Курукшетра. Путь Абхиманью 34 страница

Слышишь, как они радуются? — спросил он, нависая над брахманом и указывая рукой на свою челядь, — это не я установил, не я расставил их по местам, возбудил в одних жестокость и алчность, в других — трусость. Так распорядилась жизнь, и не нам, смертным, пытаться вмешиваться в ее течение. Попробуй вмешаться, и они разорвут тебя. Убей властелинов, и они бросятся друг на друга.

Кто же тогда мы, дваждырожденные, если, обладая властью, смиряемся со злом? — спросил брахман.

Мы — чужие, — вдруг с горечью процедил Дурьодхана, сбросив на секунду маску надменного бесстрастия, — мы чужие для этого мира. Наше время прошло… Посмотри на этих юношей, которых вы обрекаете на смерть. Где найдут они прибежище на этой земле, если рухнет Хастинапур, уйдут в небытие патриархи? Им не расстаться с проклятой способностью воплощаться в мысли других. Одного этого будет достаточно, чтобы наполнить страданиями их жизнь среди злых и невежественных людей. Может быть, те, кто унаследует этот мир, будут отлавливать наших учеников по городам и деревням, считая колдунами. Они обречены, потому что заметны. Их видно по горящим глазам, по тонкой гармонии мыслей и движений– И все это послужит их гибели.

Юными дваждырожденными не следует пренебрегать, ибо даже маленький огонь способен обжечь, — прозвучал вдруг голос над нашими головами. Это неожиданно разомкнул уста Дхритараштра. Значит, все это время он не предавался старческой дремоте, как было подумалось мне, а внимательно слушал весь наш разговор. Духшасана, стоявший рядом со своим братом, лишь криво усмехнулся и сказал:

Эти чахлые ростки, пробившиеся на свет из темноты ашрамов — уже не дваждырожденные. С этими-то бойцами Юдхиштхира хочет оспаривать наше прове вести за собой племена куру?

И низкорослое деревце считается взрослым, если может приносить плоды, — смиренно ответил брахман, — но если оно не приносит плодов добра, значит, еще не достигло поры зрелости, как бы ни были велики его размеры.

Глаза Духшасаны полыхнули гневом, но его остановил Дурьодхана:

— Я не караю за умные и правдивые речи, — сказал он, — тем более, перед нами не враги, а посланцы моих родственников. Молодые дважды рожденные, — и он повысил голос, чтобы его слы шали все в зале, — находясь в Хастинапуре, бу дут оставаться под моей защитой, особенно если они одеваются, ведут речи и совершают поступ ки, предписанные их дхармой.

Дурьодхана посмотрел на нас с Митрой, и я ясно понял, что ему уже известно о наших переодеваниях и негласных путешествиях по городу. Но, судя по всему, кара за находчивость нам пока не угрожала. Мы с Митрой лишь молча поклонились. Наш брахман повернулся к трону Дхрита-раштры и учтиво спросил, каков будет ответ.

Мы не должны рассуждать поспешно, — ответил Дхритараштра, — слишком многое лежит на чашах весов, которые вы хотите покачнуть. Разве не показали игральные кости, чья карма легче, и к кому благоволят боги? Разве мой сын был плохим защитником подданных, пока Пандавы, сбросив бремя власти, скитались где-то в лесах?

Те, что подстрекают тебя на вражду с Пан-давами, переложат бремя страданий на плечи других, — заговорил брахман с уверенностью и задором юности. — Боги не могут быть на вашей стороне. Игральные кости, определившие судьбу Пандавов, были не во власти богов, а в воле Шакуни, царя Гандхары.

Это ложное обвинение, — воскликнул Шакуни, но брахман даже не удостоил его взглядом. Не открывая глаз, он устремил поток своей воли на растерянного Дхритараштру, вцепившегося морщинистыми руками в костяные подлокотники трона.

Заключи мир с Пандавами, — говорил брахман, — откажись от мыслей о выгоде. Это будет на пользу тебе самому, спасет жизни твоим сыновьям, равно как и многочисленным родственникам и друзьям. Резко повернувшись к Дурьодхане и взглянув ему в глаза, брахман добавил: — Я не хочу возвращаться к Пандавам с разбитыми надеждами и недостигнутой целью. Подумай еще несколько дней, прежде чем сказать губящее надежду слово. Я знаю, что Карна похвалялся в одиночку повергнуть на землю обладателей лука Гандива и сияющего диска. Но Сокровенные сказания гласят: «Над человеком, который дал волю страстям и отринул закон, скоро будут смеяться его враги».

Дурьодхана пожал могучими плечами: — Если мудрость Сокровенных сказаний не спасает без войны и насилия, то к чему ваши умные разговоры?

Переговоры закончились. В зал вбежали музыканты, танцовщицы и слуги с подносами. Придворные собрались вокруг столов с жирной обильной пищей. Наш брахман, ничем не выдавая своего разочарования, присел на подушки у трона Дхритараштры, и оба мудрых старца углубились в беседу. А нам с Митрой ничего не оставалось делать, как присоединиться к праздничному пиру, воздавая должное искусству местных поваров под аккомпанемент музыки и восхвалений добродетельных правителей Хастинапура.

Удивительно, что Дхритараштра действительно добрый: и за народ он переживает, и сыновей любит. Даже когда Пандавов в изгнание отправлял, падал без чувств и лил слезы сожаления, — говорил Митра, когда мы наконец вернулись домой, вынырнув из мутного водоворота пира.

Все восторгаются добротой Дхритараштры. На его отцовскую любовь опирается в борьбе за власть Дурьодхана, — сказал брахман, —– у нас говорят, что похвала бывает мужу, безумному худшей пагубой. Сердце теряет зоркость в дыму жертвенных костров, зажженных в его честь.

А Дурьодхана? Он способен слушать? — с надеждой спросил я.

Брахман пожал плечами:

Он властелин, но и он кружится, как щепка в водовороте кармы. Ему нельзя уронить себя в глазах придворных, он не может переступить через собственную гордость. Я, наверное, сам допустил ошибку. Нельзя говорить с царем тоном наставника, да еще при его подданных. С птицами бессмысленно изъясняться священными заклинаниями, но насыпь им зерен, и они прилетят к тебе. С каждым надлежит применять тот язык и манеру поведения, которые ему понятны. Властелины внемлют языку кротости.

Или языку войны, — добавил Митра. — Вы же и сами знаете, какой ответ даст Дурьодхана. Его заставят собственные кшатрии. У меня нет к ним ни ненависти, ни сочувствия. Это карма. До последнего вздоха они будут мешать нашим попыткам спасти их жизни и души и еще будут гордиться своей доблестью и верностью долгу. Ни переубедить, ни переупрямить их. Мне кажется, я могу предсказать, как все будет. Кауравы выиграют войну или, по крайней мере, оттеснят Пандавов в джунгли, и на долгие годы на этой земле воцарится Хастина-пур. Брахманы будут молиться, государи завоевывать новые земли, крестьяне собирать урожаи. Все будут трудиться не покладая рук на поприще, предписанном дхармой. И все вместе, взаимно умножая страдания и ненависть, круг за кругом будут опускаться в черную бездну Калиюги.

* * *

На другое утро мы проснулись полными сил и надежд. Все встало на свои места. Наш брахман вновь принял на свои плечи бремя кармической ответственности, и мы убедились, что не только возраст и святость служат ему защитой. Все происшедшее в зале собраний Дхритараштры показывало, что он обладает силой и мудростью, с которой вынужден считаться даже Дурьодхана. Мы едва успели совершить обязательное утреннее омовение, как к нам пришел брахман и сказал:

— Вы еще не выбросили одежды, в которых тайно путешествовали по городу? Сегодня они пригодятся вам во дворце Дхритараштры.

В ответ на наш немой вопрос он покачал головой:

Нет-нет, нас сегодня там не ждут. Сегодня Дхритараштра и Дурьодхана совещаются с патриархами Высокой сабхи. От их решений зависит будущее всех нас. Мое искусство тут бессильно… Попробуйте свои пути.

Но тогда зачем посылать еще и Митру? — спросил я. — Я уже выполнял подобное поручение при дворе Вираты…

Лучше, если вы оба будете знать, что произошло на этой встрече, на тот случай, если одного из вас убьют, — просто сказал брахман. Мы с Митрой бегом отправились по залитым утренним солнцем улицам Хастинапура к дому Прийи. Впрочем, на этот раз помощь пришла от ее отца. Там, где есть цари, там есть и слуги, а значит, нет запретных путей и сохраненных тайн. Брат хозяина трапезной знал надсмотрщика за уборщиками мусора во внутренних покоях, а те как-то рассказывали о небольшой кладовой, которую лишь стена отгораживала от зала собраний Дхритараштры, а стена эта сложена из массивных плит, которые от времени разошлись, открыв щели…

Вот так простой подкуп и предательство открыли нам доступ в собрание властелинов и патриархов Хастинапура. Если бы о нашем пути узнал Дурьодхана, то всех: и надзирателей, и уборщиков, и поваров наверняка ждала бы мучительная казнь под ногами боевых слонов. Но серебро и наше умение воплощаться в чужие мысли распечатывали все уста. К концу дня уже окончательно измученные и голодные мы проникли вместе со слугами, несшими мешки с провизией, прямо под носом у охраны в небольшую кладовую, где, к огромному облегчению, обнаружили тонкую щель, из которой в затхлый воздух нашего убежища тянуло благовониями, светом и тайнами. Мы приникли глазами к отверстиям.

На мозаичном полу посреди зала стоял кипящий гневом Карна и, судя по всему, заканчивал свою речь.

— Как слуги на посылках, мы ждем, почти тельно сложив ладони, возможность сделать при ятное нашему царю. Именно на нас: на Дурьодха– ну, Духшасану, Ашваттхамана и Шакуни возложил Дхритараштра бремя верховной власти. И мы на рушим свой долг, если не соберем сейчас всех со юзников и не ударим по Пандавам, пока они ко пят силы.

Тогда Бхишма, старейший из патриархов, начал укорять сына возницы за то, что, став дваж-дырожденным, он не приобрел мудрости.

Я не понимаю, почему вы, патриархи, сочувствуете Пандавам! — воскликнул Карна. — Вы храните верность давним воспоминаниям о Братстве, не видя, что оно само уже стало другим.

Но не стали другими понятия мудрости и доброты, — сказал Бхишма, — для будущего этого мира одинаково важны и Пандавы, и Кауравы. Поэтому мы и взываем к вашему благоразумию. Война, убийство не могут быть путем к высокой цели.

Тогда рядом с Карной встал Дурьодхана и заговорил, обращаясь к патриархам:

Сокровенные сказания, которые мы все чтим, гласят, что кшатрий не должен отклоняться от стези долга. Так почему же вы упрекаете Кар-ну и меня? Бесчестие тому, кто отрекается в этой жизни от своего дела. Как же я теперь могу отдать царство? Если Пандавам суждено пасть в бесплодных попытках отбить наше достояние, то не мы будем тому виной. Пандавы враждебны этой жизни, — убежденно сказал Дурьодхана, — поэтому они должны пасть.

Не наноси вреда живому! — так гласят Сокровенные сказания. — громко возгласил Дрона.

Но сколько ни думай, не найдешь даже среди патриархов такого, кто бы в прошлом не обнажил меча. — возразил Дурьодхана. — Сколько людей отправил в царство Ямы ты, о несравненный стрелок из лука? Как сократил жизнь безвинной царевны Амбы Бхишма?

Боги сделали так, что никто из ныне живущих не может избежать нанесения вреда живым существам. Я не ищу для себя ни богатства, ни почестей, усерден в подношении даров и почитании патриархов. Я раскинул свет вашей власти на огромные земли. Так почему же вы колеблетесь поддержать меня?

— Сложен, извилист путь кармы, — ответил Дрона. — Истинно лишь то, что служит вечному благу сущего. Витиеватые речи — ненадежная за щита от воздаяния. Как бы ни был хитер и смет лив предводитель, груз нечестивых деяний обрушится на его плечи и на тех, кто последует за ним. Пока не взвешены все кармические последствия деяний, лучше сохранять покой и хладнокровие. Дурьодхана пожал могучими плечами и отвел глаза:

— Патриархи воистину отличаются от всех нас. Где нам даже пытаться достичь такого сми рения и бесстрастия при размышлениях о своих и чужих жизнях. Только не проистекает ли это спо койствие от возраста? Душа, плененная в теле дольше положенного срока, теряет вкус к жизни. Я понимаю, как разорительны для покоя патриар хов наши страсти. Время их подвигов прошло. Те перь, истощив свою брахму, они способны лишь сидеть, укрывшись за стенами дворцов и укорять и увещевать нас… Но их карма останется с ними, а нашу еще предстоит создать. Если бы действие было лишь ненужной помехой на пути к Высоким полям, то мы и рождались бы без рук и без ног. Мы приходим в этот мир в обликах, соответству ющих нашим прошлым заслугам, но перед ухо дом мы еще должны свершить свое… Воплотить в дела свою волю, силу, пыл свершений, что зало жены в нас от рождения.

Глаза царевича пылали. Вокруг его головы и плеч беззвучно разрасталось пурпурное сияние нагнетаемой брахмы. Впрочем, мне это могло только показаться, ибо жара потайной комнаты становилась нестерпимой. Я чувствовал, как пот стекает со лба, пропитывает брови, жжет глаза, прижатые к щели в каменной стене. Смотреть было трудно, но зато слова Дурьодханы долетали ясно, звонко отдаваясь в каменных стенах, буквально толкая меня в сердце своей открытой яростной силой. Царевич не желал и не мог остановить поток, смывающий плотины его сознания. Уже не человек, воспитанный в ашрамах дваждырожденных, а огненный смерч, сгусток разрушительной силы сиял в центре зала, опаляя своим пурпурным пламенем лица и сердца сановников Дхритараштры.

— Мудрость без силы не имеет будущего на этой земле, — продолжал Дурьодхана, обращаясь к патриархам, — ваше время уходит, но не наше! Мы — разные, о могучерукий Бхишма. Мы зна ем, что некогда для тупых и суеверных раджей твое слово было законом. Теперь требуется нечто большее, чтобы заставить себя слушать. Новые силы вошли в этот мир, и мы должны овладеть ими, дабы преумножить славу и мудрость брат ства дваждырожденных.

— Ты напрасно причисляешь себя к новой расе, — глухо, с усилием вымолвил Бхишма, — жадные, властолюбивые цари были во все време на. Не надо принимать свой ратный пыл за боже ственные силы, ниспосланные тебе с Высоких полей. Новая раса отвергнет тебя так же, как ты отвергаешь нас. Они тоже будут брать жадно, то ропливо, не считаясь с дхармой. И не отяготят эти преступления их карму, как не отягощает совесть младенца сломанный в неведении стебелек травы. Но ты-то ведаешь! Ты, обладающий мудростью нашего братства, не можешь даже желать обрести власть ради власти. Если в твоем сердце поселилась жажда обладания, значит, ты побежден рак-шасом. И нового в этом не больше, чем в любой человеческой болезни.

—– Не подобает тебе, долговечному, говорить такие слова, — с жаром ответил Карна. — Дурь-одхана сделал меня царем, и я нарушу дхарму кшатрия, если не подниму оружия в его защиту.

Бхишма спокойно возразил:

—Только человек, отринувший гнев, проявлят свой сердечный пыл во всей полноте. Чтобы повелевать брахмой, надо обуздывать свои страсти. В гневе человек совершает безумные поступки. Я сейчас вижу перед собой не властелинов брахмы, а обычных кровожадных царей, пораженных ненавистью.

— Но ведь праведность и незлобивость не ук репили ни одного царского трона, — заметил Ша– куни.

Бхишма вперил в него взгляд своих бездонных глаз и лишь промолвил:

Вот об этом я и говорю. Роскошь и власть помутили ваш разум. Кто из вас может сражаться с Арджуной? Разве он с небольшим отрядом не разбил ваше войско в стране матсьев? Пусть прекратится вражда, пока неистовый Бхимасена не заставил головы Кауравов катиться по земле, как созревшие плоды пальмы. Пока тяжелые стрелы Арджуны не разбили ожерелья на груди ваших воинов, и аромат сандала не сменился смрадом крови, пусть прекратится вражда.

Это Пандавы раскололи братство, — теряя самообладание, гневно воскликнул Дурьодхана, — за всеми твоими словами, о старейший в роде, я вижу только желание захватить трон моего отца и выгнать нас из Хастинапура. Ты обвиняешь нас в забвении дхармы дваждырожденных. Но разве ты забыл, как невоздержан в гневе Бхимасена? Ард-жуна искусен только в метании стрел. Близнецы преданы своим старшим братьям и прекрасной Драупади, а не Высокой сабхе. Хватит ли мудрости у одного Юдхиштхиры смирять своих братьев да еще и управлять Хастинапуром? И это ради них я должен поступиться властью? Пусть все решит битва, раз они не верят в решение игральных костей. Мы несомненно победим, а павшие успокоятся на ложе из стрел, как и подабает кшатриям.

Ты мечтаешь о ложе героев? — тихо спросил Видура, — ты скоро его получишь. Но не заблуждайся, не численность армий решит исход битвы.

Воля богов не в нашей власти, — раздраженно сказал Дурьодхана, — человеку не достичь их обителей, чтобы спросить совета…

Если этот человек не Арджуна, — тихо сказал Карна. И Шакуни за его спиной едва слышно промолвил:

Оружие богов.

Заключи мир с Пандавами, — сказал Бхишма, — если ты не сделаешь это, тебя прозовут губителем собственного рода. Дурьодхана вскочил на ноги и резко повернулся к Дхритараштре, доселе не сказавшему ни слова.

Почему во дворце моего отца, где я главный защитник, все только бранят меня? Я не вижу за собой ни одного поступка, достойного порицания. Из мира ушла брахма, и теперь не духовный пыл патриархов, а огненный меч кшатриев будет решать, кому править, а кому идти в царство Ямы.

Сказав это, Дурьодхана повернулся спиной к патриархам и, не спросив дозволения, вышел из зала собраний. Карна и Шакуни последовали за ним.

Дхритараштра сказал:

— Найдется ли человек, будь он даже неподв ластен старости и смерти, который осмелится вступить в битву с Обладателем лука Гандива? Разве под силу нам теперь рассеять ненависть Пан– давов к тем, кто ненавидит их так страстно? Раз ве забудут они тринадцать лет изгнания?

Дхритараштра замолчал. Его лицо оставалось бесстрастным, но даже из своего укрытия я увидел, как, предательски блестя, выкатилась из-под черной повязки на темную морщинистую щеку слеза бессильного отчаяния.

* * *

— Это война! Дурьодхана уже все решил, — сказал Митра, когда мы крадучись выбрались из дворца на волю. За нами никто не следил. Сумер ки стояли темные и спокойные, как вода в пруду. Откуда же тогда в ноздрях моих смрадный запах смерти?

Мы все убыстряли и убыстряли шаги по гулким пустым улочкам Хастинапура.

И какой же выход ты видишь? — спросил я моего друга, начиная уже чуть задыхаться от быстрой ходьбы.

Выполнить свой долг, как и положено кшатриям, преданным своему пути, — ответил Митра.

— Как это мало для дваждырожденного, — укорил я его, — ты-то должен понимать, что нет никакой славы в том, чтобы, подойдя к такому же как ты мягкому, несчастному человеку, начать тыкать в него куском полированного металла. Это же дико — нести людям смерть, да еще замешан ную на боли, грязи и ненависти. Если уж хочет ся покинуть оболочку, то стоит ли искать такой безобразный способ?

Снова, как в одинокой лесной хижине в начале сезона дождей, я почувствовал себя ничтожной искрой на грани ночной бездны. До меня едва доносились слова Митры: «Прекрати бояться, прекрати…»

— Ты и сам боишься, — огрызнулся я.

Да. Мы только разжигаем страх друг друга. Дваждырожденные Дурьодханы найдут нас даже в темноте по этому страху. А нам надо еще незаметно забрать нашего брахмана и пробиться за ворота города. А там лесами в Панчалу…

Мы просто сходим с ума, — сказал я, стараясь справиться с мерзкой дрожью в коленях. — Какие дваждырожденные будут нас искать? После потери брахмы мы все одинакова слепы и беззащитны.

Так, переговариваясь, мы добрались наконец до нашего жилища и влетели в покои старого брахмана. Он пребывал в глубоком самосозерцании перед теплым огнем светильника. Подняв на нас спокойные глубокие глаза, он чуть заметно улыбнулся и указал рукой на циновку. Мы сели и ритмичным дыханием успокоили свои сердца. Нервная скачка мыслей остановилась, и свет огня разогнал клубящиеся тени в наших головах.

— Вот теперь вы можете рассказать, что про изошло между патриархами и Дурьодханой, — сказал брахман, — хотя по вашим лицам я и сам могу обо всем догадаться.

Выслушав наш сбивчивый и короткий рассказ, он кивнул головой:

— Дурьодхана вышел из повиновения Высо кой сабхе. Теперь ничто не остановит войну. Мы должны предупредить Пандавов… Кто из вас луч ше ездит верхом?

Мы с Митрой воззрились друг на друга. Обоим было совершенно очевидно, что ехать предстоит Митре. Только он один и мог выдержать сумасшедший галоп по диким лесам, только он был достаточно искусным всадником.

— Муни, —? тихо сказал Митра, — а может, ты все-таки попробуешь ехать со мной? Вдвоем надежнее…

Я отрицательно покачал головой:

Именно сейчас одному проще выбраться. К тому же здесь Прийя, я не могу уехать вот так, не простившись...(О боги! Как я боялся! Как я ненавидел Хастинапур. Если б я только мог ездитиь верхом так же хорошо, как Митра. Увы, попытка пробиваться вдвоем лишь удваивала опасность. Дружба становилась опасными путами на сердце посланца.)

Ты ничем не поможешь Прийе. Тебе даже не дадут умереть на пороге ее дома. У нее своя карма. Поедем, — почти умолял меня Митра, — я не могу бросить тебя, да и вас, почтенный брахман…

Со мной ничего не сделают, — грустно улыбнулся старик, — патриархи не допустят гибели посла. А вот вы — иное дело. Никто не знает, кто из вас двоих подвергается большей опасности — тот, кто уезжает или тот, кто прикрывает его бегство. Тебя, Митра, ждут неисчислимые опасности на ночных дорогах. Может быть, у Муни больше надежды остаться в живых. Утешайся этой мыслью и мчись. От твоей быстроты зависит будущее рода Пандавов, да и всей этой земли. Сделай все, что в твоих силах, и все остальное предоставь карме!

* * *

Этой ночью, тесно обнявшись с Прийей, ушел гулять под городскую стену Митра. Целый час я провел в беспокойном томлении, метаясь, как тигр в клетке. В шуме дождя за окном мне чудились яростные вскрики и лязг мечей. Пытаясь обуздать страх и связать себя с окружающим, я начал повторять древние заклинания:

—Приди светлая заря из-за туч, расколи мрак, утоли жажду мести, верни мир и покой…

Нет, ничего они со мной поделать не смогут. Что толку страдать от страха, если смертному не дано знать своего последнего часа. Надо жить здесь и сейчас. Надежны и крепки каменные стены комнаты. Ярко и ровно горит пламя очага. Оно не ведает страха и сомнений. Я буду подобен этому пламени, этим стенам. Холодная неколебимая уверенность изгонит проклятую дрожь из моих членов, пламя сожжет ракшасов смятения. Я готов к действию и лишен сомнений. Я готов выйти из комнаты и встретить любую опасность. Не по количеству врагов, а по плодам моей кармы придет воздаяние. И все это будет только тогда, когда я совершенно обуздаю свой страх.

А пока буду сидеть здесь, насыщаясь алой силой дракона, творящего свой дивный танец, так же как три года назад в маленькой лесной хижине ученика риши. Прошлое вернулось и принесло силу и уверенность.

Сердце понемногу успокоилось. Тени мыслей отнесло куда-то на край сознания, и в чистом отражении реальности я ощутил присутствие Прийи. Повинуясь внутреннему чутью, я поспешил выйти под накрапывающий дождь в мокрую темень листвы сада. Я бесшумно перелез через стену и пересек косой переулок, не снимая ладони с рукоятки полуобнаженного меча. Прийя, кутаясь в мокрое покрывало, стояла, прижавшись к глиняной стене дома, в котором были погашены огни. Ее ресницы вспорхнули, как две испуганные птицы. Но, узнав меня, она сдержала вскрик и прижалась ко мне, словно ища тепла и защиты. Узкие горячие плечи трепетали под моими ладонями. Волна жалости и благодарности затопила мне сердце.

Что с Митрой? — спросил я.

Он вышел из города, — шепотом ответила она. — Мы дошли под видом гуляющих до самых городских ворот. Нас ни разу не остановили. А там были стражи, много вооруженных людей. Факелы горели по всей стене и на башнях, а у открытых ворот жгли костры. Но твой друг смешался с черными тенями и всполохами огня. Он сказал, что заставит стражников не видеть себя… И пошел к воротам. И пропал. Я сама не могла ничего разглядеть. Он так и не появился. И никто из стражников не поднял тревоги. Значит, прошел. Там, на равнине, он отыщет коня… Или украдет, или возьмет силой. Не беспокойся о нем.

Она замолчала, словно собираясь с силами. Потом тревожно спросила:

— Что будет с тобой? Ведь тебя же убьют здесь, как только все узнают.

Я попытался мужественно улыбнуться в ответ. Очевидно, это получилось плохо, так как Прийя разрыдалась. Песле темного напряжения последних часов я чувствовал себя опустошенным и слабым. Главное было сделано, и вместо мыслей о бегстве в голову лезли соблазнительные картины уютной сухой постели у очага. Но Прийя настаивала. Дитя Хастинапура, она своим изощренным женским чутьем сейчас лучшего любого дваждырожденного чувствовала опасность и тормошила меня, тянула за руку прочь от стен дома, где ждал меня брахман. Я подчинился неохотно, но вовремя. Топот ног, почти неразличимый в шуме дождя, зазвучал у стены нашего сада и, отбросив колебания, я пошел за девушкой по узким улочкам, где мутил голову запах мокрой листвы и коровьего навоза.

Теперь я спешил, проклиная себя за то, что не решился сразу уехать с Митрой. Прийя вела меня кратчайшей дорогой к городским воротам, и временами мне казалось, что если я успею добраться до них, то подобно Митре, смогу обмануть стражу и вырваться на свободу. Но охота за нами началась по всем правилам, хоть и явно запаздала. Уже неподалеку от стен крепости нас окликнули, и пять темных фигур с металлическим лязганьем заступили нам путь.

Тьма стояла в узкой улочке. Дома, построенные, очевидно, совсем недавно, уже в годы тревоги, были лишены окон. Двери оставались закрыты. Я вдруг почувствовал себя в западне. Шуршал ветер в крышах, крытых тростником, где-то в саду истошно орал павлин, и оглушительно билось мое сердце. За спиной застыла не дыша Прийя, а напротив — пять черных фигур с тонкими короткими копьями в руках. Черные посланцы смерти, сгустившаяся воля хозяев Хастинапура. Я был бессилен спасти себя и Прийю, безжалостно втянутую в непонятный для нее водоворот державной ненависти.

Будь проклята моя карма… Если бы эти три года я каждый день изнурял себя боевыми упражнениями, то разметал бы этот жалкий заслон, спасая Прийю и себя. Но поздно сожалеть о том, что могло быть. Надо готовиться к последнему безнадежному бою.

И вдруг за своей спиной я услышал быстрый перестук копыт, и сердце сжалось в груди от предчувствия встречи… Звон вырываемого из ножен меча и блеск лунного света на шлеме. Всадник поставил коня между мной и преследователями. Мы стояли так близко, что я почувствовал острый запах конского пота и услышал, как шепотом выругался кто-то из врагов.

Кшатриев Хастинапура не смутить видом оружия, не отвратить от выполнения долга.

Три копья ударили одновременно. Снизу вверх. Слишком близко, чтобы успеть парировать. Мой незванный защитник был обречен, а я не мог даже прийти на помощь. От врагов меня отделял лошадиный круп. От смерти — несколько ударов сердца. Оно застыло на долю мгновения, пока я беспомощно ожидал падения тела.

Мощный крик на высокой ноте. Лязг оружия. Перерубленные древки копий падают на землю. Черные фигуры отпрянули на безопасное расстояние. Те, кто потеряли копья, обнажили мечи.

— Отойди, кшатрий, — сказал предводитель нападающих моему защитнику, — мы действуем по повелению могучерукого, стойкого в доброде телях Духшасаны. Этот человек — шпион Панда– вов, и ему нельзя позволить уйти из города.

Всадник не шелохнулся.

— А я, — громким, знакомым, почти родным голосом сказал он, — действую по велению соб ственного сердца и в интересах Высокой сабхи дваждырожденных. Я Крипа — патриарх общи ны. Кто из вас осмелится поднять на меня руку? Кто захочет сегодня увидеть царство Ямы?

Воины застыли, охваченные благоговейным страхом. Слава о воинском искусстве Крипы давно была вплетена в легенды.

Уходите! — громко и отчетливо сказал Крипа и, повернувшись к нам, неожиданно рассмеялся:

Не бойтесь! Я не буду убивать их. Это было бы все равно, что поднять оружие на детей.

Я бросил настороженный взгляд на наших противников, но увидел только мокрые спины.

Тогда я позволил себе немного расслабиться и от души приветствовать Крипу:

Наставник, как вовремя! Откуда вы здесь? — Услышал зов о помощи, — отмахнулся от объяснений Крипа, пристально разглядывая Прийю, — Слава богам, успел на выручку.

Но почему ты здесь, в Хастинапуре? — не выдержал я. — Тебя прислали Пандавы?

Крипа отвел глаза, и я почувствовал, как ровный чистый поток брахмы, окутывавший его, замутился и задрожал.

Патриарх Высокой сабхи не может принять ни чью сторону. Но ты — мой ученик. И, значит, у меня есть долг перед тобой. Пора выбираться отсюда. Митра, я знаю, уже прорвался через заслоны, и твоя жизнь в этом потоке ничего не решает.

А как же наш брахман? — спросил я.

Его уже не выпустят из города, — мрачно сказал Крипа. — Не бойся, смерть ему не угрожает. Будет жить во дворце с патриархами почетным пленником до тех пор, пока не определится окончательный хозяин Хастинапура. Он-то знал с самого начала, какие плоды принесут его действия, так что, примет их безропотно.

-- Но ведь это страшно, — сказал я.

Крипа покачал головой:

— «Лишь в заблуждении чараны поют о смерти…» Не скорби о том, что еще не произошло… Пора уходить, я выведу тебя. Мы простились с Прийей в этой темной улочке под проливным дождем, и над нашими головами не сияла ни одна звезда…

* * *

-- Вот преимущество выучки дваждырожденных, — почти весело говорил Крипа, пока я шел за его конем по скользкой грязи темных узких улочек. — Теперь ты готов принять любой путь не ропща и не оглядываясь…

Я думал меня убьют… Да и тебя. Удары трех копий на таком расстоянии нельзя даже заметить, не то что парировать. Почему ты жив?