсисте­мы — перцептивную и моторную. Подобное описание памяти не явля­ется всеобъемлющим, так как оно не включает элементарные формы научения (типа формирования условных рефлексов и привыкания). Но оно представляется достаточным для обсуждения большинства интере­сующих когнитивную психологию памяти вопросов.

²⁴ Полезным было бы разделение саккадических движений глаз в подобных исследо­
ваниях на связанные с амбьентной и фокальной обработкой (см. 3.4.1). Быть может, эти
два класса движений различным образом связаны с узнаванием, а именно такая связь
более вероятна в случае фокальной обработки, тогда как амбьентная обработка и соот­
ветствующие саккадические движения должны быть чувствительны к изменениям раз­
меров изображения.                                                                                                                             407

5.3.3 От уровней памяти к стратификации познания

Разработанное в течение последних 10—15 лет представление о системах памяти позволяет подойти к объяснению основной массы накопленных в психологии данных о процессах эксплицитного и имплицитного запо­минания. Однако при таком объяснении без должного ответа все еще остается несколько серьезных проблем. Не вполне ясен, например, ста­тус имплицитных концептуальных процессов, тестируемых с помощью вопросов на знание общих фактов (см. 5.1.3) — по содержанию они тя­готеют к семантической, то есть декларативной памяти, а по типу задей­ствованных операций — к процедурной. Следовало бы показать также, как только что описанная модель системной организации памяти, по­строенная почти исключительно на базе анализа извлечения информа­ции в различных ситуациях тестирования, соотносится с данными о ха­рактере процессов, вовлекаемых в первоначальное кодирование материала. Наконец, очень важно понять место подобных систем памя­ти в более общей структуре познавательных процессов.

Процессы кодирования материала, как мы видели в предыдущем разделе, находятся в центре интересов теории уровней обработки Крэй-ка и Локарта. Можно ли установить соответствие между различными уровнями обработки при кодировании и уровневыми механизмами при тестировании памяти? Поверхностное, перцептивное кодирование в те­ории Крэйка и Локарта, скорее всего, должно соответствовать механиз­мам имплицитной перцептивной памяти. Более глубокое, семантичес­кое кодирование — семантической памяти Тулвинга. Вопрос состоит лишь в том, какое «сверхглубокое» кодирование могло бы соответство­вать эпизодической памяти. Очевидно, таким кодированием может быть оценка материала с точки зрения его личностного смысла для ис­пытуемого. Для выяснения этих вопросов нами совместно с Ф. Крэй-ком и Б. Чэллисом были проведены эксперименты, отличительной чер­той которых была комбинация всех перечисленных форм кодирования — от перцептивного до семантического и метакогнитивного (оценка лич­ной значимости материала) — с максимально большим количеством разнообразных тестов памяти. Среди этих тестов наряду с традицион­ными прямыми задачами на извлечение информации из памяти (узна­вание и различные тесты на воспроизведение) были также непрямые (или имплицитные) тесты, причем как перцептивные, так и концепту­альные (Velichkovsky, 2001).

В одном из типичных экспериментов испытуемые должны были ра­
ботать со списками из 120 существительных. Все эти слова ранее были
стандартизированы в целом ряде отношений. Кроме общей частотности
и вероятности ассоциативного воспроизведения в ответ на показ семан­
тически или графически похожих слов, было известно, например, с ка­
кой базовой вероятностью испытуемые данной выборки (студенты уни-
408                 верситета Торонто) могут угадать одно из этих слов при предъявлении

определенного фрагмента его букв. Было также известно, с какой базо­вой вероятностью они могут ответить на вопросы типа: «В названии наиболее известного романа Достоевского упоминается преступление и что еще?» (понятно, что слово «наказание» входило в список 120 целе­вых существительных). Эти слова кодировались при пяти различных ус­ловиях. Одно из них было контрольным — традиционное интенциональ-ное заучивание слов с целью последующего воспроизведения. Остальные условия были условиями непроизвольного запоминания при различных уровнях обработки: графическом (подсчет букв, выступаю­щих из строки — как «h» и «р»), фонологическом (подсчет числа слогов), семантическом (определение принадлежности слова к категории живых существ), метакогнитивном (оценка личностной значимости). Пример­но через час после кодирования испытуемые должны были решать одну из шести задач. Четыре из них были традиционными прямыми тестами эксплицитного припоминания: 1) узнавание, 2) полное воспроизведе­ние, 3) воспроизведение с семантической подсказкой, 4) воспроизведе­ние с графемной подсказкой. Два следующих теста были непрямыми: 5) семантический тест на знание общих фактов и 6) перцептивный тест дополнения фрагментов слова (см. 5.1.3).

Если расположить условия кодирования в следующем порядке: пер­цептивное, фонологическое, семантическое, интенциональное, мета-когнитивное, а в тестах памяти отдельно сгруппировать прямые и не­прямые тесты, как это и сделано на рис. 5.10, то результаты приобретают упорядоченный характер. Они позволяют сказать, насколько сильно то или иное условие кодирования усиливает успешность запоминания по

LSDs

число

минимально

значимых

различий

ФС

Рис. 5.10. Зависимость успешности прямых и непрямых тестов памяти от способов ко­дирования вербального материала (по: Величковский, 1999; Velichkovsky, 1999). Тесты памяти: У — узнавание, СВ — свободное воспроизведение, СП — семантическая под­сказка, ГП — графемная подсказка, ОЗ — общие знания, ФС —'дополнение фрагмента слова. На оси ординат отложено число наименьших, статистически значимых отличий (LSDs — least significance differences) результатов от референтных для данного теста па­мяти значений.

409

410

сравнению с базовой для данного теста памяти величиной. Как можно видеть, группа прямых тестов запоминания демонстрирует кумулятив­ный рост успешности узнавания и воспроизведения, причем узнавание начинает улучшаться уже после перцептивного кодирования. Интерес­но, что вид этих функций в значительной степени не зависит от специ­фических комбинаций тестов на память и уровней обработки, что позво­ляет сделать вывод о более выраженном влиянии собственно уровней обработки по сравнению с эффектами специфического кодирования (то есть соответствия условия кодирования некоторому тесту на память — см. 5.2.2). Из всех пяти использованных форм обработки метакогни-тивное кодирование, связанное с оценкой личностного смысла, дей­ствительно ведет к лучшим результатам. Как правило, результаты не­произвольного запоминания в случае оценки личностной значимости оказываются более высокими, чем при условии интенционального коди­рования — сознательного заучивания материала для последующего вос­произведения!

Соответствующие функции для непрямых тестов выглядят значи­тельно более плоскими, одно- или двухступенчатыми. Перцептивный прайминг в задаче дополнения фрагмента слова остается одним и тем же при всех уровнях обработки, начиная с перцептивного, ориентирован­ного на форму букв кодирования. В случае семантического непрямого теста общих знаний эффект варьирования уровня обработки проявляет­ся лишь начиная с этапа семантического кодирования материала. При более поверхностных перцептивном и фонологическом кодированиях какой-либо семантический прайминг полностью отсутствует, что одно­значно говорит о связи результатов этого имплицитного семантическо­го теста с обработкой в семантической памяти, а не с процессами в им­плицитной перцептивной системе.

В чем тогда состоит специфика процессов, лежащих в основе вы­полнения прямых и непрямых тестов? Прежде всего те и другие тесты, очевидно, апеллируют к одним и тем же иерархически организованным механизмам. Однако присутствие в явном виде задачи вспомнить, ха­рактеризующее прямые тесты, по-видимому, позволяет объединить ме­ханизмы разных уровней в единую функциональную систему. Успеш­ность узнавания и разных видов воспроизведения определяется поэтому в прямых тестах суммарным вкладом ряда уровней, участвовавших в первоначальном кодировании материала. Специфика непрямых тестов состоит тогда в отсутствии подобной вертикальной интеграции между уровнями — результаты их выполнения зависят от работы относительно специализированных, «модулярных» механизмов. Так, при самых раз­нообразных способах первоначального кодирования лишь его ранний, перцептивный компонент влияет на успешность перцептивного теста дополнения фрагмента слова.

Дополнительные исследования, проведенные с помощью методов мозгового картирования, обнаружили закономерные сдвиги процессов активации структур мозга при изменении использованных в описанном эксперименте уровней обработки. Зрительное перцептивное кодирова­ние вызывает активацию затылочных регионов коры, которые пример­но совпадают с областями, ответственными за прайминг-эффекты в зри-

тельных имплицитных тестах. Фонологическое и семантическое кодиро­вание вовлекают височные и левые фронтальные структуры коры. Эти же структуры обычно выявляются в задачах категоризации и извлечения информации из семантической памяти. При подобном семантическом кодировании возможна также активация гиппокампа. Наконец, оценка материала с точки зрения его личностного смысла (вариант метакогни-тивного кодирования) сопровождается дополнительной активацией пре-фронтальных, фронтополярных и правых префронтальных регионов. Именно эти области имеют статус филогенетически наиболее новых или, точнее, наиболее быстро растущих в антропогенезе структур коры головного мозга. Их активация постоянно наблюдается при любых по­пытках воспроизведения эпизодической и, в особенности, автобиогра­фической информации (Craik et al., 1999; Velichkovsky, 1999). Поскольку такая информация чаще всего эмоционально значима, в этом случае мож­но ожидать особенно сильной и когерентной активации комплекса мин­ далины и гиппокампа.

Таким образом, существует довольно полное совпадение между кортикальными механизмами кодирования и воспроизведения инфор­мации. Росту успешности показателей запоминания в прямых тестах при варьировании уровней обработки соответствует прогрессивная ак­тивация все более новых в эволюционном отношении нейрофизиоло­гических структур, расположенных вдоль глобального градиента роста от задних к передним областям коры (см. 2.4.3). В табл. 5.7 суммирова­ны данные о мозговых механизмах, лежащих, с одной стороны, в осно­ве эффектов уровней обработки (кодирования), а с другой — в основе систем памяти, согласно классификациям Тулвинга и Сквайра. В край­нем правом столбце таблицы показано также возможное соответствие этих механизмов более общим уровням когнитивной организации, вы­деленным нами в развитие идей H.A. Бернштейна об уровнях построе­ния движений (Величковский, 19866; Velichkovsky, 1990).

Рассмотрим обоснованность этого последнего сравнения механиз­мов памяти с уровнями когнитивной организации несколько подроб­нее. Как мы видели, широко обсуждаемым в современных исследова­ниях системам перцептивной, семантической и эпизодической памяти соответствуют различные уровни обработки (кодирования) материала. Решаемые этими механизмами задачи не сводятся, однако, только к функциям памяти. Например, височные доли и левые фронтальные об­ласти — основные структуры из числа обеспечивающих функциониро­вание семантической памяти — участвуют и в ряде других процессов, например, в процессах порождения речи и категоризации. Следуя тра­диции Бернштейна, воспользовавшегося буквами латинского алфавита для обозначения уровней построения движений (см. 1.4.3), мы предло­жили называть соответствующую группу механизмов концептуальными структурами, или уровнем Е. Концептуальные структуры, судя по все­му, используются для описания типичного, ожидаемого положения дел  ...

Таблица 5.7. Соответствие различных уровневых представлений в психологии памяти и исследованиях когнитивной организации вероятным мозговым механизмам

412

в мире. Поэтому они служат основой для феноменов обыденного созна­ния (см. 6.4.3).

Выраженная полифункциональность характерна для работы фило­генетически наиболее быстро растущих в антропогенезе префронталь-ных структур коры. Они ответственны не только за формирование ин­тенции на припоминание личностно значимых событий, но и за кодирование материала в контексте личностного к нему отношения, а также за множество других задач, не имеющих прямого отношения к функциям эпизодической или автобиографической памяти. В их число входят вьщеление релевантной для данной задачи информации и тор­можение иррелевантной, длительное произвольное поддержание вни­мания, произвольное изменение стратегии работы (переключение зада-

чи — см. 4.4.2), сложные умозаключения (см. 8.2.1), а также понимание поэтических метафор, иронических замечаний и анекдотов (см. 7.4.2).

Поскольку эти задачи связаны с произвольным управлением соб­ственной познавательной активностью — целеполаганием, принятием решений, запоминанием, восприятием, мышлением, порождением и пониманием речи, — соответствующие механизмы в их совокупности естественно назвать уровнем метакогнитивных координации F (Велич-ковский, 19866). Этот уровень вовлекается в работу тогда, когда ситуа­ция приобретает в каком-то отношении особый характер, например, становится личностно значимой или подчеркнуто необычной, даже аб­сурдной. Содержание его работы во многом определяется взаимодей­ствием с уровнем концептуальных структур Е, который выполняет в этом отношении функцию гигантского семантического фильтра — обычно лишь то, что отклоняется от банальности повседневных ситуа­ций, становится предметом метакогнитивного анализа (см. 8.4.3).

Это представление меняет взгляд на многие рассмотренные в этой главе феномены. Прежде всего оно позволяет внести необходимые кор­рективы в современные теории памяти. В случае теории уровней обра­ботки вместо обычного дихотомического разделения «поверхностной» и «глубокой» обработки мы можем говорить теперь о целом ряде уровней, как в приведенной только что таблице. Кроме того, многоуровневая трактовка проясняет причины особой эффективности «глубокой» (се­мантическая категоризация, уровень Е) и «сверхглубокой» (оценка лич­ностного смысла, уровень F) форм кодирования. Как мы только что от­метили, эти формы кодирования вовлекают в работу наиболее новые в филогенетическом отношении и продвинутые в переднем направлении структуры коры головного мозга. Когерентная активация этих структур должна вести к особенно выраженным изменениям в нейронных сетях гиппокампа и его непосредственного окружения (энторинальная кора), которые считаются сегодня вероятным субстратом процессов экспли­цитного запоминания (см. 5.3.2).

В начальный период развития когнитивной психологии — под вли­янием компьютерной метафоры — все формы обработки информации «внутри» организма считались связанными с ее пребыванием в том или ином «блоке памяти». Этот подход начинает меняться в последние годы. Особенно радикально меняется сама трактовка отношения памяти и по­знания — вместо того чтобы пытаться вывести все остальные когнитив­ные процессы из памяти, исследователи начинают рассматривать функ­ции и структуры памяти в зависимости от общей, главным образом, уровневой организации деятельности и познания. Одновременно, как будет показано в следующем разделе, становится все более ясным, что в ряде случаев результативность нашей памяти нельзя объяснить одними лишь внутренними формами сохранения информации — приходится допустить существование своего рода «внешней памяти», находящейся вне организма. Как ни сложны все эти вопросы, сегодня они могут быть  413

впервые отчетливо сформулированы. Более того, даже понятно, каким образом нужно искать на них ответы²⁵.

5.4 Память в повседневном контексте

5.4.1 Амнезии обыденной жизни

В отличие от лабораторных исследований, в повседневной жизни нас сравнительно мало интересует проблема механизмов запоминания и очень волнует проблема забывания — имени сотрудника или студента, значения иностранного слова или времени давно запланированной встречи. Уже Эббингауз (Ebbinghaus, 1885) попытался найти общий ма­тематический закон динамики забывания. Забывание бессмысленных слогов в его экспериментах успешно описывалось отрицательной лога­рифмической функцией. С появлением моделей, выделяющих кратко­временную и долговременную память, было высказано предположе­ние, что разные участки кривой забывания могут описываться разными функциями (см. 5.3.2). Следует отметить, что в реальности некоторые воспоминания сохраняются и даже усиливаются со временем (феномен реминисценции), обрастая новыми подробностями, особенно если они имеют личностно значимый характер. Имплицитная память, как мы ви­дели (см. 5.1.3), также может быть очень устойчивой, и ее забывание требует специального рассмотрения. Все это говорит об ограниченной полезности описаний единой функции забывания.

Тем не менее при контролируемых лабораторных условиях вид кри­вой забывания стабилизируется и может быть с достаточной степенью точности описан математически, что имеет большое значение именно в практическом отношении. Например, оценивая последствия травм го­ловного мозга или влияние новых фармакологических веществ, разраба­тываемых для поддержки психологических функций, хотелось бы знать, где локализованы соответствующие эффекты, на фазах кодирования или сохранения информации в памяти? Для ответа на этот вопрос нужно иметь возможность оценивать эффективность кодирования и скорость забывания.

414

^ъ Исследования активации микрообластей мозга должны определить степень совпа­дения структур, ответственных за кодирование и извлечение информации. Это важно для проверки гипотезы о различной степени межуровневой интеграции в зависимости от на­личия сознательной задачи — возможно, что только такая задача, активируя префрон-тальные (в частности, фронтополярные) структуры, позволяет интегрировать модулярные механизмы обработки в функциональную систему произвольного припоминания (Palier, 2001; Stuss & Alexander, 2005 ш press).

В обзоре под названием «Сто лет забывания» (Rubin & Wenzel, 1996) было показано, что данные многочисленных экспериментов на заучива­ние и узнавание достаточно хорошо аппроксимируются рядом матема­тических функций с отрицательным ускорением, прежде всего, лога­рифмическими (как полагал Эббингауз) или же экспоненциальными функциями (как считали Мюллер и Иост — см. 1.2.3). Наиболее удобно пользоваться экспоненциальной функцией вида·

у = а хе*¹,

где у — это интервальная оценка различимости старого и нового мате­риала (она может быть получена на основе вычисления d'), a — параметр исходной степени кодирования, b — параметр «наклона» кривых, или скорости забывания, е — основание натуральных логарифмов, t — ин­тервал времени сохранения (еще лучше данные описывались при под­становке в уравнение квадратного корня от t). На рис. 5.11 показано, как меняются кривые забывания при независимом варьировании парамет­ров кодирования и скорости забывания. Анализ этих параметров свиде­тельствует о том, что во многих случаях нарушения функций памяти — при болезни Альцгеймера и при связанном с поражением гиппокампа ви­сочном амнестическом синдроме — основным «локусом» изменений явля-

Интервал сохранения

Рис. 5.11. Изменения вида кривых забывания при варьировании степени первоначаль­ного кодирования (А) и наклона — скорости забывания (Б)

415

ется стадия кодирования, в частности, внимание к материалу, а не пос­ледующее удержание информации в памяти (см. 5.4.3).

Существует значительное число психологических и психофизиоло­гических теорий, или, точнее, довольно эскизно обрисованных гипотез о природе забывания. Большинство этих теорий представляет лишь ис­торический интерес, так как они возникли еще в период представлений об едином следе памяти — «мнеме». Мы кратко рассмотрим здесь три гипотезы, представляющиеся сегодня наиболее перспективными: тео­ рию интерференции, теорию законченного действия и теорию вытеснения.

Согласно теории интерференции, причиной забывания являются процессы взаимодействия следов и внешние воздействия на систему памяти. В столь общей формулировке у этой теории возникают явные проблемы с принципом фальсифицируемости Поппера (см. 1.4.3), так как «процессы взаимодействия» протекают в живом организме всегда. По направленности интерференционных влияний во времени некоторое уточнение вводят понятия про- и ретроактивной интерференции. С их помощью уже во времена Мюллера и Пильцекера (см. 1.2.3) объяснял­ся классический эффект края в позиционных кривых полного воспро­изведения: первые элементы ряда подвержены только ретроактивной интерференции, последние — только проактивной, а элементы, распо­ложенные ближе к середине запоминаемой последовательности, испы­тывают оба вида интерференции. Это приводит к характерному «про­гибанию» (U-образной форме) позиционных кривых. К эффектам интерференции следов относят также влияние сходства материала на успешность его запоминания, хотя надо заметить, что характер этого влияния может быть различным в зависимости от процедуры тестиро­вания памяти — отрицательным при узнавании и положительным при воспроизведении (см. 5.1.1).

Не всегда ясно, какая из грех глобальных фаз функционирования памяти — кодирование, сохранение или извлечение — преимуществен­но подвержена интерференции. Так, забывание учебного материала ча­сто объясняется невнимательностью — поверхностным кодированием материала учеником уже на стадии восприятия и понимания. В самом деле, в предыдущей главе мы подробно обсуждали примеры того, как простое отвлечение внимания (нарушение контроля текущего действия) ведет к эффектам более или менее полной функциональной слепоты — «слепоты невнимания» (см. 4.4.1).

Особенно серьезные последствия для памяти имеют черепно-мозговые травмы, патологические изменения тканей мозга, отравления и состояния гипоксии. При этом различают антеро- и ретроградную амнезию. Хотя эти клинические формы амнезии обычно считаются следствием ускоренного забывания, данные выявляют более сложную картину. Новые исследова­ния антероградной амнезии, возникающей при поражениях медиальных отделов височных долей и гиппокампа, показывают, что собственно 416

скорость забывания (она определялась по наклону кривых забывания, как на рис. 5.10) остается неизменной, а нарушенными оказываются скорее процессы кодирования (White & Ruske, 2002). При травматичес­кой амнезии с течением времени нередко наблюдается постепенное вос­становление памяти на события, непосредственно предшествовавшие травме. Это означает, что ретроградная амнезия, по крайней мере час­тично, обусловлена нарушениями, связанными с фазой извлечения из памяти. Эффективное моделирование амнезии в лабораторных и клини­ческих условиях возможно при использовании фармакологических средств, в частности, из числа тех, которые ведут к общей анестезии (ча­сто эти средства ведут к нарушениям в работе N MDA-синапсов — см. 4.4.3 и 5.4.3). В некоторых ситуациях амнестических расстройств забы­вание не является полным, что удается продемонстрировать с помощью непрямых (имплицитных) тестов памяти.

Но амнезии возникают отнюдь не только в результате некоторых не­посредственных физико-химических воздействий. Американская иссле­довательница Элизабет Лофтус обнаружила эффект непродолжительной ретроградной амнезии при просмотре фильма, содержащего сцену жес­токого нападения. Забывание распространялось на детали всех событий, непосредственно предшествовавших (порядка 2 минут) нападению. Ес­тественно предположить, что значительно более выраженный эффект подобная, чисто функциональная амнезия может иметь в реальных ус­ловиях. Надо сказать, что в теоретическом плане эти результаты напо­минают эффекты обратной зрительной маскировки, которые могут вызы­ваться внезапным показом изображения, имеющего для наблюдателя аффективное значение (см. 3.1.3). Отдаленным аналогом антероградной амнезии служат эффекты отвлечения и «мигания» внимания, наблюдае­мые при обработке быстро предъявляемых последовательностей стиму­лов (см. 4.1.2).

В качестве второй теории забывания мы упомянули выше «теорию законченного действия». Строго говоря, такой теории пока не суще­ствует, но она может быть намечена на основании общих соображений и анализа данных. Как показывают исследования непроизвольного за­поминания, проводимые в рамках теории уровней обработки (см. 5.2.2 и 5.3.3), память может рассматриваться как побочный продукт того, что мы делаем с материалом. Действие является единицей деятельности, ее базовым осмысленным сегментом (см. 1.4.3). Пока действие не завер­шено, необходимо помнить о цели, а также поддерживать его много­уровневое информационное обеспечение²⁶. Завершение действия озна­чает возможность «сброса», по крайней мере, части этой информации.

²⁶ Разнообразие возможных действий определяет практически открытый список уча­
ствующих-в их обеспечении структурно-функциональных механизмов, что, кстати, и де­
лает столь сложной предпринятую Бэддели задачу описания компонент рабочей памяти
(см. 5.2.3). Инвариантной особенностью контроля текущего действия является лишь уча­
стие префронтальной коры и передней поясной извилины (Brass et al., 2005; Gehring &
Knight, 2000, Posner, 2004).                                                                                                                417

Иными словами, можно предположить существование особого меха­низма модуляции забывания в такт с сегментацией деятельности. Клас­сические наблюдения Б.В. Зейгарник продемонстрировали исчезнове­ние детальной памяти на подсобную информацию после завершения действия, делающего эту информацию ненужной²⁷. Последующие экс­перименты, правда, выявили более сложную картину, особенно в отно­шении запоминания обстоятельств незаконченного действия — в ряде случаев здесь также наблюдалось плохое запоминание, хотя по логике «эффекта Зейгарник» сохранение должно было быть хорошим (Хек-хаузен, 2003).

Очевидно, для развития этой теории придется решить несколько сложных задач. Главная из них — определение статуса того, что делает субъект. До сих пор мы не знаем, чем на самом деле является наблюдае­мое в реальных условиях или моделируемое лабораторно «действие» и чем в силу этого становится используемое для тестирования памяти пре­рывание — досадной задержкой в достижении личностно значимого ре­зультата, паузой, предшествующей возобновлению того же действия, или же просто прекращением операций, иррелевантных по отношению к под­линным целям и мотивам. При таком спектре возможностей результаты начинают определяться индивидуальными особенностями испытуемых. Например, общий депрессивный фон и склонность к поддержанию status quo, а не к его изменению (англ. state-orientation trait = ориентация на состояние как личностная черта) коррелируют с улучшением запомина­ния неоконченных действий (Kühl, 2000). Вероятное объяснение неожи­данного подтверждения «эффекта Зейгарник» именно в случае этой группы лиц состоит в том, что они испытывают трудности в отказе от однажды поставленной цели, сколько бы иррелевантной с точки зрения смыслообразующих мотивов их деятельности она ни была. У пациентов с депрессией это сочетается с нарушением автоматизированных форм обработки информации и обеднением эпизодической памяти. Можно сказать, что в этом, специальном случае мы имеем дело с действием в относительно чистом виде, без обычной его включенности в систему личностно-смысловых контекстов «сверху» и поддержки со стороны иерархии самонастраивающихся операций «снизу».

Еще один вопрос связан с уровнем выполняемого «действия». Про­цессы прямого сенсомоторного взаимодействия с окружением обычно вовлекают относительно низкоуровневые нейрофизиологические меха­низмы и, судя по всему, имеют меньшую временную «зернистость», чем осознанное («фокальное») восприятие, припоминание личностно значи­мых событий или доказательство математической теоремы (см. 3.4.2). Видимо, поэтому в случае сенсомоторных операций часто не удается

²⁷ Эта работа была выполнена под руководством Курта Левина. В их исходном, эколо­гически валидном, но методически не очень строгом варианте наблюдения Б.В. Зейгар­ник заключались в опросе официантов в берлинских ресторанах, показавшем, что они хорошо помнят характер и стоимость заказа клиентов до тех пор, пока последние не рас-418   плачиваются и не покидают заведение.

обнаружить следов памяти, хотя до сих пор не вполне ясно, формируют­ся ли они вообще с самого начала, просто быстро распадаются сами со­бой или же подвергаются дополнительному подавлению. Мы еще вер­немся к обсуждению этого вопроса в конце данного подраздела.

Гипотеза вытеснения возникла в психоанализе. В отличие от тео­рий интерференции и законченного действия она имеет более частный характер, связанный с работой механизмов психологической защиты, преодолением (англ. coping) влияния воспоминаний травматического содержания. Наш собственный опыт говорит, что острота болезненных воспоминаний со временем притупляется и они если и не забываются полностью, то, по крайней мере, меняют свой характер. Имеющиеся на этот счет научные данные несколько противоречивы. Испытавшие пси­хическую травму лица иногда могут довольно детально рассказать, что с ними случилось (Andrews et al., 1999). Вместе с тем, психиатрические исследования женщин, ставших жертвами сексуального насилия, пока­зывают, что спустя 17 и более лет до 40% из них не могут ничего об этом вспомнить, а еще 16% отмечают, что в их жизни были периоды, когда они, казалось бы, полностью забывали эти события (Williams, 1994). В клинических формах так называемого посттравматического синдрома (PTSD — posttraumatic syndrome disease) нарушения произвольного при­поминания обстоятельств травмы очевидны, причем иногда на фоне сохранного имплицитного узнавания деталей аффектогенной ситуации (см. 5.3.2 и 9.4.3).

Изучение вытеснения связано с большими методическими и этичес­кими трудностями. Серьезную проблему представляет собой проверка аутентичности воспоминаний, особенно из далекого прошлого. Психо­терапевтические приемы, направленные на осознание имевших место, но забытых событий, легко способствуют возникновению псевдовоспо­ минаний, иногда сопровождаемых обилием деталей. В литературе описы­ваются случаи, когда люди очень подробно «вспоминали» об осуществ­лявшихся над ними инопланетянами хирургических операциях или об изощренных сатанинских ритуалах, жертвами которых они якобы были. Кроме того, работу бессознательного (или сверхсознания), предположи­тельно цензурирующего содержания нашего сознательного опыта, очень трудно исследовать в контролируемых условиях. Экспериментально про­ще изучать произвольное забывание. В типичных экспериментах испытуе­мым предъявляется список слов, одни из которых они должны запом­нить, а другие забыть. Такая инструкция явно влияет на успешность последующего внезапного воспроизведения, хотя, похоже, это влияние более выражено по отношению к материалу с нейтральным содержани­ем, и, следовательно, не может объяснить сам феномен вытеснения.

Интересная возможность состоит в том, что «вытеснение» на самом деле представляет собой не «выдавливание» информации из памяти — перевод воспоминаний в состояние небытия, а изменение их статуса. Военным психологам известно правило, согласно которому «солдат по-   ..

мнит не сам бой, а свой первый рассказ о бое». Как серьезная, часто не­разрешимая проблема, «уже случившееся» постоянно привлекает наше внимание, заставляет искать решение, в частности, апеллируя к помо­щи других. То, что первоначально имеет статус памяти об эпизоде соб­ственной биографии (уровень F), в результате многократного возвраще­ния и повторного пересказа, обычно с более или менее значительными вариациями, постепенно превращается в вариант семантической памя­ти (уровень Е), знания вообще²⁸. Этому переходу способствует осмыс­ление казалось бы банальных истин, типа «Жизнь прожить не поле пе­рейти!», выполняющих роль универсальных метакогнитивных средств перехода от автобиографического опыта — «Как это случилось со мной?» — к безличностной энциклопедической справке — «Так бывает». Для метакогнитивных координации характерна также манипуляция ис­тинностными параметрами знаний (см. 8.1.3 и 8.2.3). Такой контрфак­ тический контекст припоминания-сомнения хорошо иллюстрирует ро­ман A.M. Горького «Клим Самгин». Оказавшись когда-то свидетелем и невольным виновником гибели ребенка, главный герой этого романа постоянно возвращается в своих воспоминаниях к этому травматическо­му эпизоду, но в характерной релятивизирующей форме: «А был ли мальчик? Может, мальчика и не было?»

Серьезной практической проблемой является оценка свидетель­ских показаний. С точки зрения когнитивной науки, они должны рас­сматриваться с чрезвычайной осторожностью. Во-первых, уже наше восприятие представляет собой лишь наиболее вероятную интерпрета­цию, а совсем не точную реплику имевших место событий (см. 3.3.1 и 9.3.1). Во-вторых, содержания эпизодической памяти подвержены за­быванию, причем если событие имело травмирующий характер, то, воз­можно, еще и в варианте вытеснения.' В-третьих, как будет показано ниже (см. 8.2.3), для наших оценок и решений часто характерна уста­ новка на подтверждение — мы целенаправленно ищем подтверждения наших ожиданий (убеждений и предубеждений), хотя во многих случа­ях, например, при даче свидетельских показаний или при проверке на­учных гипотез, правильнее было бы занять критическую позицию. Кро­ме того, принятие всякого решения находится под влиянием так называемой эвристики доступности: информация, которая легко дос­тупна, непроизвольно привлекает наше внимание и служит основой для принятия решений (см. 8.4.1). Поэтому любые выделяющие человека признаки, такие как блуждающий взгляд или грязный свитер, вполне могут оказать решающее влияние на «опознание».

²⁸ Вариативность даже простейших наших действий была впервые установлена в ис­следованиях феномена психического пресыщения Анитрой Карстен, работавшей в 1920-е годы в Берлинском университете под руководством Курта Левина. Такая вариативность является проявлением одной из фундаментальных метапроцедур мышления — ВАРЬИ­РОВАНИЯ. Ее особенности будут подробно рассмотрены в одной из следующих глав 420   (см. 8.1.3).

Г

Следует отметить также возможное влияние внушаемости и вооб­ражения. Допрос (как, впрочем, и любой вопрос или интервью) создает контекст, который при восстановлении информации может вести к ис­кажениям и псевдовоспоминаниям. Выраженное влияние оказывает уже формулировка вопроса. Пару десятилетий назад это продемонстри­ровали американские психологи Э. Лофтус и С. Палмер. Они показыва­ли испытуемым короткие фильмы, в одном из которых была сцена столк­новения автомобилей. Через неделю испытуемых неожиданно просили подробно ответить на вопросы об этом инциденте. В разных вариантах вопроса о скорости автомобилей использовались глаголы «врезались», «столкнулись» или «соприкоснулись» («С какой скоростью двигались машины перед тем, как они врезались друг в друга?»). Средняя оценка скорости менялась в зависимости от этого почти на 40 км/час. Можно возразить, что информация о скорости плохо передается в фильме. По­этому существенно, что, отвечая на вопрос с глаголом «врезались», ис­пытуемые почти в три раза чаще рассказывали о выбитых стеклах, чем при использовании глагола «соприкоснулись». На самом деле выбитых стекол, рассыпанных по дороге, в фильме не было — в показанном эпи­зоде стекла лопнули, но не выпали из рамок²⁹.

Наряду с понятием эпизодической памяти, по определению име­ющей автобиографический характер (см. 5.3.2), в литературе использу­ется его житейский аналог, термин автобиографическая память. Соот­ветствующие исследования обычно концентрируются на изучении припоминания личностно значимых событий, отличающихся от лабо­раторных экспериментов с предъявлением списков слов или последо­вательностей слайдов. Как показывают данные мозгового картирования, припоминание значимых эпизодов собственной биографии сопровожда­ется активацией тех же правых префронтальных структур, что и в слу­чае эпизодической памяти. Типичным для работ по автобиографичес­кой памяти является проведение обширных опросов («Как Вы впервые узнали о распаде Советского Союза?», «О террористических актах 11 сентября в Нью-Йорке?» и т.д.), не требующих ни оборудования, ни, строго говоря, теории. За экологическую валидность, однако, прихо­дится расплачиваться надежностью результатов. Проблема состоит в ус­тановлении аутентичности описываемых событий. Поучительный при­мер приводит в одной из работ Жан Пиаже. Долгое время он считал своим первым детским воспоминанием попытку его похищения прямо из коляски, когда лишь вмешательство няни спасло его от похитителей.

²⁹ Влияние вопроса наблюдается главным образом тогда, когда у испытуемых есть ос­
нования предполагать, что спрашивающий, во-первых, осведомлен и, во-вторых, нейт­
рален в отношении опрашиваемых событии. Под влиянием этих результатов при опросе
свидетелей и пострадавших в последнее время психологами предлагается использовать
определенные правила организации речевого общения, в совокупности получившие на­
звание когнитивное интервью.                                                                                                          421

Значительно позже родители Пиаже получили от бывшей няни письмо с просьбой простить ее за давний обман — она придумала историю с похищением, чтобы получить внеочередной отпуск (см. 5.4.3).

Улрик Найссер и его ученики (например, Hirst & Gluck, 1999) вос­пользовались возможностью сравнения подробных показаний одного из участников так называемого уотергейтского скандала с магнитофон­ными записями реальных переговоров³⁰. В этих показаниях ближайший советник президента Никсона Джон Дин демонстрирует, наряду с не­точностью в воспроизведении отдельных деталей и последовательнос­ти микрособытий, постоянные смысловые искажения в свою пользу. Это можно объяснить особенностями осознания прошлого (в варианте оруэлловской или сталинской моделей — см. 4.4.3), хотя причиной мо­жет быть и просто заинтересованность ответчика в создании макси­мально благоприятного впечатления. Более интересна сама динамика показаний, с постоянными возвращениями к ключевым эпизодам и изменениями формулировок. В результате происходит сдвиг от эпизоди­ческой к семантической памяти, с характерной для последней амнезией на источник. Найссер предложил недавно назвать эту память репезодичес- кой, от «репетиция» — повторение с целью подготовки выступления. В современной научной литературе иногда возникают споры о полезнос­ти таких, скорее феноменологических исследований, поскольку сами воспоминания столь часто неадекватны. По мнению Найссера, пони­мание этой неадекватности и есть важнейший результат изучения авто­биографической памяти.

Приведенные примеры относятся к метакогнитивным механиз­мам, суть которых состоит в манипулировании знаниями. Проблемы возникают и при слишком низком, сенсомоторном уровне активности, не имеющем доступа к высшим формам памяти. Примером служит наше взаимодействие с техническими устройствами. Развитие компью­терных технологий в течение последних 20 лет проходит под непосред­ственным влиянием когнитивных исследований. В результате открытия гигантских возможностей зрительного узнавания (см. 5.2.1), в начале 1980-х годов произошла замена способа взаимодействия человека и компьютера. Вместо интерфейсов командной строчки {command-line interfaces), когда в процессе «диалога» с компьютером пользователь дол­жен был впечатывать в строку название требуемой команды, использу­ются знакомые сегодня каждому графические интерфейсы {graphical user interfaces, GUIs). Их применение с иконическими знаками, указываю­щими на характер связанных с этим знаком функций, и компьютерной мышки либо аналогичных устройств пространственного ввода инфор-

³⁰ Эта инициированная окружением президента Ричарда Никсона в 1972 году попыт­ка похищения предвыборных документов оппозиционной демократической партии (ее штаб-квартира находилась в гостинице «Уотергейт») привела к громкому судебному про-422   цессу и вынужденной отставке самого президента США.

мации привело к значительному ослаблению когнитивной нагрузки пользователя.

Вместо декларативной семантической памяти (уровень концепту­альных структур Е) на название команд, специфику правил и соответ­ствующих формальных операций задействованными оказались сравни­тельно низкоуровневые процессы — перцептивное узнавание и простые сенсомоторные операции, пространственно «привязанные» к опреде­ленному месту на дисплее (уровни предметного действия D и простран­ственного поля С). Это открыло возможность для массового использова­ния компьютеров, в частности, лицами без специального образования. Проблема состоит в том, что освобождаемые ресурсы не всегда исполь­зуются для лучшего решения задач или обучения. Складывается впечат­ление, что легко доступная, более или менее постоянно присутствующая в нашем непосредственном окружении информация образует своего рода «внешнюю память». Она не усваивается когнитивно, хотя и исполь­зуется в контексте сенсомоторной и перцептивной активности. Деятель­ность строится по принципу «внешний мир является лучшей моделью самого себя» (см. 9.3.3).

Первыми соответствующие факты описали в начале 1970-х годов американские инженерные психологи. Сначала Дональд Норман обра­тил внимание на то, что по отношению к некоторым типичным объек­там нашего окружения мы можем вновь и вновь допускать ошибочные действия, не обнаруживая сколько-нибудь выраженного обучения. При­мером могут служить попытки подогреть пищу на электрической плите, когда время от времени (и так в течение ряда лет!) мы опять включаем не ту конфорку, хотя, казалось бы, давно можно было раз и навсегда выучить соответствующую простую связь. Не менее яркий факт устано­вил коллега Нормана Раймонд Никерсон. Он внезапно просил студен­тов на лекции нарисовать по памяти различные американские монеты, например цент. Хотя каждый из студентов тысячи раз держал в руках и видел этот объект, оказалось, что практически никто не способен без ошибок, да и вообще сколько-нибудь полно восстановить изображен­ную на каждой из сторон монеты информацию. В британской популя­ции вероятность припоминания, в какую сторону смотрит королева на самой распространенной в Соединенном Королевстве монете, оказалась близкой к 50%, то есть была случайной. Выраженные ошибки наблюда­лись не только при воспроизведении информации, но также и при узна­вании изображений монет.

В главе о внимании мы упоминали исследования зрительного поиска, проводимые Джереми Вольфе и Тоддом Хоровитцем (см. 4.2.3). Обычно в таких задачах при каждой пробе меняют положение не только объектов-целей, но также заново «перемешивают» и иррелевантные объекты (ди-стракторы). Это делается специально для того, чтобы избежать обуче­ния, которое может с течением времени делать процессы поиска более эффективными. В одном из их экспериментов испытуемым 300 раз под­ряд была по ошибке показана одна и та же конфигурация дистракторов

423

(менялось только расположение цели), и оказалось, что скорость поис­ка, определяемая зависимостью времени решения задачи от числа дист-ракторов, совершенно не изменилась. Иными словами, испытуемые тра­тили примерно одно и то же время на обработку дистракторов, когда видели их в первый и в трехсотый раз, никак не используя возможное знание об их идентичности и взаимном расположении.

Отсюда делается вывод, что зрительный поиск сопровождается пол­ной амнезией на предыдущие пробы и осуществляется в «вечном насто­ящем времени». Вместе с тем, иногда обучение (ускорение зрительного поиска в последовательных пробах) оказывается возможным. Оно, на­пример, возникало, когда задача усложнялась и испытуемые должны были держать все объекты в памяти, не имея их постоянно перед глаза­ми. Кроме того, согласно новым данным, улучшение в решении серии таких задач критическим образом зависит от существования некоторых закономерных отношений между целевыми объектами и дистракторами. Когда эти отношения случайны, как в экспериментах Вольфе и Хоро-витца, каждая новая проба оказывается по сути дела новым действием. Более того, резкое тахистоскопическое предъявление материала каждый раз запускает всю спираль уровней обработки (см. 3.4.1 и 4.4.1), что со­провождается «сбросом» ненужных более сведений. Если же информа­ция о дистракторах все-таки способна как-то сориентировать процессы целенаправленного поиска, то возникает, по меньшей мере, имплицит­ное обучение (см., например, Peterson et al., 2001). Авторам будущих вер­сий действенной (или деятельностной) трактовки памяти и процессов забывания, по-видимому, придется как-то интегрировать все эти факты в свои теории.

5.4.2 Обучение и формирование навыков

Парадоксальным образом проблема обучения длительное время не отно­силась к числу центральных тем когнитивных исследований. Бихевио­ристская традиция, когда обучением (или, вернее, научением, посколь­ку экспериметы в основном проводились на животных) оперантного типа объяснялось все, что только может представлять потенциальный интерес для психологии и педагогики, явно противоречила имеющему­ся у каждого из нас опыту множества возможных путей приобретения знания и отрицательно повлияла на интерес к такого рода исследовани­ям. Характерно, что даже Курт Левин, первоначально с энтузиазмом выдвигавший задачу единообразного (или «галилеевского»— см. 1.3.2) объяснения возможно более широкого спектра психологических фено­менов, в конце жизни неожиданно выступил с критикой бихевиорист­ского подхода, сравнив его с попытками описать все химические реак­ции одной-единственной формулой.

В рамках компьютерной метафоры ранней когнитивной психоло­гии, на фоне десятков и сотен исследований кратковременной памяти,  обучению не уделялось сколько-нибудь сопоставимого внимания. Впер-

вые оно начинает систематически рассматриваться в теоретическом пла­не при создании так называемых глобальных когнитивных моделей (они будут рассмотрены в следующей главе — см. 6.4.1), а также в контексте моделирования познания с помощью нейронных сетей (см. 2.3.3). Вмес­те с тем, практическая значимость процессов обучения и их возможных механизмов обусловили появление растущего числа когнитивных иссле­дований этой проблемы. Основными признаками этих работ являются:

1) выделение нескольких, часто иерархически связанных между собой
форм обучения;

2) распространенность представлений об относительно узком (моду­
лярном, или «домено-специфическом» — см. 2.3.2) характере воз­
никающих в результате обучения изменений;

3) интерес к сфере микросоциальных взаимодействий как к одной из
основ специфически человеческих форм обучения;

4) попытки использования возникающих теорий на практике — при­
менительно к процессам обучения в школе, а также формированию
и развитию навыков.

Отход от бихевиористского принципа единообразного объяснения хорошо иллюстрирует работа видной представительницы современно­го необихевиоризма Трэси Кендлер (Kendler, 1995), которая установи­ла в экспериментах на дискриминантное обучение³¹, что животные и ма­ленькие дети научаются находить правильное решение (задуманную экспериментатором комбинацию перцептивных признаков) в результа­те очень медленного, ассоциативного в своей основе кодирования как релевантных, так и иррелевантных признаков изображений. Старшие дети и взрослые, напротив, используют стратегию активной проверки гипотез, направленную на выявление релевантных признаков. Методи­ческой особенностью этих экспериментов была полная и внезапная за­мена (reversal shift) значения признаков — положительные становились отрицательными и наоборот. При таком внезапном изменении «правил игры» вторая, активная стратегия, предположительно опосредованная символическим знанием, обеспечивает возможность значительно более быстрой адаптации и нахождения нового «решения». По мнению Кенд­лер, эти данные свидетельствуют о существовании двух фило- и онтоге­нетических уровней обучения — «ассоциативного» и «когнитивного». Разумеется, речь идет здесь об относительно искусственных лаборатор­ных экспериментах, но аналогичные, требующие перестройки поведе­ния ситуации часто возникают и в повседневной жизни.

Полезными для рассмотрения более реалистических примеров яв­ляются уровневые представления, разработанные в когнитивной психо­логии. Самым общим из них стало выдвинутое Дональдом Норманом и

³¹ Эта типичная для бихевиористских исследований задача состояла в данном случае в
выборе одной из двух одновременно предъявлявшихся зрительных конфигураций, кото­
рые отличались между собой формой, цветом и размерами.                                                          425

его учеником Дэвидом Румелхартом в начале 1980-х годов представле­ние о трех качественно различных типах изменений в процессах обуче­ния. Знания рассматриваются ими как схематические структуры. Эти структуры прежде всего демонстрируют постоянную градуальную адап­тацию ко все более тонким параметрам активирующих наши знания си­туаций. Как форма обучения, подобная настройка лежит в основе со­вершенствования навыков. Принципиально иная форма обучения связана с обогащением схем путем добавления к их составу новых терми­нов, понятий и фактов. Примером может служить традиционное,.ори­ентированное скорее на накопление знаний, чем на их использование, академическое обучение. Наконец, иногда нам удается (самим или при помощи других) обнаружить новые закономерности в имеющихся зна­ниях, что позволяет качественно, «скачком» расширить возможности их применения. Норман называет эту форму обучения, близкую к творчес­кому мышлению, переструктурированием, но в литературе встречаются и другие названия, например, «обучение путем открытия» или (в рабо­тах гештальтпсихологов — см. 1.3.1) «обучение посредством инсайта»³². Еще одна группа понятий связана с идеями социокультурного опосредствования познавательной активности (см. 1.4.3). Как отмечал Л.С. Выготский в 1930-е годы в своем обсуждении проблемы соотноше­ния обучения и познавательного развития, правильно построенное обучение может опережать и вести за собой развитие. Такое обучение происходит в зоне ближайшего развития, то есть при поддержке и в контексте общения ребенка со взрослым. Понятие зоны ближайшего развития (англ. zone of proximal development — ZOPED) стало в последние годы очень популярным в психолого-педагогической литературе, одна­ко оно все еще является общим, философским понятием, нуждающим­ся в экспериментальном уточнении (см. 8.4.3). С этим же кругом идей связано уже упоминавшееся в предыдущей главе понятие совместное внимание (Joint attention). Это понятие оказывается полезным как раз для анализа микродинамики общения и совместного обучения. Оно может быть операционализировано с помощью регистрации направления ли­нии взора и использовано для улучшения процессов совместного реше­ния задач (VelichJcovsky, 1995). Исследования влияния состояний совме­стного внимания на речевое и когнитивное развитие ребенка, а также первые попытки учета этого психологического понятия при создании новых средств коммуникации и в роботике будут подробно рассмотре­ны в последующих главах (см. 7.1.2, 7.4.3 и 9.2.3).

³² Надо сказать, что эти формы обучения примерно соответствуют трем группам меха­низмов памяти, выделенным в предыдущем разделе (см. 5.3.2), а именно перцептивной и сенсомоторной имплицитной памяти («настройка»), семантической памяти («обогаще­ние») и эпизодической памяти («переструктурирование»), по крайней мере, с точки зре­ния связи последней с самосознанием («автоноэтическим сознанием», по Тулвингу) и 426   оперирующими над знаниями метапознавательными процессами (см. 5.3.3).

Используя предложенную Норманом и Румелхартом общую схему анализа — переструктурирование, обогащение и градуальная настрой­ка (адаптация), можно попытаться более подробно рассмотреть отдель­ные примеры процессов обучения. Мы начнем этот анализ со школьно­го и академического обучения, а закончим процессами формирования навыков.

Складывается впечатление, что основой всех серьезных продвиже­ний в обучении, ведущих к переструктурированию существующих пред­ставлений, служит интеграция первоначально изолированных областей знания (см. также 6.3.1). Ученица Найссера Элизабет Спелке провела в последние десятилетия ряд доказывающих это исследований обучения математике (Spelke, 1999). Первоначально знания в области арифмети­ки и геометрии развиваются независимо друг от друга, так что уже до на­чала школьного обучения дети могут пересчитать число объектов и спо­собны правильно ответить на вопросы о многих свойствах прямых. Тем не менее до 6 лет дети обычно не знают дробей и отрицают возможность бесконечного деления отрезка пополам, поскольку этот процесс рано или поздно приводит к выделению «совсем маленьких», неделимых далее то­чек. Преодоление этих ограничений предполагает интеграцию обеих об­ластей. Решающим моментом в понимании дробей является осознание того, что на любой линейке имеются точки, расположенные между обо­значающими целые числа рисками. От понимания того, что любое целое число может быть разделено пополам, лишь незначительный шаг ведет к осознанию возможности бесконечного деления любой дроби и к после­дующему обратному переносу этого нового знания на свойства геомет­рических объектов и пространства в целом³³.

Как иллюстрация экспериментального подхода к проблеме соци­альных механизмов обучения, интерес представляют работы извест­ной американской исследовательницы Микелин Кай и ее сотрудни­ков (например, Chi et al., 2001). Они проанализировали особенности процессов центрированного на индивиде обучения, когда прикреп­ленный к студенту наставник-преподаватель, или «тьютор»- (от англ. tutor), один на один помогает ему разобраться в учебном предмете. Ис­ходными для этой работы послужили три группы фактов. Во-первых, согласно данным контрольного тестирования, такое обучение оказыва­ется успешнее, чем обучение в группах и классах (от 30 и более чело-

³³ Конечно, даже десятилетия спустя наше знание основ математики остается не вполне
совершенным, отчасти потому, что оно противоречит повседневному опыту — фактичес­
кой невозможности бесконечного деления любого реального отрезка (см. 6.4.3). Мы час­
то не отдаем себе отчета в многочисленных контринтуитивных следствиях интеграции
арифметики и геометрии в единую предметную область. Так, мы едва ли отчетливо пони­
маем, что между 1 и 2 расположено столько же чисел, сколько между 1 и 1000 или что не
существует точки, ближайшей к последней точке отрезка. Поскольку всякое знание в прин­
ципе парциально, то суть обучения во многом сводится к выяснению того, где можно об
этом прочитать и у кого можно спросить.                                                                                        427

век). Во-вторых, в ходе такого индивидуализированного обучения про­исходит явное улучшение знан

Дата добавления: 2018-10-14; Мы поможем в написании ваших работ!; просмотров: 228 | Нарушение авторских прав

Лучшие изречения:

Лаской почти всегда добьешься больше, чем грубой силой. © Неизвестно
==> читать все изречения...

1652 - | 1519 -