Комнату Человека-Овцы мы нашли почти сразу. В коридоре была приоткрыта всего одна дверь, и только оттуда доносился едкий запах плесени и старых газет. Я постучал. Как и в прошлый раз, от моего стука загремело так, будто в огромном ухе взорвался громадный ламповый усилитель. Я постучал трижды и начал ждать. Прошло двадцать секунд, тридцать. Ни звука в ответ. Что же случилось с Человеком-Овцой? Может, он умер? Ведь, когда мы встречались, он выглядел таким дряхлым и изможденным. Что удивляться, если он просто умер от старости. Да, он жил очень долго. Но годы берут свое. Когда-нибудь и ему суждено было умереть. Как и всем нам... Меня охватила паника. Если он умер -- кто будет и дальше соединять меня с миром? Кто теперь будет меня подключать?
Я открыл дверь, потянул за собой Юмиёси и, ступив внутрь, осветил фонариком комнату. Всё вокруг было точь-в-точь таким же, как и в прошлый раз. Старые книги по всему полу, маленький стол с грубой плошкой вместо подсвечника, и в ней -- погасший свечной огарок. Совсем короткий, пальца на три. Я достал из кармана зажигалку, зажег свечу, погасил фонарик и спрятал «зиппо» обратно в карман.
Человека-Овцы нигде не было.
Куда же он подевался? -- подумал я.
-- И всё-таки -- кто здесь был? -- спросила Юмиёси.
-- Человек-Овца, -- ответил я. -- Тот, кто этот мир охраняет. Здесь -- что-то вроде диспетчерской, из которой он подсоединяет ко мне всё на свете. Как коммутатор на телефонной станции. Он носит овечьи шкуры и живет на белом свете с незапамятных времен. А это -- его комната. Он здесь прячется.
-- От чего прячется?
-- От чего? От Войны, от Цивилизации, от Закона, от Системы... От всего, что не подходит Человеку-Овце.
-- Но теперь он исчез, так?
Я кивнул. Исполинская тень от моей головы на стене тоже кивнула.
-- Да, теперь он исчез. Но почему? Ведь он не должен исчезать...
Мне казалось, я стою на краю Земли -- как это представляли древние люди. Гигантские водопады стекают в Ад, унося за собой всё сущее в этом мире. А мы -- на самом краю. Вдвоем. И перед нами ничего нет. Куда ни глянь -- только черное Ничто перед глазами... Холод в комнате пробирал до самых костей. Только наши ладони еще как-то согревали друг друга.
-- Может, он уже умер. Не знаю... -- добавил я.
-- Не смей думать такие мрачные мысли в такой темноте! -- сказала Юмиёси. -- Думай о чем-нибудь светлом. Может быть, он ушел в магазин и скоро вернется? Может, у него свечки кончились?
-- Угу. Или, скажем, решил заплатить налоги. Почему бы и нет, -- добавил я. И, чиркнув зажигалкой, посмотрел на нее. В самых уголках ее губ притаилась улыбка. Я погасил зажигалку и обнял ее в тусклом мерцанье свечи. -- Давай, на выходные мы будем уезжать из города куда глаза глядят?
-- Ну конечно, -- сказала она.
-- Весь Хоккайдо объездим на моей «субару». Она у меня старенькая, подержанная -- в общем, как раз то, что надо. Тебе понравится. Я тут на «мазерати» одно время ездил. Честно скажу: моя «субару» в сто раз лучше.
-- Даже не вопрос, -- сказала она.
-- Она у меня с кондиционером. И с магнитофоном...
-- Просто нет слов, -- сказала она.
-- Просто нет слов, -- повторил я. -- И мы на ней будем ездить в разные города. Я хочу видеть всё новое вместе с тобой.
-- Очень справедливое желание...
Обнявшись, мы постояли еще немного. Затем отпустили друг друга, и я опять посветил вокруг фонариком. Она нагнулась и подняла с пола книгу. «Исследование по улучшению породы йоркширских овец». Бумага давно порыжела, а пыль на обложке засохла, как пенка на молоке.
-- В этой комнате все книги -- об овцах, -- сказал я. -- В старом отеле «Дельфин» целый этаж занимали архивы по овцеводству. Отец управляющего был профессором, всю жизнь овец изучал. И вся его библиотека теперь здесь. Человек-Овца унаследовал ее и охраняет. Никому эти книги не нужны. Сегодня их уже и читать-то никто не стал бы. Но Человек-Овца ими очень дорожит. Видимо, для этого места они много значат.
Она взяла у меня фонарик, раскрыла книгу и прислонилась к стене. Я уставился на свою гигантскую тень на противоположной стене и задумался о Человеке-Овце. Куда же он мог исчезнуть? И тут меня охватило отвратительное предчувствие. Сердце подпрыгнуло к самому горлу. Что-то не так. Вот-вот случится что-то ужасное. Что? Я сосредоточился. И меня наконец осенило. Что ты делаешь? Так нельзя!! -- пронеслось в голове. Я понял, что с какого-то момента мы с ней уже не держим друг друга за руку. Нельзя расцеплять руки. Ни в коем случае. Холодный пот пробил меня в одну секунду. Мгновенно обернувшись, я протянул руку -- но было поздно. С той же скоростью, с какой я протягивал руку, Юмиёси растворилась в стене. Так же, как Кики в комнате со скелетами. Ее тело исчезло в бетоне, как в зыбучем песке. Вместе с фонариком. И я остался один в тусклом мерцанье свечи.
-- Юмиёси! -- закричал я.
Никто не ответил. Гробовое безмолвие и могильный холод слились в одно целое и захватили все пространство вокруг меня. И еще я почувствовал, как сгущается темнота.
-- Юмиёси! -- крикнул я снова.
-- Слушай, это так просто! -- вдруг послышался ее приглушенный голос из-за стены. -- Правда, просто! Пройди сквозь стену -- и тоже окажешься здесь...
-- Это не так!! -- заорал я. -- Это только кажется просто! Те, кто ушел туда, обратно уже не вернутся! Ты не понимаешь... Там -- другое. Там всё нереально. Там -- другой мир. Совсем не такой, как этот!
Она ничего не ответила. Комнату вновь затопило молчанием. Оно давило на каждую клетку тела, словно я оказался на дне Марианской впадины. Юмиёси исчезла. Куда ни протягивай руку -- до нее уже не дотронуться. Между нами -- стена... Как же так? -- бессильно думал я. Как же так?! Юмиёси и я -- мы оба должны быть по эту сторону! Сколько сил уже я положил, чтобы так было! Сколько замысловатых танцев протанцевал, только чтобы добраться сюда...
Но для раздумий времени не осталось. Я не мог позволить себе опоздать. И я двинулся следом за ней -- прямо в эту проклятую стену. Никак иначе я поступить не мог -- ведь я любил Юмиёси. И как тогда, вслед за Кики, легко прошел сквозь бетон. Всё было точно так же: полоса непрозрачного воздуха -- чуть более плотного и шершавого на ощупь. И прохладного, как морская вода. Время искривилось, причины и следствия поменялись местами, гравитация исчезла. Я чувствовал, как память Прошлого всплывает из бездны веков и клубится вокруг меня, точно пар. Это -- мои гены. Эволюция ликовала внутри моей плоти. Я превозмог гигантскую, сложную, непознаваемо-запутанную формулу своей ДНК. Раскаленный земной шар разбух -- и, резко остыв, ужался до ничтожных размеров. В пещеру ко мне прокралась Овца. Море стало одной исполинской Мыслью, на поверхность которой проливался беззвучный дождь. Люди без лиц стояли вдоль волнореза и вглядывались в воду на горизонте. Я увидел, как Время превратилось в огромный клубок ниток и покатилось по небу. Великое Ничто пожирало людей, а Еще Более Великое Ничто пожирало его. Человеческая плоть таяла, под ней обнажались кости. Кости обращались в прах, который раздувало ветром в разные стороны. Вы мертвы абсолютно. Мертвы на все сто процентов, -- произнес кто-то рядом. Ку-ку, -- сказал еще кто-то. Моё тело разлагалось, трескалось, из него вылезали куски гниющего мяса, -- а чуть погодя оно снова принимало нормальный вид...
Бред в голове унялся. Полоса Хаоса пройдена. Я лежу голый в постели, вокруг темнота. Не то чтобы кромешная тьма, но все равно ничего не видно. Я один. Шарю рукой по постели -- но рядом никого нет. Я снова один как перст на краю этого идиотского мира. «Юмиёси!» -- пытаюсь я закричать, но крика не получается. Выходит лишь какой-то хрип. Я хочу закричать еще раз -- но раздается щелчок, и по номеру растекается тусклый свет ночника.
Юмиёси -- рядом. В белой блузке, фирменной юбке и черных туфельках. Сидит на диване и с ласковой улыбкой смотрит на меня. На стуле у письменного стола висит ее голубой жакетик -- словно подтверждая, что она вообще существует. Напряжение, сковавшее тело, постепенно рассасывается. В голове будто ослабили туго закрученные болты. Я вдруг заметил, что сжимаю в кулаке кусок простыни. Я расслабил руку и отер пот со лба. Надеюсь, мы оба -- по эту сторону, подумал я. Или все-таки нет? А этот свет ночника -- настоящий? Или снова мой бред?
-- Послушай, Юмиёси...
-- Что, милый?
-- Ты действительно здесь?
-- Ну, конечно.
-- И никуда не исчезла?
-- Никуда не исчезла. Люди так просто не исчезают.
-- Мне снился сон.
-- Знаю. Я смотрела на тебя всё это время. Как ты спал, и видел свой сон, и звал меня то и дело. В темноте... Слушай, а если ты сильно присмотришься, то в темноте тоже хорошо видишь, да?
Я посмотрел на часы. Четыре утра. Крошечный переход из ночи в утро. Время, когда мысли становятся глубже и извилистее. Всё тело озябло и затекло. Неужели это и правда был только сон? Там, в темноте, исчез Человек-Овца, а за ним -- Юмиёси. Я отчетливо помнил одинокое, бессильное отчаяние -- из-за того, что мне некуда больше идти. Это ощущение до сих пор во мне. Реальнее, чем в обычной реальности. Может быть, потому, что моя обычная реальность еще не стала Реальностью на все сто?
-- Послушай, Юмиёси...
-- Да, милый?
-- А почему ты одета?
-- Захотелось смотреть на тебя, когда я одета, -- ответила она. -- Почему-то.
-- А ты могла бы раздеться обратно? -- попросил я. Мне опять захотелось удостовериться -- в том, что она существует на самом деле. А также в том, что здесь -- именно этот мир.
-- Ну, конечно, -- сказала Юмиёси.
Она расстегнула часики на руке. Разулась и поставила туфельку к туфельке на пол. Расстегнула одну за другой пуговицы на блузке, стянула чулки, юбку -- и сложила все вещи аккуратной стопкой на стуле. Потом сняла очки и с легким стуком положила вместе с часиками на стол. Затем прошла босиком через комнату, достала из шкафа шерстяное одеяло, вернулась и легла рядом. Я крепко обнял ее. Мягкую, теплую. С совершенно реальной тяжестью.
-- Не исчезла, -- сказал я.
-- Еще чего, -- улыбнулась она. -- Я же тебе сказала -- люди так просто не исчезают.
Неужели? -- думал я, обнимая ее. -- Все не так просто. В этом мире может произойти что угодно. Он слишком изменчив и опасен. В нём, к сожалению, возможно всё. К тому же, в «комнате смерти» оставался еще один непонятный скелет. Чей? Человека-Овцы? Или кому-то еще суждено умереть в моей жизни? А может даже, это мой собственный скелет. Сидит далеко-далеко отсюда во мраке и терпеливо ждет, когда я умру...
Откуда-то издалека мне послышались звуки старого отеля «Дельфин». Точно перестук ночного поезда доносило ветром. Проскрежетал, поднимаясь наверх, раздолбанный лифт и остановился. Кто-то зашагал по коридору. Открыл дверь номера, потом закрыл... Это был он, старый отель «Дельфин». Я узнал его сразу. Все, что могло, здесь скрипело, громыхало и скрежетало. Я принадлежал ему. Я был его частью. Там, внутри, кто-то плакал. Обо всем, на что у меня не хватило слез.
Я целовал ее веки.
Юмиёси сладко спала у меня на плече. Я не спал. В теле, как в пересохшем колодце, не осталось ни капельки сна. Я обнимал её бережно, словно хрупкий цветок. Иногда я плакал. Без единого звука. Я плакал о том, что уже потерял, и о том, что когда-нибудь еще потеряю. Хотя на самом деле я плакал совсем недолго. Ее тело в моих руках было таким мягким и теплым, что казалось: в ее пульсе тикает само Время. Реальное время жизни...
Постепенно пришел рассвет. Я повернул голову к будильнику у кровати и долго смотрел, как минутная стрелка отсчитывает реальное время моей жизни. Как она движется, очень медленно -- и все-таки неумолимо. А я лежал и наслаждался этим временем, ощущая тепло и влагу ее дыхания у себя на плече.
Реальность, подумал я. Вот здесь-то я и останусь.
Когда стрелки часов доползли до семи, летнее солнце ощупало номер утренними лучами, нарисовав на полу чуть кривоватый квадрат. Юмиёси крепко спала. Осторожно, стараясь не разбудить, я убрал прядь волос и коснулся губами ее уха. Минуты три я лежал так, не шевелясь, и пытался найти какие-то самые правильные слова. Что бы лучше сказать? Столько слов на свете. Столько столько способов и выражений... Смогу ли я сказать то, что надо? Смогу ли передать простым колебанием воздуха всё, что хотел бы? Я перебрал в голове несколько вариантов. И выбрал самый простой.
-- Юмиёси! -- прошептал я ей на ухо. -- Утро...
Послесловие автора
Я начал писать этот роман 17 декабря 1987 года и закончил 24 марта 1988 года. Это мой шестой по счету роман. Главный герой этой книги -- «я» -- тот же, что и в романах «Слушай песню ветра», «Пинбол-1973» и «Охота на овец».
24.03.1988, Лондон
Харуки Мураками
1. Деньги в Японии чаще всего считают тысячами иен. Самая крупная купюра -- 10.000 иен. В начале 1980-х гг. одна «десятка» равнялась примерно 100 долларам США. -- Здесь и далее примечания переводчика.
2. Элвис -- король (англ.).
3. «Sly & the Family Stone» -- американская группа 60-х гг., основатели музыки «фанк».
4. Тэмпура (португ. tempero) -- ломтики морепродуктов или овощей, зажаренные в тесте. Блюдо завезено в Японию португальцами на рубеже XVIII-XIX вв.
5. Рассвет, закат (англ.). Строка из одноименной песни мюзикла Джерри Бока и Шелдона Харника «Скрипач на крыше» (1964) по произведениям Шолом-Алейхема. В 1971 году экранизирован Норманом Джюисоном.
6. Фильм американского режиссера Сиднея Люме (1982).
7. Коктейль «Буравчик» -- водка или джин с подслащенным соком лайма.
8. Отрочество (англ.).
9. Именно в этот период группа «Бич Бойз» записала альбом «Dance, Dance, Dance» (1980), начинавшийся песней с тем же названием.
10. Сакраментальная фраза из финальной сцены фильма американского режиссера Майкла Кёртиса «Касабланка» (1942): главный герой, которого играет Хамфри Богарт, подняв воротник плаща, идет в тумане по летному полю с капитаном полиции. Он всех обманул, но сделал так, что все остались довольны. На прощание он говорит полицейскому, который так и не смог его поймать: «Louis, I think this is the beginning of a beautiful friendship» (Луис, мне кажется, это начало прекрасной дружбы).
11. Учебный год в Японии начинается в апреле.
12. Ром с ананасовым соком и кокосовым молоком.
13. Популярный в Японии суп. В основе -- паста из перебродивших соевых бобов.
14. Сочетание «юми-ёси» крайне редко для японских фамилий. Слово явно состоит из двух иероглифов, однако на слух непонятно, каких, -- возможны слишком разные варианты. Сам автор на протяжении всего романа пишет его фонетической азбукой.
15. Окинавский, самый южный диалект, на который сильно влияли языки Полинезии, разительно отличается от нормативной японской речи. Именно поэтому многие непривычные или экзотические слова японцы ассоциируют с Окинавой.
16. Слоговая фонетическая азбука; японские буквы.
17. Здесь -- «Каждый сверчок знай свой шесток» (англ.). Строка из песни «Everyday People».
18. Здесь: Непременно (англ.).
19. «Попрыгунья Бетти» (англ.).
20. Лопающийся (о плоде) (англ.).
21. «Голодное сердце» (англ.).
22. Мужские рубашки «алоха» и их женская версия, платья «муму» -- наиболее заезженные стандарты гавайской туристической экзотики.
23. «Blue Hawaii» («Голубые Гавайи») -- популярный американский хит 60-х гг. (авторы -- Л. Робин и Р. Рэйнджер), песня из репертуаров Бинга Кросби, Элвиса Пресли и Фрэнка Синатры.
24. Центральный район и городской пляж в Гонолулу.
25. Арти Шоу (р. 1910) -- джазовый кларнетист, один из корифеев американского биг-бэнда 1930-1950-х гг.
26. June (англ.) -- июнь.
27. Высший класс! (яп., разг.).
28. Julie, Augie -- уменьшительно-ласкательные формы имен Джулия и Августа, от англ. July (июль) и August (август).
29. Можешь на меня положиться (англ.).
30. «Kalapana» («Черный Песок») -- музыкальная группа 70-90-х гг., ведущий состав гавайского этно-рока.
31. Фешенебельная квартира под самой крышей высотного здания. Обычно занимает весь верхний этаж.
32. Фердинанд Браун (1850-1918) -- немецкий ученый-физик, нобелевский лауреат (1909 г.), фактический изобретатель телевизора. «Трубка Брауна» -- собственно телеэкран.
33. «The Great Escape» («Большой побег», 1963) -- фильм американского режиссера Джона Стёрджеса по книге Пола Брикхилла со Стивом МакКуином и Чарльзом Бронсоном в главных ролях, классика «военного» кино.
34. «Seibu Department Store» -- популярная сеть японских универмагов.
35. И так далее (лат.).
36. Марка японского пива.
37. Харуо Сато (1872-1964) -- писатель, поэт-модернист, один из крупнейших литературных деятелей Японии первой половины ХХ в.
38. «Marimekko» -- финская фирма, производитель «модерновой» домашней мебели и предметов интерьера.
39. Энка -- традиционная японская эстрадная песня. Имеет свои каноны (восточная пентатоника, определенные мелодические ходы) и правила исполнения (гортанный, чуть вибрирующий вокал). Пользуется такой же популярностью, как шансон во Франции или романс в России.
40. Древнегреческий миф о царе Мидасе, которого боги за глупость наградили ослиными ушами. Тайну царя знал лишь его брадобрей, который, изнывая от желания проболтаться, выкопал ямку, прошептал в нее: «У царя Мидаса ослиные уши!» -- и забросал ямку землей. Вскоре на этом месте вырос тростник и зашелестел человеческими словами, разнося тайну по всей округе.
41. Отядзукэ (яп.) -- традиционное блюдо: рис, залитый чаем. Считается антипохмельным средством, отчего часто подается последним, символизируя окончание застолья.
42. Футон (яп.) -- комплект из матраса и толстого одеяла для спанья на полу или на земле.
43. В середине 1980-х гг. -- около 3,5 тысяч долларов США.
44. В современной Японии каждый взрослый имеет зарегистрированную личную печать («инкан»), т. к. росписи на любых документах, как правило, считается недостаточно.
45. Первая неделя мая, самые длинные официальные выходные в Японии.
46. Известный автогонщик «Формулы-1».
47. В отличие от большинства стран Европы и США, движение транспорта в Японии -- левостороннее.
48. Бастер Китон (1895-1966)-- голливудский комик начала ХХ века.
49. На момент действия романа 70.000 иен -- около 500 долларов США.
50. «Золотая хризантема» -- нагрудный значок члена Японского Парламента.
51. Готанда, Мэгуро, Одзаки -- станции токийского метро.
52. Юнг, Карл Густав (1875-1961)-- швейцарский психиатр, ученик и последователь З.Фрейда, создатель школы «аналитической психологии».
53. Love hotel («гостиница любви», англ.) -- популярная в Японии система комфортабельных спецгостиниц для интимных встреч с конфиденциальной процедурой заселения и почасовой оплатой.
54. Акихабара -- крупный торговый район в Токио и, соответственно, одна из самых многолюдных станций токийского метро.
55. Ринкан (букв. «меж деревьев в роще», яп.) -- японская государственная сеть детских школ, санаториев и спортивных лагерей на природе.
56. Во всех японских фирмах и учреждениях обеденный перерыв -- с двенадцати до часу.
57. Ода-кю - одна из центральных линий Токийского метро.
Харуки Мураками
Авария на Нью-Йоркской шахте
Перевод с японского: Л. Громковская
Что же спасатели? Неужели
Бросили нас, ушли.
Разуверились, не сумели
К нам пробиться сквозь толщу земли?
Из песни "Авария на Нью-йоркской шахте"
Группа "Би джиз".
Всякий раз как надвигается тайфун и вот-вот хлынет дождь, он направляет стопы в зоопарк. Чудной привычке он подвержен уже лет десять. Человек этот -- мой друг. Когда весь честной люд перед ненастьем закрывает ставни и проверяет, на месте ли транзисторы и карманные фонарики, он заворачивается в плащ-накидку, которая досталась ему из запасов американского обмундирования времен вьетнамской войны, рассовывает по карманам банки с пивом и выходит из дому.
Если не повезет, ворота зоопарка окажутся запертыми.
"Зоопарк закрыт по случаю непогоды".
В этом, пожалуй, есть резон. Ну кто, в самом деле, явится в такую скверную погоду, да еще под вечер, чтобы поглазеть на зебру или жирафа?
Он принимает это как должное, присаживается на каменную белочку -- их изваяния рядком стоят перед воротами, выпивает тепловатое пиво и возвращается домой.
Если повезет, ворота открыты,
Заплатив за билет, он входит внутрь, не без труда раскуривает размокшую сигарету и прилежно, одну за другой, обходит клетки с животными.
Животные ведут себя по-разному: то боязливо наблюдают за дождем из домиков, то, когда ветер крепчает, начинают возбужденно метаться но клетке, если же резко меняется атмосферное давление -- впадают в панику или приходят в ярость.
Обычно он устраивается перед клеткой бенгальского тигра -- этот больше других негодует на стихию и выпивает здесь баночку пива. Потом еще пару банок в обезьяннике, где помещается горилла. К тайфуну она безразлична, но с неизменным сочувствием наблюдает за странной фигурой -- не то человека, не то водяного,-- сидящей на цементном полу с банкой пива.
Он говорит: "Чувствуешь себя так, будто оказался с ней один на один в сломанном лифте".
Впрочем, если не брать во внимание эти его вечерние прогулки в непогоду, то он в высшей степени серьезный человек.
Служит в одной иностранной торговой фирме, не слишком известной, но с хорошей репутацией; живет холостяком в чистенькой квартирке; каждые полгода меняет подружек. С какой стати он это делает, мне совершенно непонятно. Все они похожи одна на другую, как если бы возникли путем клеточного деления.
Многие почему-то забрали себе в голову, что он заурядный, недалекий тип, однако его самого это, кажется, ничуть не тревожит. У него имеется автомобиль, подержанный, но в хорошем состоянии, полное собрание сочинений Бальзака и костюм для похорон -- черный пиджак, черный галстук и черные штиблеты.
Когда кто-нибудь из моих близких покидает этот мир, я звоню ему, чтобы попросить взаймы пиджак, галстук и туфли. Пиджак и туфли мне нa размер велики, но тут уж не до роскоши.
-- Виноват,-- говорю я, -- опять похороны.
-- Пожалуйста, пожалуйста,-- неизменно отвечает он.
На такси до него ехать минут пятнадцать.
Когда я приезжаю, на столе уже разложены аккуратно отутюженные пиджак и галстук, башмаки начищены до блеска, а в холодильнике остывает полдюжины импортного пива. Такой вот субъект. -- Я тут как-то в зоопарке видел кошку, говорит он, откупоривая пиво.
-- Да, пару недель назад был в командировке на Хоккайдо, заглянул я в тамошний зоопарк, вижу небольшая такая клетка, на ней написано "Кошка", и внутри действительно спит кошка. -- И что за кошка?
-- Самая обыкновенная. Рыжая в полоску, с коротким хвостом, страшно толстая. Развалилась и дрыхнет.
-- Выходит, кошки на Хоккайдо в диковинку? -- говорю. -- Да брось ты!
-- А вообще-то почему бы и не держать кошку в зоопарке? -- рискнул я порассуждать. Что, кошка -- не животное?
Как-то не принято. В конце концов, что кошка, что собака-- обыкновеннейшие твари. Специально платить, чтобы на них посмотреть? Toго не стоит, сказал он. Все равно что на людей. В самом деле, согласился я.
Когда мы выпили все припасенное пиво, он тщательно сложил галстук, пиджак в виниловом чехле и коробку с туфлями в большой бумажный мешок. Будто на пикник меня собирал.
-- Твой вечный должник,-- сказал я.
-- Не бери в голову...
Пиджак был сшит три года назад, но вряд ли он хоть раз надевал его.
-- Не умирает никто, пояснил он. -- Странное дело, с тех пор как я обзавелся этим пиджаком, все до единого живы-здоровы.
-- Это уж как водится.
-- Вот именно, -- сказал он.
* * *
У меня же в тот год случилось кошмарное количество похорон. Друзья, нынешние и бывшие, уходили один за другим. Картина была плачевная, прямо кукурузное поле, иссохшее под палящим солнцем, Было мне тогда двадцать восемь.
Все вокруг были в общем-то сверстниками. Двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять. Не те, вроде, годы, когда положено умирать.
Считается, что в двадцать один погибают поэты; революционеры и рок-музыканты -- в двадцать четыре. Я был почти уверен: стоит только проскочить этот рубеж и можно дальше какое-то время жить безбедно.
А уж если ты миновал и "смертельный поворот" -- тот возраст, который по народному поверью считается опасным1, -- значит выбрался-таки из сырого с тусклым освещением тоннеля. Лети прямо к цели (даже если не больно-то хочется) по широкому шестирядному шоссе!
Все мы теперь ходили подстриженными, неукоснительно брились по утрам. Не были ни поэтами, ни революционерами, ни рок-музыкантами. Бросили в пьяном виде дрыхнуть в телефонных будках, перестали целыми пакетами лопать вишни в метро по вечерам, врубать на рассвете на полную мощность пластинки с записью группы "Doors"... Завязали мы со всем этим.
Поддавшись уговорам знакомого агента, застраховали жизнь, выпивали только чинно-благородно -- в гостиничных барах, хранили счета от зубного врача, чтобы потом получить, как положено, льготу по страховке.
И как-никак мне уже стукнуло двадцать восемь...
Несусветное побоище началось неожиданно. Как гром среди ясного неба.
Живешь, не ведая беды, под ласковым солнцем. Переодеваешься, например, весь поглощен этим немудреным делом. Размер, будь он неладен, не тот, приходится закатывать рукава рубашки, натягиваешь штанину на правую ногу, а левой пытаешься попасть в несуществующую брючину... э-э, что там за грохот?
А это зловеще грянул выстрел. И началось...
Откуда-то сверху, с какого-то таинственного холма, кто-то неведомый навел на нас воображаемый пулемет-- и ну поливать незримыми пулями!
Как ни крути, смерть -- это смерть, и ничего другого. Так же, как заяц, например,-- это заяц, неважно, откуда он выскочил -- из шляпы или из хлебного поля. Или, скажем, жаркий очаг -- это жаркий очаг, а черный дым из трубы не что иное, как черный дым.
* * *
Первым шагнул через мрачную бездну между бытием и небытием (или небытием и бытием) мой университетский товарищ. Он был учителем английского, три года как женился. Накануне Нового года жена уехала рожать в отчий дом на Сикоку.
В одно прекрасное январское воскресенье он купил на распродаже в универмаге немецкую бритву -- ею, пожалуй, можно было бы отрезать уши слону -- и два тюбика крема для бритья. Дома, пока грелась вода для ванны, достал из холодильника лед и опорожнил бутылку шотландского виски. Потом, сидя в ванне, вскрыл себе вены.
Через два дня тело обнаружила мать. Приехала полиция, место происшествия фотографировали и так и эдак. Если бы еще расставить там горшки с цветами, снимки вышли бы жизнерадостными, как реклама томатного сока.
"Самоубийство" -- гласила официальная полицейская версия. Квартира оказалась запертой изнутри, ключ висел тут же. Главное же -- бритву в тот день приобрел сам покойный.
Никто, однако, не мог уразуметь, зачем ему понадобился этот дурацкий крем. Да еще два тюбика! Наверное, не успел свыкнуться с мыслью, что жить осталось всего несколько часов. Или устрашился, что продавец в универмаге заподозрит, что он собирается свести счеты с жизнью?
Ни предсмертного письма, ни какой-нибудь записки -- ничего не было. На кухонном столе стоял стакан, пустая бутылка, глубокая чашка из-подо льда и два тюбика крема для бритья.
Пока грелась вода, он пил рюмку за рюмкой шотландское виски со льдом и, наверное, не отрывал глаз от этих тюбиков.
"Бриться мне больше ни к чему".
Тосклива, как зимний дождь, смерть молодого человека двадцати восьми лет.
* * *
В следующие двенадцать месяцев к нему добавились еще четверо.
Один в марте стал жертвой аварии на нефтяных промыслах где-то в Саудовской Аравии, а может -- в Кувейте. Двое других погибли в июне. Сердечный приступ и транспортная катастрофа. С июля по ноябрь длилось затишье, а в середине декабря опять... И тоже из разряда "дорожно-транспорчных происшествий".
Кроме самого первого, того, что ушел из жизни по своей воле, ни один человек в предсмертный миг не успел осознать, что происходит. Так бывает, когда привычно тащишься вверх по лестнице, а под ногой вдруг рушится ступенька.
"Постели мне, пожалуйста,-- произнес тот, что скончался от разрыва сердца.-- Какой-то шум в затылке".
Укрылся одеялом, уснул и не проснулся.
Девушке, погибшей в декабре, самой молодой из всех, единственной женщине, было двадцать четыре.
