Время в Хопкинсвилле текло незаметно. В жизни города почти ничего не менялось. Все те же улицы и здания покрывались снегом зимой, продувались пыльными ветрами в марте, поливались дождями в апреле и мае и пеклись под палящими лучами солнца длинными ясными летними днями. Зима была холодной, весна - дождливой, лето - жарким, а осень - роскошной: воздух был теплым и мягким, а листья становились желтыми, бордовыми и золотыми.
Для Эдгара, влюбленного и счастливого, жизнь текла именно по такому календарю. Его сердце замерло, боясь спугнуть своим биением чудо ее чувства к нему.
Его любовь к ней не воспринималась им как счастье: это был голод, постоянно требующий удовлетворения, переходящий из экстаза в страдание, если пища переставала поступать. А вот ее любовь неизменно приводила его в состояние потрясения: временами то обстоятельство, что он никогда не надоедает ей, что ей нравится быть с ним, что она сама предпочла его общество всем другим, было выше его понимания. Всю жизнь он мечтал о чем-то, что было за пределами досягаемого. Он привык к несбыточным мечтам. Но сейчас он ощущал себя ребенком, который невзначай пожелал иметь крылья и вдруг почувствовал, что парит в воздухе.
Он думал о ней во время работы, заворачивая покупки или расставляя новые книги на полках, и тут ему приходило в голову, что и она в этот момент, вероятно, думает о нем. Он видел, как она проходит по гостиной и берет книгу, которую он ей принес. Он видел, как ее рука переворачивает страницу. Он чувствовал биение ее пульса на тонком запястье и движение крови вверх по руке к чистому маленькому личику с темными, всегда сосредоточенными глазами. Он видел копну волос, собранных на затылке в пучок, похожий на корзинку, и заглядывал внутрь ее головки, пытаясь угадать, что она сейчас о нем думает. Руки у него начинали дрожать, к лицу приливала кровь, и он спешил найти себе какое-нибудь дело, требующее всех его сил, чтобы унять бешеное биение сердца, которое заполняло каждую клетку его тела.
В целях безопасности он старался отвлечься от мыслей о ней. Он переключался на дом, в котором она жила, останавливаясь на каждой детали, заставляя себя вспоминать, как что выглядит и что ему рассказывали об этом. Это его успокаивало, заставляло мозг работать, и постепенно сердце начинало биться ровно.
Рядом с гостиной в Хилле находился огромный зал больше, чем обычная комната; в него можно было по пасть прямо с центрального входа. В зале вдоль боковых стен стояли два массивных секретера. Они был сделаны из дуба и достигали потолка. Верхняя часть секретеров состояла из застекленных полок, средняя часть была письменным столом, а в нижней части полки закрывались тяжелыми дверцами. На каждом столе стояла большая лампа под белым абажуром. Полки секретеров были заполнены книгами; вокруг были расставлены кресла для посетителей библиотеки.
В доме было несколько спален: одна - напротив зала и две - в задней части дома. Эдгар там никогда не был, но много слышал о спальне, которую занимал: тетя Кейт и мать Гертруды. В спальне стояли две дубовые кровати, и на каждой кровати была перьевая перина. Тетя Кейт сама щипала перья для своей перины, а Лизз - так Кейт звала свою старшую сестру, щипала перья для своей. Сестры сами набивали каждая свою перину, шили наперник и матрац. Ежедневно они застилали свои кровати, категорически отказываясь помощи друг друга, словно выполняя своеобразный ритуал. У каждой был собственный метод, и никому и посторонних не разрешалось притрагиваться к кровати, кроме ее владелицы. В спальне имелись два дубовых кресла-качалки с крепкими плетеными сиденьями. Перемещаясь по дому, сестры носили свои кресла за собой, а летом они стояли на заднем дворе. Кресла были так же неприкосновенны, как и кровати, но их святость подчас нарушалась: каждая из сестер обвиняла другую в том, что та взяла не свою качалку.
В глубине дома была столовая. В ней стоял огромный дубовый стол, по сравнению с которым вся остальная мебель - сервант, стулья, буфет - казалась карликовой. В одном из углов у стены стоял шкаф для лекарств, набитый различными покупными и домашним средствами. Тетя Кейт частенько говаривала, что когда-нибудь все в этом доме отравятся, потому что в шкафу на одних и тех же полках хранились вперемежку лекарства для коров, кур, собак и людей.
- Когда-нибудь ночью я спущусь сюда и в темноте возьму не то лекарство,- говорила тетя Кейт,- и на этом все кончится.
В одной из задних комнат дома стояла знаменитая плита. Старая миссис Солтер была строгой христианкой. Она постоянно предостерегала своих сыновей от таких грехов, как карточная игра, кости и спиртное, и грозила им страшным наказанием, если когда-либо вдруг обнаружится, что мальчики подвержены одному из этих пороков. Однажды зимой она нашла в кармане Уилла колоду карт. Собрав всю семью, миссис Солтер произнесла речь и, открыв дверцу плиты, бросила карты в огонь.
Карты были сделаны из целлулоида. Плита взорвалась, выбив дверцу и крышку и разметав огонь по комнате. Никто не пострадал, горящие уголья собрали и погасили. Миссис Солтер ничего не сказала, но, казалось, она была довольна. Взрыв некоторым образом подтвердил ее правоту.
Обитатели Хилла мирно сосуществовали с друзьями и соседями и беззлобно воевали друг с другом. Сэм Солтер установил полную демократию в своем доме. Если за обеденным столом возникал спорный вопрос, он настаивал на том, чтобы каждый из присутствующих, даже ребенок, высказал свое мнение. Он презирал соглашателей, считая, что каждый человек неповторим и должен, пусть немного, отличаться от других людей во всем. Как архитектор, он считал, что все кирпичи должны быть одного размера; как личность, он считал, что все люди должны быть разными.
Таким образом, Кейт и ее сестра Лиззи жили душа в душу, не соглашаясь друг с другом ни в чем. Кейт ухаживала за живностью - коровами, курами, лошадьми и собаками; Лиззи занималась цветником и садом. Лиззи очень много читала, предпочитая биографические романы и политические исследования. Кейт ежедневно читала местную газету и была знатоком городской жизни - рождений, смертей, браков. Лиззи интересовалась политикой и знала-лично или по переписке- всех должностных лиц в округе и штате. Кейт ин-тересовали события в жизни конкретных лиц: она знала Родословную каждой семьи в округе. Лиззи вела обширную переписку; Кейт считала, что общение должно осуществляться в беседе.
Вместе они правили Хиллом после смерти родителей, которые умерли вскоре после того, как Эдгар познакомился с Гертрудой. Они были преданными дочерьми, преисполненными решимости выполнить волю Сэма Солтера, то, о чем он постоянно говорил:
- Дом свободен от долгов. Я хочу, чтобы так было всегда, чтобы любой член семьи мог найти себе здесь пристанище. Храните дом на тот случай, если с кем-либо из вас случится несчастье или болезнь или потребуется помощь, и тогда он сможет вернуться сюда. Именно для этого и нужен дом - чтобы было на что опереться. Ты, Кейт, вернулась сюда, и ты, Лиззи, и, возможно, кому-то из ваших детей придется сделать то же самое. Храните дом для них. Я не хочу, чтобы когда-нибудь они оказались без крыши над головой или были вынуждены полагаться на милость чужого человека.
Остальные дети редко бывали дома. Хайрам работал на железной дороге Луисвилл-Нашвилл и в конце концов обосновался в Нэшвилле. Уилл был плотником в больнице Уэст-Стейт-хоспитал и со временем построил собственный дом через дорогу напротив Хилла. Керри, младшая сестра, работала в Хендерсоне, соседнем городке, в одном из больших магазинов. Она приезжала домой чаще братьев и, будучи почти одного возраста с Гертрудой, Линном, Хью, Портером, Раймондом и Стеллой, выступала посредником и миротворцем между детьми и их матерями.
Все семейство приняло Эдгара как родного, и это удивляло и волновало его не меньше, чем любовь Гертруды. Слушая их споры о погоде, о том, что приготовить на обед в субботу, о фасонах платьев, о проповеди в методистской церкви, он не мог понять, как им удалось прийти к единому мнению по такому противоречивому вопросу, как претендент на руку Гертруды. Если они и признавали за ним какие-то недостатки, то принимали их как свои собственные или как недостатки своих близких. Они спрашивали его мнение по обсуждаемым проблемам и отчаянно спорили с ним. Эдгар был счастлив. О таких отношениях в семье он и мечтал но, к сожалению, ничего похожего не видел у себя дома.
У него с мамой были отношения полного взаимопонимания, как ни с кем на свете; это были отношения покоя и любви, которые, он надеялся, когда-нибудь возникнут у него с Гертрудой. Но у его отца были настолько иные взгляды на жизнь, что с ним просто невозможно было спорить. За обеденным столом отец говорил о таких вещах, которым Эдгар не находил возражений. Поэтому по большей части он молчал. Его сестры временами были очень близки ему, но иногда между ними пролегала пропасть. Постепенно он пришел к выводу, что самые сложные и уязвимые из человеческих отношений возникают между братом и сестрой. Он сознавал, что чувство, с которым он ехал или шел на встречу с Гертрудой и думал о Керри и Стелле, занимавших в Хилле такое же положение, как его сестры дома, отличалось от настроения, с которым он приближался к собственному дому, когда там его встречали сестры. Он видел причину этой разницы в собственном беспокойстве. Он хотел жить в мире и покое со всеми окружающими его людьми, но более всего хотел быть уверенным в том, что полностью понимает своих близких, что они ничего не скрывают от него. Когда у него не было такой уверенности, он чувствовал себя одиноким.
Одиночество было его главной проблемой, несмотря на то, что теперь он знал всех в городе и вел занятия в воскресной школе благодаря своему блестящему знанию Библии. Но эти благоприятные обстоятельства лишь раздвигали границы его проблемы, напоминая подъем в горы, за которым неизбежно следует спуск вниз, в бескрайние глубокие долины. Так легко познакомиться с массой людей, и так трудно хорошо узнать хотя бы одного из них.
Он не думал об этом до того, как полюбил. Раньше он настолько был занят собственными мыслями, что ему никогда не приходило в голову интересоваться тем, о чем думают другие. Сидя рядом с Гертрудой во время их второй встречи, он поймал себя на том, что ему хочется знать, о чем она думает, глядя на небо. Он ревновал Гертруду к ее мыслям, он чувствовал, что перед ним закрыли дверь, забыли про него, словно его и не существовало. Неожиданно он осознал ту пропасть, которая пролегала между ним и всеми другими людьми. Как бы они ни были близки с этой девушкой, в любой момент она могла посмотреть в другую сторону и оказаться от него на расстоянии тысяч миль. То же самое могли сделать и другие.
Люди разговаривали между собой о чем угодно: об общих проблемах и знакомых и о том, что они знали об этих знакомых. Но, замолчав, они отводили глаза - вверх, на небо, вниз, на землю, или вдаль, за горизонт и в их глазах появлялось завороженное, мечтательное выражение, словно их заколдовали. И тогда они оказывались в своем собственном мире, далеком от всех. Он стал болезненно осознавать существование этих миров. Бывало, он смеялся или одобрительно улыбался тому, что только что сказал его приятель, и обдумывал ответ, как вдруг в глазах приятеля появлялось это выражение, он отворачивал голову, и Эдгар оставался один.
У каждого было два мира: один - сокровенный только для себя, другой - для всех остальных. Даже мамино лицо становилось другим, и по нему было видно, как мысли плывут, бегут или роятся в ее голове, когда в одиночестве она хлопотала на кухне. Стоило ей только заметить его присутствие, как ее глаза вспыхивали, на лице появлялась улыбка, и она входила в их общий мир. Мир, в котором она была одна, исчезал.
Он тоже жил в нескольких мирах: с разными людьми у него были разные отношения. Когда в магазин приходили постоянные покупатели, с каждым из них он; обменивался разными шутками, вел разговоры на разные темы, обсуждал близкие каждому из них проблемы. Когда покупатель входил в магазин, мысли Эдгара настраивались на нужную волну и возникала общность, из которой они оба вышли, когда расстались в прошлый раз.
Чем лучше знаешь человека, тем больше у вас общих тем для разговоров; и если это действительно настоящий друг, у тебя нет от него секретов. Таково было отношение Эдгара; но теперь ему казалось, что люди, как бы они ни были с ним откровенны, всегда что-то недоговаривают. Вероятно, и он делал то же самое. Он никому не поверял своих тайн, кроме Бога. Должно быть, так же поступали и другие. Уединенность мысли - привилегия человека; не случайно Господь обнажил в человеке все, кроме мыслей.
В этом состояла и тайна любви. Когда ты любишь, ты стремишься проникнуть в сознание любимого человека и разделить его радости и печали, помочь, если это возможно. Но если любимый не допускает тебя к своим мыслям, ты становишься лишним. Недостаточно любить самому, необходимо быть любимым. Если тебя не любят, ты не сможешь проникнуть в сознание любимого тобой человека и будешь страдать.
Гертруда причиняла ему страдания. Когда они были вместе и она останавливалась поговорить со знакомым, или погладить собаку, или сорвать цветок, он ревновал ее к знакомому, к собаке, к цветку. Они уводили ее от него, и, когда она возвращалась, в ее сознании появлялось что-то новое, к чему он не имел отношения, пусть мелочь, но она добавлялась к длинной цепи того чужого, что привязывало ее к прошлому, к ее детству, когда они еще не были знакомы.
Гертруда выросла без него; это постоянно ранило его. Когда в Хилле собиралась вся семья, он слушал их рассказы о прошлых радостях и огорчениях и чувство; вал себя чужим. Гертруда с братьями говорили о своих детских шалостях, а он молча сидел и страдал, пока она перемещалась из мира, в котором они были вдвоем, в другой мир, в котором ему не было места.
Жениться, закрыться от всего, кроме их общего существования, которое они создадут вместе,- вот о чем он мечтал. Тогда постепенно, капля за каплей, их сознания будут сливаться в единое целое; и когда она будет общаться с другими людьми, он уже не будет чувствовать себя одиноким и не будет ревновать, потому что он будет присутствовать в ее мыслях; она будет думать о других не только своим сознанием, но и его, смотреть на других не только своими глазами, но и его, высказывать не только свое мнение, но и его. То же самое будет происходить и с ним. Тогда их будет не двое, а единое целое.
И тогда, если ему приснится сон, что он идет по лесу и встречает человека с куском золотой ткани, с лица девушки, идущей рядом с ним, спадет вуаль, и он увидит, что это Гертруда.
Этот сон снился ему уже несколько раз; после того как он встретил и полюбил Гертруду, он не мог понять, почему девушка по-прежнему скрыта вуалью. Теперь он был уверен, что этот сон имел духовный смысл: для того чтобы вступить в брак в духовном смысле, он и Гертруда должны будут слиться воедино и душой, и умом, и сердцем.
А сейчас их любовь была завуалирована, скрыта от их мыслей словами, которые они не могли произнести, а от их сердец - чувствами, которые они не могли выразить. Они знали о своей любви лишь благодаря потребности быть вместе и обоюдному желанию тихо сидеть рядом, как только им предоставлялась такая возможность.
Гертруда была бледней и прекрасней, чем прежде. Смерть дедушки, а вскоре и смерть бабушки сказались на ее слабом здоровье. Она оставила занятия в Колледже Саут-Кентукки и находилась дома, отдыхая, насколько это позволял ее беспокойный характер, принимая лекарства, которые готовила для нее тетя Кейт, и читая книги, которые приносил ей Эдгар. Каждый месяц он приносил ей новый роман, а на Рождество он ухитрился подарить ей полное собрание сочинений Э. П. Роу, ее любимого писателя.
Он хотел сделать ей предложение, но не знал, стоит ли это делать сейчас. Возможно, ему следовало бы подождать, пока она поправится, а его финансовое положение позволит ему назначить точную дату свадьбы. Но желание назвать ее своей, услышать из ее уст слова, означающие, что он дорог ей больше всех на свете, было слишком сильным искушением.
Ясным холодным вечером 7 марта 1897 года он спросил ее, выйдет ли она за него замуж.
Она пристально посмотрела на него, словно заглядывая внутрь. Казалось, ее карие глаза рассматривали его душу, читая список его грехов и пороков. Он почувствовал себя внутренне обнаженным и стал искать трубку и табак.
Гертруда отвела взгляд. Она задумчиво смотрела на разрисованный абажур торшера в гостиной.
Наконец она сказала:
- Замужество очень отличается от влюбленности. Когда ты влюблен, но свободен, у тебя нет никаких обязанностей, и все прекрасно. Но когда девушка выходит замуж, ей приходится думать о многих вещах: о своих родителях, потому что у нее и у них есть общие заботы и ответственность; о себе, готова ли она взять на себя такую ношу - быть женой. Она должна быть хранительницей дома, кухаркой и матерью. Я подумаю об этом, Эдгар. Я ведь еще несовершеннолетняя, да и ты тоже.
Он торопливо затолкал табак в трубку и разжег ее. Он чувствовал себя глупым и безответственным. И сбитым с толку. Он думал о своем сне и о том, как его растолковала мама. Она сказала, что помолвка пройдет легко и счастливо. Но Гертруда смотрела на помолвку как на женитьбу. Для нее счастьем был период ухаживания, до помолвки.
- Ты права,- сказал он.- Лучше сейчас об этом не думать. Мы еще слишком молоды. Я сожалею, что заговорил об этом. Забудь.
- И не собираюсь! - ответила Гертруда. Она с удивлением посмотрела на него.- Когда-то мы должны взять на себя эти обязанности. Я взрослая женщина, и я в состоянии занять свое место в жизни. Мне просто нужно немного времени для обдумывания перед тем, как принять решение.
Она выпрямилась на стуле и гордо подняла голову. Он выпустил клуб дыма, чтобы скрыть улыбку: она выглядела такой маленькой, бледной и такой уверенной.
- Я дам тебе ответ в следующее воскресенье вечером,- сказала она.
- Это будет четырнадцатое число. Я приеду пораньше,- сказал он.
Она встала.
- Тогда давай не будем об этом больше говорить. Пойдем поищем Керри и Стеллу и сыграем партию в вист.
Она была взволнована и не хотела оставаться с ним наедине. Ему стало легче; он даже почувствовал себя увереннее. Во время виста он был особенно внимателен к Керри и Стелле. Гертруда будет советоваться с ними, как и с остальными членами семьи. Он надеялся, что девушки встанут на его сторону.
Все воскресенье шел дождь. Когда он пришел на конюшню, где давали напрокат лошадей, все закрытые экипажи были разобраны. Он предпочел оседланную лошадь открытому экипажу. Когда он приехал в Хилл, вся его верхняя одежда была насквозь мокрой. Сев перед камином в гостиной, чтобы обсохнуть, он молчал, пока Гертруда не положила ему руку на плечо.
- Я согласна, Эдгар,- сказала она.
Она не взглянула на него. Он не смотрел на нее. Они сидели, глядя на огонь и слушая дождь.
Казалось, прошло много времени, прежде чем он заговорили. Гертруда спросила:
- О чем ты думаешь? Он медленно повернулся в ее сторону, сглотнул пересохшим горлом и ответил:
- Я думаю о том, что по дороге домой я не смогу курить свою трубку, если дождь не перестанет.
Они рассмеялись, и он поцеловал ее.
- Я была готова дать согласие сразу,- сказала она.- Но мне хотелось убедиться, что все в доме одобрят мое решение.- Она снова рассмеялась: - Я думала, что, возможно, кто-то будет возражать, но, еще не спросив всех, уже начала испытывать чувство ревности. Похоже, они все любят тебя так же, как и я.
Он снова поцеловал ее. И чихнул. Гертруда вскочила на ноги.
- Тебе надо принять горчичную ванну на ноги. Ты простудился.
Те весенние дни были долгими и сладостными, С того момента, как он вставал утром, и до того, как ложился спать вечером, он следовал одному и тому же плану: Если возникала неотложная проблема, которой было абсолютно необходимо заняться, он сосредоточивался на ней. Если такой проблемы не возникало, он думал о Гертруде.
Через неделю после того, как она приняла его предложение, Эдгар купил бриллиант. Затем, предвкушая его великолепие, он отправил камень на огранку в Румынию. Гертруда проследила маршрут по карте.
- Вообрази, бриллиант пересечет океан и проедет почти через всю Европу только для того, чтобы его обработали для моего кольца. Как только я подумаю об этом, у меня начинает зудеть палец.
Когда камень прислали обратно, и он был оправлен в кольцо, и кольцо было надето на ее палец, она держала левую руку как ритуальную чашу.
Теперь они везде появлялись вместе: на приемах, пикниках, на спектаклях в оперном театре Холленда, на бейсбольных матчах - брат Гертруды, Линн, был одним из лучших игроков в городе. Эдгар купил себе шляпу. Гертруда носила самые модные платья, которые ей привозила Керри, работавшая теперь в Спрингфилде, в Теннесси.
Эдгар давно перестал стесняться и бояться людей. Он обнаружил, что в Хопкинсвилле все приходились друг другу родственниками и у него самого была целая куча двоюродных и троюродных братьев и сестер. Стоя за прилавком в магазине Хопперов, он приобрел легкость в общении с людьми, столь необходимую для приятельских отношений, которые, похоже, многими принимаются за дружбу. Он познакомился со многими юношами и девушками своего возраста, и оказалось, что они вовсе не отличаются хорошими манерами и образованностью, как он поначалу думал. Это были обыкновенные ребята, которые старались не утруждать себя знаниями, зато веселились, не жалея сил. Он продавал им различные учебные пособия, слушал их жалобы на трудности учебы и ходил с Гертрудой к ним на приемы и танцевальные вечера.
Некоторые из них посещали его занятия в воскресной школе. Эдгар не забыл разговор с мистером Муди о служении Богу, и постепенно его класс перешел к изучению миссионерской деятельности. К ним присоединялись юноши и девушки из других приходов, и их собрания теперь проходили в разных церквях. Эдгар пользовался бесспорным авторитетом среди своих учеников, хотя многие из них получили несравненно лучшее образование, чем он. Как и говорил мистер Муди, они знали много книг, он знал одну, но все сходились во мнении, что эта книга была самой главной.
Больше всего он радовался тому, что к ним приходила молодежь из других церквей.
- Когда-нибудь,- говорил он Гертруде,- все церкви объединятся, как этого хотел Христос. Когда он жил, в иудейской вере существовало несколько сект, и он не одобрял этого. Сейчас христианских церквей больше, чем было верующих в Христа, когда его распя-ли. Я не думаю, что ему бы это понравилось.
- Я не думаю, что ему понравилось бы то, что произошло с христианством в целом,- возразила Гертруда.- Сейчас нет истинной веры.
- Некоторые пытаются ее сохранить,- сказал Эдгар.- Они делают все возможное.
У многих из них очень своеобразные представления о своих возможностях,- ответила она.
На какой-то момент лицо ее приняло упрямое выражение: больше всего на свете она ненавидела лицемерие. Потом она сжала его руку.
- Через неделю начнут желтеть листья,- сказала она.- Ты чувствуешь, что в воздухе пахнет осенью?
Сменялись времена года. Всю зиму, как, впрочем, и предыдущую, и две зимы назад, отец предрекал ему воспаление легких и безвременную кончину от постоянных поездок и пеших прогулок в. Хилл в дождь, слякоть, холод и снег.
- Не волнуйся,- говорила мама.- У него уже есть неизлечимая болезнь. Для других не осталось места.
Она незаметно наблюдала за ним, обнадеживая его, когда он был в отчаянии от того, что его банковский счет растет слишком медленно, не позволяя ему жениться. Она отвлекала его внимание всякой чепухой или утешала рассказами о чудесных исцелениях, когда он волновался за здоровье Гертруды; каждый субботний вечер она слушала его новый урок по Библии, чтобы наутро, в воскресенье, он, ободренный ее поддержкой, более уверенно вел занятия в школе.
Он тоже незаметно наблюдал за ней, замечая, как становились мягче черты ее лица по мере того, как девочки вырастали и из источников беспокойства превращались в помощниц; как в ее глазах появился свет, когда финансовое положение сквайра стало более основательным и надежным. Она старела, но с возрастом к ней приходило спокойствие и счастье.
Энни, старшая из дочерей, которую вся семья звала “сестрой”, работала в шляпном магазине миссис Ады Лейн. Энни была симпатичной девушкой, ниже и плотнее своих младших сестер, с темно-серыми глазами и светло-каштановыми волосами. Она была больше других привязана к своему старшему брату. Следом по возрасту шла Ола, образцовая ученица,- высокая, стройная, темноволосая девушка; она заканчивала среднюю школу и специализировалась в бухгалтерском учете и бизнесе. Затем шла Мэри, которая только пере-ходила в старшие классы, а Сара была совсем маленькой и носила хвостики.
В тот субботний июньский вечер сестры были наверху, помогая Оле одеться на свидание. Эдгар, чистивший в кухне свои выходные ботинки, неожиданно бросил щетку в ящик для обуви и повернулся к матери.
- Я потерял работу,- сказал он.
Мать отложила рукоделие и молча ждала, что он скажет дальше. Он объяснил:
- Мистер Д. У. Китчен выкупил половину магазина. Мистер Гарри женился и живет в Теннесси; он больше не хочет участвовать в деле. Поэтому меня увольняют. Мистер Китчен сам займет мое место.
Мать продолжила работу.
- Что ты собираешься делать?- спросила она.- Ты уже подумал?
- Я обо всем подумал, но речь идет не только о другом месте работы. Мне нравилось работать в книжном магазине. Я мог бы получить место по соседству, в магазине скобяных товаров. Мистер Томпсон взял бы меня. Но это будет просто место. Я знаю, что никогда не буду любить эту работу.
- Почему бы тебе не уехать из Хопкинсвилла? - спросила она.- Почему бы тебе не поехать в какой-нибудь большой город, например Луисвилл, не найти там работу в книжном магазине? Вскоре ты будешь получать больше денег и сможешь жениться. В Хопкинсвилле у тебя нет будущего.
- Ты хочешь, чтобы я уехал? - Эдгар был удивлен.
- Я слишком долго держала тебя … слишком долго,- сказала она.- Но ты был мне нужен. Теперь другое дело. Девочки уже могут больше помогать, и у отца дела идут хорошо. Ты сможешь достичь большего, если уедешь из дома, потому что здесь ты тратишь время на то, чтобы помогать другим. Ты не можешь иначе. А тебе надо подумать о себе и своем будущем. У тебя есть обязательства перед Гертрудой и вашими будущими детьми.
Они оба молчали. Она склонилась над корзинкой для рукоделия. Он взял щетку из ящика и начистил до блеска носки ботинок. Через некоторое время он взглянул на мать. Она безуспешно пыталась вдеть нитку в иголку. Он пошел помочь ей. Отдав ему нитку с иголкой, она достала носовой платок.
- В конце концов,- сказала она,- тебе двадцать один год. Когда-то мать должна отпустить сына. Он не может рассчитывать на то, что он всегда будешь рядом.
Он тщетно пытался попасть ниткой в игольное ушко.
- Эдгар, почему, скажи на милость, ты не уедешь из этого города? - спросила Керри. - Ты здесь просто теряешь время, и ты это знаешь. Здесь нет выбора: магазин скобяных товаров ужасен, галантерейный еще хуже. А твой обувной отдел? Я знаю эти магазины. Я в них работала. Они вытянут из тебя все соки, и в результате ты останешься ни с чем. Занимайся делом, которое ты знаешь и любишь. Ищи себе работу в книжном магазине.
- Где? - спросил он.
- Где угодно,- ответила она,- только не в Хопкинсвилле. Поезжай в Луисвилл, в Боулинг-Грин или в Цинциннати. Господи, я видеть не могу, как вы с Гертрудой сидите и вздыхаете. Ребенок не весит и восьмидесяти фунтов, и все лишь потому, что она слишком влюблена в тебя и не знает, куда себя деть, с ума сходит из-за твоей работы и думает, когда же вы сможете пожениться. Уезжай на некоторое время и найди себе подходящую работу. Поверь, вам обоим будет легче. Гертруда поправится, если она будет знать, что ты счастлив. Как только вам будет на что надеяться, все наладится.
Этот разговор происходил в июле. Они стояли в обувном отделе магазина Ричарда, где работал Эдгар.
Он завернул купленные ею туфли и передал ей сверток.
- Подумай об этом, Эдгар, и делай что-нибудь,- сказала Керри.
Когда она ушла, он прошел в контору и попросил почтовую бумагу и ручку. Вот уже несколько недель в его голове зрел план. Теперь он решил действовать.
В Луисвилле был большой книжный магазин “Дж. П. Мортон и К”. Эдгар написал туда и попросил прислать ему полный каталог имеющихся у них книг.
Он получил каталог через неделю. В ту же ночь он положил его под голову и заснул на нем. К тому времени он собрал рекомендательные письма от всех знакомых в Хопкинсвилле и округе Кристиан - от политических деятелей, судей, врачей, адвокатов и бизнесменов.
Когда он убедился, что знает каталог от корки до корки, он написал компании письмо с просьбой принять его на работу. Вскоре он получил вежливый ответ, в котором было сказано, что в настоящий момент у них нет вакансий, но они будут иметь его в виду. Со сле-дующей почтой Эдгар начал атаковать компанию рекомендательными письмами. Каждый день он отправлял новую партию.
Через три дня из Луисвилла пришла телеграмма, подписанная управляющим магазином: “Прекратите присылать рекомендательные письма. Выходите на работу первого августа”.
Это было 29 июля. Эдгар снял деньги со своего счета в банке, купил пару белья, сложил свои вещи, провел вечер с Гертрудой и рано утром следующего дня сел на поезд. Луисвилл произвел на него ошеломляющее впечатление, однако вскоре выяснилось, что он в свою очередь произвел такое же впечатление на Дж. П. Мортона и компанию. Служащие вышли посмотреть на него. Они жали ему руку и говорили, что он, без сомнения, “достал” босса.
- Никто еще не приходил к нам с такими характеристиками,- признался управляющий.- Вероятно, в Хопкинсвилле считают, что вы самый выдающийся человек на свете. Но у нас действительно нет свободных мест. Вам самому придется приложить усилия и найти свое место в магазине.
Эдгар старался так же, как и в магазине Хопперов. При малейшей возможности он использовал свое знание каталога. Когда клиент покупал книгу определенного жанра, Эдгар говорил: “У нас также есть…” - и перечислял список книг из соответствующего раздела. Одна дама пришла от этого в такой восторг, что попросила его рассказать о книгах по всем интересующим ее разделам. В конце концов она заявила, что он вызубрил каталог наизусть. Он этого и не отрицал. Дама сделала управляющему комплимент по поводу того, Что у них появился такой способный служащий.
Когда она ушла, управляющий радостно похлопал Эдгара по плечу.
- Ты произвел впечатление на самую богатую даму города,- сказал он.- Несколько лет я пытался привлечь ее внимание к нашему магазину, а ты добил этого. С сегодняшнего дня твое жалованье увеличивается с семи с половиной до десяти долларов в неделю
