О старом и новом слоге Российского языка. 9 страница

 

Опасно, значит иногда прилежно, тщательно: темже ятся опасно пастырских трудов, уча и моля христолюбивое стадо утвержденным быти в вере, и христоподражательно жити (Патер. лист 80). – Исправление прологов поручено было ученым из духовнаго чина мужем, как в богословии и церковной истории, так в Греческом и Латинском языках искусным с таким наставлением, дабы оные помянутыя книги разсмотрели со всяким опасным наблюдением, не имеется ли в них чего противнаго ^[202] слову Божию, догматом веры, и преданиям церковным, також сумнительнаго и невероятнаго: и ежели что таковое обрящется, представляли бы с мнением Святейшему Синоду на разсмотрение.

 

Огребаться, воздерживаться, уклоняться, избегать, удаляться от чего: Возлюбленнии молю яко пришельцы и странники, огребатися (de vous abstenir) от ^{272} плотских похотей, яже воюют на душу (Посл. Петр. 1, гл. 2). – Благ, кроток, смирен, и отгребайся от всякия злыя вещи (Чет. мин. лист 50).

 

Персть, прах, пыль, мелкая земля (poudre, Фр. staub, Нем.): и будет яко персть от колесе богатство нечестивых, и аки прах летяй (Исаия 29, 5). – Созда Бог человека, персть взем от земли (Быт. 11, 7). – Посыпа перстию главу свою, и пад на землю поклонися Господеви (Иов 1, 22). Отсюда происходит слово перстный, то есть созданный из земли, из персти: Воскресение мертвых сеется в тление, востает в нетление (le corps est semé corruptible, il ressuscitera incorruptible): сеется не в честь (il est semé meprisable), востает в славе: сеется тело душевное (il est semé corps animal), востает тело духовное (il ressuscitera corps spirituel). Есть тело душевное, и есть тело духовное, тако и писано есть, бысть первый человек ^[203] Адам в душу живу (le premier homme, Adam, a eté fait avec une ame vivante), последний Адам в дух животворящ (mais le dernier Adam est un ^{273}esprit vivifiant, Франц. lebendigmachender geist, Нем.), потом же духовно (geistliche). Первый человек от земли перстен (то есть от праха земного: terrestre Фр. irdisch, Нем.). Вторый человек: Господь на Небеси (то есть небесный, имеющий власть на небесах: le Second homme, qui est le Seigneur, est du ciel, Франц. der ander mensch ist vom himmel, а в других переводах: herr vom himmel, herr aus dem himmel, und ist himmlisch, Нем.). Як о в перстный, такови и перстнии; и як о в небесный, тацыже и небеснии, и якоже облекохомся во образ перстнаго, да облечемся и во образ небеснаго (Посл. к Кор. 1, гл. 15). Человек есть перстен и смертен (Чет. мин. лист 18).

 

{ Положить. Глагол сей сверх обыкновенных знаменований своих часто употребляется в разуме глаголов сделать что, определить, поставить, – и служит к возвышению слога, а особливо когда говорится нечто со гневом, или со властию. Бог угрожая Израильтянам говорит: и грады Иудины положу в разорение (je mettrai les villes de juda en ^{274}desolation), яко не будет обитающаго в них. Приметим здесь, как выражение положу в разорение, гораздо сильнее, нежели бы сказано было просто разорю. Истина моя и милость моя с ним, и о имени моем вознесется рог Его: и положу на мори руку Его, и на реках десницу Его (je poferai sa main sur la mer, et sa droite sur les fleuves). Аз первенца положу его (je l’ établirai l’ aine), высока паче Царей земным. В веке сохраню ему милость мою, и завет мой верен ему: и положу в век века семя Его (et je rendrai sa postérité éternelle) и Престол Его яко дние неба (Псал. 88). И положу тя (Иерусалим) в пустыню, и во укоризну языком сущим окрест тебе и пред всяким проходящим: je te mettrai en désert et en opprobre parmi les nations qui sont autor de toi, aux yeux de tous les passans (Иезек, 5, 14). И рече ему Саул: по что совещался еси на мя (pourquoi avez-vous confpiré contre moi), ты и сын Иесеев, яко вдал еси ему хлеб и меч, вопрошал еси о нем Бога положити его на мя во врага? (et que tu as confulté dieu pour lui, afin qu’il s’éleva contre moi, ^{275}pour me dresser des embuches? Фр. und hast auch gott für ihm geratfraget, damit er sich wieder mich auflehnete, Нем.) (Книга 1 царств гл. 22). И победи (Навуходоносор) всю силу Арфаксадову, и всю конницу его, и возоблада градами его, и прииде даже до Екватан, и одержа столпы, и плени стогны его, и красоту его положи во уничижение его (gagna ses tours, et pilla ses places, et changea sa gloire en ignominie) (Иудиф. гл. 1, 13). И простру руку моя на ня, и положу землю в пагубу и потребление (et je rendrai leur pays désolé et besert) (Иезек. гл. 6, 14).}

 

Поприще. Имя сие происходит от слова пря; поелику означало определенной длины место, на котором древние Греки и Римляне собирались подвизаться в телесных движениях, споря между собою, или имея прю о первенстве в беганьи, так как мы ныне конское поприще называем бег. Длина, каковую обыкновенно имело место сие, служила и к исчислению расстояния между двумя известными местами, так как мы ныне исчисляем оное посредством верст. Протяжение, называемое попри^{276}щем ^[204]содержало в себе тысячу шагов. Аще кто тя поймет по силе поприще едино, иди с ним два (Ев. от Матф. гл. 5). Иногда же под словом сим разумеется и расстояние времени, как из следующего примера видеть можно: сподоби же нас и нощное поприще (то есть всю ночь) прейти, не искушены от злых, и избави нас от всякаго смущения (Молит. на сон грядущим).

 

Почить, или Почивать. Глагол сей, приемлемый в смысле покоиться, спать, пребывать безбоязненно или беспечно, часто с великою красотою употребляется в Славенских книгах, как например: многаго ради милосердия твоего, никогда же отлучайся от мене, но всегда во мне почивай, добрый пастырю твоих овец (молитва ко Христу святого Антиоха). В сердце блазе мужа почиет премудрость (Прит. Солом. гл. 14). Аще убо будет ту сын мира, почиет на нем мир ваш (Патер. принош. Петру Великому), то есть: спокойствие, тишина ваша, утвержденная на нем, аки на несокрушимом столпе, надежно пребывать ^{277}будет, как бы спящая, или почивающая беззаботно. Сирах во гл. 5, увещевая закосневшего во грехах и не помышляющего о покаянии человека, говорит ему: не рцы (о Боге): щедрота его многа есть, множество грехов моих очистит. Милость бо и гнев ^[205] у него, и на грешницах почиет ярость его. Здесь с выражением почиет сопрягается понятие, что гнев или ярость Божия пребудет к грешникам неумолима, как бы уснувшая и не возбуждаемая гласом милосердия.

 

Прелесть. Слово сие имеет два различных знаменования. Собственно значит оно красоту, пригожество, благообразие; но как нередко бывает, что приятная наружность, приманивая и соблазняя нас, не дает нам видеть сокрывающейся под нею худой, или гнусной внутренности; того ради под тем же самым названием часто разумеем мы обман, соблазн, коварство, хитрость: и всю сатанину прелесть отжени от мене (Молит.). Отсюда прелестными звездами называются те воз^{278}душные огни, которые, доколе сияние их продолжается, кажутся нам быть ниспадающими звездами, кои потом исчезают. Иуда в соборном послании своем, глава 1, говорит о нечестивых людях: сии суть в любвах ваших сквернители, с вами ядущи, без боязни себе пасуще (se repaissant sans aucune retenue): Облаци безводни, от ветр приносими: древеса Есенна, безплодна, дважды умерша, искоренена: волны свирепыя моря, воспеняюще своя стыдения (se sont de vagues furieuses de la mer qui jettent l’écume de leurs im^[206]puretés): Звезды прелестныя, имже мрак тьмы во веки блюдется (ce sont des étoiles errantes, aux quelles l’obscurité des ténèbres est réservée pour l’éternité). В противомыслие сему под именем непрелестных звезд разумеются настоящие, не обманчивые звезды: Просияша преподобнии отцы наши житием своим небесным посреде песка пещернаго, аки звезды непрелестныя (Патер. предисловие к читателю).

 

Преподобие. Круг знаменования слова сего, так же как и многих других, весьма стеснен. Ныне оное иначе не упо^{279}требляется, как токмо в смысле приветственного названия духовным особам, как например: Ваше Преподобие, Преподобный Отец и проч. Корень сего названия происходит от имени доба {(см. сие слово на стран. 34)}*. Преж сего знаменование оного было гораздо обширнее: оно значило честность, святость, благочестие, правоту, и везде в сем смысле употреблялось, как из следующих примеров видеть можно: в злобе своей отринется нечестивый, надеяйся же на Господа своим Преподобием (то есть правотою души своей, par son integrité) праведен (Прит. Солом. гл. 14). – Совет добр сохранит тя, помышление же преподобное (то есть честное, праводушное) соблюдет тя (гл. 2). – Утверждение преподоб ^[207] ному страх Господень, сокрушение же творящим злая: la voie de l’Eternel est la force de l’homme integre; mais elle est la ruine des ouvriers d’iniquité (гл. 8). Отсюда слова не преподобное, не подобное, противное сему имеют знаменование, как то следующие примеры показывают: и разбери прю мою от языка непреподобна (то ^{280}есть от языка лживого, неправедного). Отъими от нас всякое мечтание неподобное (то есть лукавое, злое), и похоть вредну. Ныне конечно многим бы показалось странно, ежели бы кто написал:

 

Будь добродетелен, чужд зависти, незлобен,
Делами праведен, душою преподобен.

 

Но что же есть причиною тому, что слово сие показалось бы странно? Не иное что, как отвычка от употребления оного. Знаменование слова сего соответствует точно знаменованию Французского слова intégrité: почему ж по-Французски integre хорошо, а по-Русски преподобен худо? На каком рассуждении умствование сие основано? На том ли, что в чужом языке каждое слово кажется нам прекрасно, а в своем каждое безобразно? Или на том что мы не читая старинных книг своих не знаем всей обширности знаменования слов, и потому не умеем их употреблять по пристойности? Обе сии причины весьма сильны и убедительны!^{281}[208]

 

Препоясать. Глагол сей употребляется в следующих смыслах: Бог препоясуяй мя силою: c’est le Dieu fort qui m’environne de force, Франц. der mich mit Kraft umgürtet, Нем. (Псал. 17, 33) – И препоясал мя еси силою на брань: tu m’a revêtu de force pour le combat (Там же стих 40).

 

Прещение или Запрещение. Слово сие в обыкновенном, то есть в новейших книгах наиболее употребляемом смысле, значит возражение, непозволение; но в Священном Писании чаще означает оно гнев, ярость, угрозы; и хотя оба сии понятия кажутся одно от другого весьма различествующими, однако ж они имеют некоторое между собою сходство: ибо и в первом смысле запрещать, то есть не позволять, заключает уже в себе мысль о гневе, о угрозах; поелику несвойственно запрещать что-нибудь с веселым и ласковым видом. Мы увидим второе знаменование оного в следующих примерах: Уверовавшим убо догматом, и заповеди хранящим, будущая благая обещавают: не уверовавшим же догматом, ^{282} или заповеди не хранящим, будущими претят муками (Предисл. к Евангел. от Матф.). Или: Господь же Бог истинен есть, той Бог живущий, и Царь вечный: от гнева Его подвигнется земля, и не стерпят языцы прещения Его: la terre sera ébranleé par sa colere, et les nations ne pourront ^[209]soûtenir son indignation (Иер. гл. 10). Здесь не можно оставить без примечания красоты и силы сей речи, и как слово подвигнется знаменательно и важно; – гораздо сильнее, нежели потрясется, поколеблется (sera ébranlée); ибо подвигнуться, то есть отступить от ужаса назад, заключает уже в себе понятие о трепете, о дрожании; напротив того поколебание, потрясение, хотя и означает страх, однако ж не сопрягает вместе с собою понятия о толь естественном движении, которое мы при восчувствовании ужаса делаем, то есть с трепетом отступаем вспять. В девятой главе деяний Апостольских, сказано: Саул дыхая прещением и убийством. Ломоносов весьма прилично слово сие в сем зна^{283}меновании употребил в следующих стихах:

 

Претящим оком Вседержитель
Воззрев на полк вечерний, рек:
О дерзкий мира нарушитель,
Ты меч против меня извлек!

 

Если бы здесь выражение претящим оком не соединяло в себе обоих вышесказанных понятий, а значило бы токмо одно первое, сиречь не позволяющим, то бы сила сего первого стиха гораздо была слабее; ибо восклицание третьего стиха: о дерзкий мира нарушитель! показывает такой пыл гнева, которому слово претящий, ^[210]если б оно значило токмо не позволяющий, не довольно бы соответствовало; и когда бы Ломоносов не знал всей обширности знаменования сего слова, тогда бы вместо оного принужден был искать равносильное ему, как например: гневным, или грозным, или яростным; но все сии слова, будучи Хореи, не могли бы составить начала Ямбического стиха; сердитым же было бы низко: и так не научась знаменованию слов из Священ^{284}ного Писания, должен бы он был поневоле, и может быть с худшим успехом, переменить прекрасный состав сего стиха. Сие одно уже показывает, сколь нужно стихотворцу и всякому в словесности упражняющемуся писателю почерпать силу и красоту слога из Церковных или старинных Славенских книг, а не из Французских авторов, которые могут нас научить по-Французски; но нет ничего безумнее и смешнее, как учиться у них красоте Российского языка.

 

Примириться. Глагол сей употребляется с предложным падежом: примириться с кем; однако же может оный сочиняться и с дательным падежом: примириться кому, как из следующего примера видеть можно: аще бо врази бывше примирихомся Богу смертию Сына Его, мно ^[211] жае паче примирившеся, спасемся в животе его (Рим. гл. 5).

 

Приточник, кто притчами говорит, притчи пишет: венец премудрых богатство их, Приточник глаголет (Патер. житие Св. Еразма).^{285}

 

Прозябать. Глагол сей, толико прекрасный и многозначащий, нынешними писателями редко употребляется, потому, что разум оного заключен в пределы гораздо теснейшие, нежели в каких мы его в Священном Писании находим. Ныне наиболее известен он в самом токмо простом смысле своем, то есть: быть проницаему от стужи. Другие же знаменования оного новомодным писателям, учащимся красноречию Российского языка из книг Французских, мало или совсем не известны. В Славенских книгах употребляется он иногда в действительном залоге, а иногда в среднем или страдательном. В первом случае значит: делать землю плодородною, производить одну какую-либо вещь из другой какой-либо вещи; во втором произрастать, исходить из земли, или из чего иного. Примеры первому: одевающему небо облаки (пойте Богу), уготовляющему земли дождь, прозябающему на горах траву скотом (qui fait produire le foin aux montagnes), и злак на службу человеком ^[212](Псал. 146). И в другом ^{286}месте: яко земля растящая цвет свой, и яко Вертоград семена своя прозябает (et comme un jardin fait germer les choses qui y sont semées): тако возрастит Господь правду (Исаия гл. 61). Также и в молитве к Богоматери: что тя наречем, о благодатная? Небо, яко возсияла еси Солнце правды; Рай, яко прозябла еси цвет нетления. Примеры второму: Яко лист расплощаяся на древе часте, ов убо спадает, другий же прозябает (Сир. гл. 14). У Исаии Бог глаголет Иакову: наложу дух Мой на семя твое, и благословения Моя на чада твоя, и прозябнут аки трава посреде воды, и яко верба при воде текущей (гл. 44). В притчах Соломоновых вместо, чтоб сказать: жизнь человека, любящего истину и благими делами себя украшающего, процветает наподобие древа, в тучной земле растущего – сказано: от плода правды древо жизни прозябает. Какое краткое и прекрасное выражение! – В вышесказанных примерах глагол сей употреблен, говоря о земных произрастениях; но понятие оного распространяется и на другие вещи, как ^{287}из следующих примеров видеть можно: сердца моего струпы, от многих грехов прозябшия ми, исцели, Спасе, яко душ и телес врач, и подая просящим прегрешений прощение (молитвен.). И в дру^[213]гом месте: а понеже по сих хотяху ереси прозябнути, и обычаи наши растлити, благоволи написатися благовестиям, да от сих учими истине, не прельщаемся от ложных ересей, ниже всеконечно растлятся обычаи наши (Предисл. к Еван. от Матф.). Здесь прозябнуть хотя то же самое значит, что и прежде, сиречь: возникнуть, возрасти; но относится уже не к растениям, а к ересям, то есть, к бестелесным вещам или страстям, и следовательно смысл оного увеличен и распространен. Рассматривая силу слова сего всяк согласится, что оно в сем смысле подходит весьма близко к тому понятию, которое Французы изображают словами éclore, se developer. – Мы ныне последнее из сих чужестранных названий переводим нововымышленным словом развитие. Отколе взято оное и от каких на^{288}чал происходит? – Если от одного произволения, не основанного ни на каком рассудке, так это не последования, но посмеяния достойно; буде же бы кто стал утверждать, что слово сие нужно в нашем языке и есть точный перевод Французского глагола developer, то во-первых делать таковые переводы не значит ли учиться Русскому языку из книг Французских? Во-вторых надлежит доказать, что во всем Российском языке нет ^[214]ни одного названия, которое бы заключающееся в слове developer понятие выражать могло; иначе было бы сие не знать языка своего и гоняться за чужим, похоже на то, как бы кто, имея у себя полные житницы хлеба, и не ведая о том, стал у бедного соседа своего просить подаяния. Если мы, не рассуждая о знаменованиях и производствах коренных слов своих, станем переводить их по точному составу Французских слов, и речи свои располагать по их речам; то вместо чистоты и обогащения языка своего, будем {на нем, как ^{289}сумасшедшие, бредить} [оный портить]; ибо défiler, dénicher etc. станем переводить: распрясть, разгнездить и проч. – вместо страстный игрок, un joueur déterminé, станем писать игрок определенный: кто ж будет разуметь нас? Французы глаголом своим déveloper изображают перемену состояния вещи, бывшей прежде envelopé. Когда они говорят: l’ésprit se dévelope; то воображают, что он прежде был envelopé dans un certain chaos, и потом мало помалу начал оказываться, или распускаться, наподобие цветка. Переводя слово сие развитием, и говоря: разум его начинает развиваться, по смыслу слова сего должны мы воображать, что он прежде был свит; естественно ли представить себе свитой разум? Для чего Фран^[215]цузы не говорят: son esprit commence à se détordre? Для того, что сие не употребительно, и следовательно не будет иметь ни силы той, ни смысла. Но глагол détordre ближе подходит к нашему глаголу развивать, нежели глагол déveloper; как же вводим мы с Французского языка в Рус^{290}ский такое выражение, которое сами Французы на своем языке употреблять сочли бы за безобразие? – Поистине разум и слух мой страдают, когда мне говорят: Ночные беседы, в которых развивались первые мои метафизические понятия; напротив того я весьма охотно слушаю, когда в простой песне поют:

 

Заплетися, плетень, заплетися,
Ты развейся камка хрущетая.

 

Здесь развивание камки я понимаю; но чтоб постигнуть развивание понятий, признаюсь, что на этот раз ум мой не равивается, и остается тем же свитым, каким прежде был. Ломоносов употребил слово претящий (см. прещение) в таком смысле, в каком никто из новейших писателей не употреблял оное; однако он не из Французских книг перевел его, а взял из Священного Писания. Слова получают силу от долговременного употребления их; изобретать и распростра^[216]нять знаменование оных есть дело искусных писателей, знающих ^{291}корни языка своего и умеющих производить от них сродные им отрасли, которые, хотя при первом появлении своем и кажутся для отвыкших от них ушей несколько странны, но вскоре, по отыскании источника их, становятся понятны разуму и приятны слуху. Для чего в вышесказанной речи: ночные беседы, в которых развивались первые мои метафизические понятия, вместо развивались, не сказать: в которых первые мои понятия прозябали? – Мы выше сего видели, что слово прозябать то же самое значит; ибо если о ересях говорится прозябают, то и о понятиях то же сказать можно. Буде сочиняя Русские книги надобно непременно не по-своему думать, но по-Французски, и все свое внимание токмо на то устремлять, как бы какое их слово или понятие выразить ближе, как будто не знав языка их, невозможно нам быть красноречивыми писателями; то по крайней мере нельзя же сколько-нибудь не помышлять и о своем языке. Пусть так, что лишь только при^{292}мемся мы за перо; то первая встречающаяся нам мысль есть сия, или сему подобная: как перевесть глагол déveloper? как прославившегося подвигами своими мужа, последуя Французским ^[217]писателям, уподобить актеру вышедшему на сцену, играющему тонкую или занимательную роль и всех взоры в себе сосредотачивающему? Нельзя ли во всякую строку, кстати или некстати, поместить вкус, предмет, картина, моральность, потребность? И наконец как бы сказать: abbé, madame, papa, mama и проч.?[26] Когда уже ^[218]при^{293}страстие наше ни коим образом не может миновать сего камня претыкания, то по малой мере надлежит хоть ^{294}изредка заглядывать в свои книги, соображаться с употреблением, и прежде, нежели приступим мы к выдумы^{295}ванию новых слов, посмотреть: нет ли старых, тот же самый смысл в себе заключающих? Понятие глагола ^{296}developer не есть такое особ^[219]ливое, которое бы одному токмо Французу пришло в голову; оно есть весьма общее. Мало ли ^{297}у нас таких слов, которые совершенно его выражают? Мы говорим: лес раскидывается, цветок рас ^{298} пускается. В приведенном выше сего примере из Сираха сказано: Яко лист расплощаяся на древе часте, ов убо спа ^{299} дает, другий же прозябает. Что значит здесь расплощаться? – Лист ^[220] расплощается, то есть из свернутого пучка развертывается, становится плоским. Все сии понятия не суть ли те самые, которые Французы изображают глаголом developer? На что ж нам он, и какая нужда вводить для него новое слово развивается, совсем не выражающее ^{300}той мысли, которую мы выразить хотим, и которая во многих писаниях по свойству языка ^[221]нашего давно уже выражена и долговременным употреблением утверждена? – Может быть в возражение скажут мне: не уж ли писать: ум расплощается? Не спорю, что выражение сие покажется дико, но меньше ли дико: ум развивается? В Икосе к Богородице сказано о Христе: из безсеменныя прозяб утробы: не уж ли лучше и понятнее будет, ежели мы скажем: из ^[222] безсеменныя развился утробы? – Когда хочешь быть писателем, умей употреблять слова так, чтоб оные не казались дики. Одно и то ж самое понятие в одном месте прилично изобразить таким, а в другом месте другим словом. Язык наш богат: скудость знания нашего в оном не есть скудость языка. Советуйся с рассудком, с знаменованием слов, с употреблением оных, с свойственными нам оборотами речей; советуйся и выбирай. Впрочем для выражения какой-либо мысли лучше поставить, хотя ^{301}и старое, но коренное Российское слово, нежели новопереведенное с Французского или иного языка. Если читатель не будет тебя разуметь, он виноват, а не ты: отвычка от чтения книг своих и незнание природного языка своего, есть такое же невежество, как и рабственное чужому языку подражание. Прилично и нужно наблюдать равенство слога, то есть не смешивать низких слов с высокими, шутливых речей с важными, замысловатых выражений с весьма простыми; но не должно никогда смотреть на тех, которые нашед в книге какое-нибудь неизвестное им слово, восстают против {оного} [него], не утверждаясь ни на каком другом рассуждении, кроме того, что им нигде не случалось оного ^[223]слышать; но мудрено ли сие? Во-первых таковые слова никогда в обыкновенных разговорах не употребляются. Во-вторых, не токмо тот, кто мало читает, или читает Французские книги, а не свои; но и тот, кто много упраж^{302}няется в чтении, по причине великого изобилия и богатства языка нашего, не скоро получит в нем глубокий искус и сведение. Выше сего рассуждали мы, что как знаменование каждого слова, чрез долговременное в разных смыслах употребление оного, распространяется наподобие круга, рождающегося от брошенного в воду камня; так напротив того, чрез всегдашнее употребление оного в одном, и весьма редкое в другом смысле, сей последний смысл его приходит в забвение, и следовательно круг знаменования сего слова уменьшается. Например всякому понятно слово беспутный, но что ж разумеет он под сим? Худой, негодный, как то: беспутный человек, беспутная женщина, и проч. В сем смысле, говорю, всякому известно оное потому, что часто употребляется; но когда мы вдруг прочитаем: в безпутныя пустыни скрыться; тогда редкое в сем смысле употребление сего слова останавливает понятие наше, как бы при услышании чего-нибудь необыкно^{303}венного или странного. Между тем, ^[224]когда мы вникнем в коренной состав сего слова, то оное отнюдь не будет нам казаться дико; ибо что значит оно в сем смысле? Не иное что, как необитаемую, непроходную пустыню, в которой нет путей, ни следов человеческих. Малая весьма привычка познакомит нас с сим знаменованием его, и вскоре беспутная пустыня столько же будет нам вразумительно, как и беспутный человек. Слово зодчий есть настоящее Русское, происходящее от глагола созидать; но ежели бы кто в разговорах сказал: я нанял зодчего строить дом, то верно бы многие нашлись у нас такие, которые бы спросили: кого он нанял? а другие бы с насмешкою сказали: он говорит странным языком! Итак разговаривая с Русскими и по-Русски, надлежит непременно употреблять иностранные слова: я нанял архитектора строить дом. Сия ненависть к языку своему (а с ним понемногу, постепенно, и к cродству и к обычаям и к вере и к отечеству) ^{304}уже так сильно вкоренилась в нас, что мы видим множество отцов и матерей радующихся и утешающихся, когда дети их, не умея порядочно грамоте, лепечут полурусским языком; когда они вместо здание говорят едифис; вместо меня удивило, меня фрапировало и проч. ^[225]Я сам слышал одного дядю, который племянника своего, называвшего людей его слугами, учил, чтоб он впредь от этого простонародного названия отвыкал, утверждая, что между знающими светское обращение людьми, никогда не говорится слуга, а всегда лакей. Как ныне смешон и странен покажется тот приезжий, разве из глухой деревни отец, который с неосторожностию молвит: у меня детей моих грамоте обучает Русский Поп, а воспитываю их я сам! Напротив того, как благороден и просвещен тот, который с остроумием скажет: как я счастлив! я отдал сегодня детей моих на воспитание Французскому Аббату. – Я чувствую, что здесь в тысячу голосов возопиют на меня: ^{305}сумасшедший! что ты бредишь? да есть ли у нас такие учителя, которым бы воспитание детей поручить можно было? – Из сих тысячи голосов я отвечаю токмо некоторым: во-первых, я под именем воспитания разумею больше полезный отечеству дух, нежели ловкое телодвижение; во-вторых, доколе не перестанем мы ненавидеть свое и любить чужое, до тех пор ничего у нас не будет. Англичанин не гоняется за Французским воспитанием и за языком их, не нанимает кучеров их учить себя, но он Англичанин: де^[226]лами искусен, словами красноречив, нравом добр, и светским обращением приятен по-своему. Народ, который все перенимает у другого народа, его воспитанию, его одежде, его обычаям последует; такой народ уничижает себя и теряет собственное свое достоинство; он не смеет быть господином, он рабствует, он носит оковы его, и оковы тем крепчайшие, что не гнушается ими, но почитает их своим украшением. – Я отсту^{306}пил несколько от того, о чем речь была, и для того {паки} [снова] к тому обращаюсь. Употребление чужестранных названий препятствует распространению знаменования собственных слов наших, и даже приводит их в забвение; например, ежели бы кто сказал: этот дом стоит лицом на улицу, мы бы разумели что он не задом и не боком стоит на улицу; следовательно в сем разуме слово лицо весьма бы ясно понимали; но ежели бы кто написал: лицо дома, или дом этот имеет шестьдесят сажен в лице, многим бы показалось сие, ежели не совсем, то по крайней мере не так вразумительно, как фасад дома, или дом этот имеет шестьдесят сажен в фасаде. Отчего ж происходит сие? От привычки к употреблению чужестранных слов, которая обыкновенно соединена бы^[227]вает с отвычкою от своих собственных. Если бы мы оставя чужое слово фасад, стали употреблять свое собственное лицо; то бы смысл оного во всех оборотах речей сделался и обширнее ^{307}и знаменательнее. Введение в свой язык иностранных слов, а еще более составление своих новых по образу и понятиям чуждого народа, всегда будет безобразно, хотя бы общее употребление и утвердило их; напротив того возвращение к коренным словам своим, и употребление оных по собственным своим о вещах понятиям, всегда обогащает язык, хотя бы оные по отвычке от них нашей сначала и показались нам несколько дики. До заведения Наместничеств мы не употребляли слов: Наместник, Исправник, Пристав, Заседатель, Председатель и проч. Тогда они были несколько новы, но теперь кто не употребляет их даже и в самых простых разговорах? Если бы кто ныне Фельдмаршала начал называть Воеводою, то конечно, по отвычке нашей от сего слова, сначала показалось бы оное несколько странно; но при малейшем употреблении оного странность сия тотчас бы исчезла; ибо когда мы вникнем в сложение сего чуже^{308}странного названия, происходящего от Немецкого слова feld, поле, и от Французского ^[228]marcher, ходить; то без сомнения почувствуем, что Российское имя Воевода, составленное из слов водить полки или вои, выражает несравненно лучше то понятие, которое заключается в слове Фельдмаршал. Итак что, кроме одной привычки, убеждает нас предпочитать иностранное название своему собственному, знаменованием гораздо сильнейшему оного? Но должна ли привычка, вещь удобопременная и не основанная ни на каком разуме, торжествовать над здравым рассудком? Подобных примеров можно бы было привесть здесь множество. Сия-то безрассудная привычка наша к употреблению чужестранных слов и речей есть причиною, что многие неизвестные нам, по неупражнению нашему в чтении книг церковных, слова, весьма впрочем сильные и знаменательные, кажутся нам неудобоупотребительными и странными; но мы весьма худо рассуждать будем, ежели неприличность ^{309}или худость слов станем доказывать отвычкою нашею от оных. Вольно нам вместо: плясать в лад, говорить: танцевать в такт. Вольно нам оставить краткое слово зане, и вместо оного употреблять три слова: для того что. Вольно нам пренебрегать слово гонец, и вместо оного говорить курьер. Вольно нам книго^[229]хранительницу называть библиотекою, бойницу батареею, бойца или единоборца гладиатором, писателя автором, поверье модою и проч. Вольно нам с Французского языка накропать кучу новых, мнимо Русских, ничего не значащих слов; а многие старые, многозначащие, прекрасные и сильные слова, или совсем оставить, или обширное знаменование их, содержащее в себе множество смежных и близких между собою понятий, заключить в тесные и скудные пределы. Все таковые слова одичали для нас и кажутся нам не довольно знаменательными оттого, что мы вместо их употребляем чужестранные. Если бы истребилась в нас сия постыд^{310}ная зараза; если б мы в обществах и на улицах стыдились разговаривать не своим языком; если бы вперяли в детей своих, что всяк знающий чужой язык основательно, а свой поверхностно, есть не иное что, как попугай; тогда бы мы силу языка своего лучше знали, нежели ныне ее знаем; тогда бы может быть и другие многие глупости и обезьянства от нас отстали. Дух честолюбия воспрянул бы в нас, и мы бы свергнув с себя иго подражания, сказали: мы сами хотим быть образцом для других.^[230]