Что нам обещает социология 5 страница

 

5.

 

Теперь я возвращаюсь к проблеме порядка, которая у Парсон­са в его "Социальной системе", по-видимому, является главной и представлена, скорее всего, в гоббсовской трактовке. Эту проблему можно рассмотреть вкратце, поскольку в ходе развития социаль­ных наук она не раз переформулировалась и наиболее подходящим образом может быть названа проблемой социальной интеграции.

¹ См.: Lockwood D. Op. cit. P. 138.

² Gouldner A. Op. cit. P. 41.

 

Разумеется, для ее рассмотрения необходима рабочая концепция социальной структуры и ее исторического изменения. В отличие от представителей " Высокой теории " у большинства обществове­дов, как я полагаю, эта концепция выглядит примерно следующим образом.

Прежде всего, вопрос о том, "что объединяет социальную струг туру" не имеет единого ответа. Его и быть не может, потому что социальные структуры существенно различаются между собой по степени и способу объединения. Фактически типы социальной структуры полезно рассматривать в терминах различных способов интеграции. Когда мы спускаемся с уровня "Высокой теории" к историческим реалиям, мы сразу же осознаем неадекватность ее монолитных "Понятий". При их помощи мы не можем осмыслить разнообразие человеческих обществ: нацистскую Германию 1936 г., Спарту VII века до н. э., США в 1836 г., Японию в 1866, Велико­британию в 1950, Рим при правлении Диоклетиана. Это простое перечисление уже предполагает, что, если эти общества и имеют нечто общее, то оно должно быть обнаружено путем тщательного изучения эмпирического материала. Выносить какие-либо общие суждения, кроме пустых формальных определений, относительно совершенно различных конкретно-исторических социальных струк­тур - значит преувеличивать свои возможности в понимании того, что составляет смысл социального исследования.

Различные типы социальных структур можно плодотворно рассматривать в терминах родовых отношений, политических, воен­ных, экономических, религиозных и других институтов. Выявив наиболее характерные черты каждого институционального порядка конкретно-исторического общества, можно ставить вопрос о том, в каких отношениях находятся между собой эти институциональные порядки, или, иначе говоря, как они образуют единую социальную структуру. По результатам рассмотрения конкретно-исторических обществ найденные ответы составляются в некоторую совокуп­ность "рабочих моделей", с помощью которых достигается лучшее понимание связей, которыми "скрепляются" общества.

Одну из таких "моделей" можно представить в виде процесса выработки различными институциональными порядками сходного структурного принципа. Вспомним, например, описанную Токвилем Америку. В этом классическом либеральном обществе каждый отдельный институциональный порядок представляется автономным, причем такая свобода обеспечивается координацией со стороны других социальных институтов. В экономике господствует прин­цип laissez-faire; в религиозной сфере на рынке спасения душ идет свободная конкуренция между различными конфессиями и секта­ми; формирование институтов родства происходит на брачном рын­ке, где отдельные индивиды выбирают друг друга. Человек неза­висимо от семейной принадлежности делает сам себя и поднимает­ся по статусной лестнице. В политических институтах партии со­ревнуются за голоса избирателей. Даже в военной области каждо­му штату предоставлена значительная свобода в формировании своей милиции, а в более широком смысле принят очень важный прин­цип: один человек — один ствол. Принцип интеграции общества, обеспечивающий также основу его легитимности, заключается в том, что внутри каждого институционального порядка соревнуют­ся за продвижение обладающие свободой инициативы независи­мые люди. Именно этот процесс позволяет понять как складыва­ется классическое либеральное общество.

Но такое положение представляет собой лишь один тип интеграции, является одним из решений "проблемы порядка". Есть и другие типы единства. Нацистская Германия, например, интегрировалась посредством "координации". Общую модель можно описать следующим образом. Экономический порядок предполагает высокую степень централизации соответствующих институтов; несколько крупнейших объединений контролируют все операции. В рамках политического порядка фрагментация выражена в большей степени: многие партии конкурируют за влияние на государство, но ни одна из них не обладает доста­точным могуществом, чтобы контролировать последствия сверх­концентрации в экономике, в том числе спад производства. Нацистское движение умело использовало в условиях экономи­ческого спада отчаяние масс, в частности, низших слоев сред­них классов, и приводит в более тесное соответствие полити­ческие, военные и экономические институциональные системы. Одна партия монополизирует и перестраивает политический порядок, запрещает или присоединяет к себе все остальные пар­тии, которые могли бы составить конкуренцию в борьбе за власть. Для осуществления этого нацистской партии необходимо было найти общие интересы с крупнейшими монополиями и, кроме того, с представителями военной элиты. Поначалу в каждом из этих главенствующих институтов концентрируется соответствующая власть; затем они сближаются и действуют совместно при захвате власти. Армия президента Гинденбурга не была заинтересована ни в защите Веймарской республики, ни в разгоне марширующих колонн популярной партии войны. Большой бизнес охотно оказывал финансовую поддержку на­цистской партии, которая, кроме всего прочего, обещала пода­вить рабочее движение. Наконец, три элиты с трудом объеди­няются в коалицию ради сохранения власти в своих институ­циональных системах и для координированного управления всем остальным обществом. Конкурирующие партии подавляются, объявляются вне закона, либо самораспускаются. Нацизм про­никает в семейные и религиозные институты, а также во все организации, функционирующие как внутри институциональ­ных структур, так и между ними, координируя или, по крайней мере, нейтрализуя их деятельность.

Тоталитарная партийно-государственная машина становит­ся средством, с помощью которого высшие представители каждого из трех главенствующих социальных институтов коор­динируют как свои, так и другие институциональные системы. Она превращается во всеобъемлющую "организационную рам­ку", которая навязывает цели всем без исключения институци­ональным системам вместо того, чтобы просто гарантировать "законное правление". Сама партия расширяется, обрастая "вспо­могательными" и "дочерними" организациями. Она либо раз­рушает общество, либо проникает внутрь его, но в любом слу­чае захватывает контроль над всеми типами социальной орга­низации, в том числе и над семьей.

Символические сферы всех институтов контролируются пар­тией. За некоторым исключением религиозных институтов, всякие конкурирующие претензии на легитимную автономность пресека­ются. Устанавливается партийная монополия на официальные виды коммуникаций, включая образовательные институты. Все символы перекраиваются под фундаментальное оправдание координирован­ного общества. Принцип абсолютного и магического лидерства (ха­ризматического правления) в рамках жесткой иерархии повсеместно внедряется в социальную структуру, которая в значительной степени скрепляется сетью рэкета¹.

¹ Книга Франца Нойманна (Neumann F. Behemoth. New York; Ox­ford, 1942) являет собой прекрасный образец того, каким должен быть структурный анализ конкретно-исторического общества. Об этой книге см.: Gerth Н. И., Mills С. W. Op. cit. P. 363ff.

Uberhaupt (нем.) — здесь "в качестве первостепенного принципа". — Прим. ред.

 

Сказанного достаточно чтобы сделать очевидной и без того простую мысль: нет никакой "Высокой теории", никакой универ­сальной схемы, которая бы могла объяснить интеграцию социаль­ной структуры, никакого единого ответа на набившую оскомину старую проблему социального порядка, взятую tiberhaupt'. Изуче­ние этой проблемы будет плодотворным, если рассматривать ее в рамках разнообразия тех рабочих моделей, которые я наметил выше. Эти модели могут применяться вместе с непосредственным эмпи­рическим анализом разнообразных исторических и современных социальных структур.

Важно понять, что подобные "способы интеграции" можно рассматривать и как рабочие модели исторических изменений. Если, например, мы рассмотрим американское общество времен Токвиля, а затем середины XX века, мы сразу увидим, что способ, кото­рым "сцепляется" социальная структура в XIX веке, совершенно отличается от нынешних форм ее интеграции. Нам нужно будет изучить каждый институциональный порядок с точки зрения про­изошедших изменений внутри него и во взаимоотношениях со всеми и каждой в отдельности институциональными системами. Требуется выяснить, с какой скоростью происходили структурные изменения в различных институтах и в каждом институте в от­дельности, каковы необходимые и достаточные причины этих изменений. Ясно, что установление адекватной причины требует, как минимум, некоторой работы сравнительного и исторического плана. Мы можем обобщить подобный анализ социальных изменений и таким образом обеспечить более экономичную поста­новку ряда крупных проблем, показав, что изменения привели к смене одного "способа интеграции" другим. Например, последние сто лет американской истории демонстрируют переход от социаль­ной структуры, интегрированной преимущественно взаимным соответствием элементов, к социальной структуре, подчиненной ско­рее координации.

Общую проблематику теории истории нельзя отделять от об­щей проблематики теории социальной структуры. Мне кажется со­вершенно ясным, что в своих нынешних исследованиях общество­веды не испытывают серьезных теоретических трудностей в понимании этой связи. Вероятно поэтому один "Бегемот" Ф. Нойманна* для общественной науки значит несравненно боль­ше, чем двадцать "Социальных систем" Парсонса.

Разумеется, в своих суждениях я не претендую на то, чтобы давать окончательную трактовку проблемы социального порядка и социальных изменений, то есть проблем социальной структуры и истории. Моя цель — дать общий обзор этих проблем и отметить кое-что из того, что уже сделано в этой области. Возможно, мои замечания будут способствовать выделению еще одного специфи­ческого аспекта перспектив развития общественной науки. Форму­лируя свои замечания, я прежде всего хотел показать, сколь неаде­кватно представители "Высокой теории" обращаются с одной из цент­ральных проблем обществоведения. В "Социальной системе" Парсонс оказался не в состоянии спуститься на уровень общественной науки потому, что им овладела идея, будто та единая модель соци­ального порядка, которую он сконструировал, является универсаль­ной, потому что фактически фетишизировал свои "Понятия". Если в его, так сказать, "Высокой теории" и есть что-либо "системати­ческое", так это систематическое избегание любой конкретной эм­пирической проблемы. Его теория не направлена на более точную и адекватную постановку какой-либо новой проблемы, значение которой получило бы признание. Автор исходил не из потребности окинуть взглядом общую панораму социального мира с тем, чтобы более отчетливо рассмотреть какую-то его часть, решить какую-то проблему в контексте исторической реальности, в котором люди и институты обретают конкретное бытие. Постановка проблем, пути их разработки и сами решения слишком теоретичны.

Систематическая разработка понятий должна быть лишь фор­мальным моментом в работе обществоведа. Полезно вспомнить.

* В монографии Ф. Нойманна "Бегемот" рассматривается становле­ние нацизма в Германии. — Прим. ред.

 

что в Германии результат такой формальной работы быстро нашел себе энциклопедическое и историческое применение. Это приме­нение, вдохновленное блестящим примером Макса Вебера, было высшей точкой развития классической традиции немецкой истори­ческой науки. Во многом это стало возможным благодаря большой социологической работе, в которой общие социальные концепции тесно соединились с историческим анализом. Классический марк­сизм сыграл очень важную роль в развитии современной социоло­гии. М. Вебер, как и многие другие социологи, работал, во многом полемизируя с Марксом. Однако амнезия американских гуманита­риев всегда дает о себе знать. В "Высокой теории" мы вновь стал­киваемся с уходом в формализм, и снова то, что должно быть промежуточной фазой в работе ученого, становится перманент­ным. Как гласит испанская пословица, "чтобы уметь тасовать ко­лоду, не обязательно уметь играть в карты"¹.

¹ Очевидно, что особенный взгляд на общество, который можно обнаружить в парсонсовских текстах, имеет непосредственное идеоло­гическое звучание; традиционно подобные взгляды ассоциируются с кон­сервативным типом мышления. Представители "Высокой теории" не часто спускаются на политическую арену; безусловно они редко рас­сматривают проблемы в политическом контексте современного обще­ства. Однако это не лишает их работу идеологического значения. Я не стану анализировать Парсонса в этой связи, ибо политическая направ­ленность "Социальной системы" при ее более понятном изложении обнаруживается незамедлительно, и я не вижу необходимости пояснять это. "Высокая теория" не играет сейчас какой-то особой роли в бюро­кратии, и отмеченная мною ее невразумительность ограждает ее от благосклонности широкой публики. Но это обстоятельство может об­ратиться в преимущество; непонятность теории может придать ей боль­шой идеологический потенциал.

По своему идеологическому смыслу "Высокая теория" очень силь­но тяготеет к оправданию стабильных форм господства. Однако, если консервативные группы более остро почувствуют необходимость в оп­равдании своих позиций, у "Высокой теории" появится шанс приобрес­ти политическое значение. Данную главу я начал с вопроса: "Является ли "Высокая теория", как она представлена в "Социальной системе", простым набором слов или в ней есть некоторое содержание?" Мой ответ на этот вопрос таков. "Высокая теория" на 50% — простой набор слов, на 40% — выдержки из хорошо известных учебников по социологии. Остальные 10% могут получить политическое применение, хотя и Довольно неопределенное.

 

Абстрактный эмпиризм

Как и "Высокая теория", абстрактный эмпиризм процесса познания характеризуется тем, что исследователями выхватывается частная операция, которая целиком ими овладевает. Оба направле­ния позволяют ученому отстраниться от основных задач общест­венных наук. Конечно, размышлять о методе и теории нужно, но в указанных направлениях подобные размышления становятся пре­пятствием на пути познания. "Методологическое самоограниче­ние" абстрактного эмпиризма здесь играет такую же роль, что и фетишизация "Понятия" в "Высокой теории".

 

1.

 

Я, конечно, не собираюсь обобщать результаты всей работы абстрактных эмпириков, а хочу лишь отметить особенности их стиля работы и некоторые исходные допущения. Широко распро­страненные исследования, выполненные в этом стиле, стремятся более или менее соответствовать стандарту. На практике эта школа обычно использует в качестве основного источника "данных" более или менее структурированное интервью с людьми, отобранными в соответствии с процедурой выборки. Ответы классифицируются и для удобства набиваются на перфокарты, которые затем использу­ются для получения статистических рядов и установления связей. Несомненно, простота и естественная легкость, с какими этой про­цедуре обучается любой мало-мальски смышленый человек, во многом объясняют ее привлекательность. Результаты, как прави­ло, подаются в форме статистических распределений. На самом примитивном уровне они формулируются в виде "линеек", а на бол ее сложных уровнях ответы на различные вопросы комбиниру­ются в перекрестные классификации, часто искусственные, кото­рые затем различными способами агрегируются в шкалы. Сущест­вует много мудреных способов работы с данными, но мы их здесь касаться не будем, ибо независимо от степени сложности они пред­ставляют собой манипуляции с определенного рода индикаторами.

Если не брать в расчет рекламу и изучение средств массовой информации, предметом большинства исследований, выполненных _в этом стиле, является "общественное мнение". Однако в подоб­ных работах нет ни одной более или менее связанной с ним идеи, помогающей по-новому поставить проблемы общественного мне­ния и коммуникации как объектов глубокого изучения. Сфера по­добных исследований ограничена простой классификацией ответов на вопросы: кто, что, кому, по каким каналам и с каким эффектом говорит. Ключевые термины определяются следующим образом.

"Под "общественным" я имею в виду массовое мнение, то есть обобщение неиндивидуализированных мнений, высказанных большим количеством людей, — пишет Б. Берельсон. — Эта харак­теристика общественного мнения делает необходимым примене­ние выборочных обследований. В термин "мнение" я вкладываю не только обычное значение мнения по поводу актуальной эфе­мерной и, как правило, политической проблемы, но и социальные установки, настроения, ценности, знания и связанные с ними дей­ствия. Правильный подход к ним требует использования не толь­ко опросников и интервью, но также проективных методик и шкал"¹.

 

¹ Berelson В. The study of public opinion // The state of the social scien-^Ces / Ed. by L. D. White. Chicago: University of Chicago Press, 1956. P. 299.

 

В этих суждениях просматривается тенденция смешивать пред­мет исследования с набором исследовательских методов. То, что под этим подразумевается, может быть переформулировано примерно так: Слово "общественное", как я его употребляю, относится к лю­бому количественно измеряемому агрегату индивидов, к которому, следовательно, можно применить процедуру статистической вы­борки. Чтобы узнать мнения, которых придерживаются люди, нужно поговорить с ними. Впрочем, иногда они не желают или не могут высказать свое мнение — в этом случае вы можете попробовать применить "проективную методику и метод шкалирования".

Исследования общественного мнения проводятся регулярно с середины тридцатых годов и чаще всего основаны на националь­ной выборке населения Соединенных Штатов. Возможно, именно поэтому исследователями не уточняется, что означает "обществен­ное мнение" и не переосмысляются важнейшие связанные с ним Проблемы. В таких ограниченных исторических и социальных рам­ках невозможно толком сделать даже предварительные выводы.

 

В западных странах проблема "общественности" возникла в эпоху трансформации традиционного и конвенционального кон­сенсуса средневекового общества и достигла своего пика в идее массового общества. То, что в восемнадцатом и девятнадцатом ве­ках называлось "обществом", сейчас превратилось в общество "мас­совое". Более того структурная значимость "общественности" умень­шается по мере того как люди превращаются в "массу", внутри которой индивид оказывается совершенно безвластным. Только так или примерно так создаются условия, необходимые для проекти­рования выборочных обследований общественного мнения и мас­совой информации. Кроме того, необходимо еще более полно уяс­нить развертывание всех исторических фаз демократических обществ, и, в частности, того, что можно назвать "демократиче­ским тоталитаризмом" или "тоталитарной демократией". Короче говоря, общественно-научные проблемы, характерные для данной сферы, не могут быть осмыслены в рамках и лексике абстрактного эмпиризма, по крайней мере, в той форме, в которой он сегодня выражается.

Многие проблемы, которые пытаются изучать эмпирики, на­пример, влияние средств массовой информации, нельзя адекватно сформулировать вне каких-либо структурных фоновых характе­ристик. Можно ли разобраться в воздействии на население, оказы­ваемом средствами массовой информации, а тем более определить их значение для развития массового общества, если изучать, пусть даже с максимальной точностью, только ту его часть, которая "на­качивалась" массовой информацией на протяжении одного поко­ления. Попытка классифицировать индивидов на "менее подвер­женных" и "более подверженных" влиянию того или иного сред­ства массовой информации может представлять большой интерес для рекламодателей, но она не дает адекватной основы для разви­тия какой-либо социальной теории средств массовой информации.

В проводимых этой школой исследованиях политической жизни в качестве главного предмета выступало "поведение изби­рателей", по-видимому, потому, что подобные исследования легко сводятся к статистическим процедурам. В этом случае для обеспе­чения ожидаемых результатов требуется лишь тщательная прора­ботка методики и аккуратность ее применения. Представьте, с каким интересом политолог углубляется в дебри крупномасштабного исследования проблемы голосования и даже не упоминает о партийных кампаниях по "добыванию голосов" и фактически не рассмат­ривает ни один из политических институтов. Именно таким явля­ется знаменитое исследование президентских выборов 1940 г. в Эри Каунти, штат Огайо, описанное в книге "Народный выбор" *.

 

* Имеется в виду классическая работа П. Лазарсфельда и соавторов (Lazarsfeld P., Berelson В., Gaudet H. The people's choice: How the voter rnakes up his mind in a presidential campaign. New York: Columbia Univer­sity press, 1948). - Прим. ред.

 

Из этой книги мы узнаем, что богатые жители села и протестанты чаше голосуют за республиканцев, а другие люди склонны отда­вать голоса демократам и тому подобное. Но мы мало что узнаем о движущих силах политического процесса в Америке.

Идея легитимации является одним из основных концептуаль­ных инструментов политической науки, особенно в тех работах, где проблематика этой дисциплины затрагивает вопросы общест­венного мнения и идеологии. Исследование "политическихмнений" представляется весьма странным занятием, поскольку имеются обо­снованные подозрения в том, что американская электоральная по­литика — это политика без мнений, если всерьез принимать слово "мнение"; голосование обычно не обладает большим политиче­ским смыслом и какой-либо психологической глубиной, если при­давать научное значение выражению "политический смысл". Но серьезные вопросы — а я намеренно ограничиваюсь лишь их поста­новкой — не имеют места в таких "политических исследованиях". Да и как их рассматривать, если подобные проблемы требуют некоторо­го знания истории и определенной психологической рефлексии. И то и другое не пользуется должным признанием у абстрактных эм­пириков и, по правде говоря, недоступно большинству из них.

Пожалуй, главным событием последних двух десятилетий была вторая мировая война; ее исторические и психологические послед­ствия во многом определили предмет наших исследований в тече­ние последних десяти лет. Мне кажется странным, что нам так и не довелось получить ясную картину причин этой войны, но зато Мы все еще пытаемся, и не безуспешно, охарактеризовать ее как исторически обусловленную форму ведения военных действий и s определить как поворотный пункт нашей эпохи. Помимо официальной военной историографии, наиболее крупные работы в этой области были выполнены в серии многолетних исследований, про­веденных по заказу американского военного ведомства под руко­водством Сэмюэла Стауффера. Эти работы, как мне кажется, доказали, что социальное исследование может использоваться в административной сфере и при этом не иметь никакого отношения к общественно-научной проблематике. Их результаты годятся для того, чтобы сбить с толку каждого, кто захочет что-нибудь узнать об американском солдате, побывавшем на этой войне, особенно того, кто поставит перед собой вопрос, как можно было выиграть столько сражений с людьми столь "низкого морального духа"? Но попытки ответить на подобнее вопросы уводят далеко от приня­того эмпириками стиля в область ненадежных "спекуляций".

Однотомная книга А. Фогта "История милитаризма" * и вос­хитительные репортажи из гущи боя, использованные С. Л. Мар­шаллом в книге "Человек под огнем" ** представляют гораздо боль­шую ценность, чем все четыре тома Стауффера ***.

 

* Vagt A. The history of militarism. - Прим. ред.

** Marshall S. L. A. The man under fire. - Прим. ред.

*** Имеется в виду монография "Американский солдат", опублико­ванная в четырех книгах (Stouffer S. e. a. The American Soldier: Ajustment during army life. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S. e. a. The American Soldier: Comlat and its Aftermath. Boston: Princeton Univer­sity Press, 1949; Hoveland C. e. a. The American Soldier: Experiments on Mass Communication. Boston: Princeton University Press, 1949; Stouffer S, e. a. Measurement and Prediction. Boston: Princeton University Press, 1950). — Прим. ред.

 

В книгах, где исследователи социальной стратификации обра­щались к этому новому стилю, не появилось ни одного нового понятия. Фактически ключевые термины, заимствованные из дру­гих направлений, до сих пор не "переведены" и, как правило, соотносятся с весьма туманными "показателями" "социально-эко­номического статуса". Эмпирики даже не пытались разработать труднейшие проблемы "классового сознания", "ложного сознания", понятие "статуса" в противоположность "классу" и веберовскую идею статистически подтверждаемого "социального класса". И, что самое печальное, при исследовании социальной стратификации в выборку постоянно попадают малые города, хотя совершенно оче­видно, что никакая совокупность подобных исследований не может ни на йоту приблизить нас к пониманию подлинной общена­циональной картины распределения классов, статусов и власти.

Обсуждая изменения в исследованиях общественного мнения, Бернард Берельсон формулирует тезис, который касается, я пола­гаю, большинства исследований, проведенных в стиле абстрактно­го эмпиризма:

"Произошедшие (за двадцать пять лет. - Ч. Р. М.) изменения знаменуют революционные перемены в области изучения обще­ственного мнения: это изучение стало формальным и количест­венным, атеоретичным, сегментированным, конкретизированным, специализированным, институциализированным и "модернизиро­ванным", короче говоря, как настоящая поведенческая наука, оно американизировалось. Двадцать пять лет назад и ранее выдающие­ся писатели, руководствуясь общими интересами к природе и об­ществу, прилежно изучали "общественное мнение" не "ради него самого", а в широком историческом, теоретическом и философ­ском контекстах, и в итоге сочинялись ученые трактаты. Сегодня коллективы технических работников ведут исследовательские про­екты, посвященные специальным проблемам, и публикуют резуль­таты своих изысканий. Двадцать пять лет назад изучение общест­венного мнения было частью гуманитарных исследований. Теперь оно стало частью науки"¹.

¹ Ibid. P. 304 - 305.

 

Приводя эту краткую характеристику технологии исследова­ний в стиле абстрактного эмпиризма, я не только хотел сказать, что эти люди не занимаются интересующими меня серьезными проблемами, но и не занимаются теми проблемами, которые счи­таются важными большинством обществоведов. Я хотел сказать, что они исследуют проблемы абстрактного эмпиризма, ставя во­просы и не находя на них ответа, они странным образом остаются в ими же самими установленных пределах сомнительной эписте-мологии. Думаю, не будет большой смелостью сказать, что они одержимы идеей методологического самоограничения. Что касает­ся результатов, то все сказанное означает, что в этих исследовани­ях накопление деталей происходит без достаточного внимания к форме; на самом деле здесь часто не имеется никакой формы, за исключением той, которую изготовляют наборщики и переплетчики ^в типографии. Отдельные детали, сколь многочисленными бы они Ни были, не могут убедить нас ни в каких существенных идеях.

 

2.

 

В рамках абстрактного эмпиризма как общественно-научного стиля не принято формулировать какие-либо содержательные тео­рии и выводы. В основании рассуждений эмпирика не лежит ни­каких новых концепций природы, общества и человека, равным образом, здесь не найти и относящихся к ним конкретных фактов. Верно одно: этот стиль легко узнать по кругу проблем, которые его приверженцы выбирают для исследования, и по способам, с помощью которых эти проблемы изучаются. Вместе с тем бесспор­но, что такие исследования совершенно не заслуживают того при­знания, которым пользуется данный стиль изучения общества.

Однако качество наиболее значимых результатов, полученных этой школой, не дает твердых оснований для того, чтобы судить о ней в целом. Как школа она нова; используемый ею метод требует доработки, стиль ее работы только сейчас начинает получать ши­рокое распространение в проблемных областях общественных наук.