Генерал-майор С. А. Ковпак 8 страница

— Зашли мы в деревню, — рассказывал боец Дубову.— Пять человек нас было, и все, как один, без оружия. Дело было днем. Немцев близко не было, облюбовали мы хату — и туда. Даже поста не выстави­ли. Улицу хорошо было видно через окно, к задним воротам мокрый лес подходил вплотную. Ну, мы по­просили хозяйку покормить нас. Она вроде ничего, девочку из хаты за хлебом снарядила, а сама за ней вышла за дверь на минутку.

Ну, мы сидим, поджидаем хлеба и когда нам на стол собирать будут, а сами все в окно посматриваем, как бы немцы не нагрянули. Минут через двадцать мы услышали во дворе какой-то шорох и приглушен­ный разговор. Кинулись было к двери, но навстречу нам не немцы, а женщины. А в руках никакого хлеба ни у одной не видно. Мы не можем понять, в чем дело. Вот один боец посмелее, помню, Петькой мы его звали: «Ну что вы, — говорит, — белены объе­лись, — кто вас сюда просил? Мы за хлебом послали, а вы что пришагали?» Тут одна из бабской команды шагнула вперед с кочережкой. Взяла ее так, точно в зубы сунуть приготовилась, и говорит: «А вот мы вам сейчас и дадим хлеба, вот это разве не видите, — указала она на кочережку. — У нас, — говорит, — в деревне был один Митрошка - уголовник да Трушка - горшечник, всю жизнь по чужим погребам лазил, и оба негодяя в полицию записались, до позавчера здесь с немцами были и винтовками хвастались. Все острастку нам давали. А вы в такое время свое ору­жие покидали, и вас тут кормить, дармоедов. Да вот мы вас сейчас накормим... А ну-ка давайте, бабоньки, подходи!»

Ну и струхнули мы тогда... по-настоящему, не хуже как от немцев стреканули бы, да бежать было некуда...

— Но чем же это кончилось? — спросил Дубов, подмываемый любопытством.

— А вот Петька-то нас всех тогда из этой беды и вызволил. Мы-то не знали, а он, оказывается, был вооруженный. Пистолет у него был в кармане, и ни­когда он нам его не показывал. А тут, когда дело обернулось не на шутку и одного уже мотыгой по спине съездили, он выхватил пистолет и говорит: «Стой! Разобраться надобно. Вы, — говорит, — может быть, и правы, мамаши, за такое поведение, а только этих людей бить не за что. Я их командир, я им и приказал винтовки в лесу оставить и в деревню зайти без оружия, чтобы разведать». А хозяйка выступила и говорит: «Ну, ежели в лесу винтовки оставили, так пусть уходят небитые, а только кормить все равно обезоруженных не станем, потому что так мы на со­брании порешили». — «Ну, — говорит Петька, — это дело ваше, а только меня не покормить вы никакого права не имеете по вашим же условиям. А они пусть Ьооидят, потому как по уставу не имеют права остав­лять командира одного в опасности». Ну, лишние-то женщины разошлись, недовольные таким оборотом дела. А хозяйка, под честное слово Петьки, так всех пятерых нас и накормила...

Ополченская деревня

 

Мы договорились с сорочинским председателем колхоза и Садовским о том, что они соберут припис­ных окруженцев и, снарядив исправные подводы, пошлют их по дороге на Замощье, а мы встретим их где-либо в пути и проводим в лес. Начало сбору окруженцев было положено. Так я намерен был действовать и в других деревнях, расположенных поблизости.

Меня продолжала неотвязно преследовать мысль об ополчении, и вскоре решение созрело: попробовать организовать ополченскую деревню. Деревня должна быть глухая и немноголюдная, — крепче сохранится в ней тайна, да и люди в такой деревне все на виду друг у друга. Народ должен быть дружный, гитлеров­цами не разоренный и ни в чем подозрительном не замеченный.

Я посоветовался с Зайцевым, и мой выбор остано­вился на небольшой — всего дворов двадцать пять — деревне Московская Гора. Стояла она близ могучего хвойного леса, — мой отряд затеряется в этом лесу, не сыщешь. С трех других сторон возвышались холмы, с них далеко были видны все подходы к деревне.

Ночью мы вошли в Московскую Гору, и я прика­зал занять все входы и выходы из деревни, чтобы ок­купанты не захватили нас врасплох. Народ в Москов­ской Горе был простой, дружелюбный, не пуганый: каратели тут еще ни разу не побывали. Днем мы по­грелись, помылись в банях, поели вкусных домашних щей, а к вечеру устроили собрание в школе. Я вошел со своим штабом, когда небольшой бревенчатый домик до отказа заполнился людьми. Оглядел собравшихся. Лица тревожные, внимательные. Народ знал: время серьезное, немец не шутит, и мы не шутки шутить приехали. Без всяких речей, лишь с небольшим всту­пительным словом начальник штаба отряда зачитал приказ. В нем говорилось:

1. Из мужчин призывного возраста в Московской Горе создается группа народного ополчения для борь­бы с немецкими оккупантами.

2. За выполнение приказа командования люди не­сут ответственность по всей строгости законов воен­ного времени.

Приказ был подписан командиром особого парти­занского отряда, комиссаром Кеймахом и начальни­ком штаба Архиповым.

Во время чтения я всматривался в лица граждан, скупо освещенных керосиновой лампой, наблюдая за тем, кто и как принимает слова приказа. Я старался угадать также, кто из присутствующих товарищ Ермакович, местный коммунист, о котором мне гово­рил Зайцев как о человеке деятельном и честном, пользовавшемся большим уважением у своих одно­сельчан. Но ни один из людей, что были передо мной, не привлекал моего внимания чем-либо особенным: на меня смотрели простые лица белорусов. Преобла­дали светлые глаза, русые волосы. Одежонка на лю­дях была немудрящая: что получше, видно, попрятали от оккупантов. Я решил, что Ермакович должен был сесть впереди, как обычно садятся активисты, и стал пристально вглядываться в тех, кто находился передо мной, у самого стола.

Чтение кончилось. Приказ был ясен, вопросов ни­каких.

Я закрыл собрание, приказав остаться в помеще­нии только мужчинам призывного возраста. В школе осталось четырнадцать человек. Тогда я обратился к небольшому, щупленькому мужчине, который сидел передо мной, навалившись на стол, и смотрел не отрываясь в мое лицо внимательными серыми глазами:

— Вот вы... ведь вы — Ермакович?

Мужчина вздрогнул.

— Я! — и встал, одергивая пиджак и неловко переступая с ноги на ногу. Он оказался немного хромым.

— Вы будете командиром группы народного опол­чения.

— Да что вы, — заговорил Ермакович негромким голосом, — какой из меня командир?.. Видите вот... — и он указал на свою вывернутую ступню.

— Разговоры отставить, — прервал я его. — Будете командовать группой. Перепишите людей.

— Ну что ж, так или не так, а коли ж нужно, так нужно, — бодро, с легкой усмешкой сказал Ерма­кович и тут же обратился к присутствующим: — А ну, прошу по очереди к столу!

Ермакович распоряжался без шума и спешки, но в несколько минут люди были переписаны, и командир зачитал состав группы. Я приказал ополченцам вы­ступить на первое боевое задание: срезать телеграф­ные провода вдоль шоссе между Краснолуками и Добромыслыо на протяжении пятисот метров и разру­шить там же два небольших моста. Сроку для выпол­нения задания дал тринадцать часов.

— Не надо думать, — сказал я ополченцам, прово­жая их в путь, — что гитлеровцы — кошки, а вы—мы­ши и вам нужно от них спасаться. Наоборот, вы хо­зяева, вы дома, а они воры, и им жутко на чужой зем­ле, где каждый куст — им враг. Бейте их, вредите им, и они будут вас бояться. В восемь часов вечера было дано задание, а в де­вять ополченцы, вооружившись пилами, ломиками, топорами, выступили на шоссе.

Еще не светало, когда ко мне постучали. Вошел Ермакович и спокойным, негромким голосом доложил, что задание выполнено. Мои люди проверили работу группы: сваи мостов были аккуратно подпилены и должны были рухнуть под тяжестью первой же ма­шины, телеграфные столбы срезаны, изоляторы по­биты, провода ополченцы смотали и спрятали в лесу. Мне оставалось только поблагодарить ополченцев. Теперь это уже была настоящая боевая группа, спаян­ная общим успехом и взаимной ответственностью. На­чало выполнения нашего плана, таким образом, было и здесь положено.

Позже мы организовали народное ополчение в де­ревнях Липовец и Терешки. Там, как и у Ермаковича, мужчины призывного возраста, записанные в группу ополченцев, выполнили данные им боевые задания по уничтожению линии связи и разборке мостов на шос­се. С чисто военной стороны это были небольшие и не­сложные диверсии, но их политическое значение было огромно. Противник в этих деревнях не мог больше рассчитывать на пособников. Эти деревни стали пар­тизанскими.

* * *

В Московской Горе отряд простоял пять суток. Люди днем приводили в порядок оружие, обувь, оде­жду, вечерами ходили в гости. Молодежь быстро пе­резнакомилась. Москвич-десантник, восемнадцатилет­ний Саша Волков, любил и умел петь. Только поже­лай слушать, и он готов был ночи напролет петь хо­рошо знакомые всем, любимые песни. Вокруг него собрался народ, его наперебой звали из дома в дом. В тылу у гитлеровцев в год народной печали он пел «Чапаевскую», и о том, как лихо мчится конница Бу­денного, и белорусскую застольную: «Так будьте здо­ровы, живите богато!» И люди плакали и подпевали ему потихоньку.

Спустя несколько месяцев гестапо сделало попытку насадить в этой деревне своих агентов. Но эта попытка позорно провалилась. За время пребывания в ополченской деревне мы ввели строгий воинский порядок, организовали правильное несение карауль­ной службы. Приток людей в отряд продолжался. Приходили окруженцы из лесов, просились в отряд. Тем временем стало теплее, и мы решили перебираться в лес.

Ночью с 20 на 21 октября мы благополучно прибы­ли на облюбованное глухое место и принялись рыть землянки. Но и здесь, в медвежьей глуши, нас нахо­дили товарищи, желавшие бороться с врагом. В пар- вый же день нашего пребывания в лесу к нам при­соединились двадцать пять бойцов и командиров, в их числе, с небольшой группой, — батальонный комис­сар Брынокий. В числе присоединившихся было от­деление младшего лейтенанта Немова, сохранившее организационную структуру Красной Армии, все до­кументы и оружие. В этом отделении были такие за­мечательные бойцы, как Виктор Сураев, Леонид Ни­китин, Миша Горячев, Александр Верещагин, Нико­лай Михайлкж, ставшие впоследствии командирами и показавшие образцы боевой работы в тылу против­ника.

Устройство базы было в полном разгаре, когда произошел случай, заставивший нас прекратить все работы. Один из наших бойцов еще в Московской Го­ре был уличен в мародерстве. Он отобрал у одной девушки флакон одеколона и карманные часы, а потом стал хвастаться этим перед товарищами. Я немедлен­но вызвал парня к себе и стал его стыдить. Он стоял вразвалку, переминаясь с ноги на ногу, и со скучаю­щим видом посматривал в сторону. А я глядел на не­го и раздумывал, где я видел это тупое лицо, не вы­ражавшее ничего, кроме ожидания: когда же пре­кратится неприятный шум, который я производил, ста­раясь его усовестить. Я понял, что слова мои пропа­дают даром, и отослал парня, предупредив, что если он попадется еще раз, то пусть пеняет на себя.

Утро началось неприятностями: начпрод сообщил мне, что опять пропало несколько буханок хлеба.

А снабжение печеным хлебом было очень трудным де­лом. Отряд разросся, и не так-то просто было обеспе­чить его продовольствием, — ведь ни пекарни, ни за­пасов муки у нас не было. В пути мелкие недостачи хлеба и сала случались частенько. Я решил пресечь воровство в самом корне. Приказал немедленно вы­строить отряд и перед строем объявить о пропаже.

— Тот, кто это сделал, пусть сознается и вернет похищенное, — оказал я. — Три минуты на размыш­ление.

Наступило тягостное молчание.

— Ну, я жду, — напомнил я.

В строю произошло легкое замешательство. По­том из рядов вышел небольшого роста белесый па­рень и дрожащими руками протянул буханку. Он вы­тащил ее из-под шинели; Парень покраснел до кор­ней волос, и на глазах у него выступили слезы. Я приказал начпроду принять буханку и спросил:

— А еще? Тут только одна.

Парень забожился, уверяя, что не он взял другие буханки.

— Значит, не ты? А кто же?

— Не знаю, — еле слышно ответил боец.

— Ну, стань на место. Так кто же еще?

Все молчали. И вдруг из-под шинели парня, уже уличенного в мародерстве, выпала буханка и пока­тилась к ногам бойцов. Я посмотрел на побелевшее лицо вора и вдруг вспомнил встречу в лесу с этим пар­нем в день выброски десанта, когда он бежал от меня в деревню, где была полиция. Должно быть, он при­стал к нам вместе с окруженцами. Я приказал разору­жить негодяя, очевидно подосланного в отряд гит­леровцами.

Во мгновение ока парень вскинул руки и, оттолк­нув стоявшего с отобранной у него винтовкой бойца, метнулся к лесу. Произошло короткое замешатель­ство, затем раздались одиночные хлопки выстрелов. Ребята бросились в погоню за предателем. Но опас­ность придала ему силы и проворства. Он скрылся в направлении деревни, где были гитлеровцы и куда наши бежать за ним не могли. Он мог вернуться и привести с собой карателей. Нужно было немедленно сниматься и уходить как можно дальше.

Недаром прошли мои одинокие скитания: я пре­восходно изучил местность. Это и помогло мне быстро принять решение перебазироваться в район Нешкова.

Через полчаса отряд был в походе.

Повалил мокрый снег, сквозь крупные хлопья гля­дели нахмуренные лица бойцов. Настроение почти у всех было подавленное. Шли с возможной быстротой, без привалов. Я старался, где только можно, вести 'людей лесными тропами, подальше от селения. Но не­погода почти исключала встречу с противником на дорогах. Только в деревне Реутполе, стоящей на пу­ти нашего следования, оказалась какая-то кавалерий­ская часть противника. Наша разведка в этой дерев­не была обстрелена. Мы обложили этот населенный пункт с трех сторон засадами, но нашлись предатели из соседней деревни Красавщина, которые вывели гитлеровцев по единственной свободной дороге, и про­тивник отбыл безнаказанно в город Лёпель.

Поздно вечером мы благополучно перебрались че­рез Эссу по тому самому мосту, который я переходил когда-то один, пересекли шоссе Лепель — Борисов и в полночь подошли к деревне Терешки. Люди, не при­выкшие к большим ночным переходам, при каждой остановке ложились прямо на мокрую, холодную зем­лю и мгновенно засыпали. Надо было дать им осно­вательно передохнуть.

Еще одна встреча

Было уже поздно. Деревня Терешки тонула в се­ром мраке надвигающейся ночи. Оставив Телегина у околицы наблюдать за подходом к деревне, Шлыков с остальными товарищами направился в крайнюю хату.

Пожилая хозяйка предложила хлопцам откушать горячих солеников с молоком. Усталые и изрядно проголодавшиеся путники не отказались от такого угощения и спустя несколько минут, усевшись за стол, дружно заработали ложками.

Ужин подходил к концу, когда в хату вбежал за­пыхавшийся Телегин и сообщил, что со стороны по­селка Острова к деревне подходит группа каких-то людей. Шлыков выскочил из-за стола, и не прошло минуты, как десантники залегли у изгороди, всматри­ваясь в сгустившуюся темноту ночи. В первые секун­ды ничего нельзя было рассмотреть, слышался только поблизости где-то приглушенный говор. Но постепен­но глаза привыкли к темноте. У околицы стали видны силуэты людей.

Пятеро неизвестных, по всей вероятности развед­ка, осторожно подходили к деревне, держа наготове оружие. У изгороди, под которой лежал Шлыков со своими бойцами, неизвестные остановились. Двое от них отделились и направились к крайней хате, а остальные, взяв несколько шагов вправо, залегли бук­вально в пяти шагах от десантников.

Было слышно, как два человека подошли и ти­хонько постучали в окно, а затем скрипнула дверь и кто-то вышел во двор.

— Тетка, в деревне немцев нет? — послышался мужской голос в тихом ночном воздухе.

— А вы кто такие будете? — не отвечая на вопрос, громко спросила женщина.

—- А тебе это незачем знать, — пробасил тот же голос.

— Как это незачем? А может, вы хотите выпы­тать, кто здесь о немцах показывает? Может, вы и есть немцы или полиция?! Не хочешь говорить, так и я тебе ничего не скажу.

— Ну, ладно, ладно... Разошлась... «Полиция»... Смотри у меня... Если хоть один немец в деревне ока­жется, то бой откроем. Не подумай, что нас только Двое...

— Эх, милые, вы-то уж нас хоть бы не пугали!

— Ты что же, тетка, гитлеровцев тоже милыми на­зываешь?

— Да хватит вам учить-то нас! Немцы уже всему научили. Если бы они были в деревне, так уж, наверно, я с вами столько бы не расговаривала. Нет в деревне никого, кроме эдаких вот, как вы.

— Ну?.. Значит, тут есть партизаны?

— А кто вас знает — партизаны вы или кто? Толь­ко вижу, что наши...

— Вот чорт баба... Такую не проведешь! — тихо прошептал на ухо Шлыкову рядом лежавший боец.

— Из какого отряда, ребята? — громко, но спо­койно спросил Шлыков.

Те от неожиданности повскакали с земли. Один из них клацнул затвором винтовки.

— Ну, ну, осторожнее!.. Не балуйте оружием. А то вы, еще когда ложились, были на мушку взяты. Да только у нас автоматы на фашистов, а не на своих заряжены, — все так же спокойно проговорил Шлы­ков, не поднимаясь с места.

— А вы из какого отряда? Кто у вас командир?

— Мы десантники, своего командира разыскива­ем... Батю... Может быть, слышали?

— Сашка! Шлыков, это ты?! — раздался знакомый голос.

С этими словами боец бросился к Шлыкову, на­тыкаясь в темноте на ветхую изгородь и с треском разворачивая полусгнившие слеги.

— Захаров! Коля! — вскакивая на нош, закричал в свою очередь Шлыков.

Друзья крепко обнялись...

* * *

Разведчики мне доложили, что в деревне Шлыков...

Я обрадовался, но почти не удивился: за время своих одиночных скитаний я почему-то всегда думал, что первым, кого я встречу из своего отряда, будет именно Александр Шлыков. В подмосковном лагере я успел близко узнать этого вузовца-комсомольца, от­личавшегося твердостью характера и какой-то уди­вительной внутренней организованностью. Он отлично ходил в лесу по компасу, давал лучшие показатели в учебной стрельбе из автомата, а в технике минирова­ния и метании гранат по движущейся цели мало имел себе равных.

Назначив Захарова разводящим и приказав ему выставить вокруг отряда четыре поста охраны, я дал разрешение людям располагаться на привал и раз­жигать «остры. Это немного удивило даже моего на­чальника штаба. К чему дрогнуть в лесу, в мокрой снежной пурге, когда под боком деревня и там, как донесли разведчики, свой? Но я видел: надо трениро­вать бойцов отряда, приучать их отдыхать во всяких условиях — без этого они пропадут.

Пока бойцы собирали валежник и устраивали се­бе место для привала, я присел на сухой бугорок под густыми лапчатыми ветвями огромной ели. Вот-вот должен был появиться Шлыков с новой группой де­сантников. Я думал о нем.

В мае 1941 года Александр Шлыков перешел на второй курс педагогического института, а в июле, под впечатлением речи Сталина, не дожидаясь призыва, подал в райком комсомола заявление о посылке до­срочно на фронт или в тыл врага. Он был одним из первых зачислен в мой десантный отряд, и я полюбил его за серьезность и строгость, с которой он относил­ся к себе и к товарищам, за прилежность в занятиях и больше всего — за прекрасные душевные качества, свойственные нашей комсомольской молодежи. Одна­жды ночью в палатке подмосковного лагеря мы дол­го не спали. В небе прерывисто урчали моторы само­летов. Поблизости оглушительно хлопали зенитки.

— Что, Саша, не спится? — окликнул я Шлыкова,

— Да, товарищ командир... — отозвался он и помолчав немного, заговорил: — Вам ведь тоже не спится, товарищ командир. А вы лучше знаете, что нас ожидает завтра... Вот они, гады коричневые, летят над нами и все на Москву, на Москву… Как же дол­го это будет продолжаться и когда кончится? Вот в чем вопрос...

— Да, Саша, тяжело видеть это, и я тебя понимаю. Нашим ответом может быть только борьба... Борь­ба упорная и беспощадная.

— Вот об этом я и думаю, товарищ командир.

Шлыков переживал то же, что и я. Мы еще

Долго не спали, придавленные тяжелыми думами о судьбе родины, о москвичах, дежурящих на крышах Домов...

* * *

У костра, под густой могучей елью, была проведена вторая половина ночи. Это было своеобразное тор­жество десантников, без речей и тостов, встреча че­рез тридцать шесть дней на оккупированной врагом земле.

Сколько было пройдено и пережито всеми за этот короткий срок!

Темной осенней ночью, когда густой мрак погло­щает кроны деревьев, часть пространства, освещенная костром, кажется закрытым помещением. Подходы охранялись надежными людьми, и небольшая полян­ка перед елью представлялась нам уютным залом, в котором мебель заменяли пни спиленных деревьев или мшистые кочки, покрытые ветками хвои.

Саша Шлыков рассказывал, как штурман дал сиг­нал к выброске, когда самолет шел над линией желез­ной дороги, как парашютисты приземлялись возле какой-то станции и попали под огонь фашистских ав­томатчиков. Петька-радист, повидимому раненный еще в воздухе, после приземления подняться не мог. Командир группы Волгин бросился к нему на помощь и осветил его фонариком, но тотчас упал, сраженный пулями. Остальные семь при помощи манков сумели соединиться и ушли от преследования.

Я взглянул в задумчивое лицо Саши Шлыкова, освещенное красноватыми отблесками костра, — вы­сокий, слегка нависший лоб, умные голубые глаза на обветренном, потемневшем от загара лице, строго поджатые губы... Да, он все тот же. Только возле губ как будто появились скорбные морщинки. Немуд­рено. Война не красит, а ребятам, видимо, пришлось перенести немало.

Подошел Захаров, обратился ко мне:

— Товарищ командир, разрешите сменить посты. Каждые четверть часа проверяю, и не уверен... Сто­ят ребята, как будто не спят, а почти ничего не видят и не слышат.

Не успел я ответить, как передо мной по-строевому вытянулся Шлыков и отрапортовал:

— Разрешите доложить, товарищ командир. Моя труппа успела отдохнуть в деревне и готова присту­пить к исполнению боевых обязанностей.

Тотчас же поднялись со своих мест остальные бойцы семерки.

«Молодцы!» — подумал я и приказал назначить четверых в охрану. Шлыков отрядил Серпионова, Кулинича, одного из новичков и Телегина Захаров по­вел их за собой гуськом. Я посмотрел вслед послед­нему, Телегину, недоверчиво качнул головой.

— «Лесной человек»...—перехватив мой взгляд, ска­зал радист Крындин. — Помните, товарищ командир?

Я помнил, конечно, Телегина и знал, с чего у не­го началась неразлучная дружба с Александром Шлы­ковым. Телегин родился и вырос в районе Актюбин­ска, лес видел только на картинках и мог заблудиться буквально в трех соснах. Однажды, на тактичеоких занятиях под Москвой, он отбился от товарищей, и несколько часов блуждал в районе лагеря, в ста мет­рах от палаток. В другой раз он проблуждал в лесу целые сутки и явился в лагерь с запозданием на два­дцать шесть часов. После этого случая ни один из командиров групп, отправлявшихся за линию фронта, не хотел брать его с собой, а товарищи быстро закре­пили за ним кличку «лесной человек» и не давали ему прохода своими насмешками. Но Саша Шлыков взял Валентина Телегина под свое шефство, подружился с ним и нашел у него такие способности к диверсион­ной работе, какие имел далеко не всякий. Хороший слесарь со склонностью к изобретательству, Телегин в совершенстве овладел техникой минирования и изу­чил все виды оружия. Все же я согласился принять Телегина, только уступая просьбам Шлыкова и взяв с него слово, что он научит товарища способам ориентировки в лесу.

— Не беспокойтесь, товарищ командир, — сказал Крындин, — когда у нас Валентин на посту, мы спим спокойно. В лесу он, правда, как в потемках, и ни на шаг от командира не отходит, а в поле — мышь у него незамеченной не проскочит. Его всегда надо на опуш­ку ставить.

— Да, глаз и слух у него — исключительные, — снова заговорил Шлыков, присаживаясь к костру. — А главное — выдержка... Вот в то самое утро пер­вого дня у нас такой случай был. Укрылись мы, зна­чит, от немцев в лесу, как вы нас учили. Помнили, ко­нечно, что надо уходить подальше от места приземле­ния, а куда? Летчики, видать, больше беспокоились, что им не хватит темного времени на обратный путь, и заставили нас выброситься далеко от намеченного пункта. Как велик был лес, мы тоже не знали. Реши­ли подождать рассвета. Когда посветлело, заметили, что лес совсем небольшой и прочесать его немцам ничего не стоит. Но неподалеку виднелась река, и гу­стые заросли лозы по берегу тянулись на несколько километров. Вот в эти заросли лозняков мы и забра­лись на дневку. Там еще ребята выбрали меня коман­диром, а Библова Ивана Андреевича моим помощ­ником...

Шлыков передохнул немного и продолжал:

— Ну вот, и принял я тогда такое решение: день переждать у реки, выспаться, а ночью начать поиски других групп. Поставил я первым на наблюдательный пост Валентина, предупредил его: «Гляди в оба и чуть что — буди». А сам — тоже спать. Уснул, как и все, как убитый. Проснулся, смотрю — уже к вечеру дело идет. «Вот свинство какое получилось, думаю, мы дрыхнем, а Валька-то все стоит!» Вскакиваю, бро­саюсь к нему на край кустарника. «Как, говорю, стоишь? Ничего подозрительного не замечал?» А сам очень неловко себя чувствую перед ним. А он мне: «Подозрительное было, отвечает, да прошло. Нем­цы тут лес прочесывали, ну, постреливали малость из автоматов...» Как услышал я такое, злость меня взяла: готов был избить в ту минуту Вальку. Однакоже взял себя в руки и спокойно говорю ему: «Боец Телегин, а вы знаете, что за такие вещи бывает, ко­гда постовой не докладывает командиру о приближе­нии опасности?!» Валентин сначала растерялся не­много, смотрит на меня, хлопает глазами, а потом несмело так говорит: «Да какая же опасность? Они ведь не лозняком, а лесом шли, — я по голосам да по треску валежника это точно определил. Так мимо нас стороной и перли. А разбуди я вас, может, еще вскрикнул бы кто спросонья, ну и пиши пропало то­гда...» Ведь вот какой человек! Мне и самому стало ясно: действительно, разбуди он нас — мы спокойно не усидели бы, так или иначе себя обнаружили бы. И пришлось бы нам через реку вброд под огнем пере­бираться и уходить дальше по открытому полю... Да это что,— Шлыков махнул рукой, давая понять, что эпизод этот не столь уж значителен, — вы бы по­смотрели этого «лесного человека» на боевом деле. Нет, в Вальке я не ошибся — орел парень.

— А были и боевые дела? Расскажи, — попросил я.

— Вам спать, товарищ командир, пора бы,— ска­зал Шлыков, с улыбкой посмотрев на меня, — ведь у вас теперь столько забот прибавится. Завтра я вам весь свой отряд представлю — он тут, неподалеку, сто­ит. А о наших делах я вам письменный рапорт подам.

— Так вы разве не все тут?

— Из десантников все, кроме Библова, — его я всегда при отряде оставляю, когда отлучаюсь. А все­го в отряде двадцать восемь бойцов и три команди­ра, считая меня. У окруженцев командиром лейтенант Стрельников Трофим Алексеевич. Ничего, боевой па­рень. Да и все другие у меня неплохие бойцы.

— Со всячинкой у тебя, командир, бойцы,— сказал Захаров, подходя и присаживаясь к костру,— дисцип­лины не понимают. Вот сейчас ставлю одного на пост в лесу, а он спорит со мной: на опушку, говорит, давай...

Грохнул такой хохот, что Захаров долго не мог произнести ни слова.

— Да подождите вы... — повысив голос, заго­ворил он наконец. — Ведь вспомнил я — это Телегин, «лесной человек». Над ним еще в лагере все поте­шались.

— Теперь потешаться, пожалуй, не будешь. Послушаика вот, что про него Саша рассказывает, — ска­зал я и обратился к радисту: — Как у вас рация, то­варищ Крындин, в порядке?

— Рация в порядке, да ведь программы связи с Москвой нет, товарищ командир,—ответил тот.— Двухсторонней связи с Москвой установить никак невозможно. Правда, об этом мы еще помалкиваем в отряде. Ничего я Саше, кроме последних известий, дать не могу, а он, как командир, делает вид, что по­лучает по радио директивы.

Я невольно рассмеялся. У Шлыкова действитель­но появилось нечто новое: он держался с достоинст­вом, как и подобало командиру, и о своих людях су­дил теперь исключительно по их боевым качествам.

— Ну, расскажи, Саша, как на шоссейку ходили и как старосту судили,— предложил Крындин.

— Да я что же, я разве отказываюсь? Только... после этого «отбой». Согласны, товарищ коман­дир? — смеясь, обратился ко мне Шлыков и, не ожи­дая моего ответа, начал рассказывать.

— На вторую ночь мы пересекли шоссе Сенно — Коха нова и вошли в болотистый лес на реке Усвейке. Там соединились с окруженцами Стрельникова и простояли пять суток. Вот тогда я и придумал себе боевое задание. Рядом шоссе, большое движение ав­тотранспорта, а у нас тол, — как тут не испробо­вать свои силы? Взял я с собой Телегина и трина­дцать окруженцев со Стрельниковым. Когда начало смеркаться, вышли к шоссе. Местность — небольшие холмы, кустарники у самой дороги, противоположная сторона — открытое поле. Я приказал Трофиму Алек­сеевичу расположить бойцов для обстрела, а сам вместе с Телегиным направился на шоссе. Ну, зало­жили в мину пять килограммов толу. Не успел еще Валька приключить детонатор, как на холме, метров за восемьсот, засветились фары. Волнуюсь, говорю: «Скорее, Валька!» А он спокойно: «Ничего, успеем!» Автомашины не доехали до нас метров триста. «Го­тово!» — сказал Валька, и мы отбежали в сторону. Четыре грузовика с немцами двигались со стороны Сенно. Мина взорвалась под первым. В нем едва ли кто уцелел. Вторая машина наскочила на обломки первой и перевернулась. Две последние заскрипели тормозами. Мы открыли огонь по задним машинам. Кроме винтовок, у нас было два ручных пулемета и четыре автомата. Часть гитлеровцев успела залечь в кювет и открыла ответный огонь. Справа показались другие автомашины, и я приказал отходить... Вот и вся операция.