Курукшетра. Путь Абхиманью 39 страница

Мы обошли почти всю долину, и я не чувствовал усталости. На меня снизошло удивительное состояние сердечного восхищения. Это не имело ничего общего с радостью. Радость — это движение чувств, вспышка. Сердечное восхищение длилось, питало потоки тонких сил, дарило способность к новым ощущениям. Меня словно подвесили на невидимую нить между небом и землей, но все-таки ближе к небу. И еще появилось чувство, будто кто-то очень сильный и добрый все время наблюдает за мной сверху, посылает мне прямо в мысли какие-то таинственные советы. На теле горы я чувствовал себя пушинкой, подхваченной потоком силы, восходящей от самых корней Гималаев. Это была та же сила, что выталкивала горные хребты на головокружительную высоту, заставляя их лопаться, как древесные почки по весне.

— Я понимаю, Лата, почему именно здесь со храняется возможность слышать голоса богов. Я не удивлюсь, если вон за той скалой прямо на тро пинке мы встретим мирно бредущего небожите ля. Здесь все кричит об их присутствии, но я не слышу в этих криках угрозы. Расскажи мне, как выглядят небожители. Тебе нельзя нарушать обет? Так придумай, как это сделать, не нарушая его.

Лата остановилась прямо посреди тропинки и внимательно посмотрела мне в глаза.

Ветер, музыка горных потоков, прозрачные тени облаков — все это жило в ней. Благодать мира осеняла ее лицо. Но сейчас проступила и боль.

— Я расскажу тебе древнюю легенду. Достос лавный царь Нишадхов по имени Нала спешил на сваямвару к царевне Дамаянти. — сказала Лата. — Она ждала царя Налу, которому уже отдала свое сердце. Легко было на душе у Налы. Своим кшат– рийским пылом он мог повергнуть в пыль всех ос тальных царей, жаждущих получить Дамаянти. Но не знал Нала, что его суженая дева-жемчужина своей красотой снискала славу во всех трех ми рах, и на ее сваямвару держат путь пятеро небо жителей на небесной колеснице. И вот, когда пре красная невеста взошла на помост, окруженный праздничной толпой, перед ней неожиданно пред стали шестеро мужчин, подобных зеркальному от ражению возлюбленного. Неслышные для осталь ных собравшихся голоса призвали Дамаянти выб рать одного из шестерых себе в мужья.

Тонкостанная царевна поняла, что ей придется подчиниться воле небожителей. Ни слезы, ни мечи кшатриев не могли им помешать. В душе Дамаянти еще поблагодарила богов за подаренное право выбора, понимая, что если сейчас не сможет узнать истинного царевича Налу, то потеряет его навсегда. И тогда прекрасная Дамаянти смогла обуздать свои чувства, очистить свой внутренний взор от майи. Сосредоточившись, она вдруг увидела, что у пятерых небожителей не было на челе ни капли пота, на одежде не лежала дорожная пыль. Прояснившимися телесными очами увидела девушка, что стоят перед ней пять существ, облаченных в неувядающие венки, и глядят на нее немигающим взором. Ей даже показалось на миг, что они не касаются ногами земли. Ну, а истинный Нала тяжело упирался ногами в землю, и, вместо аромата увядшего от жары венка, был окружен запахом дорожной пыли и пота. Прозрев приметы богов, Дамаянти бросилась на шею своему любимому. Боги умчались на своей золотой небесной колеснице, восхваляя мудрость и преданность царевны. Так что, ты теперь узнаешь небожителя, если все-таки встретишь его за поворотом дороги, — сказала Лата.

— После всего услышанного я бы этого не хо тел, — сухо сказал я. — Если небожители поже лают в жены апсару заповедной долины, то ведь они могут и не предоставить ей право выбора, ко торого удостоилась царевна Дамаянти.

Ничего не ответив, Лата повернулась на носках и заспешила в деревню. Я пошел за ней, оглядывая горные пики настороженным взором, пытаясь представить, откуда может выпорхнуть на нашу дорогу летающая колесница.

* * *

Несколько следующих дней я был предоставлен самому себе.

Арджуна с большим отрядом кшатриев, в том числе и Митрой, уехал дальше по горной дороге. Он тщетно пытался найти путь в сокрытую страну небожителей. Накула и Сахадева вместе с Джа-наки и двумя десятками воинов остались в деревне. Меня же никто не обременял службой, возложив заботы о моем здоровье на старого брахмана и, слава всем местным богам, на Лату.

Дождавшись, когда я немного окрепну, а моя душа успокоится, она опять повела меня в храм. У гулкого каменного входа нас встретил уже знакомый мне старый брахман и двое почтительно улыбающихся служителей. Они поднесли нам медовую воду для утоления жажды и свежие цветы. Брахман провел нас в прохладную глубину храма, где рядом с алтарем горел священный огонь и дымились благовония. Вслед за хозяином мы уселись на подушки, набитые мягкой пахучей травой, и некоторое время предавались созерцанию пылающего огня, аккуратно настраивая свои мысли на общий лад. Наконец, брахман нарушил молчание, обращаясь прямо ко мне:

— Почему неспокоен твой дух? Почему ме чутся мысли? Долгий путь прошел ты. Теперь вре мя понять, зачем тебе это было надо. Попей, вот настой трав и меда. Мы здесь, простоте своей, все еще пытаемся хранить традиции. Ты обрядом– то не пренебрегай. Успокой разум. Иначе мои мысли за твоими не угонятся. Настой утоляет жажду, а цветы и созерцание огня — дух. Здесь у нас по спокойнее, чем в долинах юга, чувствуешь? — гла за брахмана строго заглянули мне в душу. Я невольно улыбнулся собственным ощущениям.

Покой, и правда, просачивался сквозь пелену опасений и забот, как вода горного родника сквозь мох. Брахман удовлетворенно сказал:

— Хум. Похоже, ты еще способен что-то ощу щать. Думаю, тебе здесь понравится.

Да, в этом храме, вознесенном так близко к небесам, все еще жила сила, название которой я не знал, но чувствовал ее древность. Я с интересом рассматривал каменный алтарь, испещренный знаками свастики, креста и другими непонятными мне символами. Рядом на цепях висели бронзовые диски, стояли медные кувшины и статуэтки неведомых мне богов. Это были атрибуты каких-то забытых на южных равнинах священнодействий. Древние предметы, казалось, еще хранили благие мысли и веру тех, кто им поклонялся.

Брахман указал рукой на алтарь:

— Многие поколения верующих, рискуя жиз нью, приходили сюда через горные перевалы. Их молитвами пропитаны даже каменные стены храма.

Он бросил взгляд на Лату, и та, поклонившись, встала с мягкой подушки и подошла к священному огню. Устремив взор на пламя, она стала читать заклинания, четко выговаривая слова и выдерживая ведомый только ей тон и ритм. Мне вдруг показалось, что стены храма завибрировали под действием ее голоса, отзываясь эхом молитв, возносимых тем, кто давно ушел. Потрясенный, я внимал голосам, освобожденным из камней, и в сердце своем поклонился духу, незримо витающему в стенах святилища.

Брахман показал мне рисунки на каменных стенах храма. Линии были почти стерты временем, но кое-где еще проступали детали рисунка летящих по небу шаров с огненными хвостами и плоских дисков, из которых в разные стороны били тонкие лучи.

Это виманы — колесницы небожителей, — сказал брахман, — они и сейчас, бывает, проносятся над нашей долиной. По неведомым нам причинам именно здесь сохранилась нить, связующая мир небожителей с земными полями. Отсюда еще угадывается путь в их таинственную страну где-то в сердце гор.

Значит, летающие колесницы — это не легенда? И сжигающие лучи?

Да что виманы! — вздохнул брахман. —Все только и думают о войне. Вон, даже Арджуна не слезает с коня, ищет путь к хозяевам небесных повозок. Разве это главное? Дваждырожденного не могут интересовать эти безделицы, когда рядом скрывается величайшая тайна!

Что может быть сейчас важнее войны и победы?

Что толку в победе, если она ничему не научит и лишь откроет путь к новой войне?

Значит таинственная страна в горах…

Нет, и она сама по себе не имеет значения.

Так что же?

Душа человеческая. Атман. Через него он и с хозяевами колесниц небесных связан, но все недосуг это постичь…Да не пустят его такого в горные твердыни. Как же ему Юдхиштхира-то не обьяснил этого. Да что там, и старший сейчас связан действием…

Небожители, кто они? К кому рвется по горным тропам Арджуна?

Брахман развел руками и, как мне показалось, хитро взглянул на Лату:

— Откуда нам знать. Вы зовете их Хранителя ми мира, мы — Махатмами. Что меняют имена? Возможно, они — люди древности. Сокровенные сказания утверждают, что наши прародители при шли в этот мир чистыми, незапятнанными, откры тыми добру. «По своей воле они могли возносить ся на небеса, видеть воочию сонмы богов и муд рецов». Они созерцали в себе свет Атмана — Выс шего Духа. Через него мы едины и с богами и с Хранителями мира. Он — огонь, который всегда присутствует в теле, как бы заключенным в со суд, зерно духа, непрявленная сущность. Жизнь — это свойство Атмана. Но Атман не проявлен. Его созерцают лишь те кто добился ясности со знания. Только истинный йог, лучась здоровьем, способен изливать сияние Атмана, подобно све тильнику в укрытом от ветра месте. Сокровенные сказания гласят:

«Сосредоточением иные Атмана сами в себе созерцают, другиеусилием мысли, иные усилием действий. Не грязнится пребывающий в каждом теле, Атман, как единое солнце весь этот мир озаряет, так Владыка Поля озаряет все Поле». Махатмы постигли эту истину и обрели власть над смертью, временем и пространством.

Значит, они и есть боги, которым жрецы поют хвалу и льют в огонь жертвенное масло?

Нет, они живые существа, может быть, даже похожие на нас. Уж точно, способные принимать наш облик. А боги, которых поливают маслом в храмах, есть лишь имена, олицетворяющие воплощение непознаваемого единого начала. Впрочем, нам не помогут ни те, ни другие. Поэтому тщетны попытки Арджуны найти к ним тропу пригодную для смертных.

Разве встреча с Хранителями мира может быть тщетной?

Ни нам, ни небожителям не под силу изменить законы кармы. Что хочет просить Арджуна? Оружие, силу? Разве мало сил дано людям? Смотри, зерно сознания, посеянное Установителем, дало могучий росток и приумножило силы людей на земных полях.

Люди действуют, не ведая последствий своих усилий. Действуешь ты. Рядом действует иной, видящий мир по-иному. Вы сталкиваетесь и гасите усилия друг друга. Так появляется соперничество, вражда. От любого желания, даже желания осчастливить других, проистекает насилие и страдание. Наши мудрые прародители, расширив границы познания и творчества, преступили черту дозволенного человеку. Но могли ли они оставаться людьми, не преступая черты? Даже на этот вопрос я уже не тщусь найти ответ. Человеческим разумом не охватить того, кто его создал.

— Значит, лучше не познавать и не действо вать? — спросил я. — То есть, вообще не жить?

—Действительно, действие порождает следствие, то есть карму. Но данным тебе сознанием ты способен сам выбирать тот или иной путь действий. Надо лишь отрешиться от желаний. Ведь когда желания затуманивают твой разум, тебе начинает казаться, что весь мир устроен не так, лишен блага. Но на самом деле это Установитель в необъяснимом милосердии своем толкает тебя к осознанию собственного пути… Сначала ласково и тонко, а потом, по мере того, как сила нашего гордого и тупого сопротивления возрастает, — все более настойчиво и грозно. Ты должен постичь смысл этих перемен, не дать связать себя привязанностями или действием. Тогда воля Высших сил осознается как благодеяние. Махатмы открыты для нас, но путь к ним лежит не через перевалы, а через познание Атмана. И боги, вернее, единый Бог находится намного ближе, чем привыкли считать люди.

Брахман перешел на распев: «Он — Свет све-тов, он именуется запредельным мраку, Он знанье, предмет и цель познаванья, в сердце каждого Он пребывает…» Мы должны превзойти телесное сознание, перестать зависеть от тела, сознавая его только как инструмент Высшего Атмана. Сущность человека не тождественна его телесному облику. Человек подобен бесконечной струне, протянувшейся из прошлого в будущее. Нынешнее наше воплощение не более, чем точка, которую тронул божественный палец, на которую упал луч, устремленный из Негасимого сердца Вселенной. Именно в этой точке ожил звук, заиграл блик света, волны побежали по всей длине бесконечной струны. Угаснет вибрация, и вновь тронет ее божественное предначертание, снова затрепещет, осознавая себя, твоя душа на золотом луче. Эта музыка никогда не угасает полностью. Чуткое сознание может слышать эхо прошлых и будущих жизней, ибо в духе нет ни времени, ни пространства. Весь опыт, все открытия и пробуждения уже живут в твоем Атмане, в зерне духа.

Но почему же мы все делаем ошибки? Даже патриархи?

Потому что, и они связаны действием и долгом. Никто лучше нас не знает, что невозможно смертному вместить совершенное знание. Всегда вдали будет сиять нечто, требующее от тебя нового познания, отказа от привязанностей к старым истинам, смены вех, бусин в четках, священных мантр. Помни, нет ни одной истины, раз и навсегда доказанной. Нет ни одного духовного открытия, преподанного Учителем, которое не требовало бы от тебя самого подвига подтверждения. Те Махатмы, кто прошли этим путем раньше, лишь свидетельствуют, что там, на Высоких полях, сияет свет ярче тысячи солнц. Но каждая ступень на подъеме к свету — твоя!

— Твой Атман, — продолжал жрец, — словно зерно во мраке земли, питается плодами твоих усилий и прозрений. Поэтому стремись к действию и пониманию. Победи в себе страх телесного уничтожения, ибо Атмана в тебе ничто убить не способно. Ты подчинен карме. Не уклониться, не избежать ее плодов! Но те, кто огнем подвижничества и мудростью обретали власть над своими страстями и поступками, те по собственной воле, подобно сияющим искрам костра, могли оттолкнуться от струны и обрести свободу, слиться с духовным огнем сердца Вселенной. Взгляни на Лату! Не в храме, а в ее сердце звучат голоса богов, ибо она совершила подвиг отождествления с Атманом.

Так разогнал пелену моих заблуждений жрец горного храма. Но запутанные, неумелые слова здесь мои. Тот момент постижения пришел вне мыслей, просто за пеленой серого безмолвия разума вдруг вспыхнул, царапая душу, тонкий луч истины. Так под черными тучами, лежащими на горных отрогах, пробивается сияющая полоса ясного, невероятно прозрачного неба. В эти мгновения разум забывает о существовании неизменяемых форм, непроницаемых субстанций, непреодолимых границ.

Жаль только, что эти прозрения посещали меня так редко, хоть и оставались в душе сладостной болью, отблеском отгоревшей зарницы, предчувствием полноты бытия.

* * *

Теперь я стал лучше замечать, куда милосердные боги забросили мою бренную оболочку. В этом краю, изгоняющем грусть, глубинные силы земли возносили к небесам человеческое сознание быстрее, чем храмовые молитвы и медитации в ашраме Красной горы.

Поистине, эта земля была создана богами для просветления дваждырожденных. Здесь ярко светило солнце, но ветер нес прохладу ледников, заставляя кровь быстрее бежать по жилам. Широкие горизонты, открывающиеся с утесов, окаймлявших долину, сами уводили глаза и души в безбрежную глубину неба. Я поднимался на каменные уступы и, садясь на выгоревшую сухую траву, принимал позы для созерцания. В лазоревом небе безмятежно сияли изумрудные ледники. Широко раскрытыми глазами, всеми каналами своего тела я неторопливо по капле вбирал этот мир, впитывал каждый всплеск его дыхания и света. Я закрывал глаза, словно растворяясь в неге сна, следя, как отражаются в моем сердце бегущие сизые облака, режущий полет коршуна в ущелье под моими ногами и еще ниже, на самом дне — блестящая чешуя змеящегося потока.

Явленные в телесных ощущениях, тонкие силы восходили вверх по позвоночнику, плескались светлой волной у сердца, бурлили во внутренних каналах тела. А бывало, вдруг разом все эти чувства собирались в единый поток, горячий луч. Подобно жертвенному пламени вырывалась сила из ножен тела и уходила вверх, оставляя меня, озаренного и опустошенного мгновением нечеловеческого счастья.

Без печали и горечи, вообще без мыслей и желаний я вторгался в сияющие глубины своей изначальной сущности, осознавая все более явственно ПРИСУТСТВИЕ исполинской силы, разлитой в этих горах, небесах, пронизывающей каждое сердце. Я безотчетно погружался в бытие мира, полное вкрадчивой прелести и непостижимой угрозы.

Не потребовалось много времени, чтобы понять — именно Лата была центром, вокруг которого сходились лучи силы в этой заповедной долине. Она была посредником между богами и людьми (служителями храма и плосколицыми жителями ущелий), лучше любого проводника знала каждую тропку в этой стране. Не царица или хозяйка этого края, а неотъемлемая его часть, воплощение трепетных грез. Лата понимала все причуды, тайны и обещания этой горной страны. Она смеялась здесь чаще, чем в Двараке, приветствуя луч солнца, упавший к ее ногам, или подзадоривая белок, устраивающих возню на еловых ветках над ее головой. А бывало, радуга вдруг угасала на влажной поверхности зрачков, отражающих внешний мир, там открывалась тревожная глубина. Лата становилась рассеянной, иногда просто уходила в лес или храм, чтобы в одиночестве внимательней всмотреться в то, что открывалось ей.

Как отличалась апсара от женщин Хастинапу-ра, погрязших в мелочной суете, тщеславии и зависти! Лицо Латы было всегда спокойно, но полно жизни, озарено внутренним светом мысли. Для меня она была прозрачной, отважно открытой всем ветрам этого мира. Иногда я боялся, что плоть больше не сможет удержать огонь ее души на земле и, услышав небесный зов, Лата оторвется от земли и исчезнет из моих глаз. Такие мысли посещали меня, когда апсара начинала вслушиваться в голоса, недоступные моему слуху, и становилась отстраненной, принадлежащей другому миру.

Моя богиня все чаще старалась оставаться в одиночестве. Она уходила в лес и бродила там одна с просветленным и сосредоточенным лицом, а возвратясь домой, была отстраненной и молчаливой, словно силилась что-то вспомнить. Струны земных привязанностей слабели в ее сердце, а неразличимые для моего слуха голоса звали к высоким полям брахмы, туда, куда мне не было пути. Иногда она на несколько дней заключала себя в каменную чашу храма, пытаясь в его мертвой тишине услышать неземные звуки, усиленные эхом древних сводов.

Я с тревогой следил, как металась она между храмом и сосновой рощей, иногда даже увязывался за ней, но ни разу не удалось мне различить в шуме хвои, в скрипе стволов и криках птиц голоса небожителей. Но ведь что-то сводило мою Лату с ума. Что-то грозило отнять ее у меня. Это ожидание невнятной беды чуть не обернулось в моей душе тупой ненавистью к небожителям, сделавших Лату своим инструментом. Ее жертва не приносила плодов.

Горы были по-прежнему светлы и безмятежны, и острый клинок страстей ушел понемногу в ножны спокойного размышления. Раз я не могу последовать за Латой по ее пути, решил я, то значит, следует подумать о своем. Сколько раз уже так бывало, что, честно следуя стезе собственной дхармы, я вдруг оказывался лицом к лицу с Латой. Если же идти за ней, то я все равно буду всегда опаздывать. Самое лучшее, что можно было сделать в этом положении, это постараться не вмешиваться в ее жизнь, отдавшись потоку.

Все дальше уходил я по лесным тропам от дома, наслаждаясь новообретенной силой тела. Понемногу каменистые дороги перестали сопротивляться моим ногам. Деревья и камни, наверное, признав в чужаке своего, подставляли гранитные плечи и сучковатые ладони, чтобы облегчить подъем. Дни стояли ясные, полные солнца и свежести. В один из таких дней я вдруг заметил за розовыми стволами сосен, перекрывших мне путь, зеркало лесного пруда в оправе из серебряных валунов и сине-зеленого мха. Цветущие кусты склоняли ветви прямо к воде. Над ними реяли хмельные от меда пчелы.

Я подошел поближе и услышал слабый всплеск. Прямо напротив меня в голубую чашу воды входила Лата. Она вытянула точеную ступню и коснулась воды ровными аккуратными пальчиками с такой чувственной нежностью, что у меня мурашки побежали по спине. Я впервые увидел ее обнаженной при свете солнца. До этого она казалась мне порождением лунных бликов. Но на берегу озера она была подобна молнии, ударившей с неба в пятнистый изумрудный сумрак рощи. Она тоже увидела меня и застыла в гордой, полной достоинства, позе богини. Ее чистое тело дышало естественностью и покоем, словно мой взгляд был не тяжелее цветочных лепестков, брошенных небожителями на ее кожу в знак восхищения. Я вспомнил горный ашрам и собственное униженное смущение при первой встрече с Латой. Теперь же я наблюдал за ней со спокойным любованием, сменившим юношеский трепет желания.Мы присели на небольшой валун у самой воды. Лата одевалась и не торопясь убирала волосы красивым костяным гребнем. Светлые блики невысказанных мыслей несколько мгновений бродили по ее лицу, но потом сами собой рассеялись, и безмятежный покой вновь окутал ее фигуру, как доспехи — кшатриев.

Я все реже вижу тебя, — сказал я Лате.

С тех пор, как пришли вы, голоса в моем сердце замолчали. — тихо отозвалась Лата. — Но струна не порвалась. Я, ослепленная, не могу увидеть ликов небожителей. Откуда идет сила? Я не могу представить себе бога без тела и формы. Я должна видеть, слышать, осязать. Где пальцы, которые касаются струны, протянутой к моему сердцу? Где рот, говоривший со мной? Я, покорившая свои страсти, отрешившаяся от власти и богатства, жажду увидеть живой образ Хранителя мира, прикоснуться к нему, поймать выражение его глаз. Пусть бог явит форму, я заполню ее своей любовью и поверю, что это не наваждение или безумие…

Можете себе представить, как тяжело мне было все это слышать. Хоть и не было в ее стремлении к слиянию с божеством ничего чувственного, плотского, а все-таки мне было горько осознавать, как мало места в ее сердце остается для меня. Подобно прохладному горному ручью легли в мою руку ее белые пальцы. В этой руке под гладкой кожей билась упругая трепетная сила, словно необжигающий животворный огонь. И этим же огнем сияли глаза апсары. Ее взгляд, подернутый радугой неземного вдохновения, блуждал где-то за пределами моего мира. Между нами встала прозрачная стена отчужденности. И я со всем своим кшатрий-ским пылом ударился в эту стену. Почти непроизвольно я схватил ее за прохладные плечи, развернул лицом к себе и заговорил о любви. Я не помню, какими словами я пытался разорвать пелену майи, наброшенную на нее небожителями, но зато помню, что Лата высвободила свои гладкие плечи из моих горячих ладоней и встала. Зрачки ее глаз превратились в колючие звезды.

— Вижу, силы возвращаются к тебе, Муни. Все они до последней капли понадобятся тебе, чтобы выполнить свой долг и попытаться остаться жи вым. Сладкая смола привязанности лишит и тебя, и меня свободы и ясности.

Разве любовь не дарит дваждырожденным нового источника сил? —– спросил я. — Разве можно оставаться брахманом, не вмещая в свое сердце тех, кто устремлен к тебе? Любовь придаст нам сил, позволит воссоздать узор брахмы хотя бы из двух сердец.

Любовь апсары может сжечь, — сказала Лата, гордо поднимая голову на прямой округлой шее, — в древности боги посылали апсар даже к великим аскетам, чтобы лишить их чрезмерной мощи брахмы.

— Ничего, моя брахма как-нибудь выдержит, — самонадеянно сказал я, беря Лату за руку. — Ты можешь говорить все, что хочешь, но дважды– рожденного не обманешь.

Лата рассмеялась высоким коротким смехом и вырвала свою руку, словно боялась, что жар ее ладони расскажет мне о чувствах, властно поднимавших змеиные головы в ее теле. Я и без прикосновения к ее горячей коже чувствовал, как могучая сила кундалини начинает разворачивать тугую спираль, подчиняя тело, затапливая мозг сладким дурманящим ядом. Из глаз Латы прямо мне в душу заглянули змеиные зрачки, парализовали волю, опалили огнем.

В следующее мгновение змея исчезла, а передо мной вновь сидела безразличная ко всему Лата. Лишь высокая грудь под тонкой материей поднималась и опускалась. Мое сердце сбилось с ритма, отяжелело, подобно камню, что однажды сорвавшись с ребра горы, проломив деревья и кустарники, рухнул в долину и упокоился в холодной, оцепенелой неподвижности. Камень скатился в долину, а Лата осталась на далекой вершине, пронизанной ветром и солнцем.

Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и снова посмотрел в глаза апсаре. Неужели эта бесстрастная женщина извивалась в моих руках в страстном порыве в ночь возлияния Сомы?

— Пусть твои силы в мире брахмы превосхо дят мои, — сказал я, стараясь смотреть мимо Латы на отражение облаков в голубой воде, — кроме Высоких полей есть и наши, земные поля, труд ные для твоих ножек, полные опасных людей и зве рей. Что будет с тобой, если погаснет луч брахмы? Твои нежные руки созданы, чтобы ласкать детей, стройные ноги — для прекрасных танцев. Ты при шла на землю воплощением красоты и любви. От бросив этот путь, не предашь ли ты своей дхармы? Может быть, это гордыня сделала тебя сосудом, ждущим, когда его заполнит божественная сила? Ты помнишь Шикхандини? Разве владение оружием и жестокость кшатрия добавили ей прелести и счас тья? Она предала облик, дарованный ей природой. Разве не это же совершаешь над собой и ты?

Так говорил я Лате и с удовлетворением видел, как разгораются обидой и возмущением ее обычно безмятежные глаза.

И вдруг нас прервали. Как это бывает в горах, сияющее бирюзовое небо покрылось пеленой туч. Огромные сосны, раскачиваясь, как плакальщики на похоронах, возносили к небу стенания. Набухшие дождем тучи ревели громче, чем боевые слоны перед атакой. В их черных громадах блестели бивни молний. Трескучая, обжигающая сила истекала с неба, поднимая волоски на моем затылке, покалывая сердце. Потом на нас обрушился дождь. Лата успела уйти на несколько шагов вперед, но остановилась и, пытаясь перекричать звук ливня, звала меня, торопила. Чувствуя, как скользят кожаные сандалии на мокрых гладких камнях, я бежал к Лате, нашедшей укрытие под каменным карнизом, и вдруг увидел, что потоки воды, срывающиеся с карниза широким серебряным водопадом, подмыли где-то наверху огромную глыбу, и она начинает катиться вниз по склону как раз к тому месту, где стояла Лата.

Предостерегающий крик застрял у меня в горле. Где-то за гранью мыслей мне пришло знание, что я не успею крикнуть, а она не успеет понять… Все еще освещенный той же вспышкой мгновенного просветления, я вырвался из оцепенения и прыгнул к Лате. В тот миг я не думал ни о чем. Если бы я начал думать, то опоздал. Я рванулся к цели, не успев даже собрать мысли для прыжка. Наверное, со стороны я был похож на разлепившуюся лягушку: раскинутые руки, расставленные пальцы, ноги, подергивающиеся в нелепом стремлении оттолкнуться еще раз от воздуха. Какую-то долю мгновения я ощущал себя в полете. Видел удивленный полуоборот Латы в сторону опасности, слышал ее полукрик, полувсхлип. А потом мои голые колени ударились в монолитную округлость покрытых мхом валунов, руки обняли Лату, а глаза уперлись в серый бок каменной глыбы, падающей прямо на нас с ужасающей неотвратимостью. Это было, как в кошмарном сне — бьющееся в руках тело Латы, пелена дождя и пронзительная очевидность невозможного — глыба падала МЕДЛЕННО. Казалось, что невидимая рука удерживает ее над нами.

В следующее мгновение я откатился по мокрой траве в сторону, продолжая крепко сжимать Лату. Глыба с жутким шелестом пронеслась мимо нас, соскребла камни с тропы и прогромыхала куда-то дальше в пропасть. Я не сразу смог оторвать взгляд от того места, где был каменный карниз. Потом я помог промокшей и перепачканной Лате сесть на мокрый валун и привести свою одежду в порядок. Дождь перестал так же неожиданно, как и начался. Лучи солнца поднимали сизый пар над сосновыми ветками. Лата дрожала мелкой дрожью и беспомощно озиралась вокруг, как незаслуженно обиженный ребенок. Солнце подсушило камни тропинки. Большие рыжие муравьи вновь заспешили по невидимым дорогам, пересекая измазанный грязью край одежды Латы. Она осторожно согнала их рукой и поднялась на ноги. Лата больше не дрожала, но ее лицо сохраняло отстраненно-застывшее выражение. Весь путь домой мы проделали молча.

На следующий день она не вышла ко мне, а служители храма сообщили, что апсара углубилась в самосозерцание и выйдет на свет только когда сочтет нужным. Так я остался почти один. Митра и Джанаки вместе с остальными кшатриями, оставшимися в долине, несли караул, пасли лошадей, играли в кости. Арджуна уехал дальше в горы.

Я же продолжил прогулки по окрестным дорогам, чувствуя, как с каждым днем все увереннее мои ноги держатся на скользкой поверхности валунов.. Я растворялся в окружающем мире, позволяя своей душе воплощаться то в сосну, то в бегущее облако, то в стайку шебутных белок, весело играющих в многоярусных башнях леса. Моя жизнь была полна знаков и предчувствий, словно кто-то из небожителей, отвлекаясь от великой игры, выкраивал мгновение, чтобы проследить за полетом ничтожной человеческой искры. Невидимая водящая рука то направляла луч солнца на предмет, к которому хотела привлечь внимание, то прямо под ноги кидала кристалл хризолита или яркий цветок, побуждая меня продолжать путь. Как бы далеко я ни забредал в горы, как бы глубоко ни погружался в ущелья отрешенности, всегда в центре всех моих поисков и скитаний оставалась сияющая точка, негасимый путеводный огонек — моя Лата.

Отрадно было осознавать, что она в безопасности, на расстоянии крика, за каменной скорлупой храма. Даже удаляясь все дальше во время моих одиноких прогулок, где с отрогов срывались молочно-белые пены ручья, я ощущал волны ее брахмы, скользящие по сердцу, как лазурная струя по округлым голышам.

Я представлял ее себе то застывшей серебряной статуей возле зажженного огня в ожидании моего возвращения, то самим огнем, мечущимся на суровом ветру кармы. Начав думать о Лате, я незаметно погружался в сияющий бескрайний океан видений и мечтал об одном: чтобы это никогда не кончилось.