Подумаешь, обычная стычка с неповоротливыми головорезами…
Может ли быть чудо обыденным? Именно таким его представил мне Крипа. Но от этого оно не перестало быть чудом.
— Я все-таки твой ученик и знаю пределы воз можного в бою.
Наставник покосился на меня:
— Раньше ты этим не очень интересовался.
Я тупо смотрел перед собой, стараясь попасть в ритм хода его коня. Мысли путались, и я чувствовал, что патриарху было не легко понять мое состояние. Пришлось прибегнуть к словам, но как же ими обьяснить ту кровавую тягучую муть, что поднялась в моей душе?
— Это все из-за Прийи. Я не мог ее защитить… — слова давались с трудом, дыхание срывалось. — Смерть, она была… вот, на расстоянии руки. Знаю, надо было хранить достоинство перед неизбежным. Ведь мысль о смерти — заблуждение… Но рядом кричала Прийя. И мне было плевать на следующие воплощения. Там, во мне, что-то корчилось от соб ственного бессилия. Да, поздно было проклинать себя за неумение убивать. Даже у матсьев, в бою с тригартами, я не чувствовал такой жажды убийства, как здесь в Хастинапуре. Теперь я прозрел! Жизнь, оказывается, совсем не такая, как казалось… Ну, вы-то это понимаете, иначе зачем были уроки в Два-раке? Раз мне опять выпала жизнь, то я хочу научиться ее защищать как должно. Вы еще успеете преподать мне урок?
Крипа пожал плечами и пристально всмотрелся мне в лицо. Дождь стекал с его шлема, капли висели на ресницах, бежали по щекам, искрились в бороде. Со стороны могло показаться, что патриарх плачет.
— Сначала надо выйти из города, а уж потом мечтать о мести.
* * *
Я плохо помню последующие события. Дождь. Тревожное ожидание в лоскуте ночного мрака неподалеку от ворот, ярко освещенных кострами стражи. Недолгое препирательство охранников с Крипой. Потная рукоять меча, который, хвала богам, так и не понадобилось вытаскивать из ножен.
Мои мысли прояснились только вдали от Хас-тинапура на тихой лесной дороге под ясным светом луны. Дождь перестал. Бледные блики скользили по мокрой листве. Страшная тяжесть, лежавшая у меня на плечах весь истекший месяц, вдруг отпустила. Я уже забыл в каменной твердыне, как легко дышится среди деревьев, когда прохладный ветер сдувает паутину забот с мокрого чела. Я снова мог впитывать настоенный на волшебных цветах воздух, расстворяться в покое лесного мира, сколь щедрого, столь и бесстрастного к нашим человеческим страданиям.
Проклинаю тебя, Хастинапур, и благодарю за подаренную мудрость. «Каждый берет ношу по силам,» — сказано мудрыми. Но кто может измерить силы в начале пути, когда кажется, что цель — вот она, рядом. И лишь потом приходит понимание бесконечности дороги и ничтожности собственных возможностей. И слово «долг» вспыхивает тревожной последней кроваво-красной звездой на небосклоне надежды. Лишь тогда с яростной, конечной, отчаянной решимостью ты понимаешь, что никто в этом мире тебя больше ничему не научит и никуда не поведет.
Глава 3. Горы
К моему удивлению, Крипа сразу за городом повернул коня не на юго-восток к Панчале, а на северо-запад, к Великим горам. Не вдаваясь в объяснения, он гнал своего коня по узкой дороге среди жуткого мрака дикого леса, сухого шелеста пальмовых листьев и криков ночных птиц.
Я едва поспевал следом, но спрашивать или спорить не было сил. Слава богам, моя карма сно-
ва в мудрых руках Учителя, и можно отдохнуть от непосильной ноши свободного выбора. Мир человеческих стремлений и судеб, открывшийся в Хастинапуре, оказался бескрайним, непостижимым, беспощадным, уподобившись сразу и мертвящей пустыне, и жестоким джунглям, и бешеному океану. Ничтожными оказались мои силы, жалкими затверженные истины. Мое сознание трещало по швам, пытаясь вместить преклонение перед непостижимой мудростью патриархов, поддерживающих Дхритараштру, непроизвольный восторг перед благородством и мощью Дурьодханы, жалость к несчастному отцу Карны и мощно пробудившуюся во мне жажду убийства.
Не сутолка дворцов и хижин в кольце укреплений открылась моему третьему глазу, а свернувшаяся тугим кольцом сила. Древнейший город был прекрасен, как царь Нагов, и также смертельно ядовит в минуту опасности. Я допустил ошибку, заглянув в эти по змеиному мудрые, беспощадные, стареющие, очаровывающие. Теперь они продолжали пить мою жизнь, даже после того, как Крипа вырвал бренную оболочку из удушающих обьятий.
Хастинапур, едва не погубив меня, позволил постичь тайну слова ВРАГ. Пандавам предстояло ниспровергать не гнездо ракшасов, а мир людей, похожих на меня и на них. Теперь, опаленный огнем любви и ненависти этого мира, я ощутил, почему Бхимасена и Арджуна считали тщетными любые переговоры с Кауравами, и почему Юдхиш-тхира настаивал на переговорах.
И еще, теперь мне доставляла горькую радость давняя клятва Бхимасены убить Духшасану.
* * *
Серая, непроглядная тоска сочилась в мое сердце вместо огненного потока брахмы. Я продолжал путь не своей волей. Это сила Крипы влекла меня вперед, и блаженством казалось просто поддаться этому потоку, отрешившись от обязанности самому принимать решения, стремиться к цели, терзаться сомнениями.
Крипа направлял лошадь по невидимой тропе на северо-запад. Сначала я думал, что он хочет сбить со следа погоню или обойти заставы на границах. Но наставник объяснил мне, что наш путь лежит в страну мадров и бахликов, которой правит брат младшей жены покойного царя Панду, дядя Накулы и Сахадевы.
Мне надлежит доставить тебя к Арджуне и близнецам, а они, как раз, скоро прибудут к многомудрому и воинственному Шалье, — сказал Крипа, который несмотря на узость тропинки, старался держать своего коня вплотную к моему. — Там ты будешь в безопасности.
А что, еще где-то в мире есть безопасность? — безучастно спросил я. Мысли, стреноженные усталостью, тяжело шевелились в моей голове.
Худа не будет показать тебе мадров, — сказал наставник в ответ на мои мысли, — Много разных миров создали люди на этой земле. Из деревенской хижины много не увидишь… Но и дворцы Хастинапура тоже не центр мира.
А что центр?
Бог.
— Бог хижин — это каменный идол в храме, которого обливают молоком и засыпают цветами, дабы снискать его расположение.
Крипа терпеливо улыбнулся:
Очевидно, тебя не очень-то утешает сейчас и Бог мудрецов.
Да, боги как-то отдалились от меня, пока я погружался в водоворот людей.
Но в чем же еще являет себя Бог, как не в этом водовороте страданий и устремлений? Свет высшей силы никуда не исчез, просто затуманился твой взор. Чему поклоняются под именем Шивы в храмах Хастинапура? Кого почитают, называя Ат-маном, Абсолютом, Брахмой? Для нас все имена богов и богинь есть лишь атрибуты одного великого Установителя. «Единое называется мудрецами по-разному», — так гласят Сокровенные сказания.
Если божественная сила являет себя и в Пандавах и Кауравах, то как я могу решить, на чьей стороне сражаться? — сказал я и сам чуть не задохнулся от ужаса перед произнесенным. Ведь сомнения в истиности пути Пандавов граничили в моем сознании с изменой богам. А Крипа даже не поморщился.
Неужели ты, Муни, думаешь, что первым пошатнулся под бременем открывшегося знания? Новорожденный приходит в мир, плача. Ты видишь новый свет, но он режет тебе глаза и ты кричишь от боли. И этот свет и эта боль — явление божественной силы. Мудрый, постигая мир, принимает на себя и его страдания. Без этого нет вмещения… Но мы знаем и немало способов смягчить боль души. По счастью, мы неподалеку от одного из мест отмеченных особым присутствием божественной силы — это поле Курукшетра. Чараны поют, что даже пыль, взметаемая ветром на поле Куру, способна повести любого завзятого грешника высочайшим путем. Кто поселится на Курукшетре, тот никогда не узнает печали. Я бы и сам с радостью покинул стезю служения, чтобы придаться паломничеству к тиртхам. Если открыть свое сердце и просто брести по этой земле, то плод веры созреет сам.
Крипа говорил, кони шли плавной рысью. Вечерний ветер остужал разгоряченное лицо, унося последние обрывки мыслей.
— Вон перед нами тиртха — Врата Якшини. Дальше можно только пешком… Придется при вязать коней здесь, — сказал Крипа.
Мы остановились и спешились. Пробитая в колючей траве тропа вела прямо к каменному изваянию. Наверное, когда-то это была фигура женщи-ны-якшини, одной из обитательниц темных лесных дебрей и поднебесного пространства. (Простые люди боялись и почитали якшей так же, как таинственных нагов — змей, владевших подземным царством.) Ветер времени не пощадил ее лица, превратив его в ровную пористую глыбу. Только по изгибу талии и длинной шее еще можно было угадать пленительный образ хранительницы этих мест. Крипа склонился перед изваянием.
— Это начало священной земли. — серьезно сказал он мне. — Помолись, чтобы успокоить чув ства, и ступай за мной.
Я застыл в молчании перед древним изваянием, пытаясь ощутить непостижимую для слуха мелодию вдохновения, вложенную резчиком в охранительницу ночных дорог. Мрак сгущался, пушистыми прядями свисал с кустов и деревьев. Звенели ночные насекомые. Шуршал теплый песок под ногами. Я то ли молился, то ли погружался в безмятежный сон.
Страха я не ощущал. В озаренных светом и набитых придворными залах Хастинапура я подвергался куда большей опасности, чем на этом безлюдном поле под черным небом.
Крипа дотронулся до моего плеча, возвращая к реальности.
— Там, впереди, нас ждут пруды Рамы, — ска зал он мне. — Пока окончательно не стемнело, мы должны добраться до них. Я пошел вслед за Учи телем. Под ногами шуршала сухая трава, почти невидимая в серо-голубом сумраке, что подобно морскому приливу поднимался из лощин. Ночь струилась на огромное поле, наполняя его чашу невесомым мраком. Вдруг последняя стрела бога солнца прорвала завесу тьмы. И в этой вспышке я увидел всю равнину обагренной кровью. Целое озеро крови плескалось предо мной, горький за пах смерти запечатал мои ноздри. Я застыл, не в силах противостоять жуткой майе. Это продолжа лось одно мгновение. Тучи вновь сошлись. Туман на поле стал просто туманом. Ветер, настоенный на травах, потерял привкус смерти. Сердце снова забилось ровно в такт шагам. Лишь где-то в са мом потаенном уголке сознания еще шевелилась тревога-предчувствие, но и ее комариный писк скоро затих, когда мы достигли прудов Рамы.
Даже в темноте они были прекрасны. Три круглых зеркала в оправе благоухающих кустов жасмина. Три звездные купели, вместившие безбрежность неба. В них маслянисто колебались отражения звезд. Я сбросил одежду и шагнул в мерцающую пыль, чуть сожалея, что круги, побежавшие от меня по воде, стирают четкость отражения. Вода была черной, густой и теплой. Я парил среди сияющих отражений без усилий, как в счастливом детском сне. Телесный панцирь души, обросший тревогами, как днище корабля ракушками, растворился в этой черноте. Рядом со мной почти бесшумно проплыл Крипа, в три взмаха достигнув противоположного берега. С легким всплеском он вышел из воды, отряхнул с себя влагу и погрузился в созерцание. Его фигура и мысли слились с темнотой. Я забыл о нем. Я забыл обо всем, даже о самом себе. Меня не было. Были лишь теплая черная вода и колючие звезды. Мои глаза стали глазами древнего пруда, а, может быть, просто отражением звезд, ведь за ними не было ничего: ни тела, измученного долгим переходом; ни сердца и разума, истерзанных дикой, изощренной жизнью Хастинапура. Я плавно перевернулся в воде, потянулся и легким толчком ног послал невесомое тело к берегу, поближе к тому месту, где сидел Крипа, подобный каменному изваянию. В темноте лишь поблескивали белки его открытых глаз. Подчиняясь немому приказу, я сел рядом с ним и приготовился слушать.
— Здесь Рама, осиянный величием, предавал ся подвижничеству. Это было в дни юности мира. Боги избрали Раму мечом своего гнева для унич тожения властелинов-кшатриев, отпавших от пути дхармы. Рама перебил их всех. Пять прудов он на полнил кровью врагов. Выполнив этот многотруд ный подвиг и избавившись от гнева, Рама ужас нулся содеянному и, покаянный, отправился на берег этих прудов, чтобы обрести очищение от скверны. С тех пор пруды эти стали святым мес том. Как гласят Сокровенные сказания, здесь Рама примирился со своими деяниями.
Я сидел на теплом песке, скрестив ноги и полузакрыв глаза, слушая слова Крипы. Они бежали ровно, словно бусины четок или капли амри-ты, падающие мне на сердце.
— Теперь, успокоив тело и сердце, ты проси дишь всю ночь, как простой паломник, воздержи ваясь от еды и питья, вкушая мои наставления, — сказал Крипа. — Тебе тоже надо научиться при миряться с тем новым Муни, которого вылепила беспощадная воля властелинов из пластичного и податливого ученика ашрама.
Я решился отверзнуть уста:
Мир казался мне основанным на дхарме. Зло было лишь отпадением от воли Великого Установителя. Я видел несправедливость и страдания, грязь и смерть, но не сомневался в изначальном добре и гармонии. Я твердил как волшебное заклинание названия твердынь дваждырож-денных:— Хастинапур, Дварака, Кампилья. А теперь я вижу, что в Хастинапуре торжествуют жадность и страх. Патриархи бессильны.
Как быстро ты выносишь суждения, — сказал Крина. — Ты видел смертные телесные оболочки, слышал простую человеческую речь, не прозревая горения их духа. Близкое общение сделало чудо обыденным. То, что казалось дивным деревенскому парню несколько лет назад, уже не вызывает благоговения у молодого посвященного. Огонь очага, на котором хозяйка готовит пищу, не потрясает ее, хоть остается неразгаданной тайной для мудрых. Мир не изменился за те дни, что ты прожил в Хастинапуре. Количество добра и зла в нем осталось прежним. Изменился твой взгляд на окружаеющее. Человек пытается свалить на бога ответственность за свои несчастья или вознесением молитвы добиться его расположения. Так щепка, плывущая по течению, могла бы думать о том, что река желает ей добра или зла. Река просто течет от истока к устью.
Но ведь вы сами учите, что есть закон воздаяния. Почему же Дурьодхана, несущий зло, живет в почете, а Пандавы, обратившие свои сердца к добру, терпят лишения?
Ты говоришь «зло» и «добро», подразумевая под добром то, что хорошо для тебя. Для большинства жителей Хастинапура зло — это Пандавы, которые пытаются поколебать трон. Но ведь даже патриархи не могут предвидеть сейчас последствий борьбы за власть. Может быть, именно добрые помыслы Пандавов опрокинут мир в бездну Калиюги.
Крипа вздохнул. Я не видел в темноте его лица. — Учитель, как постичь карму? Может быть, содеянное мной в прошлых жизнях лишает смысла все благие усилия в этой?
— Как постичь карму? Как узнать, какой плод принесет росток жизни, пробивающийся из зерна духа на наши земные поля? Это величайшая тай на. Великий Установитель сокрыл истину ото всех. Ибо власть человека, способного влиять на чужую карму, была бы абсолютной. Только ты сам тво ришь карму и собираешь ее плоды. «Когда бы не был человек сам причиной свершений, тогда бес плодны были бы жертвы и деяния благочестия. Потому, что человек сам деятель, люди славят его, когда он добивается успехов в делах, и порицают при неудачах,» — так гласят Сокровенные сказа ния. А если тебе когда-нибудь встретится кто-то, утверждающий иное, — помни: он лжет. Никто не может улучшить твою карму: ни йог, ни Учи тель, ни деревенский колдун.
Как же древние мудрецы постигали опыт перевоплощений?
Но ведь путь давно указан! Все в твоем сердце, как мировой океан в каждой соленой капле. Зерно твоего духа (внутреннее существо) пребывает в вечной нерасторжимой связи с мировой душой, которую мы называем Сердцем вселенной или Атманом. Пока ты определяешь свой путь по привычному опыту, ты обречен на ошибку, ведь твой опыт — лишь блик света на поверхности струны. Став тождественным Атману, ты получаешь высшее знание, ибо один и тот же закон управляет падением игральных костей, ростом травинки и ходом небесных светил. Невидимая нить связывает пророчества храмовых жрецов, полет дождинок над полем и путь йога. Атман пронизывает все. Поэтому игра в кости может лучше решить судьбу царства, чем жалкие усилия досужих мудрецов. Отбрось все, что приносят тебе органы чувств, опустись туда, где живут непроявленные образы и стремления. Погрузи разум в глубины сердца. Ты увидишь, что там нет дна, ибо нет предела Атману и бесконечна спираль, соединяющая зерно твоего духа с негасимым Сердцем вселенной. Жерло вулкана обратится в туннель, пропасть
— в дорогу. А там, где кончаются образы и фор мы, лишь тонкий луч, нет, даже не луч, просто гар мония и вибрация без струны укажут нерастор жимую связь твоей жизни с ее источником и пер вопричиной.
Значит, в медитации я могу пробиться к своему прошлому и будущему?
Да, блик света может пасть на любой участок струны, а прошлое и будущее всегда с тобой. Но сколько лет ты проведешь в сосредоточении, пытаясь узреть предначертания? Зачем тратить время? Разве не ощущаешь ты своей кармы в потоке повседневности? Даже крестьянин собственным разумом уясняет, что из сухого дерева можно получить огонь, а от коровы — молоко. Как можешь ты не ощущать Пути?
Ощущаю, но если бы я вспомнил больше…
То обременил бы себя непосильной ношей. Бог милостиво позволяет пойти по струне только тем, кто достиг высот мудрости и самообуздания. Ты же едва смог вместить и пережить один месяц в Хастинапуре. Если бы ты вспомнил все Хасти-напуры прошлых жизней, то твое существование превратилось бы в сплошной кошмар. Не тщись вспомнить то, что сокрыто Установителем. Постигни глубокий смысл происходящегос тобой сейчас. Разве в этих знаках не видно предначертаний кармы? Да, не мы выбираем, в каком облике воплотиться. Но надлежит не проклинать обстоятельства, которые все равно от тебя не зависят, а радоваться испытаниям и выполнять свой долг. Именно так нарастают оболочки зерна твоего духа и обретается бессмертие.
— Какие знаки? В мире нет ни смысла, ни справедливости. Ты подтвердил мои сомнения: путь Пандавов может быть ложным! Карна и Ду рьодхана по-своему честны и преданны долгу. А жители Хастинапура ничем не отличаются от пан– чалийцев, жаждущих их крови. Так кому я дол жен верить? К чему все эти страдания и жертвы?
Крипа тяжело вздохнул и вдруг улыбнулся.
— Несчастья сыплются на твою безвинную голову? Нет! Всемилосердные боги укрепляют твой дух испытаниями. Сердце разрывается от боли? Нет. Оно прозревает, и свет истины режет его очи! Радуйся! (Молчание.)
Ты все еще жаждешь убивать своих врагов?
— резко спросил Крипа.
Нет. — выдохнул я.
Свасти! — воскликнул наставник, как жрец при счастливом жертвоприношении. — Мои долг выполнен. Теперь я снова могу обучать тебя сражаться.
Крипа замолчал. Да и говорил ли он вообще или вызванные его направленной волей со дна моего сердца всплывали в эту жизнь давно постигнутые истины? Еще не отлитые в четкие формы, несущие не облегчение, а какую-то смутную тоску, они все-таки помогли мне оторваться от круга разочарований, в который заключил меня Хасти-напур. Сосуд души был по-прежнему пуст. Но я встретил зарю с бодрствующим сознанием и ровно бьющимся сердцем.
* * *
Казалось, на этом священном поле вернулось ко мне терпкое счастье Двараки… Вот только не было Латы. А я-то именно теперь был готов принять от нее любые наставления!
Но Крипа, а не Лата всецело завладел моим вниманием на несколько дней, проведенных нами на Курукшетре.
Он вновь учил меня сражаться, только теперь это было по-иному. Казалось, он просто открывает двери в моем сознании, заставляя вспомнить то, что я давно знал, но забыл.
«Противник бьет. Твои глаза замечают начало движения и подают сигнал сознанию. Но, опираясь на глаза, ты будешь всегда опаздывать».
«Ты должен реагировать на мысль, на тень намерения. Первый шаг к этому — неподвижность, второй — открытость. Уподобь сознание зеркальной глади озера, которое отражает весь мир. Так уследишь за всеми направлениями атаки».
«Мысль врага отразилась в зеркале твоего сознания — ты познал намерение. Не трать время на обдумывание. Возжигание ратного пыла сродни озарению». (Вот почему чараны поют «герой воссиял в пылу сражения»)
«Рази первым, сбивай начало движения, опережая каждое действие. Сокровенные сказания открыли нам, что сила течет в трубках и каналах тела, как вода в реке. Мысль направляет силу. Руби мощно, проникая мыслью за пределы тела врага, тогда и мечь пройдет сквозь любые доспехи. Полосуй резко и широко, думая о воде. Тогда твой удар никто не сможет блокировать».
«Сокровенные сказания утверждают, что все в мире связано невидимыми нитями. Отражай чужой выпад с ощущением связанности ваших клинков. Противник не успеет отдернуть меч».
«Наши планы и способности ничто против потока кармы. Поэтому никогда не будь слишком уверен в своих силах. Входи в противника с чувством свободы и превосходства, но никогда не надейся на его слабость. На сильного наступай мощно, вызывая в сознании образ костра. Возрастай, как огонь, расширь свою сущность за пределы тела. Ударь мечом, телом, духом, огнем всего мира».
«Если твои усилия в атаке оказались тщетны, не повторяй приемов дважды. Чтобы победить, измениться должен ты».
«Против огня вызови образ воды. Проникни в противника, как лиана в щели дома, разрушай стены, бей по слабым местам. Просачивайся, как вода сквозь плотину, размывай оборону».но атакуй.
«Отступающего преследуй, чтобы не дать ему времени одуматься и собраться с духом».
«Познавая части, воспринимаем целое. Все, что пригодно для поединка, используют вожди во время столкновении армий. Законы противоборства везде одинаковы».
Так учил меня Крипа, настраивая дивную струну, связующую мысль и тело, мелодию и движение, жизнь и смерть.
* * *
На третье утро после короткого сна в утренней свежести мы сели на коней и отправились дальше. Путь наш был долгим, но время летело быстро. Крипа развлекал меня рассказами о странах, через которые неторопливой рысью проносили нас кони.
Потерпи немного, Муни, — говорил Крипа, — скоро мы пересечем эти знойные равнины и поднимемся к горным отрогам. Там, на северо-западе, стоят леса дерева пилу и берут свое начало пять рек: Шатадру, Випаша, Иравати, Чандраб-хага и Вигаста. В земле, именуемой Аратта, они рождают шестую —– Синдху. Место слияния рек отмечено великой тиртхой, куда стекаются паломники. Но, боюсь, истинного благочестия осталось мало в этих землях.
В Хастинапуре я слышал, что запад давно отвернулся от дхармы. Там даже святилища ставят не в укромных местах, располагающих к сосредоточению и покою, а на насыпных холмах посреди селений. Говорят, что во время празднеств там пляшут голыми под звуки флейт и барабанов, — сказал я.
Крипа ухмыльнулся и покачал головой.
— Их обычаи во многом отличаются от наших, но это не значит, что они чужды дхарме. Людская глупость всегда объявляет низменным и злым то, что ей непонятно. Правда, жители страны мадров пляшут тогда, когда нам традиции предписывают хранить достоинство. Даже на похоронах своих близких они не стараются утопить горе в слезах, а танцуя, сбрасывают скорбь и горечь утраты в жар костров. Дни смены луны мы почитаем воздержа нием и молитвами, а они, наоборот, устраивают праздники. Какой путь более угоден богам?
В главном городе мадров — Шакале —прямо перед царским дворцом растет смоковница, которой они приносят жертвы, веря, что это священное дерево увеличивает плодородие земли и приплод коров… Что ты улыбаешься, Муни? Разве поклонение деревьям хуже, чем поклонение каменным изваяниям?
Так беседовали мы, почти не замечая, что отроги синих гор на горизонте день ото дня становятся больше и жаркий стоялый воздух долин наполняется прохладным и чистым ветром еще не видимых ледников. В конце концов достигли глиняных стен Шакалы.
После Хастинапура и Кампильи столица мадров выглядела бедной и незначительной, зато какова была моя радость, когда, помимо Арджуны и близнецов, во дворце Шальи меня встретили Митра и Джанаки. Разумеется, было много объятий, восторженных криков, сбивчивых расспросов и путаных рассказов. Были в должное время и тихие беседы с Пандавами, слова благодарности и обещания наград, которые, если принять во внимание наше положение, звучали так же убедительно, как звучат сейчас обещания счастливой загробной жизни.
Митра и Джанаки на другой же день повели меня гулять по столице мадров. Город лежал в огромной речной долине с плодородной почвой. Горы подходили к нему вплотную с одной наименее укрепленной стороны. С трех других сторон были насыпаны высокие земляные валы. Сразу за городскими стенами располагались кварталы людей, живущих ремеслом. Дома обычно складывались из кирпича и окружались бамбуковыми террасами. Беднота строила из тростника, обмазывая стены глиной, смешанной с коровьим навозом. На полу, как и у нас, лежали циновки, только у знати они были толще и украшены узорами. Мы ехали по узким улочкам, и я с удивлением отмечал, что люди, попадавшиеся нам на улице, вполне чисто и опрятно одеты. Митра, как признался нам, лелеял тайное желание посмотреть на женщин мадров, танцующих на празднике. Но праздников, как объяснил Джанаки, в ближайшее время не предвиделось, а в повседневной жизни жительницы Шакалы кутались в шерстяные покрывала, защищаясь от холода и чужих взглядов. Зато Джанаки повел нас в некий дом, где гостей подчивали хмельным напитком из зерна и патоки. Питье было крепким и понравилось даже Митре, привыкшему к вину из сока пальмиры. Утолив жажду, мы смогли осмотреться.
Рядом с верандой, где мы восседали, проходила широкая дорога, по которой мимо нас тек человеческий поток, устремляясь к огромному бурлящему озеру базара — признанного центра города. Здесь сходились перекрестки торговых путей, здесь начинался парадный вход в царский дворец. Сюда съезжались купцы со своим товаром, насыщая широко распахнутый рот города возами со снедью, обращая их в кровь и плоть этого ненасытного людского муравейника. Джанаки, уроженец этих мест, сказал, что вся площадь перед царским дворцом называется Субханда, что значило «добрый товар». Впрочем, преданность местных жителей торговле уже не удивляла меня. Я начинал привыкать к тому, что большим миром управляют совсем не те боги, которым поклоняются в ашрамах. В этой земле было очень мало брахманов. Местные цари, как нам объяснил Джанаки, предпочитали сами общаться с богами.
Впрочем, армия у мадров была многочисленной. Мы сошлись во мнении, что ради нее и приехали Пандавы к своему державному родственнику.
Если Накуле и Сахадеве удастся уговорить своего дядю поддержать Пандавов, то ни один из наших дваждырожденных не станет сетовать на то, что этот народ по-иному понимает карму, — сказал Митра.
Вот бы собрать под знамя Пандавов всех араттцев, — начал Джанаки, — и бахликов, и сау-виров, и гандхаров…
Тогда клянусь до конца жизни приносить жертвы богам торговли, — быстро добавил Митра.
Похоже, мадры поддержат тех, кто посулит большую выгоду, — сказал я, — В этом они еще проще хастинапурцев.
Не все мадры одинаковы, — возразил Джанаки, — вспомни Накулу и Сахадеву. Им доступны древняя мудрость и понятие чести. Впрочем, это относится лишь к некоторым представителям высших варн. Сейчас так все перемешалось… — Джанаки сокрушенно вздохнул. — Простых людей не увлечь на подвиг призывами к долгу и справедливости. Боюсь, что они будут колебаться до последнего, рассчитывая, взвешивая и примеряясь к возможной выгоде.
Беседа не мешала нам утолять голод, тем более, что на кухне нашлась пища по вкусу дваждырожденных — лепешки, фрукты и молоко. В Пан-чале, как и в моей родной деревне, еду подавали на окропленных водой банановых листьях. В Шакале нам принесли глиняные тарелки. Джанаки с гордостью сказал, что здесь даже семьи бедняков едят из таких тарелок. Потом, правда, выяснилось, что эту посуду зачастую не моют, а дают вылизывать собакам. Тогда Митра заявил, что предпочел бы все-таки есть с банановых листьев. Я же промолчал. Когда путешествуешь в большом мире, поневоле приходится оскверняться, и брезгливость мало-помалу утрачивается. Вдоволь насмотревшись с веранды на картины окружающей нас жизни и утолив голод, Джанаки и Митра с головой погрузились в могучий поток прошлых и будущих событий.
Как странно устроена жизнь, — сказал Джанаки, — давно ли я ушел в ашрам дваждырожденных, а теперь от моего народа, от этой шумной солнечной площади меня отделяет невидимая стена. Им кажется, что они живут полноценной жизнью, а сами — лишь щепки в потоке, который вертит мельничные колеса военных советов в Кампильи и дворцах Хастинапура. Родная Шакала кажется мне сейчас листом кувшинки, на котором суетятся тысячи мелких насекомых, не подозревающих о глубокой черной воде и течении, которое несет лист к водопаду.
Да, водопад уже близок, — сказал Митра. Глядя на него, я явственно заметил перемены в привычно-беспечном облике друга. Нет, Митра не стал грубее. Все та же радостная сила озаряла его лицо, как отблеск утреннего огня. Но в голосе уже появились твердые, неспешно в ластные тона, а блеск глаз, когда он смеялся, напоминал теперь не солнце на воде, а вырванный из ножен клинок.
А что думают Пандавы? — спросил Джа-наки.
В тот день, когда я доставил весть Панда-вам из Хастинапура, они собрали военный совет. Выслушали меня внимательно. Но что там решалось, не помню, — признался Митра, — мои мысли, да простят меня властелины, были заняты судьбой Муни, оставшегося приманкой в когтях Дурьодханы. До сих пор не могу понять, как Крипа вообще узнал о том, что может навсегда лишиться одного из любимых учеников… Ну да ладно, хорошо, что все обошлось. Так вот, Юдхишт-хира собрал во дворце Друпады всех военачальников, и они слушали меня, а потом решали, как быть с Хастинапуром. Могу себе представить, что в Хастинапуре в этот же момент решали, как быть с Кампильей. Поскольку мысли дваждырожден-ных, как правило, становятся достоянием всего братства, то боюсь, и те и другие пришли к единому мнению: пора воевать. Помнится, наш неразговорчивый Бхимасена так и сказал.
