Хвосттрубой или приключения молодого кота 18 страница

– Ты уничтожил меня, солнечный крысенок, – прорычал он. Когтестраж растерянно вертел головой из стороны в сторону, вглядываясь в дальние стены пещеры. – Что случилось?! – завопил он. – Что же приключилось с моим…

Страшный скрежещущий рев – и громадный вал серого камня прокатился перед глазами Фритти, унося Растерзяка из поля зрения. Потом все исчезло; Хвосттрубой остался один на уступе. Болезненно повернув голову, он увидел, как ниже его последние из скользящих камней съехали по наклонной каменной стене и с оглушительным всплеском канули во вздувшуюся реку. От Растерзяка не осталось и следа.

Фритти выпрямился и тяжело вскарабкался на обломки, оставленные лавиной, потом захромал вверх по извилистой тропке. Пещера теперь тряслась всерьез; вода внизу прыгала и мощными столбами взметалась к кровле пещеры. Жара была гнетущая; Хвосттрубой напрягал всю свою решимость, чтобы не улечься там, где был.

Он добрался до туннеля, ведущего наружу. Пещера Потока угрожала развалиться на куски позади него. Он бесчувственно одолевал фут за футом; устало тащился, покуда уже не смог идти дальше – ничком повалился на пол туннеля. И смутно различил то, что показалось ему счастливой прихотью воображения, – клочок неба. Стены туннеля тоже содрогались.

«Как забавно, – рассеянно подумал он. – Всякий знает, что под землей не бывает неба».

Последним шумом, который он слышал, был грохот взрыва внизу, в пещере. Он звучал так, будто разом повалились все деревья Крысолистья. Потом туннель позади него обрушился.

 

 

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

 

Бедная смятенная душа!

Средь лабиринта,

Заблудившаяся душа!

Джон Донн

 

 

Весна так и бурлила, так и вскипала, выталкивая наружу самые беззастенчивые ароматы и запахи, – прямо под Хвосттрубоевой спиной земля была тепла от напора обновляющейся жизни. Скоро он поднимется и побредет к своему гнезду, к себе, в ящик на крыльце Мурчеловых владений… а пока что он с удовольствием валялся на траве. Ветерок ерошил ему мех. Он беззаботно болтал ногами в воздухе, наслаждаясь прохладой, проветриваясь. Глаза закрыты, позади – долгий день баловства с Писклями и шастанья по деревьям… он чувствовал, что мог бы, пожалуй, проваляться вот так целую вечность.

Пушистый ветерок принес чуть слышный писк, слабый, как радостный вскрик полевки, нашедшей свой мышиный клад глубоко в земле. Глубоко-глубоко в земле. Новый вскрик – теперь погромче, – и Фритти почудилось, будто он слышит свое имя. Зачем это кому-то вздумалось его беспокоить? Он было вновь попытался вернуться в приятную мечтательность, но умоляющий голосок стал настойчивее. Ветер усилился, со свистом проносясь мимо его усов и ушей. Ну почему этот его полноценный день должен быть испорчен? Голос походил на Мягколапкин или Мимолеткин – фелы ведь все одинаковы: обходятся с тобой как со старым ежом, пока нужны тебе, а потом всюду следуют за тобой и завывают, будто поранились. С тех пор как он забрал Мягколапку оттуда… оттуда… где нашел ее… Этого с тех пор не бывало… вот уже больше Ока…

«Хвосттрубой!»

Опять этот голос. Лоб у Фритти наморщился, но он не снисходил до того, чтобы открыть глаза. Ну разве что, может, взглянуть мельком…

Почему же он не может хоть что-нибудь увидеть? Почему все черно?

Голос снова вскрикнул, звуча так, словно исчезал в длинном темном туннеле… или словно это он сам проваливался… во тьму…

Свет! Куда подевался свет?

Кто-то – или что-то – лизало ему морду. Жесткий, настойчивый язык натирал самые болезненные места, но когда он попытался отклонить голову, боль эта стала сильнее. Он лег по-прежнему, уступив, и через некоторое время перед глазами у него стали возникать небольшие световые пятна. Возможно, он не разобрался бы в этих кружащихся, прыгающих бликах, если бы нос не распознал наконец знакомый запах. Плавучие пятна стали срастаться; чернота расступалась, как высокая трава под лапой.

С яростно-сосредоточенным видом Мимолетка умывала ему морду шершавым розовым языком. Фритти не сумел как следует навести на нее взор – она была слишком близко, и усилие оказалось болезненным, но запах подтвердил – это она. Он выговорил ее имя и удивился, что она не отозвалась. Попробовал снова – и на этот раз она отстранилась, взглянула и крикнула кому-то, кого он еще не видел: «Приходит в себя!» Фритти попытался поздороваться с ней, высказать, до чего рад видеть ее на полях живущих – если только это они, – но не успел и звука проронить, как снова соскользнул в черноту.

Когда позже он очнулся, возле Мимолетки был большой косматый рыжий кот. Он далеко не сразу узнал принца Сквозьзабора.

– Что… что… – Голос его был очень слаб. Он сглотнул. – Что произошло? Мы… на поверхности земли?

Мимолетка наклонилась вперед; зеленые глаза ее были теплы.

– Не пытайся разговаривать, – успокоительно сказала она. – Ты спасен. Сквозьзабор вытащил тебя.

Фритти ощутил слабый бессознательный укол ревности.

– Где Шустрик? – спросил он.

– Ты скоро его увидишь, – сказала она и взглянула на принца. Сквозьзабор засиял грубовато-добродушной веселостью.

– Тревожились о тебе. Не думай… тревожились. Ну и свалка, ну и свалка. Баснословное побоище.

Принц, казалось, готов был отвесить Фритти добродушный шлепок. Мимолетка вдвинулась меж Сквозьзабором и его предполагаемой жертвой, которая уже изнемогала.

– Спи, спи и предоставь Муркле излечить тебя, – сказала она.

Хвосттрубой неохотно расслабился. Такое множество вопросов…

Фритти нашел исцеление в сонных полях. Скоро он понял, что может сидеть, хотя от этого у него и кружилась голова. При дотошном самоосмотре серьезных ран не обнаружилось. Многочисленные царапины перестали кровоточить, а терпеливое попечение Мимолетки счистило с его короткого меха основные сгустки запекшейся крови. Глаза у него опухли – ему трудно было открывать их больше чем наполовину – но в целом он был в неплохой форме.

Мимолетка еще не хотела отвечать на его вопросы и сидела в терпеливом безмолвии, покуда он выжимал из нее сведения. Сквозьзабор частенько наведывался повидать Хвосттрубоя, пока тот восстанавливал силы, но при непоседливом нраве ему трудно было подолгу сидеть и разговаривать. Посещения его были сердечны, но коротки.

Сны Фритти были не совсем неверны. Земля была теплой. Отдаленные части Леса Крысолистья покрывал снег; белый покров тянулся к туманному горизонту, но опушка леса, на которой очнулся Хвосттрубой, была зелена и влажна – тонкий травяной ковер водянист и сыроват, словно снег внезапно стаял от жаркого солнца. Мимолетка сказала, что так было и во всей округе Холма, но что она думает – снег со временем вернется. Все-таки это был еще не конец зимы.

Проходили дни, и Фритти вскоре поднялся и стал ходить. Они с Мимолеткой обследовали скоропалительно зеленый лес, шагая вдвоем сквозь ложную сырую весну. Здесь и там можно было услышать одиночных крылянок, храбро распевавших на древесных вершинах.

Фритти все еще не видел Шустрика, но Мимолетка обещала вскоре сводить его к нему. Шусти тоже выздоравливает, сказала она, и его не стоит волновать.

Кое-где среди преждевременной зелени возникали морды других соплеменников, изможденные, с глазами навыкате. Большинство тех, кто прорвался на свободу в последние Часы Холма, задержались здесь совсем ненадолго, уйдя, чтобы поискать лучших охотничьих угодий или вернуться в родные места. Казалось, никакой дух товарищества не связывал этих уцелевших: они один за другим уходили, едва набрав достаточно сил для похода. Только больные – и умирающие – остались от Сквозьзаборова отряда охотников, и принц тем не менее скоро поведет большинство своего отряда назад, к лесным убежищам Перводомья. Наряжена будет небольшая стража, чтобы остаться и нести караул на месте событий.

Увидев этих выживших, Фритти громко спросил о судьбе бесчисленных хозяев и рабов, которые не убежали. В ответ Мимолетка, как могла, рассказала Фритти о последнем Часе Закота.

– Когда мы оставили тебя… с тем зверем, – сказала она, – я уж и не ожидала, что снова тебя увижу. Казалось, весь мир разваливался на куски.

Она некоторое время шла молча. Фритти попытался было сказать что-нибудь ободряющее, но она остановила его пытливо-строгим взглядом.

– Шусти был полумертвый, весь окровавленный. По последнему туннелю я волокла его вверх за шею. Все падало, рушилось… грохотало, словно сражались какие-то гигантские существа. Наконец мы продрались из этого места в долину; она была под снегом. Там были еще и другие, измолоченные, вопящие. Мы были словно потерянные к а, спотыкались, валились в снег. Земля колебалась.

Тут они вышли на край Крысолистья. Перед ними простиралась чуть уходящая вверх равнина, скользкая от подтаявшего снега; капельки мерцали на листьях низкорослой растительности.

– Я увидела кого-то, – продолжала на ходу рассказ Мимолетка, – кто метался вокруг, громко крича и направляя Племя то туда, то сюда… это, конечно был Сквозьзабор. Я догнала его и рассказала, что произошло. Боюсь, в этот миг я была чуточку невменяемая, но принц понял. Он сказал: «Хвосттрубой? Юный Хвосттрубой?» Сквозьзабор не столь уж стар, но действует так, словно ему охота быть постарше. Во всяком случае, он сказал: «Слышать не хочу – только не юный Хвосттрубой – надлежит что-нибудь предпринять – любой ценой!» Ты знаешь, как он разговаривает. Ну, он собрал кучку соплеменников поздоровее, и я повела их всех назад к туннелю. И осталась с Шустриком, чей… который был очень слаб и плох.

Они нашли тебя, полупогребенного под грязью и камнями, и вытащили оттуда за миг до того, как остатки Холма содрогнулись, расступились… Я долго и знать не знала, жив ли ты. Была не в силах вынести ожидания, пока тебя отыскивали.

Фритти переступал через изогнутый корень и не различил выражения, которое было на мордочке серой фелы. На миг остановившись, чтобы отряхнуть и обсушить намокшую лапу, он спросил:

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что Холм содрогнулся, расступился? Боюсь, я как следует не помню, чем все кончилось.

– Я как раз и собираюсь тебе показать, – сказала Мимолетка.

Охваченные раздумьем, они еще какое-то время тащились вверх по покатой равнине. Наконец добрались до края долины, на которой стоял Холм.

Там, где Закот некогда раздвинул землю долины своею мрачной головой, был теперь широкий неглубокий водоем – земля просела, словно под тяжестью непомерно широкой лапы. Почва была черна, как крыло Каркаряка.

На обратном пути в Крысолистье Фритти снова попросился к Шустрику.

– Он пробыл со мной дольше, чем кто-нибудь другой, Летка, – заключил он.

Ее, казалось, обеспокоило то, что он употребил это сокращенное имя.

– Я вовсе и не пыталась тебе помешать, – горестно сказала она. – Просто посоветовала, как, по-моему, было бы лучше… Он сделался очень странным, – добавила она через миг.

– Кто мог бы его упрекнуть после всего, что он перенес? – возразил Фритти.

– Кто мог бы упрекнуть любого из нас?

– Знаю, Хвосттрубой. Бедный Шустрик. Да и Гроза Тараканов. – Фритти вопросительно глянул на нее, но Мимолетка печально покачала головой: – Я еще не спросила, но, пожалуй, знаю. Он был… Ну, ты слишком запоздал, чтобы помочь ему, верно?

Фритти взвесил свою тайну и решил сохранить ее.

– К тому времени, когда я нашел его… Грозы Тараканов не было.

«И это сущая правда», – подумал он.

– Такие печальные времена, – сказала Мимолетка. – Пожалуй, я отведу тебя к Шустрику. Завтра, ладно? – Фритти одобрительно кивнул. – Я его ведь не знала, – продолжала она. – Я о Грозе Тараканов. Понимаешь, я вовсе не хочу тебя обидеть, Хвосттрубой, но у тебя самые странные друзья и знакомые!

Фритти засмеялся.

– А на обратном пути я тебя перегоню! – сказал он, и они понеслись как одержимые.

Вместе с рассеянными лучами Раскидывающегося Света появились Сквозьзабор и другие гости.

Фритти, приободренный прогулкой, разглядел принца, вразвалку идущего сквозь подлесок; влага поблескивала на космах его шкуры. Бок о бок с ним шествовала изящная фигура Чутколапа. Вслед за радостным криком Хвосттрубоя раздались общие теплые приветствия, и три кота, два крупных и один небольшой с удовольствием разлеглись и заговорили.

– Говорят, Потягушево доверие к тебе полностью оправдалось, Хвосттрубой.

При веских словах Чутколапа Фритти чуть не принялся извиваться от удовольствия, но приличия, известные зрелому коту, подавили эту слабость, помешали ему ей поддаться.

– Я польщен, что великие охотники вроде принца и вас так считают, тан. Должен признать, что большую часть времени, которое я провел в том месте, мне следовало бы добиваться быстрой безболезненной смерти. Поистине следовало бы.

– Но ведь ты не умер, разве не так? – возликовал Сквозьзабор. – Что за блоха тебя за нос кусает? Чушь какая-то!

– А еще, говорят, послал за помощью белку, – улыбнулся Чутколап. – Необычно, но действенно.

На сей раз Хвосттрубоевы извивы стали ускользать из-под гнета приличий.

– Спасибо вам обоим, – сказал он. – Главное, впрочем, что вы пришли в Холм. Я видел это: это было замечательно. – Фритти отрезвел. – Я видел и то… чудовище, которое вызвал Живоглот. Ужасно… ужасно.

Чутколап кивнул:

– Такого существа просто не должно быть. Мне уже трудно припомнить, на что оно походило, до того оно было неправильно. Брряд во плоти. По-моему, я скоро буду радоваться, что не могу вызвать в памяти его облик. Но оно стало причиной тяжелых потерь. От него пал Мышедав, Харар упокой его могучее сердце, – он и другие, которых мне и не счесть.

– А… Толстопуз что… погиб? – тихо спросил Фритти.

Чутколап на миг умолк, призадумавшись; поднял голову, криво усмехнулся:

– Толстопуз? Он тяжело ранен, но выживет. – Тан рассмеялся: – Нужно кое-что похлеще даже и этого кошмара, чтобы прикончить старину Попрыгунчика.

Фритти приятно было узнать, что толстый воитель остался в живых.

Сквозьзабор улыбнулся, хоть в нем и чувствовалась несвойственная ему мрачность.

– Сгинуло множество храбрецов Племени, – сказал принц. – Много пройдет сезонов – больше, чем стволов в лесу, – прежде чем мир снова увидит такое сборище котов. Уйме славных ребят уже не подняться из земли. О-ох! – Розовый нос Сквозьзабора задергался от печали и гнева. – Ловимыш… и юный Обдергаш… Любопыш… Таны, худущий старый Камышар и Мышедав… Дневной Охотник и Ночной Ловец, мои лучшие вояки, – погибли, защищая меня, вот так. Они все в холодной земле, а мы греемся на солнышке.

Зримо скорбя, принц отвернулся и стал вылизывать себе хвост. Фритти и Чутколап уставились в землю. У Хвосттрубоя горело и щипало в носу.

– Но… но что же собирался сделать Живоглот? – выпалил наконец Фритти. – Почему это все случилось? О Муркла!… – выдохнул он: его впервые осенило.

– Лорда Живоглота… нет? Погиб?… – Он с тревогой взглянул на тана.

– Мы так считаем, – серьезно сказал Чутколап. – Мы с принцем об этом говорили. Если больше ничего не произойдет, мы обязаны доложить королеве, чем дело кончилось. Да, мы думаем, Живоглота нет. В тот последний Час ничто не могло уцелеть.

Сквозьзабор выпрямился.

– О, право слово, – сказал он, – это была та еще усокрутка… мясорубка!

– Что же произошло?

– Ну, – протянул Чутколап, – когда этот Яррос вылез из пропасти, мы пытались биться. Правда, он дрался как одержимый, нам пришлось отступить из пещеры.

– Отступить?! – выкрикнул Сквозьзабор. – Бежать! Поджав хвосты, как суеверные Пискли! И кто вас осудил бы?

– Некоторые остались, чтобы сражаться, мой принц… к примеру, Мышедав. – Одернутый, Сквозьзабор подал тану лапой знак продолжать.

– Так или иначе, мы вывалились во внешние помещения. Там встретили принца, проломившегося с отрядом сквозь Малые Ворота. Яррос пробивался наружу, но казалось, никакой цели у него не было – крушил на пути что ни попадя, и друга, и недруга. Казался умалишенным. Повинуясь какому-то побуждению, он превратил в развалины один из главных коридоров – это-то, по-моему, и спасло нас от полного разгрома. Кругом был хаос, Племя сражалось и погибало.

Сквозьзабор перебил его:

– И не забывай, что становилось темно.

Чутколап важно кивнул:

– В самом деле. Словно то чудовищное существо, или сам Живоглот, поглотили весь свет… лишили свет дыхания… Не могу объяснить. Мы сражались в глубочайшей тьме, а потом что-то… что-то подобное огню небесному, но под землей… пылая и грохоча, пронеслось по подземелью – прямо насквозь – и в Живоглотову пещеру, словно им двигала какая-то воля. Я в жизни ничего подобного не видывал.

Глубоко внутри Фритти поднялась волна ликования.

– Хотел бы я это видеть.

– Оттуда, где мы остановились, стал виден свет, запылавший в Живоглотовой пещере, – словно солнце вкатилось в землю сквозь дыру. Вокруг нас затряслась земля. Послышался пронзительный свист и грохот… будто рушилось небо или лес плясал у нас над головой. Сквозьзабор скомандовал бежать, выводить все Племя.

– Точно, – вставил принц.

– И все наперегонки бросились к туннелям, ведущим наружу. Живоглотовы создания носились кругами, как обезумевшие от пьяной ягоды крылянки, визжа и когтя друг друга… то было зрелище, которое вечно будет мне сниться.

– Потом все обвалилось, – сказал Сквозьзабор. – Обвалилось, и обжигающий пар и воды хлынули сквозь пол… какой крах для Первородного, а? Кто о таком и подумать-то посмел бы?

Хвосттрубой сомневался во всем, что услышал. Много было о чем поразмыслить. Должен ли он пытаться объяснить, что с ним произошло? И даже уверен ли он в том, что оно в самом деле произошло?

– Почему? – спросил он наконец. – Чего же хотел Живоглот?

– Скорее всего нам этого не узнать, – сказал тан, нахмурив черный как смоль лоб. – Лорд Живоглот, как можно предположить, хотел отомстить потомкам Харара. Он долго пробыл под землей и все это время вынашивал потаенные замыслы – покорить себе Племя. Должно быть, он уставал от своих созданий, жалких подобий детей Мурклы, от их поддакивания и юления. Но он был Первородным, и я все же не считаю, что его замыслы – или безумства – мы полностью постигнем. Он прибег к тому, что вне танца земного; кажется, равновесие нарушилось. А танец сложен, и нарушение на одном конце рождает нарушение на другом. – Тан засмеялся: – Я замечаю – Сквозьзабор так и пялится на меня, будто я заболел и у меня пена изо рта идет. И он прав, знаешь ли Хвосттрубой. Какой смысл петь песню, если о словах приходится только догадываться…

Чутколапа снова перебили – на сей раз то была пронзительная трескотня на вершинах деревьев. Сквозьзабор и Чутколап переглянулись.

– Клеща мне на хвост! – покаянно простонал Чутколап. – Я и забыл…

– Орут так, будто знают об этом, – сказал Сквозьзабор, когда сердитый гомон возобновился. – Пожалуйте, лорд Хлоп! – позвал он. – Простите нас за невежливость и спуститесь. Мы и думать забыли о времени.

Процессия Рикчикчиков – впереди лорд Хлоп с презрительным выражением на круглой зубастой морде – гуськом соскользнула по стволу тополя. Хотя сам Хлоп и являл собою вид оскорбленного достоинства, свита его приблизилась, тараща глаза и нервничая в присутствии трех котов.

Лорд Хлоп остановил толпу. Собственный его нос, однако, оставался заметно задранным ввысь, покуда принц Сквозьзабор смущенно покашливал.

– Очень извиняюсь, Хлоп. Очень даже. Никак не хотел обидеть Рикчикчиков. Мы попросту забыли, знаете ли.

Фритти задался вопросом, было ли замешательство принца признанием ошибки или подчеркнутым извинением перед белками.

Вождь Рикчикчиков какой-то миг глядел на смущенного принца.

– Пришел только толк-толк со столь-храбр кош Хвост-трубом, – немного раздраженно сказал он. Потом беличий лорд повернулся к Фритти: – Обещань сдерж, ты видеть-видеть. Рикчикчики делают хор-хор. Теперь должен привести побольш Рикчикчиков домой-домой. Зло весьма уползло. – Хлоп коротко кивнул, и Фритти ответил ему тем же.

– Ваш народ очень смел, лорд Хлоп, – сказал он. – Это мастер Плинк? Ты хорошо сделал, доблестный Плинк.

Юный Рикчикчик оживленно распушил хвост; другие Рикчикчики восхищенно затрещали. Одобрительно затарахтел и лорд Хлоп.

– Белки… – пробормотал принц Сквозьзабор. Хлоп остановил на нем блестящий глаз.

– Скажите Хвосттрубою о том, что мы провозгласили, Сквозьзабор, – подсказал Чутколап.

– Ну… – снова смутившись, промямлил принц, – ну… О, мешочки для запасных когтей! Скажи уж это сам, Чутколап. Это была твоя мысль.

– Что ж, – согласился тан. – Принцем Сквозьзабором, сыном Ее Мохнатости королевы Мурмурсы Солнечной Спинки, было объявлено, что в ознаменование заслуг своих Рикчикчики могут проживать, не являясь охотничьей добычей Племени, в пределах Крысолистья и что воители будут всеми силами проводить этот запрет в жизнь. – Из свиты лорда Хлопа донесся тоненький одобрительный свист. – Конечно, за пределами Крысолистья вам следует получше присматривать за своими хвостовыми султанами, – не слишком дружелюбно добавил Чутколап.

Лорд Хлоп оценивающе оглядел Чутколапа и издал удовлетворенное стрекотание.

– Так, – протрещал беличий лорд. – Теперь все готов-готов. – Он обернулся к Фритти: – Везенья тебе-тебе при орехо-сбор, столь-странный кош.

Лорд Хлоп повернулся спиной и повел процессию своих прихвостней назад, в гущу ветвей. В какой-нибудь миг они скрылись из виду.

– Извиняюсь, но только оно не кажется правильным, – сердито проворчал Сквозьзабор. – Белки…

Когда настали Короткие Тени, пришла Мимолетка чтобы взять Фритти к Шустрику. Она повела его из Сквозьзаборова лагеря в рощу подоблачно-высоких деревьев. Увидев слабенькую пушистую фигурку Шустрика в пятне солнечного света среди лужайки, Фритти отпрыгнул от Мимолетки и рванулся вперед.

– Шуст! – крикнул он. – Маленький мой миляк!

Шустрик поднял глаза на его голос и встал с присущим котячеству изяществом. Хвосттрубой мигом очутился на нем, обнюхивая и тычась в него головой, и Шустрикова отчужденность тут же сменилась радостным извиванием.

– Я так счастлив наконец-то тебя увидеть! – провозгласил Хвосттрубой, обвиваясь вокруг друга, впитывая знакомые запахи Шустрика. – Я и не мечтал, что нам всем когда-нибудь удастся быть вместе…

Фритти оборвал сам себя, потрясенно уставившись на него с широко разинутой пастью.

У Шустрика не было хвоста! Там, где когда-то развевался меховой султан, был теперь только заживший обрубок, тесно прижатый к ляжкам малыша.

– Ох, Шуст! – выдохнул Фритти. – Ох, Шусти, твой бедный хвостик! О Харар!

Мимолетка шагнула вперед:

– Не сердись, что я не сказала тебе, Хвосттрубой. Я хотела, чтобы ты сперва узнал, что Шустрик жив-здоров, иначе ты заболел бы от беспокойства, как раз когда тебе самому нужно было выздороветь.

Шустрик выдавил тихую улыбку:

– Пожалуйста, не расстраивайся так, Хвосттрубой. Все мы что-то потеряли и что-то приобрели в том месте. Когда ты напал на Растерзяка в Пещере Потока, то спас меня от худшего.

Фритти не мог успокоиться.

– Приди я только поскорее…

Шустрик встретил его взгляд со знающим видом.

– Ты не смог бы, – сказал бесхвостый котишка. – Ты и сам знаешь, что не смог бы. Все мы играли свои роли. Небольшая печаль – потерять хвост, чтобы кто-то мог найти имя хвоста.

Шустрикова мордочка приняла отстраненное выражение, и Мимолетка тревожно взглянула на Фритти.

– Что ты имеешь в виду, Шусти? – спросил Фритти.

– Мы освободили Белого Кота, – мечтательно сказал Шустрик. – Я его видел. Видел его в печали, видел и в радости – когда пал Холм. Он вернулся к темному лону Праматери. – Котенок тряхнул головой, словно поясняя это. – Мы все что-то потеряли, но приобрели куда большее, – он многозначительно взглянул на Мимолетку, – даже если мы еще вовсе об этом не знаем.

Фритти уставился на младшего друга, державшего таинственную речь, подобно провидцу. Шустрик перехватил этот взгляд, и его мордочка растроганно, умиленно сморщилась.

– Ох, Хвосттрубой, – хихикнул он, – ты так смешно глядишь! Пошли, давай поищем чего-нибудь поесть!

Покуда шли, Шустрик увлеченно говорил о Вьюге.

– В конце концов, в том, что сказал Воспарилл, что-то есть. Фела жертвует собой за котят, ты пожелал отдать себя за нас.

– Это было не совсем так, Шусти, – смущенно сказал Хвосттрубой.

– По-моему, Виро хочет, чтобы мы были целы и невредимы, – продолжал котенок. – Но Воспарилл ну, принц Воспарилл видит многое, но, по мне, он чересчур мрачен. Виро всегда любил бегать, чувствовать ветер, треплющий мех, – он не желает, чтобы дети его становились угрюмыми и суеверными, а только чтобы помнили, что если у них нет сил вернуть тот дар, которым он их наделил – вернуть в любое время, – то дар этот не принесет им ничего доброго.

– Боюсь, что все эти твои грезы и раздумья сделали тебя, Шусти, недоступным для моего понимания, – сказал Хвосттрубой. Мимолетка поморщилась.

– Но ты сам меня больше всех этому и научил, Хвосттрубой, – развеселившись, возразил Шустрик.

Он перестал переворачивать упавшую ветку, предоставив перепуганному жучку спасаться бегством. Прыгнув и цапнув, котишка взял в плен удирающее насекомое; через миг он его схрупал.

– Так или иначе, – заговорил Шустрик с полным ртом, – я решил вернуться, чтобы остаться в Перводомье. Там немало мудрецов – в том числе принц-консорт, – и у меня будет чему поучиться.

Мимолетка и Хвосттрубой, точно заботливые родители, молча шагали позади резвящегося Шустрика.

 

 

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

 

Высшая добродетель подобна воде.

Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними.

Она существует и там, где люди не хотели бы жить; она подобна Дао.

Лао-цзы

 

 

Покуда тело его спало, уютно зажатое меж Шустриком и Мимолеткой, во тьме сонных полей Хвосттрубой встретил лорда Тенглора. Лапы Первородного лучились розовым светом, а голос его был музыкой.

– Привет тебе, братец, – сказал Огнелап. – Вижу, настроение у тебя лучше, чем когда мы беседовали в последний раз.

– Пожалуй, милорд.

– Отчего же ты тогда не завершаешь свои поиски? Я говорил тебе, где ты сможешь найти то, что ищешь. Заплутавшаяся твоя ка говорит мне, что тебе надобно обрести решение.

В таинственных пространствах сна Фритти услышал правду Огнелаповых слов.

– Думаю, это только из-за моих друзей, – сказал он. – Боюсь, я буду им нужен.

Низкий приятный смех изошел от Первородного.

– Мои братцы и сестрицы сильны, Хвосттрубой. Уж наше Племя не дозволит любви так вот себя оковать. В преодолении сильный удваивает силу свою.

Призрачные очертания Тенглора стали удаляться и Фритти закричал:

– Подождите! Простите меня, лорд, но я хотел бы узнать о другом!

– Клянусь моею матерью! – засмеялся Первородный. – Смелость твоя все возрастает, юный Хвосттрубой. О чем же хотел бы ты узнать?

– О Холме. Что там произошло? Пришел ли конец Живоглоту?

– Мощь его сломлена, братец. От него и так уже не оставалось ничего, кроме ненависти. Он слишком долго гноился во тьме; иной цели у него не было. Слепой и недвижный, он никогда не смог бы подняться из-под земли – солнце испепелило бы его.

– Значит, опасности и не было – для наших полей? – спросил Фритти, сконфузившись.

Поющий голос Огнелапа сделался серьезнее.

– Вовсе нет, малыш. Опасность была велика. Все его создания были слишком реальны. Сам Яррос был созданием чистой ненависти – порожденный, чтобы идти туда, куда не смог бы пойти Живоглот, на поверхность земли, чтобы обманом пройти под солнцем… О да, он был поистине свиреп и сделал бы поля света дневного таким ужасом, по которому безнаказанно могли бы ступать одни дети Живоглотовы. А если даже и они не смогли бы – что за печаль брату моему: лишь бы ни единое создание Мурклы не могло вкушать сладость танца земного?

Голос Огнелапа стал теперь ослабевать; Фритти напрягал во сне слух, чтобы разобрать слова.

– Подобно всем бессмысленным злым силам древности, Яррос был безумен, всеразрушающ… если бы я не перенесся обратно из внешних пределов, храбрейшие наши соплеменники не в силах были бы остановить его…

– Лорд Огнелап! – крикнул Фритти вслед исчезающему видению. – Шустрик сказал, что вашего брата освободили!

– Лорд Виро страдал многие века… – пробормотал быстро уменьшающийся красный отблеск. – Теперь равновесие восстановлено. Взгляни на небеса, братец… Доброго пути!

Фритти сел, резко выпрямившись. С обеих сторон сонно заворчали его спутники. Вытянув шею, он пристально вгляделся в угрюмое небо Прощального Танца. «Взгляни на небеса», – сказал Огнелап. От всего этого дух Фритти изумленно пел.

Над Мерзлянным горизонтом, покоясь точно капля росы на лепестке черной розы, мерцала звезда, которой Хвосттрубой никогда прежде не видывал. Он пылал и сиял – этот белый огонь возле брюха Мурклы.

Мимолетка возвращалась в Перводомье с Шустриком.

– По крайней мере хочу убедиться, что он там будет в безопасности, – сказала она Фритти, когда они вышли на последнюю совместную прогулку. – К тому же если кто-нибудь из моего клана спасся во время краха Закота, то они вернутся на наши земли в Северный Коренной Лес. Хочу убедиться, остался ли кто-нибудь из них в живых.

Сквозьзаборов отряд выступал к Трону Солнечной Спинки на следующее утро. Возобновились холодные зимние ветры; снег снова принялся устилать остывшие окрестности Холма.