Гертруда прибежала во двор, размахивая письмо.
- Он приезжает на Рождество! - закричала она и с шумом опустилась на траву перед своей матерью, тетей Кейт и Стеллой.
Миссис Эванз сделала пометку в книге и с улыбкой взглянула на дочь.
- Как чудесно,- сказала она.- Его мама будет очень счастлива.
Тетя Кейт перестала шить. Затем, засмеявшись, она сказала:
- Боже милостивый, Гертруда, до Рождества еще четыре месяца. К чему весь этот шум?
Гертруда вскочила на ноги и схватила Стеллу за руку.
- Пойдем,- сказала она.- Давай прогуляемся. Они обошли дом и спустились по дорожке вниз, в прохладу дубов и кленов.
- Прошел год, как он уехал,- сказала Гертруда, и я думала, что он уже никогда не вернется. А сейчас мне кажется, что он и не уезжал!
Они стояли, облокотившись на калитку и глядя вниз на дорогу, ведущую в Хопкинсвилл. Встав на цыпочки, можно было увидеть фасад маленького домика, где прошло детство Гертруды. Он находился в окружении деревьев сразу за въездными воротами. Там они - Гертруда, Хью и Линн - проводили время в детских забавах, пока дом не сдали в аренду и они все не перебрались в Хилл.
Казалось, ее детство осталось где-то далеко в прошлом, в другой жизни, когда она была не она, а какой-то другой человек. Жизнь, которую она теперь считала своей, началась вот у этой самой калитки.
- Я помню тот вечер, когда Эдгар впервые пришел к нам,- сказала она Стелле.- Он был такой застенчивый и неуверенный в себе, что я взяла его за руку и привела сюда, чтобы его не смущала толпа. Я пыталась сделать так, чтобы он не стеснялся и чувствовал себя как дома, но теперь, вспоминая об этом, я удивляюсь, что он не счел меня тогда слишком смелой. Стелла засмеялась.
- Никто, кроме тебя самой, не обвинил бы тебя в кокетстве,- сказала она.- Ты не тот человек.
Гертруда серьезно посмотрела на нее.
Как ты думаешь, я тот человек, чтобы на мне жениться? - спросила она.- Из меня получится хорошая жена?
- О да,- сказала Стелла.- Ты избалуешь своего мужа и своих детей и угробишь себя работой. По мнению мужчин, именно такой и должна быть хорошая жена.
- Я думаю, что, когда люди женятся, они должны постепенно учиться забывать о том, что хочет каждый из них, и узнавать то, что они хотят оба,- сказала Гертруда.- Для этого надо иметь детей и разделять все заботы о них, думать о них, а не о себе.
Стелла внимательно посмотрела на нее.
- Ты прочла это в книге?
Гертруда отрицательно покачала головой.
- Я сама додумалась до этого.- Она рассмеялась.- У меня был целый год на размышления.
Это пошло на пользу твоему здоровью,- сказала Стелла.- Я не знала, что от размышлений укрепляются мышцы. Скажи мне, Гертруда, что ты ждешь от замужества?
Так они говорили и говорили, пока дневная жара не сменилась вечерней прохладой.
Гертруда не заметила, как пролетела осень, и вот уже Эдгар был здесь; он рассказывал ей о Луисвилле и восхищался цветом ее лица, сиявшего здоровьем. Она вся светилась от радости.
Она нашла его возмужавшим и окрепшим, но по-прежнему восторженно юным в обожании ее. Однако он ничего не говорил о том, что волновало их обоих, до последних дней перед своим отъездом. Тогда он объяснил ей, почему откладывал разговор.
- Мои доходы растут, как я тебе и писал,- сказал он.- Но я столкнулся с тем, что вместе с ними растут и расходы на жизнь. К моменту первого повышения жалованья я настолько устал от той нищенской жизни, которую был вынужден вести, что стал тратить больше. Получив следующее повышение, я опять немного увеличил расходы. И я по-прежнему не получаю сейчас достаточно для того, чтобы прожить на эти деньги вдвоем. Поэтому я решил уйти из магазина.
Гертруда испуганно посмотрела на него.
- Я нашел себе другую работу,- продолжал он.- У моего отца есть возможность заключать коллективные страховые договоры. Он заключает такой договор с какой-нибудь организацией - фирмой или обществом,- и если кто-то вступает в эту организацию, то он сразу становится клиентом страховой компании. Поэтому надо ездить из города в город и выписывать страховые полисы для новых клиентов. Осечки здесь не бывает, потому что вновь вступившие заинтересованы в страховке. У отца много дел в городе, и он не может отсюда уезжать. Поэтому он хочет, чтобы я стал его компаньоном и взял на себя разъездную работу. Я буду ездить в близлежащие города и возвращаться домой на выходные. Это надежная работа, и я смогу зарабатывать больше денег, чем в Луисвилле. Я смогу жить дома, быть рядом с мамой, видеться с тобой и за короткое время накопить достаточно денег, чтобы мы могли пожениться.
Гертруда радостно бросилась ему на шею.
- Я так счастлива, - сказала она.- Я чувствовала, что больше не смогу отпустить тебя от себя.
В Луисвилле управляющий магазином принял его отставку, но предложил ему остаться в штате и получать деньги за то, что определенный ассортимент их товаров - бухгалтерские книги, чековые книжки и тому подобное - он будет предлагать в тех городах, которые ему предстоит посетить. Эдгар с благодарностью согласился. И вот 1 февраля 1900 года Эдгар Кейси, торговец и страховой агент, отправился в путь по городам Западного Кентукки.
В начале марта он приехал в Элктон, небольшой город приблизительно в сорока милях от Хопкинсвилла. До этого в течение нескольких недель он периодически страдал сильными головными болями. Однажды утром, когда он был в Элктоне, голова разболелась особенно сильно. Он нашел врача и попросил успокои-тельное. Врач дал ему порошок и велел выпить его со стаканом воды, Эдгар вернулся в гостиницу и принял лекарство.
Когда он очнулся, то был уже дома, в Хопкинсвиллле, в кровати. В комнате находились двое врачей - домашний доктор Дж. Б. Джексон и доктор А. К. Хилл. Они с беспокойством смотрели на него. Эдгар слышал, как они разговаривали со сквайром, который рассказывал им, что друг их семьи по имени Росс Роджерс наткнулся на Эдгара в Элктоне: тот в беспамятстве бродил по вокзалу. Он не узнал Росса. На нем было пальто нараспашку, а шляпа вообще отсутствовала. Росс привез его домой. Росс должен был вот-вот подойти.
Эдгар пытался заговорить, что-то спросить, но голоса не было, а был лишь слабый болезненный шепот. Ему дали полоскание, но оно не помогло. Наконец шепотом и жестами он смог рассказать свою историю. Врачи осмотрели его и сказали, что, за исключением хрипоты, он был в полном порядке. Очевидно, он при-нял слишком большую дозу успокоительного, и это повлияло на его нервную систему. А горло, скорее всего, он простудил, когда бродил по улицам в холодную погоду в расстегнутом пальто и без шляпы.
Они порекомендовали ему отдохнуть.
На следующий день он уже был на ногах, готовый приступить к работе. Но хрипота не прошла ни на следующий день, ни через два дня. Пригласили доктора Мэннинга Брауна, местного ларинголога. Он сказал что-то про афонию и попросил разрешения пригласить других специалистов. Их побывала целая толпа, и каждый предлагал свою теорию. Приезжал даже знаменитый специалист из Европы, который оказался в это время в соседнем городе и заинтересовался “любопытным случаем”. Недели сменялись месяцами. Наступила весна, а за ней лето. Хрипота не проходила.
Однажды Эдгар понял, что он неизлечим. Врачи приезжали к нему не для того, чтобы помочь: им было просто интересно. Пелена спала с его глаз однажды Утром, после того, как он проанализировал то, что говорил кто-то из врачей, и то, как доктор Браун представил его коллеге, когда Эдгар пришел к нему на прием. Теперь он видел себя глазами других: перед ними был человек, который потерял голос и который никогда не сможет говорить, кроме как шепотом.
Какое-то время ему было трудно отказаться от надежды. Он привык выздоравливать и не мог расстаться с этой привычкой. Вера в докторов сменялась надеждой на чудо. И лишь затем, постепенно, он смирился и посмотрел правде в глаза.
Ему надо было искать работу. Это было главное обстоятельство, вынуждавшее его осознавать свое новое состояние. Человек без голоса не мог торговать; он не; мог быть служащим; он не мог работать там, где ему когда-либо приходилось работать. Он мог бы возвратиться на ферму, но тут же отказался от этой мысли. Ему нужен был город: он был одинок, подавлен, испуган. Он хотел, чтобы рядом было много людей, хотя он и не мог с ними говорить или делать то же, что и они. Они были ему нужны. Оставшись один, он столкнулся бы с проблемами, к которым еще не был готов.
Местный фотограф У. Р. Боулз разрешил проблему работы. Он предложил Эдгару место ученика в своей студии, и тот согласился: казалось, это было как раз то, что нужно. Он будет среди людей, не будучи обязанным говорить с ними: это будет делать мистер Боулз. Он получит профессию, которая, независимо от того, вернется к нему голос или нет, даст ему средства к существованию.
Вторая стоявшая перед ним проблема разрешилась, как только он нашел работу. Гертруда была счастлива, услышав, чем он собирается заниматься. Ее всегда интересовали фотография и живопись; она сама делала фотографии и ретушировала их.
- Мы сможем открыть собственную студию - возбужденно говорила она.- Я буду принимать клиентов, показывать им образцы и договариваться о ценах; а ты будешь фотографировать и проявлять пленки. А еще я смогу ретушировать.
Соглашаясь с ней, он тем не менее был удивлен. Он знал, что случившееся несчастье не изменило ее чувства к нему, но в то же время считал, что она вправе разорвать помолвку, и был готов к тому, что она это сделает. Некоторым образом он признавал свою отверженность. И тот факт, что Гертруда не только так не считала, но и воспринимала его несчастье как свое собственное и даже видела в нем доброе знамение для них обоих, явил ему таинство сострадания и милосердия. Он был поражен. Ему никогда не приходило в голову, что Гертруда должна что-то для него делать. Он думал исключительно о том, чтобы сделать что-то для нее.
Но, несмотря на то, что они с Гертрудой еще больше сблизились, ощущение отверженности не покидало его. Это была третья проблема. В тишине студии, в одиночестве своих прогулок в Хилл и обратно, во время вечерней молитвы его преследовала мысль о Боге.
Не потому ли у него отняли голос, что этот голос был предназначен проповеднику? Не был ли он наказан за то, что не внял гласу Божьему? Тот ангел в обличье женщины, который явился ему в детстве, который направил его с фермы в Хопкинсвилл,- неужели он велел сделать ему то, что он не смог выполнить?
Явившаяся ему женщина сказала тогда: “Твои молитвы были услышаны. Скажи мне, чего тебе хочется больше всего, и я дам тебе это”. И он ответил: “Больше всего на свете я хочу помогать людям, особенно детям, когда они болеют”. Потом она исчезла, но на следующий день помогла ему с уроками.
Зачем она помогала ему, если не хотела, чтобы он стал проповедником или, как думала его мама, врачом? Но это оказалось невозможно. Он искал другие пути служения Богу: вел занятия в воскресной школе, организовал миссионерскую группу и старался жить как истинный христианин. Или он должен был сделать что-то еще?
У него всегда было чувство, что он должен посвятить свою жизнь людям. Но делать это и одновременно зарабатывать на жизнь было невозможно, если не быть проповедником или врачом. Ученики Христа бросили свою работу и пошли за ним. А за кем было идти ему?
Когда он спросил об этом маму, она попыталась подбодрить его.
- Я никогда не считала, что тебе суждено стать проповедником,- сказала она.- Быть проповедником хорошо, но проповедники призывают к добру других. А ты хочешь быть добродетельным сам. И в этом разница. Это не значит, что проповедники плохие. Большинство из них - прекрасные люди. Но я никогда, в самом деле, не думала о тебе как о проповеднике. Я думаю, что ты - хороший христианин. Хороший христианин занят тем, чтобы быть добродетельным, и не следит за тем, добродетелен ли его сосед или нет.
Она говорила о чем-то еще, повторяясь в своих рассуждениях о людях, долге, служении, пока наконец он не понял, что она не отвечает на его вопрос. Она просто говорила и была обеспокоена - обеспокоена, растеряна, испугана, как и он.
Все в Хопкинсвилле стремились в Оперный театр Холленда, когда в город приезжал Харт, король смеха. Харт был гипнотизером; он смешил публику, вводя добровольцев “в состояние” и заставляя их выделывать всякие нелепые трюки: играть в “классики”, изображать рыб, подниматься по несуществующим лестницам, вязать крючком воображаемые салфеточки и так далее. Людям нравилось смотреть, как их родственники, друзья и недруги выделывают все эти фокусы. Когда добровольцев не было, Харт садился на сцене и гипнотизировал публику в зале, раскачиваясь взад и вперед на стуле и монотонно повторяя: “Спать… спать… спать…” Затем он проходил по залу, выискивая тех, кто поддался внушению. Тогда он быстро говорил им что-то, делал пассы перед их лицами, и они просыпались.
Обычно он приглашал на сцену группу людей - “класс”, как он их называл. Тех, кто не реагировал на его пассы и слова, он просил удалиться; оставшиеся развлекали публику. Однажды Эдгар тоже поднялся на сцену с группой своих приятелей, но ему пришлось уйти.
У Харта была профессиональная труппа. Один из его артистов под гипнозом “деревенел”. Тогда ему на грудь клали большой камень, и другой артист бил по этому камню кузнечным молотом, пока он не раскалывался. Харт устраивал и другие не менее впечатляющие зрелища, но самым эффектным было особое представление, которое
Харт считал “гвоздем программы”. Добровольцу из местных жителей давали какой-нибудь предмет и просили спрятать его где-нибудь в городе. Тогда Харт садился в повозку, запряженную парой лошадей, ему завязывали глаза, а два человека, стоя от него по обе стороны, держали его за руки. Повозка следовала по маршруту спрятавшего предмет; ее направлял Харт, который говорил вознице, где сворачивать. В конце концов он находил предмет. Он никогда не ошибался в своих поисках, однако ему никогда не удавалось убедить скептиков, что тут не было мошенничества.
Харт обычно находился в городе от десяти дней до двух недель и уезжал, когда публика начинала убывать. Он был среднего роста, со светло-каштановыми вьющимися волосами и коричневато-зелеными глазами, которые необыкновенно сверкали и казались настороженными. Он не надевал сценических костюмов, не использовал световых эффектов или каких-либо приспособлений и объяснял свои способности с позиций “новой науки” гипнотизма и ясновидения.
Вся страна увлекалась в это время гипнозом. В Европе Французская академия с презрением отвергла Месмера и его теории, и, хотя многие именитые ученые продолжали изучать гипнотизм, называя его “сомнамбулизмом” или “магнетической терапией”, как научное направление он не получил поддержки у ученых и медиков. А в Соединенных Штатах у гипнотизма были и поклонники, и исследователи. Терапевт из Нью-Йорка доктор Джон П. Куакенбосс утверждал, что гипнотизм является медициной будущего, которая сможет излечить любую болезнь, направляя подсознание пациента на то, чтобы искоренить причину болезни и ее последствия. В городе Неваде, штат Миссури, С. А. Уэлмер основал школу под названием “Гипнотическая терапия” с заочными курсами для тех, кто не мог лично посещать занятия. В каждом театре страны время от времени выступал какой-нибудь “профессор”, который гипнотизировал зрителей.
Харт не занимался врачеванием, но он был прирожденным организатором зрелищ. Услышав от кого-то из горожан о болезни Эдгара, он сразу загорелся и сказал, что вылечит хрипоту за двести долларов; в случае неудачи денег он не возьмет. Друзья Эдгара советовали ему согласиться. Доктор Браун с улыбкой сказал: “Почему бы нет?” Сквайру эта идея очень понравилась. Он не забыл, как однажды Эдгар вылечил себя с помощью припарки.
- Пусть он усыпит тебя и посмотрит, что получится,- сказал он.- Хуже от этого не будет.
Эксперимент проходил в приемной доктора Брауна. Эдгар сел в кресло и изо всех сил старался помогать Харту. Тот начал говорить, немного поводил руками, затем взял с лотка один из инструментов доктора Брауна.
- Смотрите на предмет,- сказал он.- Смотрите внимательно. Сейчас вы будете спать… спать… спать.
Когда Эдгар пришел в себя, он увидел улыбающиеся лица отца, доктора Брауна и Харта.
- Скажите что-нибудь,- попросил Харт. Эдгар заговорил.
- Я хорошо “погрузился”? - спросил он.
Он говорил хриплым шепотом. Ничего не изменилось.
Улыбки исчезли.
- Под гипнозом вы говорили совершенно нормально,- сказал доктор Браун.
- Лучше не бывает,- добавил сквайр.
- Вы были великолепны,- сказал Харт. - Но в не поддались последующему внушению. Попробуем еще раз после того, как вы отдохнете. Я уверен, что у нас получится. Главное, что вы заговорили.- Он снова улыбнулся. Остальные закивали и тоже заулыбались.- Вероятно, в следующий раз более глубоко погружение будет иметь эффект.
Но этого не произошло. Они провели сеанс в тот день; когда Эдгар проснулся, его голос был по прежнему хриплым, хотя под гипнозом он опять говорил нормально. Доктор Браун осмотрел его горло и заметил каких-либо изменений. Оно выглядело так ж как и раньше, в течение всей его болезни.
- Он доходит до второй стадии гипноза,- сказал Харт,- и затем что-то происходит. Он не переходи к третьей стадии, к последующему внушению. Но, я думаю, со временем это произойдет. Мы попробуем еще раз.
Харт “завелся”. Все в городе знали об эксперименте и местная газета освещала его ход. Профессор Уиль Джирао, преподававший психологию в Колле Саут-Кентукки, попросил разрешения присутствовать на сеансах. Это был невысокий итальянец с большими глубоко посаженными глазами и маленькими усиками. Он тихо сидел во время “погружения”, делая записи и изредка задавая вопросы Харту.
В конце концов Харт был вынужден сдаться. Его ждали выступления в других городах, и, хотя он заезжал в Хопкинсвилл попытаться еще и еще раз, как только оказывался поблизости, ему все же пришлось признать свою неудачу.
Джирао написал отчет об эксперименте и послал его вместе с вырезками из местной газеты “Новая эра” доктору Куакенбоссу в Нью-Йорк. Доктор Куакенбосс заинтересовался этим случаем, между ним и Джирао завязалась переписка, и однажды осенью он появился в Хопкинсвилле, изъявив готовность попробовать свое мастерство на Эдгаре.
Это был подвижный человек с резкими чертами лица; к своим пациентам он относился вдумчиво и доброжелательно. Он задал массу вопросов, выслушал пространный рассказ сквайра о детстве его сына, сделал записи и затем начал свои опыты. Однако он добился не большего успеха, чем Харт. Эдгар не продвигался дальше второй стадии; он не поддавался последующему внушению. При последней попытке доктор Куакенбосс поставил задачу ввести Эдгара в состояние “очень глубокого сна… очень, очень глубокого сна”.
Эдгар спал двадцать четыре часа, и все усилия разбудить его были безуспешны. Все перепугались, и врачи города собрались на консилиум. Пациент проснулся сам, совершенно нормально, словно наступило утро. Он сказал, что чувствует себя превосходно, хотя состояние его горла не улучшилось. В течение нескольких дней после этого Эдгар вообще не спал, лишь изредка дремал. Когда сон нормализовался, доктор Куакенбосс уехал, пребывая в состоянии полного недоумения.
Из Нью-Йорка он написал Джирао, что, размышляя над своими опытами в Хопкинсвилле, он пришел к выводу о том, что у этой загадки есть решение. На той стадии, когда Эдгар переставал поддаваться внушению, он как бы сам включался в процесс и брал инициативу в свои руки. Куакенбосс считал, что если бы в этот момент гипнотизеру удалось внушить Эдгару, чтобы тот описал свое собственное состояние, то из этого могло бы получиться что-нибудь интересное. Подобные случаи отмечались во Франции много лет тому назад: пациенты под гипнозом проявляли дар ясновидения. Трудно было судить, насколько это соответствовало действительности, но попробовать стоило. Единственным гипнотизером в Хопкинсвилле был К. Лейн, худощавый болезненный человек; его жена была хозяйкой шляпного магазина, в котором работала Энни Кейси, сестра Эдгара. У Лейни было слабо здоровье; он вел счета в магазине и, чтобы убить время заочно изучал гипнотическую терапию и остеопатию Он следил за экспериментами в приемной доктор Брауна с огромным интересом. Когда он узнал от Энни, что ее брат и Джирао ищут гипнотизера, он попросил дать ему возможность попробовать.
Эдгар был согласен, но его родители возражали экспериментов он стал худеть, сделался нервным, суетливым, раздражительным. Сквайр, который поначалу надеялся на успех, пришел к убеждению, что от гипнотизма было не больше пользы, чем от медицины.
- Сначала сюда толпами приезжали доктора и тыкали в него, словно в больную свиноматку,- сказал а жене.- Теперь то же самое делают эти гипнотизеры. Они сведут парня с ума.
- Он плохо себя чувствует,- ответила мать.- О не ест и не спит.
Эдгар предложил компромисс. Пусть Лейн проведет один сеанс, предложенный доктором Куакенбоссом. Если результата не будет, он больше не согласите на гипноз.
Родители разрешили скрепя сердце. Энни привела Лейна в дом и представила его. Он был очень худ, весом не более ста двадцати фунтов, с седеющими волоса ми и маленькими усиками. Казалось, ему было лет тридцать пять - сорок, хотя его болезненный вид не позволял точно судить о возрасте. Ему очень хотелось провести эксперимент как можно скорее. Сеанс назначили на следующее воскресенье, 31 марта 1901 года:
Джирао присутствовать не мог. Лейн появился около половины третьего. Девочки закончили мыть посуду и ушли. Эдгар и родители были в гостиной. Эдгар предложил Лейни свой вариант: он заснет сам, как это делал, когда во сне учил уроки; и после того, как он будет “погружен”, Лейн начнет внушения. Он давно заметил, что, независимо от действий гипнотизера, в конечном счете Эдгар сам вводил себя в состояние сна. Лейн сказал, что, чем больше Эдгар сможет сделать по собственной воле, тем будет лучше. Он одобрил идую самогипноза, или “аутогипноза”, как он назвал его.
Эдгар лег на кушетку, набитую конским волосом, которая была частью бабушкиного приданого. Вскоре он заснул.
Лейн следил за его дыханием. Оно становилось все глубже, затем последовал глубокий вдох. Сквайр сидел на стуле. Его жена, волнуясь, стояла рядом. Лейн начал говорить тихим, успокаивающим голосом, внушая Эдгару представить перед собой собственное тело и описать состояние горла. Он внушал Эдгару говорить нормальным голосом.
Через несколько минут Эдгар начал бормотать. Затем он откашлялся и заговорил ясно и громко.
- Да,- сказал он.- Тело перед нами.
- Записывайте - прошептал Лейн сквайру.
Сквайр растерялся. Ближайший карандаш находился в кухне. Им записывались расчеты с бакалейщиком.
- В естественном состоянии,- продолжал Эдгар,- этот объект не может говорить. Причиной является частичный паралич мышц гортани и голосовых связок, наступивший в результате расстройства нервной системы. Это психологическое состояние, которое имеет физиологическое проявление. Оно может быть устранено путем усиления кровообращения в пораженных тканях. Необходимо сделать соответствующее внушение, пока объект находится в бессознательном состоянии.
- Сейчас кровообращение в пораженных тканях усилится,- сказал Лейн,- и причина болезни будет устранена.
Эдгар молчал. Все смотрели на его шею. Сквайр нагнулся и расстегнул сыну ворот рубашки. Постепенно верхняя часть груди и шея слегка порозовели, затем цвет усилился и наконец стал ярко-красным. Прошло десять, пятнадцать, двадцать минут.
Эдгар снова откашлялся.
Теперь все в порядке,- сказал он.- Причина болезни устранена. Сделайте внушение, чтобы кровообращение нормализовалось и объект проснулся.
- Сейчас кровообращение станет нормальным,- сказал Лейн.- Затем вы проснетесь.
Все наблюдали за тем, как краснота на шее и груди Эдгара стала спадать и постепенно кожа приобрела нормальный цвет. Эдгар проснулся, сел и схватился за носовой платок. Он откашлялся кровью.
- Привет,- сказал он наконец и расплылся в улыбке.- Эй! Я могу говорить! Я выздоровел!
Мама рыдала. Отец схватил его руку и долго-долго тряс ее.
- Молодец! Молодец! Молодец! - повторял он.
