Комиссар задумчиво забарабанил по столу карандашом, а я про себя засмеялся — Мельник до удивления попал не в цвет: комиссар только три года как переехал из коммунальной квартиры в двухкомнатную малогабаритку, из физкультурных соображений принципиально ходит на работу пешком, а дачи не имеет, поскольку яростно ненавидит всякие дачные кошелки, комаров, клубничные грядки и необходимость ежедневно терять два часа на езду. По той же причине он терпеть не может охоту и рыбалку.
А комиссар сказал:
— Да, имею. Квартира хорошая и дачка — ничего, не жалуюсь. И шофер с машиной положен мне по должности. Ну и что? Что следует из этого?
— А то следует, что ты от государства все это за так имеешь, а мне хоть бы малую толику от добра твоего руками своими мозолистыми заколотить надобно. Вот и считаешь ты меня жуликом, а я тебя тем и хуже только, что тоже жить хочу по-людски…
Комиссар засмеялся и с любопытством спросил:
— А кто был твой папа, Мельник? Чем отец занимался?
— Не бойся, не фабрикант, не помещик, не эксплуатировал никого. Трудовой был он человек.
— А точнее. Где трудился? Батрачил? На заводе Нобеля лямку тянул?
— Не батрачил, но и ему в жизни досталось горюшка да слез хлебнуть. Мастеровой он был человек.
Комиссар открыл ящик стола и достал несколько бумажек.
— Вот запросил я о тебе сведения по месту рождения и подтвердили мне, что твой папаша был действительно человек мастеровой. Архивы, знаешь, какую память долгую держат? И людей-то уж никаких не осталось с тех пор, а там все записано…
Мельник подсох лицом, глаза потускнели, пропал в них жаркий злой блеск. А комиссар надел на нос очки, отодвинул бумагу подальше от глаз:
«…Мельник Андрей Никандрович, 1882 года рождения, мещанин города Самары, почетный гражданин городской, жалован золотой медалью Союза русских промышленников, владелец собственного каменного дома и двух доходных домов, держит механическую мастерскую с кузней и слесарную мануфактуру, имеет откупной лист на сборку и ремонт самодвижущихся экипажей американской компании «Форд». В августе 1916 года получил заказ военного министерства на изготовление бронеавтомобилей, но развернуть производство смог только в 1918 году и поставлял броневики для армий атамана Краснова и генерала Деникина. Участник контрреволюционного заговора в Самаре, расстрелян по приговору Военно-революционного трибунала…»
Комиссар положил бумагу на стол и сказал:
— Вот видишь, и впрямь папаша твой мастеровой был человек.
— А что ж, по-вашему, я за своего отца ответчик? Мне восемь лет было, когда он помер.
— Почему же — ответчик? Я это к твоему разговору насчет моих богатств несметных и твоей сирости. Моего папашу убили вовсе под Волочаевкой и был он не мастеровой, а крестьянин из-под Кондопоги. И когда стали мы с тобой сиротами-беспризорниками, перспективы у нас с тобой были равные. Но ты был умный и хотел свое хозяйство поставить, а я был глупый и от своего голодранства хотел весь мир накормить. Ты на рынке стал чайники паять, а в меня кулак Спиридонов железной чекой по башке классовое сознание вселил. Потом ты стал потихоньку ворованное скупать, а я на Путиловский подался. Ты у себя дома мастерскую налаживаешь, а я — на рабфак. По радио поют — «Вставай, страна огромная» — я под Ельню, а ты, с язвой-то со своей липовой — под бронь механиком-наладчиком на хлебозавод. Что ты так смотришь на меня? Я твою биографию хорошо прочитал…
— Оно и видать! — сказал Мельник.
— Конечно, — невозмутимо ответил комиссар. — Я с батальонной разведкой через линию фронта, а ты с буханкой под фуфайкой — через проходную. Да-а, значит, пришел я с фронта — и в ОББ — отдел борьбы с бандитизмом, а ты — за старое. Я — по малинам и притонам, а ты — им инструмент надежный, двумя молниями меченный. И в конце оба мы с тобой в этом кабинете, только я здесь хозяин, а ты мне ответчик. Вот видишь, как оно все раскрутилось. А ты боялся, что душевного разговора у нас не получится. Вот теперь и объясни нам, как ты на это дело пошел.
Долго сидел Мельник молча, уперев ладонями тяжелую шишкастую голову, и по напряженной широкой спине его я видел, как борются в нем, кипят злость, усталость, гнев, досада, сожаление о невозвратимом, бессилие и необычайная, громадная тоска и жалость о том, что было сделано в целой жизни и теперь бесследно утекает, как вода из пригоршни.
— Ладно, о пустом поговорили, давай по делу теперь, — сказал он.
— Давай, — согласился комиссар.
— Пусть барышня пишет, — Мельник кивнул на стенографистку. — А ты запоминай или там как хочешь. Значит, явился ко мне лет пять назад человек. Стрижка модная — «под ноль», ясно, с какого курорта. Человек он, видать, немалый — сразу от нескольких моих клиентов привет передал. И не туфту какую-нибудь, а враз я понял — с делом пришел.
— Он вам предложил что-нибудь? — спросил я.
Мельник покачал головой:
— Нет. Передал привет, сказал, что придет еще — поговорим о делах. Про жизнь мою спросил — какие заработки. А какие они сейчас, заработки — вы ведь всех воров, какие «в законе» были, переловили, тех, кто инструмент мой пользовал. Шантрапа всякая осталась, так что я не по воле, так по нужде со всеми своими делами завязал — нет боле спроса на мой товар. Ну, дал мне этот человек двести рублей…
— За что? — заинтересовался я.
— Ни за что. В виде временного вспомоществования, мол, ждут нас хорошие будущие дела, это вроде аванца. Я и скумекал, что большой корабль ко мне прибыл, коли ни за что, ни про что две сотняги отвалил — под одни разговоры.
— Значит, вы понимали, что этот человек преступник и планирует противозаконное дело? — задал я линейный вопрос.
— Ну, ясно, что не фининспектор. Ты же мне из своей зарплаты две сотни за знакомство не подаришь. Да, короче, исчез он после этого почти на год, а когда явился вновь — не узнал его: разнаряжен, как из заграницы. Обустраивался, говорит, дела приводил в ажур. После этого стал регулярно заглядывать — водки, закуски навезет, анекдоты говорит, о том, о сем расспрашивает, а про дела — ни гугу. Ну и я его, конечно, не подгоняю — мерин на кучера не «нукает». Пока однажды не приехал он, без водки, весь сурьезный, давай потолкуем про дела — говорит мне.
— Когда это было? — спросил комиссар.
— В первых числах октября.
— К этому времени вы что-либо знали о нем — кто он, как зовут, где живет, чем занимается? — Мне казалось, что сейчас Мельник говорит правду, и очень хотелось выжать из него информации побольше, пока не передумал.
— Ничего я о нем не узнал и посейчас не знаю. Яков Крест он назвался, а имя это его, кликуха ли — кто знает. У нас ведь тоже отношения, как в кино у шпионов — за лишние вопросы язык могут отрезать. Да и вообще — чем меньше знаешь, тем спокойнее.
— А что бы ты мог сказать о нем, как о человеке? — спросил комиссар. — В «законе» он? Или из приблатненных? Культурный он мужчина или как?
— Не знаю, — пожал плечами Мельник. — Непонятный он человек. Я ведь мазуриков всяких достаточно повидал, а этого понять трудно. Он как мылом весь намазанный: только чуток прижал, глядь — уже выскочил. И крутой мужик, жестокий. Ему по глотке полоснуть, я думаю, как тебе сморкнуться.
— Ну-ну, — сказал комиссар. — Так о чем вы серьезно толковать стали?
— Я, говорит мне Крест, считаю тебя человеком обстоятельным, потому не боюсь тебе открыться. Я ведь, говорит, не от себя работаю. Есть один человек, большой хозяин. Ты про него и не спрашивай даже, я скорее под «вышак» пойду, чем назову его. Умнющий человек. Вот предлагает он одно плевое дело, а деньги посулил за него большие. Какое дело — спрашиваю. Квартиру открыть. Я ему отвечаю, что сам на кражи не ходил, никогда и не пойду — боюсь. Я не по этому делу. А Крест смеется — забудь, Степан Андреевич, всякие уголовные штучки, тут кражей и не пахнет, эти, мол, люди орудуют делами, которые нам и не снились. Тебе надо подобрать ключи, открыть квартиру. Хозяин туда войдет, а тебе и близко подходить нельзя. Хозяин посмотрит в столе какие-то бумаги, и сразу уйдет, заперев дверь. Деньги в зубы — и катись.
— Ну, и вы согласились, — сказал я.
— Не враз. Думал я долго, и чем больше, тем пуще охота разбирала. Мне ведь это действительно плевое дело. А деньги посулил он хорошие, и как раз к лету хотел я кровлю железом перекрывать — копейка лишняя бы не помешала.
— Так, дальше, — попросил комиссар.
— Дальше — согласился я вскрыть дверь. А Крест снова хохочет — одумайся, говорит, дядя, кто это в наше время ходит замки ломать по ночам. Работа должна быть ювелирной, чтобы никто и не заметил гостей непрошеных. А как же быть? — спрашиваю. Да Хозяин, говорит, все уже придумал и обеспечил. Придешь ночью в этот подъезд, поднимешься на пятый этаж и загонишь шплинт в замочную скважину. А утром с чемоданчиком — вроде слесаря жэковского звони в дверь — пришел краны проверять. Станут они отпирать, а замок-то совсем плохо работает со шплинтом, внутрь загнанным. Для них-то, очкариков, все слесаря едины, они тебя, как пить дать, попросят замок посмотреть. Вот когда шплинт выймешь, попроси ключи — замок проверить — и на мастику отожми их все. А я пока что владельца квартиры по телефону отвлекать буду, чтобы не мешал он тебе. Закончишь работу, дадут тебе там обязательно рублишко-другой на чай. Ты поблагодари и предложи при любой нужде вызывать тебя прямо по телефону. И номер дай. Удивился я тогда сильно — какой это телефон еще? А Крест говорит — не твоего это ума дело, ты, смотри, не вздумай самодеятельность только разводить — запомни номер и скажи. И добавил еще: знай, пока ты будешь слушать и железно выполнять мои указания, все будет нормально. Только от себя ничего не придумывай — это самое главное.
— А какой номер? — спросил я.
— 157-74-62, — сказал Мельник и горестно покрутил головой. — Я теперь этот телефон на всю жизнь запомню. Эх, глупость сделал, жадность сгубила…
— Это когда согласился? — спросил комиссар.
— Нет, когда Креста не послушал. Всю жизнь я себя умней других считал, вот и перехитрил, самого себя за спину укусил.
— А если бы Креста послушал, думаешь, не нашли бы мы тебя? — сказал я.
Мельник посмотрел на меня исподлобья, усмехнулся:
— Может, и нашли бы. Только навару вам с меня, как с козла молока. Потолковали бы и отпустили. Говорить было бы не о чем.
— Может быть, — сказал я. — Никто этого не знает. Ну, давай дальше.
— А что было дальше, у скрипача у этого, вы и сами знаете. Сделал я ключи, а рядом со мной как будто бес за верстаком стоит и под руку толкает все время — сделай для себя ключик, сделай, чего тебе стоит! Раз они так в эту квартиру рвутся, значит, имеют к ней ключи цену. И сделал я еще комплект — ей-богу, в тот момент я еще и не знал, зачем они мне. Приехал Крест к вечеру, я ему ключи отдаю, а он все ухмыляется. Где же ты, говорит, слыхивал, Степан Андреевич, чтобы по такой цене ключи заказывали? Надо, чтобы ты с Хозяином пошел туда, сам ему дверь отворил. Так ключи же я вам даю! А вдруг не будет замок открываться, спрашивает Крест, тебе на месте ключ подогнать — полминуты, а Хозяин не может с этим возиться. Ему надо только на мгновенье туда зайти, на бумаги взглянуть и уходить сразу. А ты даже в квартиру не заходи — отопри и жди, пока он выйдет. И сделать это надо с одного раза — ходить туда сто раз негоже. Хозяин все рассчитает, когда прийти туда можно, чтобы все, как в банке, аккуратно выходило.
— А Хозяин не изъявлял пожеланий познакомиться с вами? — задал вопрос я.
— Крест мне сказал, что я увижу Хозяина один раз в жизни, когда квартиру открывать буду. И не только, упаси бог, ему вопросы задавать, но просто разговаривать чтобы не смел. Если что-нибудь Хозяину понадобится, он у меня сам спросит.
Комиссар усмехнулся:
— Видишь, Тихонов, какой у нас корифей под окнами бродит, а мы с тобой спим спокойно и не чешемся.
Мельник сказал:
— Он не уголовный — я это точно знаю. Навидался, слава богу. Он из фраеров. Но власть, видать, агромадную имеет, коли перед ним Крест такой шестеркой бегает. Но это, конечно, я опосля разглядел. А 15-го числа в субботу утром встретились мы с Крестом в городе, и сказал он мне, что вечером пойдем на эту квартиру. И дает записочку мне — чтобы отправил я телеграмму по адресу. Я спрашиваю — а на кой телеграмму? Он смеется — облысел ты от годов, Мельник, а ума не нажил. Если придем вечером, а телеграмма внизу в ящике лежит — значит, пуста квартира, иди себе спокойно. Ну, распрощевались мы до ночи, и поехал я к себе, навел порядок, волновался я, конечно, ведь впервой шел на такое дело. Поужинали мы со старухой, и поехал я в двенадцатом часу в Москву. На Маяковской площади встретил меня Крест, сам веселый, злой… «Автомобиль для тебя личный подготовил», — говорит. И показывает мне «козла» — вездеходик газовский. А тут подъезжает такси, выходит человек, и Крест мне говорит — Хозяин прибыли собственной персоной. Подбежал к нему Крест, извивается, как пиявка на шее, что-то шепчет на ухо. А тот молчит, стоит, как камень. Потом, не оглядываясь, пошел в подворотню, а Крест мне показывает — давай за ним. В подъезде Хозяин открывает дверь лифта, подумал чуть и говорит мне: «Поднимайтесь и открывайте дверь. Я пойду пешком». Ну, короче, когда он поднялся, я уже все замки отпер. Вошел он в темную квартиру и, слышу, из передней велит: «Спускайтесь вниз по лестнице, ждите внизу, на улице». Я и пошел с радостью от греха подальше. Минута прошла — никак не боле — смотрю, и он выходит из подъезда, и в руках у него ничего нет. Дошли мы до машины, Крест навстречу: как? — спрашивает у Хозяина. Тот кивнул только — порядок. Крест протягивает мне деньги и говорит — чеши отсюда, завтра к тебе приеду. Влезли они оба в «козла» и уехали в сторону Самотеки.
— А ты? — спросил комиссар.
— А я пошел в сторону улицы Горького, и стала разбирать меня досада. Стоит фатера отпертая, в парадном ни души, вещей там всяких и денег небось навалом. А самое главное — забрало меня за живое сомнение: если они мне такую деньгу только за погляд отвалили, то здесь чего-то не просто так. И телефон, который я оставил в этой квартире, покоя не давал — опасался я, что это мне Крест какую-то пакость учудил, только я не понимаю, какую. Ни один вор никаких телефонов оставлять фраерам не станет. И ключи в кармане звякают, как по сердцу ударяют. Тогда я вернулся…
— Ну-у, орел! — ахнул я.
— Да, — твердо повторил Мельник. — Понял, что обжали они меня, жулье проклятое. Как зашел в кабинет, так и увидел, что шкаф разворочен, и вспомнил, что Крест у меня брал «фомку». Драгоценностей, наверное, камушков разных набрали и денег да сбежали. Ну ладно, я и сам с усам. Взял чемоданы здесь же, набил их, чем под руку попадя — а там все доброе, бери любое, не прогадаешь. Вырвал листки из книги телефонной, сжег, а пепел на полу растоптал. И ушел. Вот и вся история, чего знал — рассказал. А теперя можете судить…
Комиссар закурил сигарету, щелкнул несколько раз зажигалкой, задумчиво глядя на рвущуюся из форсунки струю голубого пламени, невесело хмыкнул:
— Н-да, историйка интересная. Что ж, Тихонов, спрашивай — тебе и карты в руки…
— Как выглядел Хозяин? — спросил я.
Мельник свел морщины на лбу:
— Как? Обычный он человек, ничем его и не приметишь особенно. Чуть пониже тебя ростом, не толстый. Кепка на глаза надвинута и воротник поднят. Очки большие на нем были — не то чтобы черные, а темноватые такие.
— При встрече вы его сможете опознать?
— Кто его знает? — развел руками Мельник. — Видел-то я его совсем чуть, и притом все время в темноте.
— А Крест? Креста сможешь описать подробно?
— Конечно, смогу. Да толку-то что с этого? Вот стоит он перед глазами моими, а тебе-то в мозги его портрет я же не передам!
— Это не страшно! — успокоил я его. — Прибор у нас есть хороший, и если стоит он у тебя перед глазами, то ты нам его на приборе нарисуешь, как в фотографии.
Мельник недоверчиво посмотрел на меня:
— А почем же ты знаешь, что я рисовать смогу?
— Тебе и не надо рисовать. Прибор это сам сделает. Сколько лет Кресту, на твой взгляд?
— Под пятьдесят примерно. Но парень он крепкий.
— А Хозяину?
— Не могу я точно сказать — плохо видел. Но так, по фигуре судя, он еще не старый.
— Скажите, Крест приехал к вам на другой день, как обещал? — спросил я.
— Нет. Я думал, что он пропал насовсем. Да и, чего греха таить, рад я был этому, больше рожу его ехидную не видеть. Хоть и жалко, что такой клиент наваристый ушел. Но только через неделю он объявился снова.
— Чего сказал?
— Сказал, что, мол, все в порядке. Хозяин доволен. Я и сообразил, что он не знает о том, что я после них там потрудился. Ну, выпили мы, потолковали. Опосля он сел и написал кому-то два письма. Одно с собой забрал, а второе мне дает: смотри, Степан Андреич, говорит, не забудь — отправь его ровно через три дня. Ровно! Я его спрашиваю — что за письмо такое? А он смеется — это, говорит, очень важное письмо, смотри не забудь. По этому письму, говорит, вместо нас, грешных, Хозяин заместителя отправит на Петровку оправдываться. Непонятно это мне, конечно, было, а Крест все загадками говорит: ты Хозяина слушай, он человек умнеющий, зря не сделает. Так коли все шито-крыто, то на кой ляд письма эти посылать? — спрашиваю я его. Он мне объясняет: милиция на розыске по крупному делу если следов не имеет — прямо сатанеет. Чего хочешь можно ожидать от них, если им совсем зацепиться не за что. Вот им и надо помочь — пусть и следы будут, и ответчика им подходящего надо подыскать, пусть занимаются всласть. А времечко-то капает, бежит — и все от них, и все к нам. А как до конца докопают да вместо дела найдут фигу, им дороги назад нет — начальство им головы поотрывает за такие ошибочки. Вот и наденут они хомут на того дурака, письмецо который получит. У них там тоже бухгалтерия арапская — план выполнили, галочку поставили, дело можно закрывать…
Мельник замолчал, перестал скрипеть карандаш стенографистки, комиссар крутил пальцем на столе зажигалку, я пытался изо всех сил сосредоточиться, найти хотя бы микроскопическую щель. Но бесполезно — вход в лабиринт был фальшивым, за нарисованной дверью пугающе темнела глухая стена и Минотавр был ненастоящим — нам подсунули его лысое, угрюмое чучело…
— «Только один, неизвестный человек, который использовал меня как щит во всей этой истории с кражей скрипки…» — сказал я негромко.
— Чего ты там бормочешь? — поднял голову комиссар.
— Это Иконников написал в последнем письме. Есть во всей этой истории человек, который точно знает, что мы делаем, и ведет активную контригру. А называется он Хозяин.
— Может быть, — пожал плечами комиссар. — А может быть, и нет.
— Вы полагаете, что есть еще закулисная фигура?
Комиссар засмеялся:
— Можно подумать, что Хозяин и Крест сидят у нас в приемной, и осталось только разыскать какую-то таинственную закулисную фигуру. Сейчас и эти двое пока что только звук. Ну, по Кресту мы сделаем фоторобот. А Хозяин? Даже примет нет толковых…
— А может, запросить центральную картотеку на кличку «Крест»?
Комиссар махнул рукой:
— На двести человек список пришлют. Ты знаешь, что на блатном языке значит «Крест»?
Я неопределенно хмыкнул.
— «Крест» — значит вор. Мы с проверкой кандидатов на эту кличку два года будем заниматься.
— Что же делать? У нас ведь никаких выходов на них нет!
Комиссар посмотрел на меня поверх стекол очков.
— Слушай, Тихонов, а ты никак растерялся? Ц-ц-ц — защелкал он сочувственно языком.
— Тут растеряешься! Голова кругом идет!
— Ай-яй-яй! Какая у тебя слабая голова-то, оказывается. Это у тебя от нежного, ласкового отношения к себе…
— Допустим. Но дальше-то что?
— А дальше, друг мой ситный, думать станем. Имеем мы с тобой композицию из трех человек — Мельник, Крест, Хозяин, Распределение ролей в преступной группе мы себе представляем. Мозговой центр — Хозяин, администратор — Крест, техническое исполнение — Мельник. Это на стадии подготовки и совершения преступления. Такие сообщества для нас не новость. Но затем начинаются вещи, несколько необычные…
Я понял, куда клонит комиссар. Я вспомнил его знаменитое отборочное «сито» — сейчас он начнет методично просеивать людей и факты, попавшие в наше поле зрения.
— Да-а, значит, стало нам ясно, что кто-то сбивает следствие с толку. Успешно они действовали?
— Довольно-таки.
— Вот и я о том же. Они отбрыкивались не вслепую, что было бы глупо и только могло привлечь к ним внимание, а действовали совершенно продуманно, точно, я бы сказал, они активно взаимодействовали со следствием, эффективно дезинформируя его. Что следует из этого?
— Они были осведомлены о направлении поиска и состоянии его на отдельных этапах.
— Каким образом? — быстро спросил комиссар.
— Я вижу только два пути: утечка информации или преступник уже прошел по делу незамеченным. В процессе допроса он мог негативно представить себе положение вещей.
Комиссар закурил сигарету, помахал рукой перед глазами, отгоняя дым, помолчал, потом спросил:
— Для дальнейших наших размышлений какой путь тебе предпочтительней?
— Со всех точек зрения я настаиваю на втором.
— Спокойнее, меньше пафоса. Я ведь тоже предпочитаю второй. Правда, он требует самого внимательного изучения объекта их атаки. Почему они предприняли генеральное наступление именно на Иконникова?
— По-моему, это очевидно. Иконников много лет находится во враждебных отношениях с Поляковым, он имеет репутацию странного человека с приличной сумасшедшинкой. Поведение его в последние годы просто непонятно, а непонятное всегда вызывает подозрение. Это очевидно, — повторил я.
— Вот тебе это очевидно, а мне нет, — сказал комиссар и развел руками так, будто извинялся за свою непонятливость. — Мне это не очевидно. Во всяком случае, на месте Хозяина я бы не счел это серьезной базой для атаки.
— Почему?
— Потому! Этот вор — умный и бывалый человек, судя по всему. Он-то знает, что, будь Иконников семь раз странный человек, если он не воровал скрипки, то побьемся мы, побьемся с ним и принесем, как говорится, свои извинения.
— Допускаю, что большего им и не надо было — оттянуть то время, что мы будем топать по неправильному пути.
— Не-ет! — качнул твердо головой комиссар. — Я думаю, что выбор пал на Иконникова по другой причине.
— А именно?
— Именно? — комиссар снял очки, покрутил их на пальце, бросил на стол и быстро сказал: — Иконников, убитый впоследствии преступниками, и был для них источником информации.
— Как? — не сразу понял я.
— Иконникова выбрали потому, что один из воров был ему близким человеком, — комиссар встал из-за стола, прошелся по кабинету, задумчиво сказал: — После разговоров с тобой Иконников встречался с этим человеком и подробно пересказывал ему все, что тебя интересовало.
— Значит, этот человек должен был хорошо знать и Полякова, — сказал я. — Только тогда замыкается вся цепь.
— Именно так, — кивнул комиссар. — Вот и надо начинать сначала — по всем твоим спискам отобрать людей, которые хорошо знали и Полякова и Иконникова.
Я стал быстро вспоминать десятки людей, допрошенных по делу, — большинство из них знали и того и другого.
— Это должен быть очень близкий человек, — сказал комиссар. — Он прекрасно знает биографии, характеры обоих, он предвидел все возможности «игры» на Иконникова.
— Завтра начну, — сказал я, поднимаясь.
— Ты сам с этим не справишься, — сказал комиссар.
— То есть как?
— А так — прорехи в твоих сведениях будут велики. Я думаю, надо выбрать какого-нибудь человека из твоих свидетелей, чтобы он помог тебе сориентироваться в этом сонмище людей. Иначе год будешь ковыряться…
Комиссар посмотрел на блокнот, нажал кнопку, вошел дежурный.
— Мне завтра к одиннадцати в министерство на совещание, приготовьте наш отчет за прошлый год по преступности несовершеннолетних. К пятнадцати часам вызовите начальника розыска из Кировского района. В шестнадцать я жду полковника Арапова со всеми материалами по убийству в Дегунине. В семнадцать слушаем группу Бекина…
— В семнадцать тридцать у вас выступление на активе народных дружин, товарищ комиссар, в кинотеатре «Енисей», — сказал дежурный.
— Угу, верно. Тогда отложим группу Бекина на послезавтра. А в девятнадцать тридцать пригласите ко мне Колесова, пусть захватит заключение баллистов. Пока все…
Дежурный вышел, а я взглянул на часы: три ночи. Комиссар устало потянулся, включил приемник. Из динамика рванулась бойкая мелодия и игривый голое предложил послушать по «Маяку» утреннюю передачу «Опять двадцать пять».
Комиссар засмеялся:
— Это, наверное, специально для меня ее прокручивают сначала ночью. Вот когда я начну ее слушать вместе со всеми людьми в семь утра, тогда, значит, в городе все в порядке. Ладно, поехали спать.
Глава 2
