Я ложусь в постель и закрываю глаза.
-- Ку-ку! -- зовет меня Мэй откуда-то из темноты.
Я лежу в постели и ненавижу мир. Искренне, яростно, фундаментально ненавижу весь мир. Мир полон грязных, нелепых смертей, от которых неприятно во рту. Я бессилен в нем что-либо изменить, и все больше заляпываюсь его грязью. Люди входят ко мне через вход -- и уходят через выход. Из тех, кто уходит, не возвращается никто. Я смотрю на свои ладони. К моим пальцам тоже прилип запах смерти.
-- Как ни старайся -- не отмыть никогда, -- говорит мне Готанда.
Эй, Человек-Овца. И это -- твой способ подключать всё и вся? Бесконечной цепочкой чужих смертей ты хочешь соединять меня с миром? Что ещё я должен для этого потерять? Ты сказал -- возможно, я уже никогда не буду счастлив. Что ж -- пускай, как угодно. Но так-то зачем?!
Я вспоминаю свою детскую книжку по физике. «Что случилось бы с миром, если бы не было трения?» -- называлась одна из глав. «Если бы не было трения, -- объяснялось в главе, -- центробежной силой унесло бы в космос всё, что находится на Земле».
Как раз то, что я чувствую к этому миру.
-- Ку-ку, -- зовет меня Мэй.
Через три дня после того, как Готанда утопил в море свой «мазерати», я позвонил Юки. Если честно, я не хотел ни с кем разговаривать. Но с Юки не поговорить было нельзя. Она одна, у нее мало сил. Она ребенок. Ее больше некому прикрывать, кроме меня. Но самое главное -- она жива. И я должен делать всё, чтоб она оставалась живой и дальше. По крайней мере, я так чувствовал.
Я позвонил в Хаконэ, но у матери ее не оказалось. Как сообщила Амэ, позавчера Юки съехала в квартиру на Акасака. Похоже, я разбудил Амэ: голос у нее был сонный, и болтать ей особо не хотелось -- что мне, в принципе, было только на руку. Я позвонил на Акасака. Юки сняла трубку почти мгновенно -- словно только и ждала моего звонка.
-- Значит, в Хаконэ за тобой уже ездить не нужно? -- спросил я.
-- Еще не знаю. Просто захотелось какое-то время пожить одной. Все-таки мама -- взрослый человек, правда? Может и без меня со всем справиться. А я сейчас хочу о себе немного подумать. Что я буду делать, ну и так далее. Я подумала, что в ближайшее время надо что-то с собой решать.
-- Похоже на то, -- согласился я.
-- Я тут в газете прочитала... Про твоего друга. Он умер, да?
-- Да. Проклятие Мазерати. Всё как ты предсказала...
Юки замолчала. Ее молчание, как вода, вливалось мне в голову. Я отнял трубку от правого уха и прижал к левому.
-- Поехали съедим чего-нибудь, -- предложил я. -- Небось, опять забиваешь себе желудок всяким мусором? Вот и давай пообедаем по-человечески. На самом деле, я тут сам уже несколько дней почти ничего не ел. Когда живешь один, аппетит словно в спячку впадает...
-- У меня в два часа деловая встреча. Если до двух успеем, то можно.
Я взглянул на часы. Десять с хвостиком.
-- Давай! Минут через тридцать я за тобой заеду, -- сказал я.
Я переоделся, выпил стакан апельсинового сока из холодильника, сунул в карман бумажник и ключи. «Итак!..» -- бодро подумал я. Однако не покидало чувство, будто я что-то забыл. Ах, да. Я же небрит. Я пошел в ванную и тщательно побрился. Потом глянул в зеркало и задумался: дашь ли мне на вид, например, двадцать семь? Я бы, пожалуй, дал. Но сколько бы лет я сам себе ни давал, кому из окружающих придет в голову об этом задумываться? Всем будет просто до лампочки, подумал я. И еще раз почистил зубы.
Погода за окном стояла великолепная. Лето разгоралось. Пожалуй, самое приятное время лета, если бы не дожди. Я натянул рубашку с коротким рукавом и тонкие хлопчатые брюки, нацепил темные очки, вышел из дому, сел в «субару» и поехал забирать Юки. Всю дорогу что-то насвистывая себе под нос.
«Ку-ку!» -- думал я про себя.
Лето...
Крутя баранку, я вспоминал свое детство и летнюю школу Ринкан (55). В три часа пополудни в школе Ринкан наступал сонный час. Я же, хоть убей, не мог заставить себя спать днем. И всегда удивлялся -- неужели эти взрослые и вправду верят, что если детям приказать «засыпайте!», те сразу начнут клевать носами? Хотя большинство детей каким-то невероятным образом все же засыпали -- я весь этот час лежал и разглядывал потолок. Если долго разглядывать потолок, он начинает представляться каким-то совершенно отдельным миром. И кажется, если переселиться туда -- там все будет совсем не так, как здесь. Это будет мир, в котором верх и низ поменялись местами. Как в «Алисе в Стране Чудес». Всю смену я лежал и думал об этом. И теперь, вспоминая летнюю школу Ринкан, я только и вижу, что белый потолок перед глазами. Ку-ку...
Позади меня трижды просигналил какой-то «седрик». На светофоре горел зеленый. Успокойся, приятель, мысленно сказал я ему. Куда бы ты ни спешил -- все равно это не самое лучшее место в твоей жизни, правда? И я мягко тронул машину с места.
Все-таки -- лето...
Я позвонил из подъезда, и Юки тут же спустилась вниз. В стильном, благородного вида платье с короткими рукавами, ноги в сандалиях, на плече -- элегантная дамская сумочка из темно-синей кожи.
-- Шикарно одеваешься! -- сказал я.
-- Я же сказала, в два часа у меня деловая встреча, -- невозмутимо ответила она.
-- Это платье тебе очень идет. Просто класс, -- одобрил я. -- И выглядишь совсем как взрослая.
Она улыбнулась, но ничего не сказала.
В ресторане неподалеку мы заказали по ланчу: суп, спагетти с лососевым соусом, жареный судак и салат. За несколько минут до двенадцати за столиками вокруг было пусто, а еда еще сохраняла приличный вкус. В начале первого, когда общепит всей страны оккупировали голодные клерки (56), мы вышли из ресторана и сели в машину.
-- Поедем куда-нибудь? -- спросил я.
-- Никуда не поедем. Покатаемся по кругу и обратно вернемся, -- сказала Юки.
-- Антиобщественное поведение. Загрязнение городской атмосферы, -- начал было я. Никакой реакции. Просто сделала вид, что не слышит. Ладно, вздохнул я. Этому городу уже все равно ничего не поможет. Стань его воздух еще чуть грязнее, а заторы на дорогах еще чуть кошмарнее -- никто и внимания не обратит. Всем вокруг будет просто до лампочки.
Юки нажала кнопку магнитофона. Зазвучали «Токин Хэдз». Кажется, «Fear of Music». Странно. Когда это я заряжал кассету с «Токин Хэдз»? Сплошные провалы в памяти...
-- Я решила нанять репетитора, -- объявила Юки. -- Сегодня мы с ней встречаемся. Ее мне папа нашел. Я сказала ему, что захотела учиться, он поискал и нашел. Она очень хорошая. Ты только не удивляйся... Это я когда кино посмотрела, поняла, что учиться хочу.
-- Какое кино? -- Я не верил своим ушам. -- «Безответную любовь»?
-- Ну да, его, -- кивнула Юки и слегка покраснела. -- Я сама знаю, что кино придурочное. А когда посмотрела, почему-то сразу учиться захотелось. Наверно, это из-за твоего друга, который учителя играл. Сначала думала, он тоже придурочный. Но потом поняла, что в каких-то вещах он очень даже убедительный. Наверно, у него все-таки был талант, да?
-- О да. Талант у него был. Это уж точно.
-- Угу...
-- Но только в игре, в выдуманных сюжетах. Реальность -- дело другое. Ты меня понимаешь?
-- Да, я это знаю.
-- Например, у него и стоматолог хорошо получался. Классный стоматолог, просто мастер своего дела. Но -- только для экрана. Мастерство на публику, и не более. Сценический образ. Попробуй он в реальности вырвать кому-то зуб -- разворотил бы всю челюсть! Слишком много лишних движений. А вот то, что у тебя желание появилось -- это здорово. Без этого ничего хорошего в жизни, как правило, не получается. Я думаю, если бы Готанда тебя сейчас слышал, он бы очень обрадовался.
-- Так вы с ним встретились?
-- Встретились, -- кивнул я. -- Встретились и обо всем поговорили. Очень долгий разговор получился. И очень искренний. А потом он умер. Поговорил со мной, вышел и сиганул в море на своем «мазерати».
-- И всё из-за меня, да?
Я медленно покачал головой.
-- Нет. Ты ни в чем не виновата. Никто не виноват. У каждого человека своя причина для смерти. Она выглядит просто, а на самом деле -- гораздо сложней. Примерно как пень от дерева. Торчит себе из земли, такой маленький, простой и понятный. А попробуешь вытащить -- и потянутся длинные, запутанные корневища... Как корни нашего сознания. Живут глубоко в темноте. Очень длинные и запутанные. Слишком многое там уже никому не распутать, потому что этого не поймет никто, кроме нас самих. А возможно, никогда не поймем даже мы сами.
Он давно держал пальцы на ручке двери, подумал я. И просто ждал подходящего случая. Никто не виноват...
-- Но ты же будешь меня ненавидеть, -- сказала Юки.
-- Не буду, -- возразил я.
-- Сейчас не будешь, а потом обязательно будешь, я знаю.
-- И потом не буду. Терпеть не могу ненавидеть людей за подобные вещи.
-- Даже если ты не будешь меня ненавидеть, между нами что-то исчезнет, -- уже почти прошептала она. -- Вот увидишь...
Я на секунду оторвал взгляд от дороги и посмотрел на нее.
-- Как странно... Ты говоришь то же, что говорил Готанда. Просто один к одному…
-- Серьезно?
-- Серьезно. Он тоже все время боялся, что между нами что-то исчезнет. Только чего тут бояться -- не понимаю. Всё на свете когда-нибудь, да исчезает. Мы живем в постоянном движении. И большинство вещей вокруг нас исчезает, пока мы движемся, раньше или позже, но остается у нас за спиной. И этого никак не изменишь. Приходит время -- и то, чему суждено исчезнуть, исчезает. А пока это время не пришло, остается с нами. Взять, например, тебя. Ты растешь. Пройдет каких-то два года -- и в это шикарное платье ты просто не влезешь. От музыки «Токин Хэдз» будет за километр пахнуть плесенью. А тебе даже в страшном сне не захочется кататься со мной по хайвэю, и ничего тут не поделаешь. Так что давай просто плыть по течению. Сколько об этом ни рассуждай -- все будет так, как должно быть, и никак не иначе.
-- Но... Я думаю, ты мне всегда будешь нравиться. И ко времени это отношения не имеет.
-- Я очень рад это слышать. И я хотел бы думать так же о тебе, -- сказал я. -- Но если говорить объективно -- ты пока не очень хорошо понимаешь, что такое время. На свете есть вещи, которые не стоит решать от головы. Иначе со временем они протухнут, как кусок мяса. Есть вещи, которые не зависят от наших мыслей, и меняются они тоже независимо от наших мыслей. И никто не знает, что с ними будет дальше.
Юки надолго умолкла. Кассета кончилась и после щелчка заиграла в другую сторону.
Лето... Весь город оделся в лето. Полисмены, школьники, водители автобусов -- все в рубашках с короткими рукавами. А девчонки ходят по улицам и вовсе без рукавов. Эй, постойте, подумал я. Еще совсем недавно с неба на землю падал снег. И, глядя на этот снег, мы пели с ней вдвоем «Help Me, Ronda». Всего два с половиной месяца назад...
-- Так ты правда не будешь меня ненавидеть?
-- Конечно, не буду, -- пообещал я. -- Такого просто не может быть. В нашем безответственном мире это -- единственное, за что я могу отвечать.
-- То есть -- совсем-совсем?
-- На две тыщи пятьсот процентов, -- ответил я, не задумываясь.
Она улыбнулась.
-- Вот это я и хотела услышать.
Я кивнул.
-- Ты ведь любил своего Готанду, правда? -- спросила она.
-- Любил, -- сказал я. Слова вдруг застряли у меня в горле. На глаза навернулись слезы -- но я сдержал их. И лишь глубоко вздохнул. -- Чем больше мы встречались, тем больше он мне нравился. Такое, вообще-то, редко бывает. Особенно когда доживаешь до моих лет...
-- А он правда ее убил?
Я помолчал, разглядывая лето сквозь темные стекла очков.
-- Этого никто не знает. Как бы ни было -- наверное, всё к лучшему...
Он просто ждал удобного случая...
Выставив локоть в окно и подперев щеку ладонью, Юки смотрела куда-то вдаль и слушала «Токин Хэдз». Мне вдруг показалось, что с нашей первой встречи она здорово подросла. А может, мне только так показалось. В конце концов, прошло всего два с половиной месяца...
-- Что ты собираешься делать дальше? -- спросила Юки.
-- Дальше? -- задумался я. -- Да пока не решил... Что бы такого сделать дальше? Как бы там ни было, слетаю еще раз в Саппоро. Завтра или послезавтра. В Саппоро у меня остались дела, которые нужно закончить...
Я должен увидеться с Юмиёси-сан. И с Человеком-Овцой. Там -- мое место. Место, которому я принадлежу. Там кто-то плачет по мне. Я должен еще раз вернуться туда и замкнуть разорванный круг.
Устанции «Ёёги-Хатиман» она захотела выйти.
-- Поеду по Ода-кю (57), -- сказала она.
-- Да уж давай, довезу тебя куда нужно, -- предложил я. -- У меня сегодня весь день свободный.
Она улыбнулась.
-- Спасибо. Но правда не стоит. И далеко, и на метро быстрее получится.
-- Не верю своим ушам, -- сказал я, снимая темные очки. -- Ты сказала «спасибо»?
-- Ну, сказала. А что, нельзя?
-- Конечно, можно...
Секунд пятнадцать она молча смотрела на меня. На лице ее не было ничего, что я бы назвал «выражением». Фантастически бесстрастное лицо. Только блеск в глазах да дрожь в уголках чуть поджатых губ напоминали о каких-то чувствах. Я смотрел в эти пронзительные, полные жизни глаза и думал о солнце. О лучах яркого летнего солнца, преломленных в морской воде.
-- Но знала бы ты, как я этим тронут, -- добавил я, улыбаясь.
-- Псих ненормальный!
Она вышла из машины, с треском захлопнула дверцу и зашагала по тротуару, не оглядываясь. Я долго следил глазами за ее стройной фигуркой в толпе. А когда она исчезла, почувствовал себя до ужаса одиноко. Так одиноко, будто мне только что разбили сердце.
Насвистывая «Summer in the City» из «Лавин Спунфул», я вырулил с Омотэсандо на Аояма с мыслью прикупить в «Кинокуния» каких-нибудь овощей. Но, заезжая на стоянку, вдруг вспомнил, что завтра-послезавтра улетаю в Саппоро. Не нужно ничего готовить -- а значит, и покупки не нужны. Я даже растерялся от свалившегося безделья. В ближайшее время мне было абсолютно нечем себя занять.
Без всякой цели я сделал большой круг по городу и вернулся домой. Жилище встретило меня такой пустотой, что захотелось выть. Черт бы меня побрал, подумал я. И, свалившись бревном на кровать, уставился в потолок. У этого чувства существует название, сказал я себе. И произнес его вслух:
-- Потеря.
Не самое приятное слово, что говорить.
-- Ку-ку! -- позвала меня Мэй. И громкое эхо прокатилось по стенам пустой квартиры.
(Сон о Кики)
Мне снилась Кики. То есть, скорее всего, это был сон. А если не сон, то какое-то состояние, очень на него похожее. Что такое «состояние, похожее на сон»? Не знаю. Но такое бывает. В дебрях нашего сознания обитает много такого, чему и названия-то не подобрать.
Для простоты я назову это сном. По смыслу это ближе всего к тому, что я пережил на самом деле.
*
Солнце уже садилось, когда мне приснилась Кики.
Во сне солнце тоже садилось.
Я звонил по телефону. За границу. Набирал номер, который та женщина -- якобы Кики -- оставила мне на подоконнике в доме на окраине Гонолулу. Щёлк, щёлк, щелк, -- слышалось в трубке. Цифра за цифрой, я соединялся с кем-то. Или думал, что соединяюсь. Наконец щелчки прекратились, повисла пауза, и затем начались гудки. Я сидел и считал их. Пять... Шесть... Семь... Восемь... После двенадцатого гудка трубку сняли. И в тот же миг я оказался там. В огромной и пустынной «комнате смерти» на окраине Гонолулу. Времени было около полудня: из вентиляционных отверстий в крыше пробивался яркий солнечный свет. Плотные столбы света отвесно падали на пол: сечения квадратные, грани просматривались так отчетливо, словно их обтесывали ножом, -- а внутри танцевала мелкая пыль. Южное солнце посылало в комнату всю свою тропическую мощь. Но ничего вокруг эти столбы не освещали, и в комнате царил холодный полумрак. Просто разительный контраст. Мне почудилось, будто я попал на дно моря.
Держа телефон в руках, я сел на диван и прижал к уху трубку. Провод у телефона оказался очень длинным. Петляя по полу, он пробегал по квадратикам света и растворялся в зыбкой, призрачной темноте. Просто кошмарно длинный провод, подумал я. В жизни не видел провода такой длины. Не снимая телефона с колен, я огляделся.
Ни мебель, ни ее расположение в комнате, с прошлого раза не поменялись. Диван, обеденный стол со стульями, телевизор, кровать и комод, расставленные всё в том же неестественном беспорядке. Даже запах остался тем же. Запах помещения, в котором сто лет никто не проветривал. Спёртый воздух, воняющий плесенью. И только скелеты пропали. Все шестеро. Ни на кровати, ни на диване, ни за столом, ни на стуле перед телевизором никого не было. Столовые приборы с недоеденной пищей тоже исчезли. Я отложил телефон и попробовал встать. Немного болела голова. Тонкой, сверлящей болью -- так болит, когда слушаешь какой-то очень высокий звук. И я снова сел на диван.
И тут я заметил, как на стуле в самом темном углу вдруг что-то зашевелилось. Я вгляделся получше. Это «что-то» легко поднялось со стула и, звонко цокая каблучками, двинулось ко мне. Кики. Выйдя из темноты, она неторопливо прошла через полосы света и присела на стул у стола. Одета, как раньше: голубое платье и белая сумочка через плечо.
Она сидела и смотрела на меня. Очень умиротворенно. Не на свету, не в тени -- как раз посередине. Первой мыслью было встать и пойти туда, к ней, но что-то внутри остановило меня -- то ли моя растерянность, то ли легкая боль в висках.
-- А куда подевались скелеты? -- спросил я.
-- Как тебе сказать... -- улыбнулась Кики. -- В общем, их больше нет.
-- Ты решила от них избавиться?
-- Да нет. Они просто исчезли. Может, это ты от них избавился?
Я покосился на телефон и легонько потер пальцами виски.
-- Но что это было вообще? Эти шесть скелетов?
-- Это был ты сам, -- ответила Кики. -- Это ведь твоя комната, и все, что здесь находится -- это ты. Всё до последней пылинки.
-- Моя комната? -- не понял я. -- А как же отель «Дельфин»? Что тогда там?
-- Там, конечно, тоже твоя комната. Там у тебя Человек-Овца. А здесь -- я.
Столбы света за это время не дрогнули ни разу. Они стояли твёрдые и цельные, точно литые. И только пыльный воздух медленно циркулировал у них внутри. Я смотрел на этот воздух невидящими глазами.
-- Где их только нет, моих комнат... -- невесело усмехнулся я. -- Знаешь, мне все время снился один и тот же сон. Каждую ночь. Сон про отель «Дельфин». Очень узкий и длинный отель, в котором кто-то плакал по мне. Я думал, это ты. И захотел с тобой встретиться. Во что бы то ни стало.
-- Все плачут по тебе, -- сказала Кики очень тихо, словно успокаивая меня. -- Ведь это твой мир. В твоем мире каждый плачет по тебе.
-- Но именно ты позвала меня. Ведь я приехал в отель «Дельфин», чтобы повидаться с тобой. И уже там... столько всего началось! Опять, как и в прошлый раз. Столько новых людей появилось. Столько умерло. Это же ты позвала меня -- так или нет? Позвала -- и повела меня куда-то...
-- Нет, не так. Ты сам себя позвал. Я только выполнила роль твоей тени. С моей помощью ты сам позвал себя, и сам куда-то повел. Ты танцевал со своим же отражением в зеркале. Ведь я -- твоя тень, не больше.
Я душил ее, как собственную тень, -- сказал Готанда. -- И думал: если я убью эту тень, жизнь наконец-то пойдет как надо...
-- Но зачем кому-то плакать по мне?
Она не ответила, а поднялась со стула и, цокая каблучками, подошла ко мне. Опустилась на колени, протянула руку и тонкими, нежными пальцами скользнула по моим губам. И затем коснулась висков.
-- Мы плачем о том, о чем ты больше не можешь плакать, -- прошептала она очень медленно, словно уговаривая меня. -- О том, на что тебе не хватает слёз. И скорбим обо всем, над чем тебе скорбеть уже не получается.
-- А как твои уши? Еще не потеряли своей силы?
-- Мои уши... -- она чуть заметно улыбнулась. -- С ними все хорошо, как и прежде.
-- Ты могла бы сейчас показать свои уши? -- попросил я. -- Очень хочется пережить это снова. Как в тот раз, в ресторане, когда мы встретились. Ощущение, будто мир перерождается заново. Все время его вспоминаю...
Она покачала головой.
-- Как-нибудь в другой раз, -- сказала она. -- Сейчас нельзя. Это ведь не то, на что можно смотреть всякий раз, когда хочется. Это можно лишь когда действительно нужно. В тот раз было нужно. А сейчас -- нет. Но когда-нибудь еще покажу. Когда тебе понадобится по-настоящему.
Она поднялась с колен и, отойдя на середину комнаты, ступила в отвесные струи света. И долго стояла так, не шевелясь, спиною ко мне. В ослепительном солнце ее тело словно таяло понемногу, растворяясь меж пляшущих в воздухе пылинок.
-- Послушай, Кики... Ты уже умерла? -- спросил я.
Не выходя из солнечных струй, она развернулась ко мне на своих каблучках, будто в танце.
-- Ты о Готанде?
-- Ну да, -- сказал я.
-- Готанда считает, что он меня убил.
Я кивнул.
-- Да, он и правда так думал.
-- Может быть, и убил, -- сказала Кики. -- В его голове это так. Так ему было нужно. Ведь, убив меня, он наконец-то разобрался с собой. Ему нужно было убить меня. Иначе он бы не сдвинулся с мертвой точки. Бедняга... -- вздохнула она. -- Но я не умерла. Я просто исчезла. Ты же знаешь, я люблю исчезать. Уходить в другой мир. Все равно что пересесть в соседнюю электричку, что бежит параллельно твоей. Это и называется «исчезнуть». Понимаешь?
-- Нет, -- признался я.
-- Ну, это же просто! Смотри...
С этими словами Кики шагнула из лучей света и медленно двинулась к стене. И даже подойдя вплотную к стене, не замедлила шага. Стена поглотила ее, и она исчезла. Вместе со стуком своих каблучков.
Я сидел, онемев, и разглядывал стену, поглотившую ее. Самую обычную стену. В комнате не осталось ни движений, ни звуков. Лишь в ослепительных лучах света плавно кружилась неутомимая пыль. Головная боль возвращалась. Я сидел, прижимая пальцы к вискам, и не мог отвести глаз от стены. Значит, в тот раз, в Гонолулу, она тоже ушла сквозь стену...
-- Ну, как? Правда, просто? -- раздался вдруг голос Кики. -- Сам попробуй.
-- Но разве я тоже могу?
-- Ну я же говорю -- это совсем несложно. Попробуй. Просто встань и иди, как идешь. И тогда окажешься по эту сторону. Главное -- не бояться. Потому что бояться нечего.
Я взял телефон, поднялся с дивана и, волоча за собой провод, двинулся к тому месту в стене, где исчезла Кики. Ощутив поверхность стены у себя перед носом, я слегка оробел -- но, не сбавляя шага, двинулся дальше. И не почувствовал никакого удара. Просто на пару секунд воздух стал непрозрачным, и все. Непрозрачным и немного другим на ощупь. С телефоном в руке я пересек полосу этого странного воздуха -- и вновь оказался у своей кровати. Сел на нее и положил телефон на колени.
-- Действительно, просто, -- сказал я вслух. -- Проще не бывает...
Я поднес трубку уху. Линия была мертва.
И все это -- сон?
Наверное, сон...
Кто, вообще, в этом что-нибудь понимает?
Когда я прибыл в отель «Дельфин», за стойкой в фойе дежурило три девицы. Все трое, в неизменных жакетиках и белоснежных блузках без единой морщинки, поклонились мне с натренированной жизнерадостностью. Юмиёси-сан среди них не оказалось. И это страшно разочаровало меня. Да что там разочаровало -- просто привело в отчаяние. Я-то рассчитывал сразу же увидеться с нею. От расстройства у меня даже язык к нёбу прилип. В результате я не смог выговорить свое имя как полагается, -- и глянцевая улыбка девицы, которая занялась моим поселением, слегка потускнела. Взяв у меня кредитку, девица подозрительно ее осмотрела и, сунув в компьютер, проверила, не украдена ли.
Заселившись в номер на семнадцатом этаже, я сложил в угол вещи, сполоснул в ванной лицо и спустился обратно в фойе. Уселся там на мягкий, дорогущий диван для гостей и, притворившись, что читаю журналы, стал наблюдать за стойкой портье. Юмиёси-сан просто ушла на перерыв, убеждал я себя. Но прошло минут сорок, а она всё не появлялась. Только тройка девиц с такими же прическами, как у нее, мельтешили у меня перед глазами практически без остановки. Я прождал ровно час и сдался. Юмиёси-сан не уходила ни на какой перерыв.
Я отправился в город, купил вечернюю газету. Зашел в кафетерий и, потягивая кофе, просмотрел газету от корки до корки. Но ничего интересного не нашел. Ни о Готанде, ни о Кики. Сплошная хроника чьих-то других убийств и самоубийств. Читая газету, я думал о том, что, вернувшись в отель, наверное, увижу Юмиёси-сан за стойкой. Иначе просто быть не могло.
Но Юмиёси-сан не появилась и через час.
Я начал думать о том, что, видимо, по какой-то неизвестной причине Юмиёси-сан вдруг исчезла с лица Земли. Например, ее засосало в какую-нибудь стену. От этой мысли мне сделалось очень неуютно. И я позвонил ей домой. Но никто не брал трубку. Тогда я позвонил в фойе и спросил, на месте ли Юмиёси-сан.
-- Юмиёси-сан со вчерашнего дня отдыхает, -- сказала мне ее сменщица. -- И выйдет на работу послезавтра с утра.
Черт бы меня побрал, подумал я. Я что -- не мог позвонить ей и узнать об этом заранее? Почему даже не подумал о том, чтобы с нею связаться?
Увы, я думал только о том, чтобы поскорее залезть в самолет и прилететь сюда, в Саппоро. И, прилетев в Саппоро, немедленно с нею встретиться. Псих ненормальный. Когда я вообще звонил ей в последнее время? После смерти Готанды -- ни разу. Впрочем, я и до того не звонил очень долго... С тех пор, как Юки стошнило у моря, и она сказала мне, что Готанда убил Кики, -- с тех самых пор я вообще не звонил Юмиёси-сан. Просто ужас как долго. На столько дней оставил ее без внимания. Что с ней могло произойти за это время -- одному богу известно. А ведь могло произойти что угодно. Запросто. Чего только не случается в этом мире...
С другой стороны, подумал я. Ведь я не мог ни о чем говорить. Ну, в самом деле, -- о чем бы я с нею говорил? Юки сказала, что Готанда убил Кики. Готанда сиганул в море на «мазерати». Я сказал Юки: «Ты не виновата». А Кики заявила, что она -- всего лишь моя тень... О чем тут говорить? Не о чем даже заикнуться. Я хотел встретиться с Юмиёси-сан, увидеть ее лицо. А там бы и подумал, о чем говорить. Как угодно -- но только не по телефону.
И все-таки я не находил себе места. А вдруг ее засосало куда-нибудь в стену, и я уже никогда не увижу ее? Ведь скелетов в комнате было шесть! Пятерых я опознал. Остается еще один. Чей? Стоило лишь подумать об этом, и со мной начинал твориться кошмар. Становилось трудно дышать, а сердце так и норовило выскочить из грудной клетки, проломив к черту ребра. За всю жизнь до сих пор я не испытывал ничего подобного. Что же творится, спрашивал я себя. Я действительно люблю Юмиёси-сан? Не знаю. Я хочу ее видеть. Ни о чем больше думать я не в состоянии. Я звонил ей домой. Набирал ее номер, наверное, раз сто, пока не заныли пальцы. Но никто не брал трубку.
Спать не получалось. Каждый раз, только я засыпал, мой сон вдребезги разбивала острая тревога. Я просыпался в поту, зажигал торшер у кровати, смотрел на часы. Они показывали два, три пятнадцать, четыре двадцать. В четыре двадцать я понял, что уже не засну. Я сел на подоконник и под гулкий ритм собственного сердца стал наблюдать, как светлеет город за окном.
Эй, Юмиёси-сан. Только не оставляй меня. Большего одиночества, чем сейчас, мне уже не вынести. Ты нужна мне. Если тебя не будет, центробежная сила сорвет меня с этой Земли и зашвырнет куда-то на край Вселенной. Прошу тебя, дай мне тебя увидеть. Подключи меня хоть к чему-нибудь в этом, реальном мире. Я не хочу к привидениям. Я простой, совершенно банальный тридцатичетырехлетний мужик. Ты нужна мне.
С половины седьмого утра я продолжил попытки дозвониться до нее. Сидел перед телефоном и каждые тридцать минут набирал ее номер. Бесполезно.
Июнь в Саппоро -- очень красивое время. Снег давно стаял, и огромное плато, еще пару месяцев назад промерзавшее до ледяной белизны, понемногу чернело, отогреваясь под мягким дыханием жизни. На деревьях пышно распускалась листва, и свежий ласковый ветер резвился вовсю, поигрывая кронами вдоль городских аллей. Высокое небо, резко очерченные облака. При взгляде на этот пейзаж сердце мое трепетало. Но я окопался в гостиничном номере, продолжая звонить ей каждые полчаса. И каждые десять минут напоминая себе: наступит завтра, она вернется, нужно просто подождать... Но я не мог ждать, пока наступит завтра. Кто гарантировал, что завтра вообще наступит? Поэтому я сидел у телефона и набирал ее номер. А в паузах между звонками валялся на кровати -- то в полудреме, то просто разглядывая потолок.
Когда-то на этом месте стоял отель «Дельфин», думал я. Что говорить, дрянной был отелишко. Но он умудрился сохранить в себе столько бесценных вещей. Мысли и чувства людей, осадок былых времен -- всем этим пропитались каждый скрип половицы и каждое пятнышко на стене. Я устроился в кресле поглубже, закинул ноги на стол, и, прикрыв глаза, попытался вспомнить, как он выглядел -- настоящий отель «Дельфин». От ободранной входной двери и стертого коврика на пороге -- до позеленевшей меди замков и пыли, окаменевшей в щелях оконных рам. Я ступал по его коридорам, открывал двери, заглядывал в номера.
