Генерал-майор С. А. Ковпак 11 страница

Мост перешли благополучно. Немецкий пост, оче­видно, не выдержал двадцатиградусного мороза и ушел ночевать в ближайшую деревню. К рассвету мы вышли в когда-то непроходимое болото между Терешками и Островами; теперь, скованное льдом, оно было очень удобно для передвижения. Однако люди едва не падали от усталости, и даже наиболее крепкие бойцы начали надоедать вопросами, долго ли нам осталось итти. А я и сам не знал, что нас ожидало впереди и где нам удастся передохнуть. Нельзя было расслаблять волю людей ложными обещаниями, по­этому я резко отвечал, что итти будем столько, сколько потребуется.

Неподалеку от Стайска остановил отряд и выслал людей посмотреть, нет ли чего на плетне у дома Жерносеков. Бойцы вернулись и сказали, что ничего особенного нет, только торчит на колу большая гли­няная крынка (нашли, мол, время сушить!). Значит, надо было итти дальше. Это был условный знак: в деревне немцы. Теперь вся надежда была на Кулундука. У него, в Красной Луке, если там не было кара­телей, можно было поесть и обогреться. Я осторожно вышел на дорогу, идущую от Стайска на Красную Луку. На ней ничего подозрительного не замечалось. Следы полозьев указывали, что кто-то дня два назад проехал из Красной Луки на Стайск. Отпечатки лап двух собак, бежавших сбоку повозки, выдавали пут­ника: это мог быть только Кулундук. Но почему же нет обратного следа? Как мог так долго отсутство­вать хозяин в такое тревожное время?

Подошли к хутору. Сразу все стало ясно. Обе семьи выселились отсюда и вывезли все имущество. Дом стоял без окон, такой же промерзший, как и все вокруг. Очевидно, Андрей вывозил отсюда остатки вещей и сена.

Надежда найти у Кулундука теплый приют для передышки не оправдалась. Топить хату без окон и дверей бесполезно. Но не все еще было потеряно. В сторонке стояла маленькая прокопченная баня. Мы набились в нее, затопили. Через час в ней стало дымно и тепло. Было уже три часа дня, а мы более суток ничего не ели, совершая свой непрерывный переход.

Отогревшись, бойцы пустились на поиски съестно­го. Одному из них удалось набрать с полведра мерзлой мелкой картошки. Ее немедленно начали печь. Я разрешил достать меду в одном из оставлен­ных Андреем ульев. На обед каждому из бойцов досталось несколько картофелин величиной с грецкий орех и кусочек сотового меда. Картофелины прогло­тили мигом, но душистый тягучий воск жевали долго, выжимая из него мед.

К вечеру я послал несколько человек в Терешки за продуктами и инструментом для постройки земля­нок. Наутро бойцы пригнали корову, принесли ведро, несколько ложек, три буханки хлеба, соль, с пуд картошки, три лопатки, пилу, два топора, лом для постройки землянки.

Какова же была моя досада, когда я узнал, что бойцы не выполнили моего приказа и взяли все это в Островах, под носом лютого нашего врага — стар­шего полицейского Булая! Нужно было не только немедленно уходить, но и тщательно замести следы. Обернули корове тряпками копыта, себе подвязали к подошвам дощечки и пошли цепочкой по дорожке, след в след, гоня перед собой корову, в направлении на Ольховый. Отпечатки, которые мы оставляли на дороге, походили на след саней, запряженных лошадью.

Не дойдя до хутора, я свернул по санному следу и, пройдя километра два замерзшим болотом, вывел людей на старую усадьбу Жерносеков, расположен­ную в дремучем лесу на замечательно красивом, уеди­ненном островке.

Сварили хороший обед, пообедали плотно. Люди начали было укладываться на снегу и засыпать, но мороз был градусов двадцать — отдыхать под откры­тым небом было рискованно. Я поднял людей, взял в руки лопату, и мы приступили к рытью котлована. Работали с молчаливым ожесточением. Лом и лопаты стучали по ледяному грунту, с сухим шорохом падали комья мерзлой земли, отрывисто и громко дышали люди, пар валил от разгоряченных тел. Отдых я разрешил только на два часа в полночь, когда котло­ван был готов и обложен деревом. К 14 часам сле­дующего дня землянка была полностью отстроена, и все, кроме часовых, заснули на нарах мертвым сном.

Наши меры предосторожности оказались не на­прасными. На другой день после нашего ухода из Красной Луки Булай привел туда гитлеровцев. Они сожгли баню, в которой обнаружили признаки нашей стоянки, и долго рыскали по окрестностям, стараясь отыскать наши следы.

Мы прибыли на свою новую базу «Красный Борок» и благополучно переждали здесь до конца ноября, когда гитлеровцы из Чашниковского и Лепельского районов вновь выехали на восточный фронт, оставив в некоторых деревнях лишь небольшие гар­низоны.

Мы ощущали силу первого контрудара, нанесен­ного оккупантам на центральном фронте, по поведе­нию противника в его тылу. Это крепило в нас веру и вселяло бодрость. Однако нельзя было и дальше сражаться с противником кустарным способом. Необ­ходимо было связаться с Москвой, получить инструк­ции, оружие, взрывчатку, и я послал группу бойцов- спортсменов во главе с начальником штаба капитаном Архиповым на переход линии фронта. Как мне ни жалко было расставаться с этим дисциплинированным и прекрасно подготовленным офицером, но задача была исключительно ответственной и весьма трудной. Простреленная нога капитана зажила, а он был до войны рекордсменом лыжного спорта.

Мы подробно договорились о том, как меня капи­тан должен известить о благополучном переходе линии фронта и какие я должен развести сигналы для встречи самолета.

Пасмурным зимним днем, — кажется, это было первого или второго декабря,— во второй половине дня начался сильный снегопад. Крупные мохнатые белые хлопья затрепыхались в воздухе непроницаемой заве­сой, Три лыжника один за другим скрылись в снеж­ной мути. Все ли мы сделали для обеспечения их успеха? — думал я. Кажется все. Я отдал капитану последний экземпляр имевшейся у меня стратегической карты. В мешках у лыжников было сало, сухари, даже сахар, который мы перед этим захватили у полициантов. До фронта по прямой триста пятьдесят — четыреста километров. Наши лыжники снабжены всем необходимым на восемнадцать — двадцать дней. Все остальное зависело от капитана и его людей.

Я в эту ночь не спал, продумывая все мельчайшие детали перехода. Мне представлялась линия фронта, сплошная и прерывистая. Передовые заставы, патру­ли, секреты и дозоры, первые и вторые эшелоны войск. Все ли я рассказал хлопцам? Ведь от выполне­ния этой задачи зависит, сможем ли мы сделать то, зачем нас партия послала в тыл оккупантов.

Прошло положенное время — капитан не давал о себе знать. Все можно было вообразить и предста­вить, сидя у партизанского костра. Одно трудно укла­дывалось в мыслях — что никогда-никогда уже не встретишь живыми этих жизнерадостных спортсменов, преданных патриотов своей отчизны.

Спустя двадцать суток после ухода группы мы стали каждую ночь жечь костры, давая условный сигнал ожидаемым самолетам. Но только моторы фашистских бомбовозов урчали в морозном воздухе. Потеряв всякую надежду, я направил через фронт одну за другой еще две группы, но и эти пропали, точно в воду канули. А над нашими кострами неиз­менно летали только самолеты противника.

В нашем отряде осталась горстка москвичей. Сво­им заместителем по политической части я назначил Дубова. Этот человек мне был так близок, что с ним я значительно легче переносил и утрату друзей, и страшные холода первой военной зимы.

Москвичи-десантники показали себя на деле, и на­селение, почувствовав, что такие люди не подведут, всюду готово было итти за нами.

В те дни смертью храбрых погибли Федор Волков, Добрынин, Говорков и другие. До последней капли крови отбивался радист Крындин.

Стойкость, упорство отважных десантников подни­мали их авторитет среди населения и наводили страх на эсэсовских головорезов.

Наши схватки с врагом совпали с первым сокру­шительным ударом по фашистским дивизиям под Мо­сквой. Молодой москвич Захаров словно перекликался с бойцами Красной Армии, громившими врага на под­ступах к столице.

Этот отважный сын Ленинского комсомола и комму­нистической партии знал, что ему осталось жить считан­ные секунды. Он, полулежа в ледяной воде реки Эссы с простреленными ногами, оставил два патрона, для себя и для дружка Чапая. Он не хотел погибнуть от руки врага. Он уже подводил дуло пистолета к виску... И вот в такой момент человек верил в бес­смертие свое и своего народа, бросая врагу и смерти вызов: «Мы победим...».

«Мы» для Николая Захарова была Советская Рос­сия, ее славный патриотический народ.

Такие не умирают, а отдают жизнь и кровь на благо своего и грядущих поколений, Их имена вой­дут в века, как воплощение доблести и отваги.

В конце октября к нашему отряду присоединился капитан Черкасов Василий Алексеевич, член партии, москвич. В первые дни войны он попал в окружение с небольшой группой бойцов, отбивался до последнего патрона и затем, когда стало темно, скрылся в лесу, сохранив при себе оружие, партбилет, документы. Этот человек производил хорошее впечатление своей откро­венностью и прямотой. С такими людьми спокойно чувствуешь себя в бою и меньше зябнешь пол откры­тым небом.

Тогда же с группой Шлыкова к отряду присоеди­нились младший лейтенант Стрельников и член пар­тии Гоголев. С группой комиссара прибыл мастер среднеазиатской угольной шахты Цыганов Анатолий, чкаловский колхозник Ваня Батурин, работник МВД Александров, москвич Кривошеин и другие.

Так возмещались тяжелые потери нашего отря­да. Росло количество, росло и качество сплоченного ядра.

В поисках связи

Прошло больше месяца, как мы расстались с ко­миссаром. Люди, ушедшие с ним, пропали бесследно. Посланные вслед за Библовым и Серпионовым на по­иски бойцы также не вернулись. Нужно было отправ­лять новую, более надежную группу, чтобы разыскать следы товарищей и установить с ними связь. Мой вы­бор пал на Шлыкова. Задача была ответственной. Ближайшие к нам деревни Холопинического района все еще были заполнены карателями. На дорогах и опушках леса они устраивали засады. Безопасно мож­но было итти только по топким местам. Расстояние в пятьдесят — семьдесят километров болотом, покрытым тонким льдом, являлось серьезной преградой. А связь восстановить нужно было во что бы то ни стало.

При выполнении этого задания пали смертью храб­рых Николай Захаров и Чапай, пропали без вести Библов, Серпионов и еще три товарища. Шлыков по­просился на связь сам. Да и кому же другому, как не ему, нужно было добиваться выполнения этой задачи, если в той части отряда был его боевой друг, ставший общим любимцем отряда, Валя Телегин!

С пятью бойцами Шлыков тронулся в путь ранним солнечным ноябрьским утром, когда кроны деревьев и пожелтевшие заросли лесных полянок еще поблес­кивали серебристым инеем. Друзья-бойцы и команди­ры, попрощавшись, смотрели вслед уходящим с чув­ством надежды и опасения. «Вернутся ли эти?» — ду­мали провожающие.

Шлыков прекрасно понимал, что преимущество на стороне противника, сидящего в засадах. Он вел сво­их людей в полной боевой готовности. Всюду, где можно было ожидать засады, он показывался на тро­пе или дорожке, на видном месте сворачивал в одну сторону, а скрытно менял направление и обходил по­дозрительные места там, где враг не ожидал.

Три бойца беспрекословно выполняли все указания Шлыкова, четвертый время от времени вставлял свои замечания, намекая на излишнюю осторожность. Сер­жант Чупраков прибыл в отряд из числа окружение. Он очень много говорил о своих боевых подвигах в армии, и этим околотил себе авторитет у доверчивой часта товарищей, Шлыков решил проверить геройство этого воина на конкретном деле и взял его с собой. Взял и уже чувствовал, что ошибся, но исправлять ошибку было поздно.

Деревня Терешки была очень хорошо знакома не­которым бойцам этой группы. Здесь у них было нема­ло знакомых мужчин и женщин.

Группа подошла вплотную к крайним от леса ха­там. До избы тетки Авдотьи рукой подать.

Спокойный дымок вертикально поднимался из тру­бы, пахло сухой смолистой сосной. Бойцы ощутили во рту вкус горячей картошки и свежевыпеченного ржа­ного хлеба.

Но улица, несмотря на ясный солнечный день, бы­ла подозрительно пуста. На ней не видно было ни взрослых, ни ребят.

Сдерживая разыгравшиеся аппетиты ребят, Шлы­ков замаскировался и решил внимательно понаблю­дать за улицей.

— Ну, чего же лежать-то? Разве не видно, что в деревне никого нет? Если бы были, то по улице ходи­ли бы патрули, а то во всей деревне не видно ни ду­ши,— нарушив молчание, сказал Чупраков.

— Вот это-то и подозрительно,— спокойно ответил Шлыков.

— Да чего тут подозрительного?.. Если боитесь, так разрешите мне зайти и разведать, — не унимался сержант.

Шлыков недружелюбно посмотрел на Чупракова, промолчал, но у сержанта нехватало выдержки и дис­циплины.

— В труса, что ли, играть решили? — провор­чал он,

— Ну что же, если нехватает терпения, так иди, разведай,— сдержанно проговорил Шлыков и тоном приказания добавил:— Только дальше крайней хаты не ходи и поосторожней!.. В случае чего мы прикроем огнем.

Чупраков встал, закинул на плечо винтовку, в пра­вую руку взял наган и прямо через кусты вышел «а деревенскую улицу.

Но что это?.. Вместо выполнения указания коман­дира он зашагал мимо крайней хаты, вдоль улицы. Кричать ему было уже поздно, да и незачем. Все не­обходимое было сказано.

В хате тетки Авдотьи скрипнула дверь, и на улицу не спеша вышло шесть гитлеровцев. Они были без головных уборов, некоторые без оружия. Но Чупра­ков продолжал итти в глубь деревни, не оглядываясь. А позади него улица заполнялась фашистами.

Вот. он уже отошел на добрую сотню метров от крайней хаты. Один из солдат противника крикнул что-то другому. Чупраков оглянулся...

Бежать было некуда. Сержант завертелся на ме­сте, а гитлеровцы, подходя к нему с разных сторон, тодняли громкий хохот.

Подобные поступки не имеют ничего общего с геройством. Это ненужное и вредное бахвальство обычно выгодно только врагу. На этот раз оно только случайно оказалось роковым для многих оккупантов.

Сержант вскинул револьвер, намереваясь выстре­лить в одного из ближайших гитлеровцев, но выстрел вражеского офицера опередил его. Раненный, по всей вероятности, в ногу, сержант повалился на правый бок, не сделав ни одного выстрела. Вначале было видно, как он барахтался, пытаясь подняться, затем громко гоготавшие гитлеровцы окружили его со всех сторон, закрыв своими спинами.

Толпа вражеских солдат быстро росла. С обоих концов деревни подбегали любопытные и лезли в об­щую кучу взглянуть на подстреленного партизана.

— Огонь! — тихо скомандовал Шлыков.

Два. автомата и.две винтовки, заглушая гвалт на улице, одновременно ударили но толпе гитлеровцев,

В толпе началась давка. Одни валились от пуль, другие, сбивая друг друга, бросились по хатам за оружием. Около двух десятков фашистов закорчились на месте, рядом с Чупраковым.

Через минуту раздались отдельные выстрелы из деревни. Огонь быстро нарастал. Четверка бойцов стала отходить в глубь леса, сопровождаемая свистом пуль, цокавших о стволы деревьев.

Шлыков со своими людьми отбежал с полкиломе­тра в лес и остановился. Беспорядочная стрельба все нарастала, но бойцы уже чувствовали себя в безопас­ности. Здесь можно было сделать передышку и следо­вать на выполнение поставленной задачи. Ошибка Чупракова была так очевидна, что о ней никому не хотелось говорить. Это был наглядный урок школы войны.

Вернувшись с задания, Шлыков первым делом рассказал мне о безрассудном поступке сержанта Чупракова.

— Из-за пустого бахвальства погиб...— заключил он свой рассказ и тут же добавил: — Но смерть на­шего товарища не дешево обошлась врагам.

Позднее мы установили, что Чупракова гитлеров­цы посчитали за «смертника», а его поступок расце­нили как заранее продуманный план партизанской группы. Своих убитых и раненых они увезли в Лепель на нескольких подводах.

Шлыков задание выполнил. Он нашел и тщатель­но обследовал базу Басманова и прилегавшие к ней районы. Но доставленные им сведения не радовали. Землянки были разрушены и частично сожжены. Не­сколько неубранных трупов своих и вражеских указы­вали на жестокую схватку у землянок. Комиссара и Телегина Шлыков среди убитых не обнаружил и при докладе мне высказал предположение, что часть лю­дей пробилась через кольцо окружения и ушла в не­известном нам направлении.

«Пробились ли? — думал я,— А если и пробились, то что стало с ними потом? Неужели погиб и комис­сар—прекрасный товарищ по совместной работе в институте, соратник по борьбе с оккупантами в тягчайших условиях тыла врага? Неужели мы больше никогда не увидим в живых Валентина Телегина, отсутствие которого в отряде ощущалось всеми?..»

Образ Телегина долго не выходил у меня из голо­вы. Я вспоминал, с каким трудом и упорством этот комсомолец завоевывал себе авторитет среди бойцов и командиров отряда.

Телегин был не только отличным минером, но и хо­рошим мастером по ремонту всевозможного оружия и средств связи. Стоило ему появиться в каком-нибудь лагере, как он становился нужным для всех челове­ком. Пулеметчики жаловались, что пулемет иногда в бою отказывает, радисты шли к нему с наушниками или рацией, командиры просили отрегулировать лич­ное оружие. Валентин очень многое исправлял, иным давал исчерпывающие советы, как можно устранить неисправность, и авторитет его в отряде рое с каждым днем. Кличка «лесной человек» так почему-то за ним и сохранилась, хотя никто уже больше не произносил ее с иронией. И вот этого ценного техника и бойца, любимого всеми, тоже не стало...

В моем воображении Валентин представлял выра­жение того, что дает наша партия, комсомол, школа. Телегин был сугубо мирный человек. Он любил труд, любил свою профессию, социалистический завод, стройку. Он не стремился стать военным человеком и пошел на фронт только затем, чтобы завоевать право на мирный и спокойный труд на своем заводе, он продолжал углублять свою мирную квалификацию, воюя.

Такие, как Телегин, свидетельствовали, что мирный труд в нашей стране создает предпосылку к подвигу на фронте, а боевая обстановка способствует трудово­му героизму.

Лапти

Наши последние землянки были вырыты в густой чащобе на бугре, где многократно зимовал медведь. Однако мы не учли того, что зверь на этом месте вел себя тихо, мирно. А мы начали валить лес, покрики­вать, порой даже давать о себе знать выстрелами.

Лишь дня через три, как-то на заре, находясь в сторонке, я услышал из деревни лай собак, пение пе­тухов и даже голоса людей. Медведю это, видимо, не мешало, — может, он крепко спал. Я же после этого уснуть не мог. До деревни напрямую было около шести километров, но слышимость прекрасная. Мы стали вести себя тихо, но уже были засечены поли­цаями.

Карательный отряд вместе с полицейскими по­явился внезапно с той стороны, откуда его меньше всего можно было ожидать.

Поспешно покидая землянки, мы многое оставили на месте. Остался запас продуктов и теплой одежды. Некоторые из бойцов выскочили из землянок полу­раздетыми.

Шлыков не имел времени возиться со своим тес­ным сапогом и натянул его на ногу без портянки. Че­рез пробитый носок сапога у него краснел обнажен­ный палец. Кто-то из товарищей, заметивший это, предложил ему свою запасную нательную рубашку использовать вместо портянки. Шлыков отказался.

Бросившиеся преследовать нас каратели вскоре получили по зубам. Им пришлось убирать убитых и отправлять раненых.

В засаде при двадцатиградусном морозе мы долго ждали появления противника, но уходить можно бы­ло только ночью. Нужно было запутать следы так, чтоб в них не смогли разобраться не только люди, но и сыскные собаки.

— Смотри, Саша, отморозишь ногу! — несколько раз предупреждал друга Яша Кулинич.

— Ничего, зато сапог теперь не жмет,— отшучи­вался Шлыков.

Все могло бы кончиться по-хорошему, если бы Шлыков во-время оттер палец снегом или постепенно отогрел в малонатопленном помещении. Но утомлен­ный до предела многокилометровым переходом, он прикорнул на привале и подсунул ногу к костру. По­белевший палец сначала тепла не почувствовал. Новскоре Шлыков вскрикнул от режущей боли. Обморо­женный палец распух, точно налился водой. Требо­валось специальное лечение или срочное вмешатель­ство хирурга, а у нас не только врача, даже бинтов и ваты не было.

Обычно веселый, жизнерадостный юноша загру­стил и потащился в хвосте отряда, еле ступая на больную ногу.

О возвращении в старый лагерь не могло быть и речи. Построить какую-либо землянку наскоро мы не могли, пока не убедились, что каратели перестали нас преследовать. И мы продолжали блуждать по лесам, прилегавшим к березинским болотам. Нести Шлыкова по лесным зарослям на носилках было невозможно, и он тащился позади всех с помощью специально приставленного к нему санитара. Кроме помощи больному, на санитаре лежала еще одна обязанность: ни при каких обстоятельствах не до­пустить, чтобы каратели могли взять Александра живым.

Однажды ночью на привале Горячев, исполняв­ший обязанности санитара, развернул мешковину и снял рукав полушубка с ноги своего пациента. Опу­холь на больной ноге заметно опала, но большой па­лец был все еще похож на кусок сырого мяса.

— Ну, как дела, Александр? — спросил я у своего любимца.

— Ничего, товарищ командир, вроде легче становит­ся, — ответил Шлыков и, помолчав немного, тихо до­бавил: — Только вот очень обидно, товарищ командир, что вы мне не доверяете.

Я не понял сразу, о каком недоверии он говорит.

— Что ты этим хочешь оказать, Саша? — спросил я.

Шлыков замялся.

— Мне кажется, вы, товарищ командир, не надее­тесь, что у меня, в случае чего, хватит мужества по­кончить с собой, чтобы не попасть живым в руки ка­рателей...

Я знал, что об этом Михаил Горячев оказать ему не мог. Шлыков понял сам.

— Дело не в доверии, — сказал я откровенно, —а в практической возможности, которой у тебя может и не оказаться.

Нелегко отдавать такое приказание подчиненным, неимоверно тяжело его выполнять в отношении близ­кого друга, но не оставлять же товарища на пытки и истязания врагу. Не чувство жалости — рассудок, воля должны сопутствовать решениям и действиям в таких вопросах, думал я.

Мы оба замолчали, высказав сокровенные мысли.

Это было на шестые сутки наших блужданий по лесным зарослям.

Часть ночи мы проводили у костров, прикрываясь засадами, спали на еловых ветках, набросанных по­верх снега. Большую часть времени двигались.

Двое суток назад кончился запас продуктов. На сколько еше хватит сил, сказать было трудно. Кара­тели тоже измотались. Каждый день перед вечером они уходили в деревни, чтоб отогреться и переночевать в теплом помещении, а с наступлением рассвета отмеря­ли десятки километров в бесплодных поисках парти­зан... Да и опасность их тоже подкарауливала за каждым кустом. Несколько человек они потеряли, не видя в глаза ни одного партизана. Но их посылали, и они шли. А вероятно, среди них была добрая половина таких, у которых в глубине души не было желания бесцельно рисковать жизнью. Зачем чужие земли нуж­ны технику, инженеру, служащему учреждений, даже крестьянину, приросшему к своему лоскутку, любя­щему свой климат, свою растительность, свою почву? Собрать бы здесь вот, на лесной поляне, немцев, ру­мын, итальянцев, венгров без оружия и спросить:

«Что хотите вы получить от нас в этих просторах? Разве наша цель уставить нашу землю могильными столбами?»

Счастье нам свалилось неожиданно.

Днем с юго-запада надвинулись тучи. В лесу зна­чительно потеплело, и к вечеру начался обильный сне­гопад, по характеру которого можно было предполо­жить, что он начался надолго. Каратели потеряли всякую возможность нас преследовать. Мы же, на­оборот, могли теперь выйти из лесов и побывать у своих в деревнях, продолжить прерванные дела и запа­стись продуктами.

Голодные и утомленные многодневным блужданием по лесам, люди шли медленно. Падающий снег быстро стушевывал оставляемые нами следы.

Прошли около Островов и Веленщины, перепол­ненных карателями. К двенадцати часам ночи добра­лись до деревни Волотовка, в которой гитлеровцев не оказалось. У надежных людей, в доме Азаронка, плот­но поели. По совету жены председателя колхоза боль­ного обули в лапти самого большого размера, которые она раздобыла у какого-то «Ивана Длинного».

Шлыков почувствовал себя значительно лучше. Он шел все еще позади всех, но уже не отставал больше от товарищей. К нему постепенно возвращались бод­рость и жизнерадостность.

К исходу долгой декабрьской ночи мы вступили в знакомые Ковалевические леса. Часам к десяти утра снегопад начал заметно ослабевать. Необходимо было маскировать отпечатки следов, оставляемых на мягком пушистом снегу. Опыт в этом отношении у нас был не­малый, но каратели, а особенно местные полицейские предатели научились распознавать многие из наших хитроумных приемов.

После небольшого привала тронулись к намеченно­му пункту, ступая строго след в след. Замыкающий должен был тянуть за собой густую елку, чтобы заме­тать следы. Но на этот раз замыкающим шел больной и обременять его такой нагрузкой было невозможно. Я остановился, чтобы принять решение. Пропустил ми­мо себя Шлыкова, внимательно посмотрел на след... и то, что я увидел, вызвало у меня восторг. Из груди чуть не вырвалось радостное: «Ура! Эврика!» Лапти Ивана Длинного надежно перекрывали следы сапог. Лучшей маскировки нечего было и желать.

Немцы все же узнали, что во время снегопада мы прошли через деревню Волотовка. Наутро они посла­ли полицейских на поиски. Полицаи напали на след больших лаптей и начали искать нарушителей в де­ревнях. В то время запрещалось мирному населению заходить в лес. В полицию вызывали самых рослых мужчин, измеряли величину их лаптей и обвиняли их в нарушении немецкого приказа. Мужики приводили различные доказательства и оправдывались. Добра­лись таким образом и до Ивана Длинного из Волотовки, но он тоже ничего не знал. Две пары лаптей из солидных запасов его Марья уступила жене пред­седателя колхоза без его ведома.

Вскоре наше положение улучшилось.

Фашистские дивизии, расквартированные в трех районах действия нашего отряда, были срочно отозва­ны на восточный фронт. Оставшиеся карательные от­ряды разместились по крупным населенным пунктам.

Мы снова развернули свою работу, начали громить немецкие продовольственные склады, уничтожать мел­кие группы оккупантов и полиции, Но глубокие снега не мешали нашим операциям. Случайно приобретен­ный опыт оказался весьма полезным. Мы заказали своему человеку изготовить целую дюжину плетенок нужных нам размеров, и всякий раз замыкающими стали ходить бойцы, обутые в лапти.

Дело о преступной роли «больших лаптей» в геста­по запуталось окончательно. А пока полицианты без­успешно выискивали нарушителей, мы обзавелись хо­рошими лошадьми для переброски людей отряда в районы боевых операций.

Пересев на коней, мы нашли выход для решения поставленной задачи.

Два бургомистра

Восстановление связи с Москвой откладывалось. Мы продолжали нести тяжелые потери. Надо было принимать меры к расширению связей среди населения и возмещению потерь личного состава на месте.

В деревне Московская Гора я узнал, что Соломо­нова выпустили из тюрьмы и он проживал в Чашниках под надзором полиции. Я поручил Ермаковичу свя­заться с Соломоновым и передать ему, чтобы он вер­бовал людей в Чашниках и вел через них разведку и сбор оружия.

Для обеспечения отряду более широких возможно­стей маневрирования мы приступили к постройке за­пасных баз. Основным местом базирования отряда оставался «Красный Борок» в районе озера Домжарицкое. В Ковалевическом лесу была построена про­межуточная база, впоследствии прозванная бойцами «Военкоматом». Я категорически запретил своим лю­дям в период декабря и января появляться в ближай­ших к основной базе деревнях. Все встречи и сове­щания происходили в Московской Горе у Ермаковича. Наличие хороших лошадей позволяло нам покрывать за ночь шестьдесят — семьдесят километров. А не­сколько выстроенных нами в некоторых районах за­пасных землянок и складов с фуражом и продукта­ми давали возможность устраивать на них дневки, ор­ганизовать питание людей и кормление коней, не за­ходя в деревни.

* * *

Наши группы в деревнях не прекращали своей ра­боты ни на один день. В Заборье, Пасынках, Гилях, Сорочине и других населенных пунктах велась работа по разведке, по выявлению нужных нам людей и их вербовке. Особенно хорошо была поставлена эта ра­бота в ополченской деревне.

Тимофей Евсеевич Ермакович частенько ездил на мельницу. Не то чтобы уж так необходимо было ему часто молоть муку, он просто интересовался местами, где люди мелют языком. Он всегда находил тех людей, которые были нам необходимы. Так вышло и на этот раз.

Я поджидал Ермаковича у него дома и думал, как всегда, о множестве неотложных дел. К нам поступи­ли сведения из Чашников, что гитлеровцы собираются выслать против нас карателей-финнов. Финны хорошие лыжники, от них уходить — лыжи нужны непременно. Или неплохо бы достать полицейские повязки. С ними было бы куда легче выполнять некоторые наши замы­слы. С полицейской повязкой на рукаве наш человек мог зайти в деревню, «арестовать» и вывести в лес нужного человека или ликвидировать предателя. Чтобы достать лыжи и повязки, нужно было за­получить содействие кого-либо из бургомистров. А у нас был такой — Кулешов. Только отбился он от нас, да и мы его в последнее время не тревожили. Он же, вольно или невольно, давал о себе знать. По своей обычной системе он драл нещадные поборы с дальних деревень своей волости, а Московская Гора как раз и стояла на самом краю кулешовской волости. Вот это уж вовсе непорядок: ополченская деревня платила чуть ли не двойные налоги! Надо было вовсе освобо­дить Московскую Гору от всякой немецкой повинно­сти, и сделать это можно опять-таки только через Ку­лешова.