VII. Любовь, боль, сострадание и личность 4 страница

Таков Бог любви, и бесполезно спрашивать нас о том, каким образом Он существует, пусть каждый из нас справится о Нем в сердце своем и предоставит фантазии рисовать Его в далях Вселенной, глядящей на нас глазами бесчисленных звезд, сияющих в ночном небе. Бог, в которого ты веришь, мой читатель, это твой Бог, Он жил вместе с тобой и в тебе, Он вместе с тобою родился, был ребенком, пока ребенком был ты, мужал по мере того, как ты становился мужчиной, и исчезнет, когда исчезнешь ты. Он является для тебя принципом непрерывности духовной жизни, потому что Он есть принцип солидарности между всеми людьми и согласия в душе каждого человека, а также принципом солидарности между людьми и Вселенной, а еще потому что Он, как и ты, личность. И если ты веришь в Бога, то и Бог верит в тебя, и, веруя в тебя, Он беспрерывно творит тебя. Ведь, по сути дела, ты - не что иное, как идея, которую о тебе имеет Бог; но идея живая, ибо она идея живого и обладающего самосознанием Бога, ибо она идея Бога-Сознания, а за пределами этого сообщества ты - ничто.

Определить Бога? Да, мы хотим этого; этого хотел человек Иаков, когда всю ночь до появления зари боролся с неведомой божественной силой и просил: «Скажи имя Твое! " (Бытие XXXII, 29). А теперь послушайте, что такой великий христианский проповедник, как Фредерик Гийом Робертсон, проповедовал в Троицкой капелле в Брайтоне 10 июня 1849 г. Он говорил: «Это и есть наша борьба - это истинная борьба. Пусть чистосердечный человек заглянет в глубины своего собственного существа и скажет нам: какая мольба исходит из самой действительной части его природы? Просьба о хлебе насущном? Об этом просил Иаков во время своего первого общения с Богом; он просил сохранить его. Может быть это просьба о том, чтобы Бог простил нам грехи наши? У Иакова имелся грех, который нуждался в отпущении; но о нем в самый важный момент своей жизни он даже не заикнулся. Или может быть это: «Да святится имя Твое»? Нет, братья мои, мольба нашего тленного, хотя и смиренного, человечества, просьба, которая рождается в самые страшные для нашей религии минуты, могла быть только такой: «Спаси душу мою! но для моментов менее страшных подходит: «Скажи имя Твое!».

Мы движемся в мире тайны, и главный вопрос состоит в том, кем является это существо, которое всегда рядом с нами, - иногда мы чувствуем его, но никогда не видим, с самого детства оно внушает нам мечту о чем-то в высшей степени прекрасном, но никогда не открывается нам, - кем является тот, кто порой коснется души нашей, как нечто опустошительное и повергающее в отчаяние, как шелест крыльев Ангела Смерти, и оставит нас в унылом безмолвии нашего одиночества, кто задевает нас за живое и заставляет тело наше содрогнуться в агонии, а нравственное чувство - сжаться от боли, кем является это существо, пробуждающее в нас благородные чувства и представления о сверхчеловеческом совершенстве. Должны ли мы называть его «Это» или «Он»? (It or Не?) Что Это такое? Кто Он такой? Что означают эти предчувствия бессмертия и Бога? Являются ли они только лишь страстными желаниями моего собственного сердца, или вызваны кем-то существующим вне меня? Являются ли они лишь отзвуком моих собственных желаний, которые раздаются в пустом пространстве ничто? Или мне следует называть их Богом, Отцом, Духом, Любовью? Где Он - внутри или вне меня? Скажи имя Твое, о, страшная тайна любви! В этой борьбе вся моя духовная жизнь».

Так говорит Робертсон. По этому поводу я должен отметить, что «скажи имя Твое! " это, в сущности, не что иное, как «спаси душу мою!». Мы просим Его сказать имя Его для того, чтобы Он спас душу нашу, чтобы спас душу человеческую, чтобы спас человеческую цель Вселенной. И если нам говорят, что Его зовут ens realissimum, Высшее Сущее, или дают Ему любое другое метафизическое имя, то это не может нас удовлетворить, ведь мы знаем, что всякое метафизическое имя Его - это икс, и продолжаем просить Его открыть свое имя. Лишь одно-единственное имя способно удовлетворить наше желание, и имя это - Спаситель, Иисус. Бог есть любовь, которая спасает.

 

         For the loving worm withing its clod,

         Were diviner than a loveless God

         Amid his worlds, I will dare to say.

 

«Дерзну сказать, что жалкий червь земной, всем сердцем любящий, божественнее Бога, коль правит миром Он, не ведая любви», - говорит Роберт Браунинг (Chrismaseve and Easter day). Божественное - это любовь, персонализированная и увековеченная воля, жаждущая вечности и бесконечности.

В Боге мы ищем самих себя, свою вечность, мы ищем того, что нас самих обожествляет. Все тот же Браунинг сказал (Saul в D ramatic Lyoies):

 

         This the weakness in strenght, that I cry for! my flesh

         that I seek In the Godhead!

 

«О силе я молю в бессилии моем; плоть - вот чего хочу от Божества!»

Но существует ли Он, этот Бог, который нас спасает, Бог личный, Сознание Вселенной, которое объемлет и содержит в себе все наши сознания, Бог, придающий человеческую цель всему творению? Есть ли у нас доказательство Его существования?

Главным здесь нам представляется смысл понятия «существование». Что значит существовать и что представляют собой те вещи, о которых мы говорим, что они не существуют?

Существовать в этимологическом значении этого слова - значит быть вне нас, вне нашего ума: ex-sistere. Но действительно ли за пределами нашего ума, вне нашего сознания, есть нечто такое, что охватывает собою все познаваемое? Конечно же, есть. Материя познания поступает к нам извне. Каким же образом эта материя существует? Этого знать мы не можем, потому что познавать - это значит оформлять материю, и, тем самым, невозможно познать бесформенное как бесформенное. Это все равно, что упорядочить хаос.

Эта проблема существования Бога, проблема рационально неразрешимая, есть, в сущности, не что иное, как проблема сознания эк-зистенции, существования вне сознания, а не проблема ин-зистенции, существования внутри сознания, все та же проблема субстанциального существования души, все та же проблема вечности человеческой души, все та же проблема человеческой цели Вселенной. Верить в живого и личного Бога, в вечное и универсальное сознание, которое нас познает и любит, это значит верить, что Вселенная существует для человека, для человека или для сознания, подобного человеческому, сознания, имеющего ту же самую природу, но только возведенного в высшую степень совершенства, сознания, которое бы нас познавало, и в лоне которого память о нас жила бы во веки веков.

Может быть, в предельном и отчаянном порыве смирения мы, как я уже сказал, сумели бы даже пожертвовать своею личностью, если б только знали, что, умирая, мы обогащаем Личность, Высшее Сознание, если б только знали, что Мировая Душа питается нашими душами и нуждается в них. Мы, пожалуй, могли бы умереть в отчаянном смирении или в смиренном отчаянии, отдавая душу свою душе человечества, равно как и труд свой, несущий на себе отпечаток нашей личности, если только человечество, в свою очередь, тоже должно будет отдать свою душу какой-то другой душе в тот миг, когда наконец угаснет всякое сознание на этой грешной земле. Но что если этого не произойдет?

Если же душа человечества вечна, если вечно коллективное человеческое сознание, если существует Сознание Вселенной и оно вечно, то разве наше собственное индивидуальное сознание, твое, читатель, мое, не должно быть вечным?

Разве во всей необъятной Вселенной не найдется сознания, подобного нашему, которое познает, любит, чувствует и является особым свойством организма, способного жить лишь при определенных условиях внешней среды и представляющего собой преходящий феномен?

Нет, вовсе не праздное любопытство - наше желание знать, населены ли звезды живыми организмами, одушевленными и наделенными сознанием, родственным нашему, и в грезах о переселении душ на звезды, населяющие необъятные дали неба, выражается наше фундаментальное желание. Чувство божественного заставляет нас желать и верить, что все одушевлено, что сознание, в большей или меньшей степени, распространяется на все. Не только себя, но и весь мир хотим мы спасти от небытия. И для этого нам нужен Бог. В этом Его главная цель.

Чем была бы Вселенная без какого бы то ни было сознания, которое бы отражало и осознавало ее? Что такое объективированный разум без воли и чувства? Для нас - все равно, что ни что; в тысячу раз ужасней, чем ничто.

Будь такое предположение реальностью, наша жизнь потеряла бы всякую ценность и смысл.

Итак, к вере в Бога нас приводит не рациональная необходимость, а витальная тоска. Я должен снова повторить, что верить в Бога - это значит прежде всего и главным образом испытывать голод по Богу, голод по божественному, чувствовать Его отсутствие и страстно желать, чтобы Он существовал. Верить в Бога - это значит хотеть спасти человеческую цель Вселенной. Ибо человек мог бы даже смириться с тем, что будет поглощен Богом и растворится в Нем, если бы наше сознание коренилось в Сознании, если бы сознание было целью Вселенной.

Сказал злодей в сердце своем: «Нет Бога»{193}. И воистину так. Ибо в голове своей «Бога нет! " может сказать и праведный. Но в сердце своем это может сказать только злодей. Не хотеть, чтобы Бог был, или верить, что Его нет, - это одно и то же; смириться с тем, что Его нет, это уже нечто иное, хотя тоже бесчеловечное и ужасное; но не хотеть, чтобы Он был, - это выходит за пределы всякого нравственного уродства. Хотя фактически тот, кто отступается от Бога, делает это из отчаяния, будучи не в силах найти Его.

И снова встает перед нами рациональный вопрос, вопрос Сфинкса, ведь Сфинкс это и есть разум, который спрашивает: «Существует ли Бог? Является ли эта Вечная Личность, делающая нас вечными и придающая смысл (я не прибавляю «человеческий», потому что никакого другого смысла не бывает) Вселенной, чем-то субстанциальным вне нашего сознания, вне нашего желания?». Здесь есть что-то неразрешимое, и это к лучшему. А разуму довольно и того, что он не способен доказать невозможность существования Бога.

Верить в Бога - это значит страстно желать, чтобы Он существовал, и, кроме того, вести себя так, как если бы Он существовал; верить в Бога - это значит жить этим страстным желанием и превращать его в главную внутреннюю пружину своего поведения. Из этого страстного желания, или голода по божеству, рождается надежда, из нее - вера, а из веры и надежды - милосердие; из этого страстного желания вырастают чувства красоты, цели и добра.

Давайте же посмотрим, как это происходит.