ГЛАВА XII Хукла-хукла и надежда

Воздух трещал от шумной болтовни молодых совят. Эта трескотня живо напомнила Сорену родное гнездо на макушке большой ели. В те недолгие недели, что он прожил в семье, они с Эглантиной и Клуддом любили подражать своими неокрепшими голосками уханью и гуканью взрослых сов. Вообще-то сипухи больше кричат, чем ухают.

Стоял тот шумный утренний час, что предшествует отходу сов ко сну. Здесь, на Великом Древе Га'Хуула, совы кричали даже громче обычного. Но для Сорена пора, когда чернота ночи бледнела до серых сумерек, а затем окрашивалась холодным пурпуром, постепенно наполнявшимся нежным розовым теплом, была временем задумчивости и меланхолии.

Он не знал, отчего ему становилось так грустно. Он любил болтать не меньше, чем остальные совята. Из задумчивости его вывел Сумрак, который громко затараторил, не давая другу и клюва раскрыть:

— Ну, этой ночью я выполнил просто фантастическое пикирование! Одна тугая спираль — и я уже на земле! Да так быстро, ты бы и глазом моргнуть не успел. Честное слово, Сорен, Барран была просто в восторге! Как ты думаешь, теперь-то она замолвит словечко, чтобы меня зачислили в клюв искателей-спасателей?

— Сумрак, но ведь ты же в старшем классе навигации, у Барран? Почему же тогда вы изучаете тактику искателей-спасателей?

— Да потому что Барран преподает и у спасателей тоже! Она отбирает туда подходящих сов.

Все вокруг болтали только об одном — об отборе в те или иные клювы. Вездесущая Отулисса и тут не удержалась от замечания.

— Знаешь, Сумрак, честно говоря, я не думаю, что тебя зачислят в искатели-спасатели. Советую оставить пустые надежды. Туда выбирают сов хорошего происхождения, из благородных семей. Искатели-спасатели, как и навигаторы, почти полностью формируются из неясытей.

— Что за енотий помет! — прогудел крупный филин Бубо. — Дорогу! Дорогу! Змеи несут чай. Мы все умираем с голоду и не собираемся выслушивать всю эту чушь насчет благородных семей! Здесь ценят не то, кем были твои родичи, а только то, что ты сам из себя представляешь!

Бубо был тем самым крупным, ржавого цвета виргинским филином с черными когтями, которого Сорен впервые увидел на Совином парламенте. Он был поистине огромен: каждый ушной хохолок на его голове был высотой с целую Гильфи.

Обычно виргинские филины окрашены в буровато-серые тона, но Бубо был огненно-рыжим. Этот цвет перьев необычайно ему подходил, поскольку филин заведовал кузнями и сам был превосходным кузнецом. Поэтому, несмотря на свое невысокое происхождение и излишнюю склонность к сквернословию (самые страшные проклятия с легкостью вылетали из его вечно разинутого клюва), Бубо пользовался на острове огромным уважением.

Сорен смотрел на него с неприкрытым восхищением. Из всех премудростей Великого Древа Га'Хуула самое большое впечатление на него произвело открытие и приручение огня.

— Порядок, соблюдайте порядок! Не набрасывайтесь на почтенных змей. Чая всем хватит, не толпитесь вокруг одной служанки. Прошу вас, соблюдайте дисциплину, — распоряжалась болотная сова Матрона.

Одна за другой змеи вползали в столовую. Все они были слепыми, как и миссис Плитивер. Гильфи, Сорен и Сумрак с Копушей всегда рассаживались вокруг старой миссис Пи, которая с восторгом вступила в штат островной прислуги.

Смутная тоска, тяготившая Сорена, исчезла без следа при виде старой слепой змеи.

— Здравствуйте, мои дорогие, — нежно прошипела миссис Плитивер. — Хорошая ли выдалась ночка? Как прошли занятия?

— Ой, смотрите! — всполошился Копуша. — Примуле не хватило места.

— Извини, Примула, — услышали они надменный голос Отулиссы, — но все места вокруг нашей змеи уже заняты!

Отулисса ужинала в компании четырех других пятнистых сов.

— Иди к нам, Примула, — махнула крылышком Гильфи. — У нас найдется местечко.

— Мы отлично устроимся, — прошелестела миссис Плитивер, когда Примула робко приблизилась. — Я запросто могу растянуться и усадить еще одного едока.

— Большое вам спасибо, — пролепетала Примула. — Огромное-преогромное.

— У тебя все в порядке. Примула? — ласково спросил Копуша.

— Да, конечно. Все здорово, — уныло ответила малютка из рода воробьиных сычиков. — Хотя, честно сказать, не очень здорово. Я ужасно нервничаю из-за всех этих разговоров о распределении.

— Я всегда говорила, что вокруг этого распределения слишком много шума! — вмешалась миссис Плитивер. — Пейте-ка лучше чай, покуда он теплый да ароматный. Сегодня повариха превзошла саму себя. Думаю, она добавила лишнюю порцию молочника, поскольку весна уже не за горами, и скоро можно будет не экономить каждую ягодку.

— Вам легко говорить, миссис Плитивер, — пробурчал Сорен. — Попробовали бы вы не думать о распределении, когда все только о нем и говорят!

— Я слышал, пещерных сов обычно зачисляют в следопыты, поскольку у нас сильные лапы, и мы отлично ориентируемся на земле. Думаю, мне это подойдет, — тихонько сказал Копуша.

— Лично я хочу быть искателем-спасателем, — решительно ухнул Сумрак. — Потому что им выдают боевые когти!

— Ты хочешь сражаться? — с плохо скрытым страхом ахнула Примула.

— Мечтаю! Я готов сразиться со всеми совами Сант-Эголиуса. Кстати, ты не слышала, как славно мы разделались в пустыне с двумя тварями из этого каньона? — горделиво спросил Сумрак, взглянув на Сорена и Гильфи.

Друзья смущенно опустили глаза и молча взмолились, чтобы серому совенку не пришло в голову исполнить в столовой один из своих боевых танцев. Сумрак был прекрасным другом, но порой за него можно было со стыда сгореть.

— Великий Глаукс! — вздохнул Копуша. — Если бы не друзья и не помощь орлов, я сейчас был бы уже мертв, — он помолчал и еле слышно выдавил: — И не просто мертв… съеден.

— Шутишь? — ахнула Примула.

— Нет, я не шучу, — сдержанно ответил Копуша.

— Пожалуйста, расскажите мне эту историю, — взмолилась малютка-сычик.

— Милые мои, я полагаю, что это не тема для беседы за чаем. Я, как стол, решительно возражаю!

Но было уже поздно. Копуша начал рассказ, а Примула слушала его, словно завороженная. Миссис Плитивер горько вздохнула и пробормотала: «Ох, хукла-хукла!», что на языке слепых змей означало: «Совята всегда останутся совятами».

Вскоре миссис Плитивер задремала, а совята продолжали болтать, потягивая сладкий чай.

— А вот еще анекдот. Летит, значит, стая ворон или еще каких-то мокрогузых, типа колибри или чаек… — начал рассказывать Сумрак.

— Чайки просто отвратительные, — вставила Примула.

— Отвратные, — поддержал Сорен.

— А давайте соревноваться — кто расскажет самый неприличный анекдот про мокрогузок! — загорелся Копуша.

Внезапно чайные чашки из ореховой скорлупы угрожающе задребезжали.

— Нет, это уже слишком! — визгливо прошипела миссис Плитивер. — Я не потреплю за столом подобных разговоров! Это переходит все и всяческие границы! — Розовые чешуйки на ее теле вдруг засветились каким-то необычным светом, и змея одним сильным движением сбросила с себя всю чайную посуду.

Впрочем, в этом не было ничего необычного. Слепые змеи нередко прибегали к такой крайней мере.

В братстве Великого Древа Га'Хуула существовало не так много правил, однако Матрона строго-настрого запрещала молодым совятам отпускать шуточки по поводу мокрогузок, тем более за обеденным столом. Соответственно, домашним змеям было поручено строго пресекать подобные разговоры в столовых, что и было в точности исполнено миссис Плитивер.

Нарушителей пригласили к Борону с Барран.

Барран как следует отчитала совят, прибавив, что они ведут себя просто возмутительно. «Некрасиво», — пояснила она.

Борон тихонько шепнул на ухо жене:

— Не распекай их так строго, дорогая. Они же всего лишь подростки. Парнишки их возраста обожают подобные шутки.

— Борон, на твоем месте я не стала бы считать Примулу с Гильфи парнишками!

— Нет, но я тоже знаю кучу неприличных анекдотов про мокрогузок, — честно призналась Примула.

Послышалось тихое уханье, которое всегда издают совы, когда смеются. Хохотали все, кроме Барран. Зато Борон ухал громче всех. Его огромное белое тело так сотрясалось от смеха, что только пух летел.

— Какой стыд! Борон, я к тебе обращаюсь! Это не повод для веселья, — укоризненно покачала головой его супруга.

— Ой, дорогая, ты ошибаешься! Еще какой повод, — выдавил король сов и снова зашелся от хохота.

Все совы спали. Прошло несколько часов с тех пор, как мадам Плонк исполнила свою чарующую «Ночь прошла», и все пожелали друг другу спокойного дня.

Но Сорен никак не мог заснуть, а едва погрузившись в дрему, он вдруг проснулся в тоскливый дневной час, когда тишина невыносимо давит все живое, воздух густ от солнца и томительно тянутся минуты. Время медленно крадется, и можно сойти с ума, дожидаясь сумерек.

Непонятная тоска терзала Сорена. Он и сам не знал, чем она вызвана. Все было прекрасно, он должен был чувствовать себя счастливым… Совенку вдруг до слез стало стыдно того, как он вел себя за столом. Разве он не знал, как много значат хорошие манеры для миссис Плитивер? Как он мог так жестоко ранить добрую миссис Пи?

«Может быть, надо сходить и извиниться? — подумал Сорен. — Миссис Плитивер днем часто не спит… Что, если сходить в дупло, где она живет вместе с двумя другими служанками?»

Три слепых змеи жили в замшелой трещине коры примерно на сотню футов ниже дупла, где спал Сорен с друзьями. Там пахло гнилым деревом, мхом и мокрыми камнями. Все змеи обожают спать на теплых камнях, поэтому так же были обустроены все комнаты для прислуги. Бубо специально нагревал камни для змей в своей кузнице.

Сорену ужасно нравилось, как пахнет жилье миссис Плитивер. Тепло камней высвобождало и усиливало ароматы мха, а мох на Великом Древе Га'Хуула был особенно ароматным. Повариха даже варила из него душистое мыло, вот какой у него был запах!

Вообще в Великом Древе Га'Хуула все шло вдело. Именно поэтому совы так тщательно ухаживали за своим домом и не упускали случая подкормить его. Они никогда не собирали лишних ягод молочника, а свои погадки зарывали между корней, чтобы питательные вещества быстрее впитывались деревом.

Спустившись вниз, Сорен сразу почувствовал знакомый аромат мха и теплого камня. Остановившись возле входа в трещину, он заглянул внутрь. Он и рта не успел раскрыть, но миссис Плитивер уже почувствовала его присутствие.

— Сорен, мальчик мой, что ты здесь делаешь в такой час? Входи, малыш, входи скорее!

— А ваши подруги еще не спят?

— Нет-нет, не беспокойся. Они заняты в своих гильдиях.

Для слепых змей в Великом Древе Га'Хуула существовало несколько гильдий — игры на арфе, кружевоплетения, ткачества и других искусств. В каждую гильдию змей избирали по способностям. Чем-то все это напоминало церемонию зачисления в клювы. Но миссис Плитивер до сих пор не выбрали ни в одну из гильдий.

— Миссис Пи, я пришел извиниться за свое безобразное поведение за чаем. Честное слово, мне ужасно стыдно. Я знаю, что…

Миссис Плитивер свернулась в колечко и очаровательно склонила головку.

— Сорен, — тихо заговорила она, и голос ее прозвучал так ласково, что у совенка слезы навернулись на глаза. — Сорен, милый, я знаю, что тебе стыдно, но ведь ты не поэтому пришел сюда.

— Не поэтому? — растерялся Сорен. Но он понял, что миссис Пи права. Он в самом деле пришел сюда не за этим. Он знал это еще до того, как она заговорила. — Но тогда… тогда, — залепетал он, — зачем же я здесь?

— Я думаю, это связано с твоей сестрой, Эглантиной.

Не успела она договорить, как Сорен понял, что миссис Плитивер снова права. Он ужасно тосковал по родителям, но совсем не волновался за них. А Эглантина — это совсем другое дело.

Миссис Плитивер подозревала в ее исчезновении старшего брата Сорена, Клудда. Эти подозрения лишь усилились, когда тот пригрозил съесть бедную змею. Но точно миссис Пи до сих пор не знала, что стало с Эглантиной. Она просто исчезла — и все.

— Всему причиной неизвестность, милый. Нет ничего страшнее неизвестности… Ты не знаешь, жива ли твоя сестра или нет…

— Или похищена, и томится в заточении, — добавил Сорен.

— Да, милый, я тебя понимаю.

 

— Но если она мертва, мне ничуть не легче от мысли, что она сейчас в Глауморе! Мне больно жить на земле без нее!

— Что ты, мой хороший, не надо так думать. Она слишком молода для Глауморы.

— Миссис Пи, я знаю, что на свете нет места ужаснее Академии Сант-Эголиус. Но вспомните слова умирающей неясыти, — Сорен понизил голос. — Он сказал: «Вы еще пожалеете…»

— Тише, дорогой, не надо…

Но Сорен уже не мог остановиться.

— Вы слышали хоть что-нибудь об этом «вы пожалеете…»? Миссис Плитивер задергала головой, описывая в воздухе некое подобие цифры восемь, как делают все слепые змеи, когда не могут решить, что им лучше сказать или сделать.

Сорен пристально смотрел на нее. Показалось ему, или правда, что-то сверкнуло в ее узеньких глазных щелочках? Внезапно ему стало страшно.

— Простите, миссис Плитивер. Я больше не буду об этом говорить…

— Нет-нет, мой хороший. Приходи ко мне всегда, когда захочешь поговорить об Эглантине. Я постараюсь тебе помочь, но давай не будем запугивать себя слухами о разных ужасах. Я чувствую, что Эглантина жива. Нет-нет, я не могу этого объяснить или добавить что-нибудь, но поверь — мы с тобой должны надеяться! Что бы ни говорили, а надежда никогда не бывает бесплодной. Да что я тебе рассказываю! Посмотри на себя, Сорен. Тебя похитили, но ты сам выучился летать и спасся из этого мерзкого Сант-Эголиуса! Из зловещего неприступного каньона ты взлетел прямо в Тамо! Тому, кто поднялся в Тамо со дна каменного мешка, не надо объяснять, что такое надежда!

Вот такая она была, миссис Плитивер.

После разговора с ней Сорену стало легче. Словно теплый дождь смыл его грусть и тоску. Это не означало, что он перестал скучать по родителям. Он всегда будет тосковать по ним, и никогда не привыкнет к сиротству, но миссис Плитивер дала ему надежду на спасение Эглантины, и этого было достаточно, чтобы поднять клюв.

Сорен решил вернуться в дупло по воздуху. Дневная стража с этой стороны дерева была совсем не строгой и нисколько не удивилась тому, что совенок в разгар дня навещал слепую змею. Строго говоря, в Великом Древе никого не заставляли спать целый день до ночной побудки. Поэтому Сорен с чистой совестью выбрался наружу и полетел, кружась среди раскинутых ветвей старого дерева. Да, миссис Плитивер была права. На длинных блестящих нитях, которые в это время года носили название серебряного дождя, уже показались завязи ягод молочника.

Тонкие плети ягод каскадом свисали с веток Великого Древа Га'Хуула и покачивались, словно полог, в лучах вечернего солнца. Зимой они были белыми, весной становились серебристыми, летом наливались янтарем, а осенью окрашивались в медь. Поэтому и времена года на острове Хуул назывались, соответственно, временем белого, серебряного, янтарного и медного дождя. А для молодых совят не было веселее забавы, чем летать сквозь этот блестящий, трепещущий занавес. Но в этот предвечерний час Сорен был совсем один. Видимо, недавно прошел дождь, потому что нити сверкали капельками воды, а за пологом переливалась всеми цветами маленькая радуга.

— Прелестно, не правда ли? — чей-то нежный голос колокольчиком вплелся в серебряные струи дождя. Это была мадам Плонк, певица, которая каждое утро пела им колыбельную песню.

Мадам Плонк была белой совой, и Сорен даже зажмурился от восторга, когда она вплыла в серебряный дождь. Из снежно-белой певица вдруг стала разноцветной, окрасившись во все цвета радуги. Все краски небесного моста горели на белоснежной бахромке ее крыльев.

В эту минуту Сорену было ужасно жаль, что в Великом Древе нет отдельного клюва, где совята учились бы пению и игре на арфе. К сожалению, арфистками могли быть только змеи. А пению мадам Плонк обучала лишь своих прямых родственников из рода белых сов.

Несколько минут они летали, вплетаясь в струи дождя и оттенки радуги. А потом мадам Плонк сказала:

— Мне пора лететь, милый. Время подъема. Пора петь вечернюю песню. Вот уже и змеи поползли к арфе. Я не могу опаздывать. Но мне очень понравилось летать вместе с тобой. Мы непременно полетаем еще. Или просто как-нибудь заходи ко мне на чашечку чая из ягод молочника.

Сорен сильно сомневался в том, что когда-нибудь осмелится заглянуть к мадам Плонк на «чашечку чая». Да у него не хватит смелости заговорить с этой красивой и утонченной совой! Летать — это одно дело, а сидеть и беседовать — совсем другое.

Сорен увидел, как множество слепых розовых змей выползают из своих щелей и спешат в дупло, где стояла арфа. Вскоре Великое Древо Га'Хуула проснется под неземные звуки вечерней песни. А потом наступят сумерки.

ГЛАВА XIII Книги

— А теперь, птенцы, мы с вами будем исследовать чудесную корневую систему нашего обожаемого Древа. Покажите мне корни, которые вырываются из земли, — говорила преподавательница гахуулогии, скучная старая пещерная сова.

— Вот здесь!

— Прекрасно, прекрасно, Отулисса. Великолепный пример.

— Вот здесь! — передразнила Отулиссу Гильфи. — Фу, какой противный голос!

— Продолжаем. Если кто-нибудь найдет на земле погадку или отрыгнет свою, я продемонстрирую вам правильный способ закапывания. Правильно закопанная погадка питает наше Древо, — продолжала наставница.

— Вот, я уже нашла! — выскочила вперед Отулисса.

— Это предмет самый скучный, — гукнул Сорен. Они весь вечер торчали под Великим Древом, и конца-края этому не было видно.

— А по-моему, очень интересно, — возразил Копуша. Он сам был пещерной совой, поэтому обожал копаться в земле.

— Просто не знаю, что я буду делать, если меня определят в клюв гахуулогии! — процедил Сумрак.

— Тебя? Да никогда в жизни! — фыркнул Сорен, хотя в глубине души сам боялся этого.

Вообще-то знания о Древе были полезны. Преподавательница без устали вдалбливала эту истину в головы совят. Вот и сейчас она монотонно говорила:

— Великое Древо Га'Хуула растет и цветет на протяжении тысячелетий благодаря тому, что поколения сов заботливо возделывают маленький клочок суши, дарованный нам Великим Глауксом…

Заскучавший Сумрак молча задвигал клювом, передразнивая речь наставницы.

— Как грубо! — шикнула на него Отулисса.

— Сейчас как срыгну! — рявкнул Сумрак.

— Что я слышу? Кто-то хочет отрыгнуть? Вот умничка, Сумрак! Иди сюда, дорогой. Поднеси свой скромный дар нашему Великому Древу Га'Хуула.

Уроки закончились перед первой тьмой. К счастью, у совят еще осталось время запорхнуть в библиотеку. Для Сорена с Гильфи это было любимым местом во всем Древе. Они питали особую слабость к библиотекам и читали намного больше того, что им задавали.

В Академии Сант-Эголиус вход в библиотеку был строго-настрого запрещен для всех, кроме Виззг с Ищейке. Только они во всей Академии умели читать, а в Великом Древе Га'Хуула каждый совенок знал грамоту, и читали здесь постоянно.

Но у Гильфи с Сореном была еще одна причина любить библиотеки. Именно из книгохранилища они когда-то впервые поднялись в небо и вырвались на волю. С тех пор библиотека означала для них свободу.

Порой Сорен думал, что библиотека — это что-то вроде Тамо для слепых змей. Как небо неимоверно далеко от них, так и мир неведомого далек от обыденной жизни. Только научившись читать, Сорен с Гильфи начали видеть далекие очертания этого чудесного мира.

Единственное, что портило радость от посещения библиотеки, так это старый Эзилриб. Он постоянно торчал там и выглядел ничуть не менее жутко, чем в тот раз, когда Сорен впервые увидел его в Совином парламенте, когда старик так и впился в него своим косящим глазом.

Эзилриб разговаривал редко, но когда открывал клюв, оттуда доносилось низкое, ворчливое уханье. Еще он обожал гусениц, но поскольку стояла зима, довольствовался их личинками в сушеном виде. Он высыпал их на свой стол кучкой и ел одну за другой.

Молчание старика нервировало Сорена с Гильфи гораздо сильнее его слов. Казалось, Эзилриб, не отрываясь от своих книг, пристально наблюдает за всем окружающим. Каждый раз, когда негромко ворчал, совятам казалось, будто старик на что-то рассержен.

Но страшнее всего была его лапа с тремя когтями вместо четырех. Сорен с Гильфи прекрасно знали, что невежливо разглядывать чужие недостатки, но все равно не могли оторвать от нее глаз.

Когда однажды Сорен по секрету признался Гильфи, что ничего не может с собой поделать, подруга рассказала ему, как как-то чуть было не умерла со страху из-за этого когтя.

— Помнишь, как Матрона накрыла для нас чай и попросила меня отнести чашечку Эзилрибу? Она еще велела спросить его, не хочет ли он к чаю чего-нибудь еще? Ну вот, тогда я больше всего боялась, что со страху ляпну что-то вроде: «Эзилриб, Матрона спрашивает, не хотите ли вы чаю с вашим четвертым когтем?»

Сорен рассмеялся, хотя прекрасно понял, каково тогда было Гильфи.

Однако соблазны библиотеки заставляли совят пересиливать свой страх. Продолжая ходить туда, друзья вскоре худо-бедно научились не только не обращать внимания на ворчливое уханье Эзилриба, но и, по возможности, не глазеть на изуродованную лапу старика и избегать его пронзительного янтарного взгляда.

Библиотека располагалась на самой вершине огромного Древа, в просторном дупле, сверху донизу уставленном книгами. Пол здесь был покрыт мягкими коврами, сплетенными из травы, мха и редких вкраплений совиного пуха.

Когда Сорен с Гильфи вошли внутрь, Эзилриб сидел на своем обычном месте. Рядом с ним, как всегда, высилась кучка гусениц. Время от времени старик подцеплял личинку, кидал в клюв и принимался жевать. Перед ним лежала огромная книга под названием «Магнетические свойства: естественные и сверхъестественные».

Сорен сразу направился к полке с книгами о церквях и амбарах. Когда-то, в незапамятные времена, амбарные совы или сипухи любили селиться в таких зданиях, и Сорену ужасно нравилось разглядывать в них картинки и читать про древнее житье.

Среди церквей попадались поистине великолепные: с огромными витражными окнами всех цветов радуги и каменными шпилями, устремленными в самое небо. Но больше всего Сорену нравились простые деревянные церквушки, причудливо раскрашенные, с уютными звонницами. Что касается Гильфи, то она предпочитала сборники стихов, загадок и анекдотов.

Вот и сейчас малютка-эльф направилась проверить, на месте ли обнаруженный ею накануне толстый том под названием «Гиканье, гуканье и уханье: Большая книга совиного юмора с шутками, советами и рецептами». Написала книгу некая Филомена Шипосвист, знаменитая слепая змея, которая всю свою жизнь провела в услужении у сов.

Но не успела Гильфи снять драгоценную книгу с полки, как за ее спиной послышалось знакомое хриплое ворчание:

— Неужели нельзя выбрать что-нибудь поприличнее? Мне кажется, одного дня на знакомство с этими помоями более чем достаточно. Может, пора обратиться к более серьезной литературе?

— Какой именно? — пролепетала Гильфи.

— Начни-ка вот с этого, — подняв свою трехпалую лапу, Эзилриб указал в сторону полки.

Сорен оцепенел. Он не мог отвести взгляда от когтей старика. Интересно, он родился с таким уродством или же потерял коготь в битве с какими-нибудь воронами?

Три когтя со свистом рассекли воздух, и, испугавшись, Сорен с Гильфи автоматически прижали перья, как делают все совы. Старик встал из-за стола, проковылял к стене и, ловко подцепив ее одним когтем, вытащил книгу с полки. Гильфи с Сореном, словно зачарованные, уставились на его лапу.

— Смотрите на книгу, дурачье, а не на мой коготь! — взорвался Эзилриб. — Хотя что с вами делать! Ладно, глядите хорошенько, авось привыкнете и перестанете на меня таращиться!

С этим словами он потряс изуродованной лапой прямо перед глазами ошарашенных совят, так что друзья едва в обморок не хлопнулись от ужаса.

— Мы… уже привыкли, — пролепетал Сорен.

— Вот и отлично! А теперь принимайтесь за книгу, — велел Эзилриб.

Гильфи начала вслух разбирать заглавие: «Характеры мускульных желудков или популярная психология этого важнейшего органа Strigi-formes».

— Что еще за Stri-gi-for-mes такие? — прошептал Сорен.

— Это мы — совы, — так же тихо ответила ему Гильфи. — Это научное название всех сов, будь то сычики, или сипухи, или… — Гильфи помолчала и дерзко выпалила: —… или пятнистые совки!

— Верно! А теперь давайте дальше. Садитесь вместе и читайте, бездельники. — Эзилриб обжег их янтарным взором своего кривого глаза. — И не теряйте время, пялясь на мои когти. Если захочется поглядеть — милости прошу. Подходите и любуйтесь, — он слегка взмахнул лапой и отправился на свое место, ненадолго остановившись перед камином, чтобы пошевелить кочергой угли.

Сорен с Гильфи открыли книгу. Слава небесам, тут было множество картинок, но сначала нужно было продраться через первый абзац.

 

Мускульный желудок является самым удивительным органом совы. Он носит название второго, или мышечного, желудка, поскольку в нем происходит накапливание неперевариваемых остатков пищи, таких как кости, шерсть, мех, перья и зубы.

Мускульный желудок совы прессует эти части пищи в плотные комки-погадки. Далее погадки отрыгиваются через клюв (смотри примечание о способах определения породы сов по анализу их погадок).

— Думаю, сноски и примечания можно пропустить, — прошептал Сорен, чтобы Эзилриб не слышал. — Эта такая скукотища!

— Я всегда пропускаю примечания, — заметила Гильфи.

— И сколько книг с примечаниями ты прочла? — вытаращил глаза Сорен.

— Одну. Про процесс оперения. Ой, смотри-ка, — пискнула Гильфи, тыча когтем в следующий абзац.

 

Существует множество книг, посвященных физиологии мускульного желудка сов. Однако гораздо труднее найти литературу, посвященную характеру и психологии этого органа. Это представляется нам огромным упущением.

Разве не мускульному желудку мы обязаны своими самыми сильными и проникновенными чувствами? Сколько раз на дню мы говорим себе: «Да, я чувствую это желудком!» Именно так мы поступаем, испытывая сильную страсть или ощущая инстинктивное доверие и недоверие.

— Чистая правда, — подтвердил Сорен. — Но это и так всем известно. Ничего оригинального!

— Постой, не спеши. Смотри, что сказано дальше.

 

Желудок служит нам надежным проводником. Он, и только он, указывает нам путь на обманчивой территории чувств. И тем не менее молодые совы зачастую не умеют правильно распознать сигналы своих мускульных желудков. Иначе почему так много птенцов нарушают строжайший запрет родителей и пытаются раньше времени покинуть гнездо? В чем причина таких поступков? В обычном упрямстве. Молодые совы, сами того не сознавая, заглушают настойчивые, но слабые сигналы, которые подает им мускульный желудок…

Сорен поднял глаза и поймал на себе пристальный взгляд Эзилриба.

— Как ты думаешь, зачем он заставил нас читать эту книгу? — шепотом спросил он.

— Мне кажется, он хочет нам что-то объяснить, — отозвалась подруга.

— Но что? Не быть упрямыми? Слушать свои желудки?

— Этого я не знаю, зато знаю, что нам пора на ночные уроки. Они захлопнули книгу и вышли из библиотеки, коротко кивнув Эзилрибу на прощание.

— Очень интересная книга, — вежливо заметила Гильфи. — Спасибо вам за совет.

— Большое спасибо, — подхватил Сорен.

Эзилриб и бровью не повел. Только сипло кашлянул, вытаскивая из кучи очередную гусеницу.

— Великий Глаукс, да я просто сдохну, если меня назначат в клюв всепогодников! Ты представляешь, каково иметь в наставниках Эзилриба? Да мне даже подумать об этом страшно! — пробормотал Сорен.

— Но если тебя изберут в угленосы, это автоматически означает зачисление в клюв всепогодников. Это же сдвоенный клюв, они всегда вместе летают, — рассудительно заметила Гильфи.

— Тоже мне радость — болтаться в клюве угленосов! Кому охота вечно ходить с обожженным клювом? — фыркнул Сорен.

— Ну, ты-то ни капельки не обжегся, когда поднял уголь и бросил его на рысь!

— Как будто я один таскал угли! Мы все это делали.

— Да, но ты-то с ним взлетел!

— Это случайно получилось. Я и сам не заметил.

— Возможно, но если правильно обращаться с углями, то никогда не обожжешься. Именно этому учит Бубо. Знаешь, я бы с радостью занималась под его руководством.

— Так-то оно так, но это означает получить в придачу Эзилриба. Нет уж, ни за что! Мне кажется, что Бубо там редко появляется. Угленосов возглавляет другой старик, его зовут Элван. Честно говоря, я вообще не понимаю, почему всепогодников объединили с угленосами!

— Да потому что угленосы летают на лесные пожары и собирают горящие угли. А лесные пожары сами по себе как особые погодные условия. Чтобы уцелеть, нужно хорошо разбираться в воздушных потоках и ветрах, которые возникают от жара. Я сама слышала, как Бубо говорил об этом.

Сорен ничего не ответил, но про себя решил, что ему наплевать на всю эту премудрость.

Из задумчивости его вывело появление Копуши.

— Готов к ночному полету, Копуша? — спросил Сорен.

— Да! Я теперь летаю гораздо лучше. Сам Борон сказал, что я стал намного сильнее. Погодите, сами увидите!

ГЛАВА XIV Ночной полет

Ночной полет был для совят праздником. Он не преследовал никакой цели. Это был скорее отдых, чем урок. Борон любил собирать новоприбывших вместе с более зрелыми совятами и поднимал их всех в ночное небо, чтобы молодежь, по его выражению могла «сдружиться, потравить анекдоты, отрыгнуть погадки и поухать на луну».

— Так вот, Сумрак, — начал Борон. — Кажется, сегодня мне есть, чем тебя порадовать. Ты слышал историю о мокрогузке, которая летела над Хуулмере и врезалась в рыбу?

Отулисса немедленно отлетела в конец стаи, поравнялась с Сореном и прошипела:

— Он перегибает ветку.

— Кто? — не понял Сорен.

— Наш король, Борон! Он рассказывает анекдот про мокрогузок, ты представляешь? Мне кажется, он роняет свое достоинство. Такое поведение недопустимо для птицы столь высокого полета!

— Выпусти воздух, Отулисса, — вздохнул Сорен. В переводе на приличный язык это означало: «Не будь такой серьезной».

— И все-таки мне бы очень не хотелось попасть к нему в клюв. Понимаешь, для меня это было бы просто оскорбительно. Кстати, ты слышал, что распределение уже началось?

— Правда?

— Да, и желудок подсказывает мне, что сегодня я найду на своей подстилке десять орешков.

Здесь нужно пояснить, что у каждого клюва был свой собственный символ, который его предводитель в ночь распределения оставлял в постели избранного совенка.

Найти перед сном десять орешков, выложенных в виде созвездия Великого Глаукса, означало избрание в клюв навигаторов Стрикс Струмы. Обычная погадка служила символом следопытов, а ягодка молочника — клюва гахуулогии. Сброшенное в период линьки перышко было древним символом искателей-спасателей. Знаком клюва всепогодников служила сушеная гусеница, столь любимая старым Эзилрибом. Если совенок находил в своей постели кусок угля и гусеницу, это означало, что он избран в угленосы, а следовательно, будет числиться в двух клювах одновременно, летая вместе с всепогодниками.

— У тебя есть какие-нибудь предчувствия, Сорен? — поинтересовалась Отулисса.

— Я бы не хотел обсуждать сигналы своего желудка, — почти искренне ответил тот.

— Почему?

— Сам не знаю. Просто мне это неприятно. Знаешь, Отулисса, я не хочу тебя обидеть, но для столь высокородной птицы ты порой ведешь себя чересчур напористо.

— Спасибо за откровенность, Сорен, — процедила Отулисса и обернулась к летевшей позади Примуле, которая производила ужасно много шума. Дело в том, что у сов ее породы на крыльях отсутствует бахромка, позволяющая летать тихо: воробьиные сычики, как и эльфы, к которым, кстати, относилась Гильфи, шумят в воздухе, почти как обычные птицы.

— А ты что скажешь, Примула? Что подсказывает тебе твой старый желудочек?

— Честно говоря, не знаю. Мне казалось, что меня возьмут в искатели-спасатели, потому что я только и мечтаю об этом, но потом я поняла, что не стану возражать и против клюва навигаторов. Понимаешь, я просто не знаю. В этом-то и проблема.

— Что-то я тебя не пойму. Что еще за проблема?

— Мой желудок — он и тут, и там, он вообще везде! То есть нет, не так… Вот ты только что сказала: «твой старый желудочек», и я сразу же почувствовала, что мой желудок совсем не стар, как, впрочем, и твой — и вообще, он пока совсем не такой мудрый, как мне хотелось бы. Он у меня еще неопытный, и я не всегда его понимаю. Но у тебя, похоже, все по-другому.

— Да уж, я знаю свой желудок, — важно кивнула Отулисса.

— Тебе повезло, — вздохнула Примула. — Хотела бы я сказать то же самое.

Сорен, внимательно прислушивавшийся к их разговору, удивленно моргнул. Примула говорила о том же, о чем они с Гильфи недавно читали в книге — о неопытном желудке неопытной совы.

Обогнув Отулиссу, он подлетел к Примуле.

— Слушай, Примула, ты случайно не брала в библиотеке книгу о психологии и характере совиных желудков?

— Великий Глаукс, конечно же нет! Я читаю только любовные романы и даже близко не подхожу к полкам со всякой там «логией» на обложке. Кстати, ты знаешь, что наша мадам Плонк написала мемуары о своих любовных увлечениях? Оказывается, у нее была целая стая близких друзей, только они все уже умерли. Книга так и называется «Чудесные страницы или занимательная история жизни, посвященной любви и песне». Кстати, там не только про любовь, но и про музыку тоже. Я обожаю мадам Плонк!

— Кто будет читать такую чушь? — прогудел подлетевший к ним Сумрак. — Меня так и тянет срыгнуть погадку от всей этой романтической дребедени. Я люблю читать про оружие, про боевые когти, топоры и молоты!

— Что касается меня, — снова вмешалась Отулисса, — то я не очень люблю книги про войну, но и мадам Плонк, на мой взгляд, является особой пошлой и вульгарной. И вообще, в ней есть что-то сорочье. Вы были хоть раз в ее так называемых «апартаментах»?

— Конечно, — восхищенно ухнула Примула. — Прелесть что такое, правда?

— Ну да, конечно. Там все забито всякими странными вещами — посудой, чайными чашками, сделанными, по словам мадам Плонк, из какого-то фарфора. Откуда она только берет это барахло? Я уверена, что за ее прелестными белыми перьями прячется обыкновенная сорока, падкая на все блестящее! Скажу откровенно, мне ее апартаменты кажутся безвкусными, как, впрочем, и их обитательница!

«Великий Глаукс, что за несносное существо!» — раздраженно подумал Сорен. Чтобы сменить тему, он решил расспросить Отулиссу о том, как она попала в Великое Древо Га'Хуула.

— Когда ты здесь очутилась, Отулисса?

— В сезон медного дождя. Я родом из Амбалы. Вы, наверное, слышали, что наше царство из-за бандитских налетов патрулей Сант-Эголиуса потеряло особенно много яиц? Мои мать с отцом тоже потеряли два яйца и полетели на их поиски. Я же осталась в гнезде под надзором очень рассеянной старой тетушки. Та решила навестить свою подругу и оставила меня без присмотра. Разумеется, я страшно занервничала. Летать я не умела, да у меня и в мыслях этого не было, честное слово! Я была очень послушным совенком. Я только осторожно выглянула из дупла, чтобы посмотреть, не летит ли тетя, и вдруг упала. Это чистая правда, клянусь хвостом!

«Енотий помет это, а не правда! — подумал про себя Сорен. — Ты сделала то же самое, что и Гильфи, и сотни других неоперившихся птенцов. Ты попыталась взлететь! Вот только Гильфи честно призналась в этом, а ты пытаешься уверить всех в своей невиновности».

— На мое счастье, — продолжала Отулисса, — в это время мимо пролетали патрули искателей-спасателей Великого Древа Га'Хуула. Они подобрали меня, положили обратно в дупло и стали дожидаться, когда прилетит моя тетя или вернутся родители. Но те так и не вернулись. Боюсь, их постигла беда, когда они пытались найти пропавшие яйца. Что же касается моей тети, то я просто ума не приложу, что с ней могло случиться. Я уже говорила, что она была ужасно взбалмошной особой, тем более для пятнистой совы. В общем патрульным пришлось принести меня сюда, на Великое Древо Га'Хуула. — Отулисса на мгновение смолкла и моргнула. — Так что я тоже сирота, как и вы все.

Сорен растерялся. Это было лучшее, что он слышал от Отулиссы. Она очень редко давала понять, что считает себя хоть в чем-то похожей на других сов, тем более не относящихся к прекраснейшему и достойнейшему роду пятнистых сов.

Но тут Борон звонко щелкнул клювом, объявляя ночной полет законченным, и Сорен заметил Стрикс Струму, подлетавшую с наветренной стороны, чтобы повести совят на урок навигации.

— Сегодня, дети, у нас укороченное занятие, — с ходу сообщила она. — Все вы знаете, что сегодня особая ночь, и мы должны вернуться домой до рассвета.

Они вернулись на Великое Древо Га'Хуула на границе тьмы, в час, который совы называют Серая Глубина, когда чернота ночи поблекла, но ни один лучик солнца еще не появился над горизонтом.

В это утро никому не хотелось чая. Чаепитие было долгим и нудным, слепые змеи с чашками на спинах еле-еле ползли, усиливая нетерпение совят. Никогда еще в столовой не было так тихо. Совята были слишком взволнованны и не решались говорить вслух о своих предчувствиях. Даже Отулисса хранила непривычное молчание.

— Никто не хочет добавки? — поинтересовалась миссис Плитивер. — Я с радостью сползаю на кухню и принесу желающим еще чайку с вкусными ореховыми кексами.

Сорен видел, как Отулисса крепко зажмурила глаза и долго их не открывала. Он прекрасно знал, о чем она подумала: разумеется, об орешках, только не о тех, которые в кексах. Она думала о десяти орешках, выложенных в виде созвездия Великого Глаукса. Сорен ей даже посочувствовал.

Наконец настало время пожелать друг другу спокойного дня.

Как только мадам Плонк запоет колыбельную, совята ринутся по дуплам, чтобы узнать свою судьбу на дне выстланного пухом гнездышка.

Обычно колыбельная мадам Плонк звучала в полнейшей тишине, но этот день был исключением из правил. Никто не сомневался, что ее пение будет прерываться дикими воплями, разочарованными стонами и криками: «Я же тебе говорил! Я знал, что ты попадешь именно в этот клюв!» А те, кому повезло меньше других, будут с тоской думать: «Великий Глаукс, за что мне эта треклятая гахуулогия под руководством старой занудной пещерной совы?»

Сорен, Сумрак и Копуша с Гильфи вместе вернулись в свое дупло.

— Ну, удачи нам всем! — выпалил пещерный совенок. — Сумрак, я очень надеюсь, что у тебя все сбудется. Я знаю, как много это для тебя значит!

И тут Сорен вдруг понял, в чем его проблема. Он сам не знал, чего хотел. Но точно знал, чего не хотел. Он был просто незрелой совой с незрелым желудком.

Все разошлись по своим углам. Вот зазвучали первые звуки арфы, а за ними полились вкрадчивые переливы волшебного голоса мадам Плонк. Но на этот раз даже колыбельная прозвучала слишком быстро, и вот уже стихли последние куплеты песни.

Сердце Сорена забилось быстрее, в желудке что-то сжалось…

 

Час пробьет —

Ночь придет

По полям, по цветам,

Сумерки вернутся к нам.

Это дерево — наш дом,

Мы здесь живем.

Мы свободны и свободными умрем.

Пусть покоен будет день ваш,

Сладок сон.

Глаукс — это ночь.

У дня и ночи свой закон.

 

А потом послышалось громкое шуршание — это совята стали рыться в своих пуховых постелях. Раздались первые крики.

— Погадка! — воскликнул Копуша. — Я зачислен в клюв следопытов! Просто глазам своим не верю! Какое счастье!

Ликующее уханье Сумрака заглушило его крики.

— Ура! Я попал в искатели-спасатели!

До них донеслись крики и из соседних гнезд:

— Какое красивое железное деревце! Меня взяли в кузнецы!

— Ветка молочника — о, нет!

— Десять орешков!! — но это уже не был голос Отулиссы. Это кричала Гильфи. — Сорен, я просто не могу поверить! Я даже не представляла себе, что Стрикс Струма так меня ценит!

А потом наступила тишина, и шесть пар глаз устремились на Сорена.

— Сорен, — первым нарушил молчание Копуша. — А что у тебя?

— Я… я не уверен…

— Не уверен? — переспросила Гильфи.

Все недоуменно переглянулись. Как это может быть?

— Я еще не смотрел. Я боюсь.

— Брось, Сорен, — ухнул Сумрак. — Возьми да погляди. Разделайся с этим одним махом. Ну, вперед! Что там может быть плохого?

«Что может быть плохого? — в панике подумал Сорен. — Для вас, конечно, ничего, вы получили именно то, чего хотели!»

— Давай, Сорен, — чуть мягче попросила Гильфи и подошла к куче пуха, на которой спал ее друг. — Посмотри. Я буду здесь, рядом.

Вообще-то Гильфи едва доставала Сорену до плеча, но, встав на цыпочки, она принялась успокаивающе перебирать ему перышки своим маленьким клювом.

Сорен вздохнул и очень осторожно, одним когтем, сбросил пух, чтобы не повредить то, что лежало под ним. Он мгновенно увидел какой-то темный комок, а рядом с ним — сморщенное тельце сушеной гусеницы.

— Угленос! — горестный стон прорезал утренние сумерки. Но это был не голос Сорена, который оцепенел, тупо уставившись на уголь и гусеницу. — Я просто не могу в это поверить! Меня зачислили в клюв уголеносов и всепогодников. Какое несчастье!

Это кричала Отулисса.

«Великий Глаукс», — подумал Сорен.

Судьба, видно, решила насмеяться над ним до конца. Он попал в сдвоенный клюв вместе с Отулиссой.

ГЛАВА XV В гостях у Бубо

— Раз-два, раз-два. Очень хорошо, Руби. Подтянуть клюв… раз-два, раз-два…

Это был их второй урок по углеведению, и впервые, проведенных в Сант-Эголиусе, у Сорена было так плохо на душе. Учитель углеведения, бородатая неясыть по имени Элван, стоял в центре круга, начерченного у подножия Древа.

Все происходило неподалеку от кузницы Бубо, который обеспечивал все братство раскаленными углями. Элван выкрикивал команды и требовал, чтобы совята маршировали в такт счету. Сорен ненавидел маршировку. В Сант-Эголиусе их с утра до ночи изводили ею. Но Элван объяснял, что маршировка необходима для выработки правильного ритма, который впоследствии поможет им удерживать угли в клювах.

Сорену с трудом верилось в то, что когда-то он сумел взмыть в небо с горящим углем. Он просто представить себе не мог, как он сумел подобрать клювом с земли раскаленные угли, закопать их, а уж тем более взлететь с ними! В начале урока он до смерти боялся, а всю оставшуюся часть смертельно скучал. Если бы прежде кто-либо сказал ему, что такое возможно, Сорен не усомнился бы, что имеет дело с психом.

Странно, но он почти не чувствовал жара. Теперь Сорен вспомнил, что тоже самое было и в Клювах. Зато у Элвана все нежные перышки под клювом потемнели, словно закопченные.

Сорен с горечью подумал о своем белоснежном лицевом диске. Эта белизна служила отличительным признаком всех сипух, и ему вовсе не хотелось превращаться в прокопченного замарашку. Пусть кто-то назовет это пустым тщеславием, но ему было бы неприятно.

— Внимание! Сорен! — рявкнул Элван. — Ты чуть не врезался в Отулиссу!

«Великий Глаукс, спасибо, что так она не может разговаривать! — подумал Сорен. — Хоть какая-то польза от этого углеведения!»

Отулисса онемела на время урока, потому что с раскаленным углем в клюве не очень-то поболтаешь!

— Очень хорошо, теперь отдых. Бросайте угли, — объявил Элван. Но какой это был отдых, если наставник продолжал читать им лекцию.

— Завтра вы впервые полетите с углями в клювах. Честно говоря, это не намного сложнее маршировки. Но придется строго следить, чтобы угли не погасли.

— Угу! — ухнул Бубо. — Погасшие угли ни на что не годятся, так и зарубите себе на клювах. И вообще, какой смысл летать с полным ртом холодной золы?

— Вот именно, — продолжал Элван. — Мы ведь с вами не хотим разочаровать Бубо, верно?

— Ну конечно! Сам Великий Глаукс запрещает нам разочаровывать славного Бубо! — саркастически прошипела Отулисса.

Сорен искоса поглядел на нее. Глаза маленькой пятнистой совы сверкали настоящей злобой.

«Почему она так злится из-за того, что попала в этот клюв? Бубо-то тут при чем?» — удивился про себя он.

На самом деле Сорен прекрасно знал ответ. Отулисса искренне считала, что Бубо ей не ровня. Ни старый кузнец, ни другие совы этого клюва не могли похвастаться благородным происхождением, сравнимым с родословной Отулиссы. Она твердила об этом по сотне раз за ночь, уверяя Сорена в том, что ей нанесли жесточайшее оскорбление, отказав в приеме в клюв навигаторов Стрикс Струмы.

Всю перемену Элван рассказывал совятам о будущих занятиях.

— А потом, разумеется, после того, как вы как следует налетаетесь с клювом всепогодников, мы подыщем какой-нибудь симпатичный лесной пожарчик. Совсем небольшой, не беспокойтесь. Просто хороший пожар для новичков в смешанном лесу, чтобы там были и деревья Га'Хуула, и сосны, и другие деревья с твердой и мягкой древесиной. И чтобы поменьше разных гор и скал, которые мешают воздушным потокам и меняют направление ветра.

— Простите, наставник, — пискнул маленький новошотландский мохноногий сыч по имени Мартин, которого спасли с лесного пожара вместе с Примулой.

— Слушаю, Мартин, — кивнул Элван.

— Я не понимаю, зачем нам постоянно нужны свежие угли. Ведь если нам удалось развести огонь, значит, в нем всегда будут новые угли?

«А он умный малый! — с удивлением отметил Сорен. — Почему никто из нас до этого не додумался? Зачем Бубо все время нужны угли из свежих пожаров?»

Вместо ответа Элван обернулся к Бубо.

— Бубо, может быть ты, как главный кузнец нашего Древа, ответишь на этот вопрос?

— Разумеется, дружище, — Бубо шагнул к Мартину, склонился над ним и глухо заговорил: — Очень хороший вопрос, малыш. Ты прав, мы можем поддерживать огонь вечно, и такое пламя годится для многих полезных дел — скажем, для приготовления еды или отопления дупла. Но для других целей, в первую очередь для обработки металлов в кузнице, нам нужны самые свежие угли, рожденные из пылающих деревьев, полных смолы и живительного сока. Именно такие угли питают самое жаркое пламя. Кроме того, угли нужны самые разные. Угли, полученные из дерева определенной породы, горят дольше. И только такой огонь достигает нужного накала.

— А что это такое? — спросил Мартин.

— Всему свое время, дружок. Это старый кузнечный термин. Тут словами объяснить трудно, тут нужно поработать какое-то время с кузнечными мехами. Тогда ты узнаешь, когда в кузне горит хороший огонь. Узнаешь, как только увидишь голубой отсвет в пламени, а потом заметишь зеленый ободок вокруг его голубого языка.

Сорен слушал, затаив дыхание. Что и говорить, быть кузнецом совсем непросто! А старый Бубо, хоть и не носил почетного звания наставника, был несомненно, очень умен.

Когда перемена закончилась, совята снова принялись маршировать, но на этот раз уже без углей в клювах.

— Я просто не могу выносить эту пытку! — простонала Отулисса.

— Мне кажется, будет веселее, когда нам разрешат летать, — отозвалась Руби, маленькая рыжевато-бурая болотная сова, в которую Сорен едва не врезался при ходьбе.

— Как ты можешь так говорить? — возмутилась Отулисса. — Неужели ты не понимаешь, что для тебя это совершенно неподобающий клюв? Как, впрочем, и для меня. Ты с твоей родословной должна быть следопыткой!

— То, что совы моей породы гнездятся на земле, вовсе не означает, что я не могу попробовать чего-нибудь нового.

— Но ведь ты умеешь летать очень низко, а такие качества незаменимы для следопытов!

— Но я еще ни разу в жизни не летала сквозь лесной пожар. Просто не могу дождаться первого урока метеорологии! Вы только подумайте — ураган! Интересно, каково будет пролететь его насквозь! Нет, меня совсем не прельщает унылая жизнь на земле. Знаете, я ведь родом из лугов. Вот где скука-то! Каждый день одно и то же. День за днем один и тот же шорох ветра в траве, все то же колыхание травяного моря… Нет, конечно, иногда трава шевелится быстрее, иногда медленнее, все зависит от ветра. Но в целом все жутко однообразно. Как же мне повезло, что меня зачислили сразу в два клюва! До сих пор не могу опомнится от счастья, — и рыженькая Руби радостно вздохнула.

Сорен моргнул. Ему бы очень хотелось разделить ее счастье. Он хотел спросить Руби, что она думает по поводу жуткого Эзилриба, но боялся открыто признаваться в собственных страхах. Вообще-то Руби была очень славной совой. Искатели-спасатели принесли ее на остров вскоре после появления Сорена с друзьями. Она не вывалилась из гнезда — это было бы весьма странно, учитывая, что болотные совы предпочитают гнездиться на земле. Но во время отсутствия родителей Руби что-то напугало, да так сильно, что она попыталась улететь, не дождавшись полного оперения. До сих пор никто не знал, что внушило ей такой ужас. Искатели-спасатели нашли перепуганную малышку на ветке одного из деревьев пустоши. Говорят, она твердила, как безумная: «Тут они никогда меня не найдут! Им ни за что не догадаться, что неоперившаяся болотная сова может забраться так далеко от дома!» Никто так и не понял, кто были эти «они», а Руби на вопросы не отвечала.

Наконец урок подошел к концу. Сорен с ужасом подумал о чаепитии. Накануне Сумрак громко хвастал своим умением выполнять сложное пикирование и двойную спираль, Гильфи с Копушей наперебой галдели о том, до чего интересные у них уроки, и только Сорену нечего было сказать. Вот и сейчас он будет пить свой чай молча. Он как раз размышлял об этом, когда заметил ковылявшего к нему Бубо.

— Все будет хорошо, малыш. Вот увидишь. Уж я-то знаю, о чем ты думаешь. Ты ведь мечтал попасть в другой клюв, верно? Но это очень большая честь — быть зачисленным в два клюва одновременно. На моей памяти, ты первая сипуха, что удостоилась такого доверия. Пойдем-ка со мной, малыш. Выпьем чайку в моей кузнице. Угощу тебя свежими кротами, хочешь сырыми, а хочешь подкопченными. А повариха заварит нам свежего чайку из ягод молочника.

Сорен послушно побрел за филином в пещеру, вырытую неподалеку от Великого Древа Га'Хуула и служившую Бубо домом и кузницей одновременно. Совенок впервые очутился здесь, и ему очень понравилось жилище старого филина, особенно когда они зашли вглубь, подальше от жара очага. Крохотная каморка, устланная кротовыми шкурами и до потолка заставленная книгами, оказалась на удивление уютной. Сорен даже немного растерялся — он не предполагал, что Бубо такой любитель книг.

Внезапно ему припомнилась закопченная пещера умирающей неясыти… Наверное, та сова тоже была кузнецом! Вот только что она ковала? Та птица жила среди глухого леса совершенно одна. Сорену захотелось рассказать Бубо об умершем кузнеце и его последних, зловещих словах, но он почему-то не решился.

— Что это? — спросил Сорен, заметив хитроумное приспособление, свисавшее с полтолка пещеры. Непонятная конструкция состояла из множества легких разноцветных штуковин, которые крутились в потоках воздуха, отбросывая разноцветные блики на стены пещеры.

— Стеклянная вертушка. Плонк помогла мне собрать ее.

— Мадам Плонк? — с заминкой переспросил Сорен. Никогда раньше он не слышал, чтобы кто-нибудь называл певицу просто Плонк.

— Ну да, она самая. Мы с ней друзья… Давние, — Бубо лукаво подмигнул Сорену, и тот невольно подумал, упоминает ли мадам Плонк старого филина на страницах своего увлекательного жизнеописания. — У нее какие-то особые отношения с Мэгз, и та достает для нее любое стекло и в любых количествах. — Бубо поставил перед Сореном чашку чая и придвинул кусочек крота. — Ешь, парень. Когда начнутся уроки метеорологии, Эзилриб не позволит вам есть приготовленное мясо. Он разрешает своим ученикам только сырое, да еще со шкурой, то есть волосами. Говорит, что в буран или в ураган нельзя летать, если желудку нечего перемалывать.

— Правда? — совсем растерялся Сорен. — А кто такая Мэгз?

— Вот те на! Неужели ты не слышал о торговке Мэгз? — поразился Бубо, а когда Сорен отрицательно покачал головой, понимающе протянул: — Ну да, я и забыл, что ты тут совсем недавно… А Мэгз не была у нас с самого лета.

Бубо ткнул когтем в свою стеклянную вертушку.

— Вот эти блескучие кусочки добыты из штуковин под названием окна, а окна эти установлены в церквях, если тебе это о чем-то говорит.

— Ну конечно! — горячо закивал головой Сорен. — Я знаю про церкви! Значит, это осколки витражей, да? Мы, сипухи, раньше часто гнездились в церквях.

— Верно говоришь. Некоторые ваши родичи и по сей день живут там, а также в амбарах и в замках…

— В замках? Что такое замки?

— Как бы тебе объяснить… Это не церковь, но и не амбар, это огромное, древнее и очень красивое дупло, сложенное из здоровенных камней. Там есть башни, стены и все такое прочее. Это тоже осталось от Других.

Сорен уже слышал о Других, но не имел ни малейшего представления о том, кто они такие. Единственное, что он знал, так это то, что Другие были не совы, не птицы и вообще не относились ни к одному знакомому виду живых существ. Кроме того, их больше не было. Они жили давным-давно, возможно, еще во времена первого Глаукса, прародителя всех живущих на свете сов.

— Замки, — мечтательно протянул Сорен. — Какое красивое слово. Красивое и величественное.

— Это уж точно, величественное. Да только не годиться совам — сипухи они или не сипухи — селиться в амбарах, церквях и замках. Уж поверь моему слову, малыш. Лучше всего нам жить на деревьях.

— Но ведь сам ты живешь в пещере.

— Это другое дело.

— Почему?

Бубо прищурил один глаз и внимательно посмотрел на Сорена.

— А ты любопытный, верно?

— Не знаю, — смущенно пожал крыльями Сорен. Тогда, словно желая сменить тему, Бубо неловко брякнул:

— Хочешь, расскажу тебе про стекло? — дождавшись утвердительного кивка Сорена, филин увлеченно заговорил: — Понимаешь, в церквях и в замках были так называемые окна, сделанные из стекла. Эти Другие умели даже раскрашивать стекло.

— Я читал об этом в книге!

— Да, в этом они были большие искусники. А торговка Мэгз знает, где находятся разрушенные церкви с разбитыми окнами. Сороки обожают всякие блестящие осколки, а наша Плонки тоже на них падка.

«Плонки! — ахнул про себя Сорен. — Наверное, они очень близки?»

— Плонки просто с ума сходит по разным цветным безделкам. Вот Мэгз и проносит ей целые мешки всякой всячины. Плонк утверждает, что моя кузница слишком мрачная, — Бубо обвел взглядом темную пещеру, — поэтому сама делает для меня эти стеклянные вертушки. У самой Плонк куча таких штуковин в апартаментах — так она называет свое дупло. Глупейшее название, я всегда ей это говорил!

Это было очень интересно, но Сорен не мог удержаться от вопроса:

— А вы не скучаете по дереву? Это ведь только пещерные совы любят селиться в норах и пещерах. Разве вам не тоскливо без неба?

Сорен подумал о своем дупле, где он спал с Гильфи, Сумраком и Копушей. Там был выход, по форме напоминавший совиный клюв, сквозь который всегда было видно небо. Днем отверстие сияло голубизной, а перед самым рассветом, когда совята возвращались с ночных полетов, в дупло к ним заглядывали последние звезды. Даже во сне друзья чувствовали ветер и слышали шелест длинных ветвей молочника. Сорен просто представить не мог, как можно лишиться всего этого и переселиться в пещеру.

— Я не пещерная сова, это верно. Я большой виргинийский филин, и мы совсем не привыкли к пещерной жизни. Но ты забыл, что я кузнец. Тяга к металлам у меня в желудке. — Бубо ткнул лапой в сторону полок, на которых стояла целая библиотека книг по металлам и кузнечному делу. — А мы, кузнецы, можем быть кем угодно — филинами, полярными совами или пятнистыми неясытями, но у всех нас желудки настроены на металл, на огонь кузнечного горна. Разумеется, мы тоже летаем и любим небо, но в то же время мы привязаны к земле — не так, как пещерные совы, совсем иначе. Как бы тебе объяснить… Представь, что за годы работы с металлами внутри у нас возникает сильный магнит, как у некоторых металлов, вроде железа. А у него — магнитное поле… Ты все это будешь проходить на уроках металлов, там тебе расскажут о силе магнетизма, которая притягивает мельчайшие частички вещества… Вот и у меня та же самая история. Как магнит притягивает металл, так и меня тянет к себе земля, из которой появляются на свет крупинки железа…

— Крупинки! — невольно вскрикнул Сорен, немедленно вспомнив об Академии Сант-Эголиус.

— Что это ты так всполошился? Отрыгнуть хочешь? Давай, не стесняйся. Мы, кузнецы не привыкли к церемониям.

— В Сант-Эголиусе нас заставляли крошить погадки, чтобы добывать оттуда кости и маленькие частички, которые там назвали «крупинками». Добывать крупинки имели право только сортировщики первого разряда.

— Правда, что ли? — моргнул Бубо.

— Но мы с Гильфи так никогда и не узнали, что это за крупинки. И, разумеется, никогда не спрашивали. Нам удалось узнать лишь то, что хранились они в библиотеке.

— Странное место для хранения железа.

— Так значит крупинки — это железо?

— Угу. Мельчайшие частики. Но куда лучше найти настоящий большой ломоть железной руды, это ничуть не хуже, чем слиток серебра или золота. Однажды ребятишки из клюва металлистов принесли мне отличный кусок золота. Так представляешь, Плонки сразу об этом разузнала и прилетела сюда, упрашивать, чтобы я сделал ей какую-нибудь безделушку! Ясное дело, она прекрасно знала, что я ей отвечу. Золото и серебро используют для нужд всего Древа, а не для прихотей старой тщеславной полярной совы, которая помешана на всем блестящем! — тихонько рассмеялся филин. — Кстати, о Плонк. Она вот-вот запоет вечернюю песнь. Тебе пора лететь в свое дупло, малыш. Завтра у нас много дел. Элван считает, что вы уже готовы летать с углем в клювах. Уж ты будь внимательнее, прошу тебя. Постарайся не врезаться в Отулиссу, как сегодня на уроке, — тут филин снова подмигнул Сорену. — И помни, сынок, не каждый может быть избран сразу в два клюва. Судя по всему, Борон с Барран считают тебя особенным. И Эзилриб, разумеется, тоже.

— Но почему? Я не понимаю! Никакой я не особенный!

— Можешь не понимать, да только это так. Ты отмечен.

— Отмечен? О чем ты говоришь?

— Эзилриб разглядел это. Этот старик видит своим косым глазом то, что другим недоступно. Признавайся, парень, видно тебе уже приходилось иметь дело с углем? Тут нечего стыдится! Великий Глаукс, это же здорово! Сдается мне, ты уже когда-то летал с угольком в клюве? — Бубо склонил голову набок и пристально посмотрел на Сорена.

— Летал… Но потом я смыл копоть с клюва, честное слово.

— Вот оно что! Я же говорю, что ты отмечен. Только никто этого не видит, кроме старого Эзилриба. Он мудрый старик, Эзилриб. Суровый, но умный. Самый умный во всем нашем Древе. И выбрал он именно тебя. Значит, тебе придется стать тем, кто ты есть, Сорен.

«Стать тем, кто ты есть? Что это значит?» Сорен и сам пока не знал, кем ему хочется стать. Зато он точно знал, что не хочет быть в клюве вместе с Отулиссой, да еще под началом противного старого Эзилриба. Совенок долго думал над словами Бубо, когда отзвучала песня мадам Плонк, и Гильфи с Сумраком и Копушей крепко уснули в своих гнездах. Вернее, ему казалось, что они уснули.

Он считал так ровно до той минуты, когда тихий голос Копуши просочился сквозь белесый свет, лившийся из отверстия дупла.

— Сорен, у тебя все в порядке?

— Да. А что?

— Просто я беспокоюсь. С самого распределения ты ходишь притихший, и даже на чаепитие сегодня не пришел.

— Не волнуйся, Копуша. И вообще, тебя это совсем не касается.

— Нет, касается.

— А я говорю — нет. Ты слишком много суетишься. Беспокойся за себя, понял? А меня оставь в покое. Это не твое дело.

— При чем тут дело, Сорен? — добрый голосок Копуши прозвучал тверже. — Просто я такой, какой есть. Я не могу быть другим.

— Это еще что значит?

— Ты, наверное, думаешь, что я только пещерная сова с длинными лапами, приспособленными для бега и выискивания следов? Но я не просто комок перьев на длинных лапах! Это очень трудно объяснить. Но я многое чувствую. И сейчас я чувствую, что тебе плохо. Я знаю это, потому что у меня желудок разрывается от жалости к тебе.

Сорен моргнул. Копуша только что сказал почти то же самое, что и Бубо. Когда Сорен спросил кузнеца, почему тот живет в пещере, Бубо ответил, что он не просто виргинийский филин.

Иными словами Бубо, как и Копуша, был не просто пучком перьев с лапами и крыльями. Он был чем-то большим, и это большее привело его в земляную пещеру, чтобы жить рядом с металлами, которые он знал и умел обрабатывать. Может быть, именно это имел в виду Бубо, когда сказал, что Сорен должен стать тем, кто он есть? Может быть, подлинная сущность любой совы намного больше ее родовых признаков? От таких мыслей у Сорена даже сердце забилось быстрее.

А потом Копуша задал совершенно немыслимый вопрос:

— Как ты думаешь, Сорен, что значит быть совой?

— Не знаю. То есть я не понимаю, о чем ты спрашиваешь.

— Я и сам не до конца понимаю, — вздохнул Копуша. — Вроде это так просто, да? То есть существует много признаков, которые отличают нас от остальных птиц, но ты же не скажешь, что обладать этими отличиями и значит быть совой? Разве нас делает совами способность поворачивать голову за спину, бесшумно летать и видеть в темноте?

— Слушай, Копуша, а зачем ты все это спрашиваешь? На эти вопросы все равно нет ответов.

— Может быть, именно поэтому я их и задаю… У меня дух захватывает, когда я об этом думаю. Это означает, что на вопрос: «Почему мы совы?» — существуют какие-то совершенно неожиданные ответы. Понимаешь, мне что-то подсказывает, что я гораздо больше, чем просто сильные лапы и слабые крылья. И ты тоже, Сорен — на самом деле ты нечто большее, чем твой белоснежный лицевой диск, чуткие уши и пронзительные черные глаза.

Что и говорить, Копуша был странным совенком! Сорен выглянул из дупла наружу, где нежное утро уже начало сменяться ослепительным блеском полдня. Интересно, правду ли сказал Копуша про неожиданные разгадки совиной сущности? И если это так, то что это означает для него, Сорена?

Совенок посмотрел на своих мирно спящих друзей: огромного Сумрака, жемчужно-серого в лучах утреннего света; Гильфи, похожую на крошечное пыльное пятнышко размером не больше когтя Сумрака, и на Копушу с его голыми голенастыми лапами, странно длинными и жилистыми, коротким хвостом и смешной плоской головой.

Потом Сорен вспомнил, как, мечтая о Великом Древе Га'Хуула, они с Гильфи представляли его полной противоположностью ненавистному Сант-Эголиусу. А оказалось, что это гораздо больше. Может быть, и он тоже когда-нибудь станет больше. Сорен уснул только тогда, когда клювовидное отверстие дупла окрасилось белым светом полдня.

ГЛАВА XVI Голоса в корнях

— Ш-шшш, — шипел кто-то прямо на ухо Сорену.

— Гильфи, ты спятила? Зачем ты поднялась в такую рань? Сейчас же день белый!

— Нисколечко я не спятила!

Сорен видел, что маленькая Гильфи так и подскакивает от нетерпения.

— Сорен, сейчас в парламентском дупле состоится очень-очень важное собрание!

— И что?

— Сорен, мне кажется, они собираются говорить о полосатой неясыти, и.. — Гильфи сглотнула и крепко зажмурилась, — и…и… — вообще-то Гильфи очень редко испытывала недостаток в словах, — и о «вы еще пожалеете».

Сорен мгновенно проснулся.

— Шутишь!

— Я никогда в жизни не стала бы шутить на эту тему, Сорен, и ты прекрасно это знаешь!

— Но откуда ты это узнала? То есть как ты узнала? Где ты была во время заседания?

Гильфи моргнула и смущенно уставилась на свои крошечные коготки.

— Понимаешь, Сорен… я знаю, что подслушивать нехорошо, но мне просто не спалось… И тут я вспомнила, как повар