Хвосттрубой или приключения молодого кота 15 страница

Порой он думал о Мягколапке, об изяществе ее походки и плавных очертаниях шеи и головы. Бывало убеждал себя, будто нашел ее и забрал домой, будто она с благоговейным страхом и почтением слушает как он описывает свои приключения.

«Ради меня? – спрашивала она. – Все это, чтобы найти меня?» Потом внезапно вокруг его пня подымался ветер, взъерошивая ему шерсть, и он вновь возвращался в Крысолистье. И задумывался о тех, кого покинул, предоставил страшной судьбе в Холме.

«Вот, наверное, почему я был Именован Хвосттрубоем, – мысленно злился он на себя. – Все, что я сделал – шел за ближайшей целью, – меня вело как котенка, который гоняется за собственным хвостом, бегая по кругу, пока не утомится».

Однажды – минуло уже примерно пол-Ока с тех пор, как его нашли Рикчикчики – Фритти возвращался к себе в гнездо после долгих послеполуденных Часов безуспешной охоты. Из Крысолистья было вытеснено еще не все живое, но большинство существ, которые остались, прятались от долгой холодной зимы. Хвосттрубой ощущал опустошенность и бесцельность. Остановился, чтобы поточить когти о кору крепкой сосны, освобождаясь от маленького охотничьего разочарования и стряхивая снежную пыль с верхних веток. Он почувствовал внезапное озарение.

Его время в Крысолистье окончилось. Обширный пустой лес, занесенный снегом и безмолвный, был остановкой в пути – промежуточной полосой. Как полудрема меж сном и явью, он не был местом, чтобы в нем остаться – только чтобы набраться сил и двинуться в том или ином направлении.

И вот когда он стоял, выгнув спину и омывая усы холодным воздухом, ему припомнились слова одного из Старейшин при его Именовании: «Он хочет получить имя хвоста еще до имени лица». Старейшины смеялись, но теперь он понял: в этом была своя правда. Он ушел не только чтобы найти Мягколапку, но и чтобы что-то заслужить. Да, его и в самом деле вело, но это он решал, за чем следовать. Сейчас он должен обдумать, какой избрать путь. Мог продолжить тот путь, на который ступил, уйдя к Сквозьзабору и другим, чтобы победить или погибнуть… или же мог завершить свое путешествие. Не то чтобы он, с его-то небольшими лапами, преуспел бы, но мог закончить начатое. Его друзья были схвачены, беспомощны, – может, он и не сумел бы их спасти, но они ведь пошли с ним, и все они подходили друг другу.

На миг, только на миг, он подумал, будто начинает понимать, что значит услышать наконец внутренний голос, обрести имя хвоста. Шерсть у него на спине поднялась; он ощутил приступ неудержимой дрожи. Встал на все четыре лапы и повернул к гнезду.

И вовсе не тогда, когда сворачивался, чтобы заснуть, он понял, что вернется в Холм. Только так.

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

 

Проходят львы терновником – и тают,

Хоть в целом день как будто нерушим:

Ход солнца вновь нам явят Небеса,

А кости вновь и вновь представят Время

Джозефина Джекобсон

 

 

Рассвет застал Фритти на пути к Западянной границе Крысолистья. Он не зашел проститься с Рикчикчиками. Несмотря на то, что лорд Хлоп с благородной готовностью платил долги Щелка, Фритти чувствовал: он не может и дальше спокойно отягощать собою белок. Они уже боролись за собственное свое выживание. Случай и странные времена заставили их объединиться, но Хвосттрубой знал, что Рикчикчики и Племя – добыча и охотники, и всегда такими будут. Он лишь надеялся, что искусственный союз продержится до тех пор, пока известие не будет благополучно доставлено в Племя Трона королевы.

Беззвучно шагая сквозь гущу окутанных снегом деревьев, он думал о Перводомье и своем пребывании там – нерешительная попытка занять чем-то свой разум. Холм должен предстать перед ним достаточно скоро; нет причины мысленно загодя спешить туда.

Среди поредевших рядов деревьев и папоротника возле опушки большого леса Фритти услышал вверху звук: хлопанье крыльев. Мигом решил метнуться в укрытие, но не успел и спрыгнуть с белого снега, на котором выделялся, как с высоты слетели две темные фигуры. Готовый – как считал – к любому несчастью, какое только могло на него свалиться, он съежился, вздыбив шерсть.

Два темных существа в вихре черных как смоль перьев расположились над ним на ветке. Фритти успокоился… отчасти. Это была только пара воронов – Каркаряков: один побольше, другой поменьше. Не самые безопасные из крылянок, но не столь сильные, чтобы скрестить когти с Племенем. Все же он не без подозрения разглядывал их, когда те, развернувшись, уставились на него поблескивающими глазами.

– Так этот-то и есть Хвосттрубой? – немузыкальным голосом спросила старшая птица.

– Ясно дело, батюшка, вон у него звезда середь лба – видал? – пискнула другая, что была поменьше.

Хвосттрубой в изумлении сделал шаг назад.

– Вы умеете говорить? – задохнулся он. – Знаете Единый Язык?

С грубым веселым хихиканьем более крупный Каркаряка хлопнул крыльями, чуть-чуть приподнявшись с ветки. Потом, усевшись, самодовольно почистил перья на груди, не сводя глаз с Фритти.

– На свете полно таких, которые хоть и не носят меховых шубок, да разговаривают малость получше котов! – Большой ворон снова захихикал. – Те, которые долгоживущие, вроде нас, ну, они научились. Да чего там, вот хоть бы и мой старшенький, хоть он и соображает не больше, чем кувырнувшийся жучишка…

– Что ж, – подумав, сказал Фритти. – Пожалуй, мне бы, прямо скажем, следовало сейчас лопнуть от удивления. Откуда вы знаете мое имя?

– Тем, которые покалякали с белками, нечего удивляться, что здешние древеса знают все ихние секреты. Ежели что маленько пролетит по этому лесу, так уж не минует уха старого Скогги, который и есть я сам.

– Мой старый батюшка – самолучший вожак Каркаряков?в этих лесах, – горделиво пропищала вторая, небольшая птица.

– …Да, и мой недоросток Крелли еще как обучен, только вот ему недостает толики мозгов, которые Большая Черная Птица дарует и грибу.

Скогги наклонился и клюнул сына в макушку. Крелли жалобно закаркал и перебрался веткой выше, за пределы досягаемости отеческого клюва.

– В следующий раз думай, прежде чем разевать клевальник! – сказал Скогги. – И нечего болтать про наши делишки со всяким встречным-поперечным, с букашкой-таракашкой.

Фритти развеселился, сам того не желая.

– Но вы, кажется, знаете про мои дела, – возразил он.

– Как я давеча и сказал, – захихикал ворон, – Рикчикчики охочи болтать. Хранят свои орехи, но только не секреты. Похоже, уже все кругом знают, что вы пришли во-он… – он указал блестящей черной головой, – во-он оттуда. Из Холма, вот откуда. Вас уже преотлично знают те, которые не дали деру из Крысолистья, хотя этих, приличных-то, теперь и маловато. А куда вы ныне путь держите, мастер Хвосттрубой?

Хотя Каркаряка и казался неопасным, Фритти решил быть осторожней:

– Ох, на самом-то деле я просто осматриваю лес. В сущности, мне, пожалуй, уже надо идти.

– Ах, разумеется, разумеется, – проскрипел Скогги и, немножко пройдясь по ветке, взъерошил смоляные перья и проницательно скосился на Фритти уголком блестящего глаза. – Не будь так ясно, что вы кот большой смышлености и, как видно, в оба зрите, как бы уберечь эту красивую пушистую шубку, которую носите, все одно, похоже, вы топаете к Холму, вот куда.

«Усы Фелы Плясуньи Небесной!» – выругал сам себя Фритти: Каркаряка был умница.

– А с чего бы, – отразил удар Хвосттрубой, – если все так, как вы говорите, мне и близко подходить к этому жуткому месту?

– Верно, верно. Ужуткое место, ужуткое. Выползают в нощи злые твари, которым ровным счетом чихать, где бы ни кусаться. Оно и впрямь кажется мрачным и ужутким местом, лес теперь начисто пустой, а которые в нем остались – уж такие никудышные. Это все, что бедная душа может сделать, чтоб защитить возлюбленных чад своих и сунуть кусочек-другой в ихние нежные желтые клювики. – Он со скрытой любовью глянул вверх на Крелли.

– Тогда почему вы все-таки остаетесь? – спросил Фритти.

– Ах, почему, почему… – каркнул Скогги, выразив вздохом великую скорбь. – Тут же единственный дом, и другого мы не знаем. Страх как трудно оставить гнездовье чуть не тыщи своих пращуров. Ясно дело, – тут он скрипуче рассмеялся, – может, оно и легче бы держать малюток на одних только покойничках. Эти сующества, которые под землей, может, и впрямь вредные, но они, по крайности, оставляют то, что не доели. – Содрогаясь от смеха, ворон чуть не свалился с ветки. Хвосттрубой скривился.

– Да ладно, – продолжал Скогги, все еще пузырясь весельем, – неважно, кто ест и кого едят, объедки-то всегда остаются. Вот вам главное пре-уму-щест-во родиться Каркаряком.

– Мы съедим мастера Хвосттрубоя, батюшка? – с невинным любопытством спросил Крелли.

Скогги порывисто перепорхнул на верхнюю ветку и сильным клювом выбил быструю болезненную дробь по его оперенному черепу.

– Ты мне только влезь еще разок – я тебе все твои вострые перышки повыщиплю да и сошвырну с этого вот дерева на жратуху тем котам в Холме, каменная твоя башка! Не можешь же ты есть всех подряд! – Он повернулся к Фритти: – Так вот что, любезный мой кот, мы с вами, ясно дело, оба знаем, что вы не такой уж пустоголовый, чтоб лезть обратно в этот ужасный Холм. Так. Но случись такое, что вы собрались бы туда, вдруг бы я сумел дать махонький советик?

Хвосттрубой на миг задумался, потом слегка улыбнулся Каркаряке:

– Ну если уж мы говорим о таком глупом намерений и, предположим, если бы я нуждался в совете, что вы захотели бы в уплату?

– Вы, коты, не такие уж глупенькие, как можно бы подумать по вашим песням. Однако на сей раз пред-поло-жутель-ное дело, в котором я мог бы вам помочь, само себя окупило бы, хотя Черная Птица знает – удачей тут и не пахнет. Так вас бы за-ин-ту-ресовало? – Фритти кивнул в знак согласия. – Тогда хорошо. Ну так дайте мне сказать.

Не так чтобы уж очень давно, когда мы впервой узрели те кучи грязищи, что вспухли вдоль нашего леса, туннелей, которые выходили бы изнутри, еще не было. Первый туннель был невелик, и когда они вырыли те, что побольше, то этот взяли да и позабросили. По-моему, его покамест не охраняют и он порядком зарос – ведь те коты из Холма тогда еще не владычили так, как ныне. Теперь как бы это вам его сыскать…

Окончив, Скогги повернулся к сыну:

– А теперь, долдон ты крылошлепый, заруби себе это хорошенько – на случай, коли тебя упросят рассказать, как это ты был последним, который видел храброго мастера Хвосттрубоя живьем!

Еще взрыв каркающего смеха – и ворон взлетел; Крелли вздрогнул, потом последовал за ним.

– Подождите! – крикнул Хвосттрубой, и две черные крылянки остановились и закружились над ним. – Если вам неважно, кто кого ест, почему же вы мне-то помогаете?

– Подходящий вопросец, мастер Кот, – прохрипел Скогги. – Понимаете, я так высчитал, что по ихнему распорядку эти коты из Холма по осени очистят все как есть Крысолистье. Ясно дело, где б они ни прошли, будет еда для нас, Каркаряков … но я и впрямь становлюсь стар. Я пред-пучи-таю вывалиться поутру из гнезда и тут же сыскать себе завтрак. Так что ежели вам пофартит, вы меня очень даже обяжете, коли приведете свое Племя обратно в лес!

С веселым резким карканьем вороны скрылись.

– Шусти! Пожалуйста, послушай меня! Мимолетка осторожно пересекла тюремную пещеру и дымчато-серой лапой дала котенку не слишком мягкого тычка. Шуст издал недовольное ворчание, но глаза его остались закрытыми – Шуст не шелохнулся.

Мимолетка тревожилась. Шустрик проспал или пролежал молча почти все время с тех пор, как Растерзяк притащил ее в пещеру. Котенок всего лишь признал ее существование, разочек приподняв голову вскоре после ее появления, чтобы бросить: «Ох, приятной пляски, Мимолетка», и снова впал в дремотное состояние. Потом несколько раз ответил на ее настойчивые вопросы, но без особого интереса. В углу пещеры, как мертвый, распростерся Гроза Тараканов – Шуст, пожалуйста, скажи мне что-нибудь! Я не знаю, надолго ли меня здесь оставили. Они могут вернуться за мной когда угодно.

Она подумала о Растерзяке, и шерсть у нее зашевелилась от страха. Атаман Когтестражей грубо швырнул ее в тюремную яму, пообещав вернуться и «пообщаться с ней», как только доложит лорду Закота. Должно быть, это было уже много дней назад, хотя из-за тягучих Часов темноты время, казалось, тянулось бесконечно. Он мог вернуться за ней в любой момент!

– Шустрик! – сделала она еще одну попытку. – Неужели ты не понимаешь? Мы в страшной опасности! – Снова ткнула его лапой. – Проснись!

Шуст со стоном чуть-чуть перекатился на бок, подальше от назойливой лапы.

– Охх, Мимолетка, ну почему бы тебе не оставить меня в покое? Здесь так красиво, и я не хочу… – Он на миг умолк; нахмуренные брови перекосили его блаженную мордочку. – И… И… Я не хочу быть там, где был раньше, – печально окончил он…

Мимолетка и рассердилась, и немножко перепугалась.

– Что ты имеешь в виду? Ты бредишь, Шуст!

Малыш тряхнул головой, его мордочка снова стала безмятежной.

– Нет, Мимолетка, ты не понимаешь. Я – с белым котом. Все очень мирно. Я узнаю много нового. Пожалуйста, не сердись на меня. Если б ты только видела, Мимолетка! – с горячностью выговорил он, плотно закрыв глаза. – Свет… И пение…

Шустрик опять умолк, и фела никакими усилиями не смогла заставить его снова заговорить.

Вход в заброшенный туннель был как раз там, где сказал ворон, – под пушистым от снега кустом боярышника на краю леса.

Хвосттрубой внимательно обследовал старые отбросы, окружавшие вход, но тут явно давно никто не бывал. Нырнув под прикрывающий куст, продрался сквозь грязь и хлам, которые частично загораживали дыру. Расчистив отверстие на ширину усов, просунул туда голову и снова принюхался. Внутри туннеля пахло только застарелой грязью да несколькими небольшими животными, которые когда-то ненадолго там укрывались.

Его новопринятое решение лишь чуть заметно поколебалось – и он шагнул внутрь. Наверху, над белым лесом, солнце стояло в Часе Коротких Теней.

Этот туннель был значительно суше, чем большинство других, которыми он хаживал внутри Холма. Свежий воздух в туннеле приободрил его, и он довольно долгое время смело шагал в глубины. Мерцающая земля светила здесь лишь местами, но этого хватало.

Вскоре ему стали попадаться поперечные туннели, из некоторых веяло жарким сырым воздухом. Он приближался к оживленным, хоть еще и не главным дорогам Закота. Понял, что должен быть осторожнее.

Этот звук был таким приглушенным, таким неуловимым, что поначалу он даже не заметил, что безмолвие покинутой туннельной ветки нарушилось. Постоянный внутренний пульс Холма за время долгого заключения стал ему очень привычен – он едва заметил его возобновление. Но когда звук наконец дошел до сознания Фритти, он понял: что-то изменилось, звук стал чуточку другой. Это его встревожило – хоть он и не сказал бы почему. Затем понял.

Шум постепенно усиливался, словно Хвосттрубой приближался к месту его возникновения. Каждый шаг, казалось, подводил его к источнику тупого, почти неслышного биения. Когда Фритти был здесь в заключении, Холм всегда звучал одинаково; слух всюду преследовал отдаленный, но непрестанный гул – словно все в Закоте исторгало приглушенный жужжащий ропот.

Звук теперь становился отчетливее – гудя, шипя, делаясь определеннее и громче, нарастая с каждым шагом Фритти. Когда он миновал поворот, проход круто устремился вниз, и миазмы горячего сырого воздуха поднялись из темноты в конце туннеля. Хвосттрубой встал на дыбы, ошалело потирая передней лапой морду, чтобы очистить глаза от липкой пелены.

Невзирая на внутренний трепет, Фритти все же решился, вперил глаза в поднявшиеся пары и двинулся вперед. Осторожно шагая по пологому склону, прошел под какой-то дверью или отверстием – сотрясение вдруг стало ревущим эхом, раскаты которого гремели, отраженные стенами огромной пещеры. Фритти не мог разглядеть ее сквозь клубы тумана, окружавшие его со всех сторон.

«Словно Разгневанный Водопад», – подумал он.

Мех быстро отсыревал. Он понял, что карабкается над каким-то широким подземным потоком. Странные подземные ветерки изменили направление, и пары, крутясь, унеслись. В полусвете мерцающей почвы Фритти разглядел гигантскую пещеру, над которой он, как насекомое, скорчился на одном из узких выступов, опоясывавших стены. Внизу, красновато светясь и пенясь, волновался необъятный водный разлив. У пещеры не было пола – лишь громадная дымящаяся река бесконечно текла от одного ее бока к другому, заполняя высоченную пещеру испарениями и беспорядочным шумом.

Когда Хвосттрубой осторожно поглядел вниз с уступа, в морду ему ударило жаром огненной реки. От сотрясающей силы воды, бившейся в стены пещеры и уносившейся куда-то под утес, на котором он примостился, у Фритти закружилась голова. Покуда река с грохотом катилась во тьму, брызги, как пылающие кометы, взлетали вверх и под конец неподвижно повисали высоко у него над головой, а потом свинцово плюхались в свой источник. Фритти попятился от края и на время съежился поближе к туннелю.

Наконец от этого буйства его затошнило. Он подался вперед. По окружности пещеры, ближе к ее противоположной стороне, различил несколько туннельных входов, угольно-черных на фоне приглушенно-красноватого камня. Плотно прижимаясь к стене пещеры, он направился к ним, осторожно ступая по высокой узкой тропке над беснующейся рекой.

Это была медленная ходьба. Время от времени таинственно изменялся ветер – кружась, опускались туманы и заставляли его останавливаться, пока он снова не видел дорогу. Медленно, но верно продвигаясь по периметру чудовищного помещения, он твердо сосредоточивал взгляд на тропинке. Иногда вдруг ловил углом глаза какое-то движение, но, вглядевшись, видел лишь прыгучие брызги. Один раз ему померещилось, будто видит две крохотные фигурки, спешившие по одной из тропок, исчертивших дальнюю стену, но едва покосился в полумрак, снова поднялся туман. Когда он рассеялся, все, казалось, было как прежде.

После целой вечности петляний по тропе он достиг дальней стены. Поднявшись по крутой тропке, добрался до отверстий, удаленных от рева и грохота кипящей реки. Первый туннель, до которого он дошел, сам дымился испарениями, и Фритти поспешил миновать его, но из следующего отверстия приветливо дохнуло чуть более прохладным воздухом. Едва он очутился внутри, жара стала быстро спадать. Довольный этим добрым знаком, Фритти принялся увеличивать расстояние меж собою и громадной пещерой.

Когда позади осталось уже несколько поворотов туннеля, шум реки упал до первоначального глухого биения. Фритти шлепнулся на пол прохода, на миг восславив относительную тишину и прохладу. Отдышавшись, коснулся языком сырой свалявшейся шубки.

– Эй, ты! – прорезал полумрак туннеля чей-то голос.

Фритти вскочил на ноги; сердце колотилось в ушах громче яростной воды.

– Подожжди! – прошипел голос. – Подожжди и перекинься словечком сс Клыкостражжем Гнусняком!

 

 

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

 

О, только там как Бог я буду чист,

Где плоть мою омоет росный лист,

Где волны трав дробятся в пену лилий,

Где ветерок над морем серебрист.

Алджернон Суинберн

 

 

Пристыв к месту, Хвосттрубой стоял, покуда медленные шаги поскрипывали к нему по туннелю. Расслышал свистящее дыхание приближающегося существа. Чуть ли не ошеломляющее желание бежать боролось в нем с тупым смирением; он мягко покачивался на месте.

– Мой спутник и я хотим поговорить сс тобой, незнакомец. – Шипящие слова приближались с каждым звуком.

«Спутник, – подумал Фритти. – Так их двое!» Ноги у него задрожали; он поджал хвост и ждал. Из темноты выступила слепая голова Клыкостража. Бесшерстная фигура неуклюже ковыляла к нему. Фритти вгляделся. Там, где на безглазой морде Клыкостража некогда трепетали громадные ноздри, были только зарубцевавшиеся лохмотья плоти.

Гнусняк, качнувшись, остановился в прыжке или полупрыжке от Фритти, и его поврежденная морда вопросительно заерзала туда-сюда.

– Ты здессь? – спросил Клыкостраж.

У Фритти подпрыгнуло сердце; он невольно пискнул от облегчения. Чудовище было ранено! Оно не могло учуять его, во всяком случае чуяло неважно.

– Ахх, – задышал Гнусняк. – Ты здессь. Теперь я тебя слышшу. Подойди, не бросай насс. Мы со спутником заблудилиссь. – Слепое создание придвинулось ближе, выставив в сторону Фритти одно ухо. – Как тебя ззовут?

Хвосттрубой опять взвесил, нельзя ли вырваться. Решил этого не делать. Возможно, тут были обстоятельства, которые можно бы использовать. Конечно, это будет опасно, но ведь под землей все может быть.

– Мрр… Мрр… Проходчик! – выпалил он после мгновенного колебания.

– Блестящще. Твое имя звуччит так, ссловно ты предназначен помоччь нам. Ты не изз Когтестражей? У тебя оччень тоненький голосе.

– Я еще мальчишка, – быстро ответил Хвосттрубой.

– Ахх, – удовлетворенно вздохнул Гнусняк. – Конеччно. При окончательной подготовке на служжбу берут дажже молодых… Пойдем, ты должжен насс вывести. Как видишшь, я сстрадаю временной немощью. – Бормоча что-то себе по нос, изувеченный Клыкостраж повернулся и зашаркал по коридору. Фритти пошел чуть позади него.

«Окончательная подготовка? – удивлялся он. – Что происходит?» – Ты, должжно быть, прошшел мимо Обжигающщего Потока, – бросил через плечо Гнусняк. – Я никогда не подходил к нему так близко. Боюсь, грохот воды сбил меня сс толку. Это совершенно потрясает, раззве нет?

– Да-да, конечно же, – поддакнул Хвосттрубой. – А как вы оказались в этой пустынной части Холма?

Помолчав, Гнусняк ответил:

– Видишшь ли, боюсь, что я потерпел некоторую неудаччу. Юнцы вроде тебя могут этого и не знать, но тут совершшена довольно большшая несправедливоссть – несправедливоссть к таким старым служжакам, как я. Не подумай, что я собираюссь осужждать, о нет, но меня несправедливо наказзали, потому что сбежжал один заключенный. Но меня там дажже и не было – о нет, я просто вовремя не оссведомил своего начальника, лорда Кровососса. Когда приключчился этот побег, он был наказан лордом-Всевласстителем. В освою очередь досталоссь и мне. Несправедливоссть, такая несправедливоссть… – Клыкостраж прервал речь булькающим всхлипом. Фритти с дрожью страха – и гордости. – понял: Гнусняк имел в виду его бегство.

Спустя мгновение Клык перестал ныть и сказал:

– Мой спутник чуть-чуть обогнал меня. Надеюссь, не ушшел. Он тожже пострадал от несправедливоссти. Ах, да вот он, теперь я точно его слышшу!

Хвосттрубой позабыл было о спутнике, но теперь и он заслышал громкое тяжелое дыхание. Завернув за угол, они приблизились к большой темной фигуре, которая распласталась в проходе. Гнусняк осторожно двинулся вперед, шаря перед собой большой морщинистой лапой. Толкнул громадное темное тело.

– Вставай, вставай! – выкрикнул он. – Я нашшел юного Проходчика, который поможжет нам отыскать дорогу назад! Вставай! – Пока лежавшее существо неохотно оборачивалось, Гнусняк сказал Фритти: – Можжет, оба вы и ззнаете друг друга. Мой приятель был значительным лицом ссреди…

Когда фигура перевернулась, злобно взглянув на Фритти, обнаружилась страшно знакомая, безобразная и бугристая морда.

– Хвосттрубой! – взвыл Растерзяк, приподнявшись на передних лапах. Не успел окаменевший Фритти и двинуться, как Гнусняк наклонился и быстро смазал Растерзяка по морде. Когтестраж от удара потерял равновесие. Стеная, снова повалился на землю.

– Молчи, дурень! – прорычал Клыкостраж и качнул безглазой головой в сторону Фритти, который стоял, потрясенный до оцепенения. – Не обращай на него внимания, – заверил он Фритти. – Боюсь, он повредился в уме. Лорд-Всевластитель довольно реззко обошшелся сс ним по поводу того самого заключенного. Теперь ему в кажждой тени мерещится этот малый. Оччень печально, оччень печально.

Растерзяк и в самом деле не обращал внимания на настоящего Фритти, стоявшего, рядом, – возил подбородком по грязи, вновь и вновь мыча имя Хвосттрубоя. Наконец остановился и взглянул на Клыкостража.

– Ну зачем ты так надо-олго ушел? – спросил Растерзяк Гнусняка. Плаксивый тон казался страшно неестественным для столь могучего тела. Фритти перевел дыхание. Подземный мир, стиснутый каменно-холодной, тяжкой своей шкурой, еще раз расступился перед ним. Невероятно! Везенье продолжало ему сопутствовать. Он был так близко от Растерзяка, и тот его не узнавал!

– Вставай, дубина! – клацнул зубами Гнусняк. Испуганное мяуканье Когтестража отдалось в просветлевшей голове Фритти как что-то комическое. – Я нашшел кой-кого, кто поможжет нам отыскать обратный путь к главным туннелям. Там мы и еду себе найдем! Поднимайся!

Растерзяк выпрямился во весь свой огромный рост.

– Он помешшался, как я и сказзал, – извинялся Гнусняк, пока тройка вступала в коридор. – Не будь меня, он умер бы, несмотря на всю свою силу.

– Странная гордость прозвучала в голосе Клыкостража.

Хвосттрубой оказался в незавидном положении проводника и спутника двух созданий, желавших ему и его роду погибели, – ведя их по совершенно незнакомым ему туннелям к тайному центру лабиринта.

Растерзяк, хотя поднялся и смог двигаться, все еще ничем не показывал, что узнает Фритти. Его поведение колебалось между простодушием и неожиданной безумной злобой. Один раз он внезапно повернулся к Фритти, завыв: «Черные ветры, черные ветры!» – и попытался разодрать его могучими когтями. Но после резкого окрика Гнусняка снова съежился и заплакал.

– Не в ссебе, не в ссебе, – лепетал Гнусняк. – А когда-то, знаешшь ли, был таким важжным начальником…

Когда прошли чуть подальше – Хвосттрубой полагался на мгновенные изменения в температуре и давлении воздуха, чтобы вести в нужном, как ему казалось, направлении, – он набрался мужества, чтобы кое-что выжать из столь мало приятного Гнусняка.

– Ну так как идет «окончательная подготовка», а? Вообще-то я боюсь вмешиваться в такие… мрр… скажем, чересчур важные дела, что творятся наверху… на поверхности.

– Многого-то никто не скажжет бедному старому Гнуссняку, – пожаловался Клыкостраж, – но зато я многое сслышшу. Величайшшие передвижжения, величайшшая тревога… Я недавно слышшал, как двое наших шшептались, что скоро поверхноссть рухнет.

Поверхность… рухнет? Фритти это очень не понравилось. Вот-вот случится что-то ужасное, непостижимое, а по всей видимости, только он да горсточка заикающихся Рикчикчиков – единственные, кто мог бы хоть что-то против этого предпринять.

«Нет, – подумал Хвосттрубой, поправляя сам себя, – я ничего не могу сделать, разве что найти своих друзей и, вероятно, умереть с ними вместе».

Теперь, когда весь Закот начеку, бежать – маловероятно и для одного, не говоря уж о троих или четверых. Прощай, отдаленная надежда, и сама по себе незначительная, а в придачу – возложенная на спинки скачущих белок и на пресыщенный, равнодушный Двор.

– Звездномордыш! Ползучий, скрытный звездномордыш! Сердце из него вырву! – Завывая, Растерзяк остановился, из стороны в сторону мотая черной мордой.

Фритти, вздрогнув, понял, что хотя Растерзяк и безумен, а Гнусняк слеп, у него все же есть на лбу белая звездочка; внизу его легко опознают более проницательные обитатели Холма. Пока Гнусняк унимал разъяренного Растерзяка, он опустил голову и выпачкал лоб в пыли. Поморгав, чтобы стряхнуть с морды грязь, выпрямился.

«Надеюсь, это ее прикроет, – подумал он, – или по крайней мере достаточно замажет, чтобы не бросалась в глаза. Я ни за что не сойду за Когтестража, а вот за безымянного раба – пожалуй».

Бесшерстный снова подтолкнул Растерзяка вперед, и хотя Коготь издал странное поскуливание, некоторое время он больше не мешал идти.

Хвосттрубоево чувство направления, казалось, срабатывало. Он уже замечал признаки возрастающего оживления в проходах, по которым они шли, – более сильные и свежие запахи доносились из боковых ходов. Фритти стал подумывать, как бы найти своих пленных друзей. Он знал, что может быстро и безопасно передвигаться только по этим внешним, в большинстве своем заброшенным, неглавным ходам; как только он попадет в оживленный центр Холма, вся игра его станет бесполезной.

Внезапно из-за поворота тропы донеслись звуки резких голосов. Растерзяк – словно нарочно – избрал именно этот миг, чтобы улечься, вытянув поперек туннеля свое огромное тело с пятнистым брюхом. Хвосттрубой в испуге огляделся – и далеко не сразу приметил крохотное углубление в стене, мимо которой они шли. Эхо скрипучего, прерывистого смеха рокотало в проходе, когда он отпрыгнул и забился в небольшое пространство, в расщелину – и очень тесную. Услышал, как смех прекратился и приблизились тяжелые шаги. Раздались слова – безошибочно опознаваемый рычащий говор Когтестражей:

– Это еще что? Что эта кучища незарытой мррязи делает на дороге?

Послышался взрыв грубого хохота, и другой, столь же неприятный голос сказал:

– Тут явно кто-то, с кого бы надо содрать шкуру, клянусь Великим! Кто там, а ну отвечай!

Гнусняк удрученно заговорил:

– Пожжалуйста, госспода! Не обижжайте! Как видите, я – в обществе двух вессьма уважжаемых членов вашшего братства! Сскажжи им, Проходччик!

– Двоих?! – рассмеялся первый Коготь. – Я вижу только одного, и на вид это большая вспухшая развалина! А ты что видишь, Вонзяк?

– В точности то же. Никуда не годный чурбан и маленькая, извивающаяся слепая моль. Если я не разучился считать, Гнилозуб, так тут только двое. Эта Писклюшка врет нам!