- Я пошлю с вами на Капри одного из моих клерков, - сказал консул. - Вы получите ваши паспорта и деньги, и все необходимое, после чего сразу же возвратитесь ко мне, чтобы привести дела в полный порядок.
Мы получили наши вещи у сержанта, и принесли извинения за минутную отлучку.
Черт возьми, как же мы этого хотели!
Пятью минутами позже мы снова почти стали самими собой. Все случившееся виделось нам грандиозной забавой, так что бодрость нашего духа передалась и сопровождающему. Он приписал ее, несомненно, перспективе избавления от неприятностей.
Лу всю дорогу тарахтела о нашей жизни в Лондоне, а я рассказал историю, убрав лишь "снежную" тему нашего романтического бегства, и консул оттаял совершенно. Наша уверенность успокоила и его.
Мы пожали друг другу руки посреди всеобщего радушного смеха, и отправились под присмотром чрезвычайно деловитого итальянца, который хорошо говорил по-английски.
Успев на катер до Капри, имея избыток свободного времени, мы развлекали помощника нашего консула разными забавными анекдотами. Тот был очень доволен, что с ним общаются на такой дружеской ноге.
Мы поднимались на Пьяццу в фуникулере с ощущением почти что парения над землей. Нам чертовски не повезло, но через пять минут этому придет конец. И несмотря на экзальтацию, я дал зарок, что больше ни за что не совершу подобную глупость.
Конечно было ясно, что случилось с Фекклзом. Каким-то образом он не сумел узнать о нашем аресте, и дожидается, томимый тревогой и нетерпением, нашего возвращения в отеле.
В то же время, было несколько смешно средь бела дня требовать у портье ключ в таких нарядах.
Я не совсем понял неподдельное удивление в его глазах. Дело тут было не просто в одежде - я почувствовал это задницей. Тут же явился и управляющий, он кланялся и расшаркивался, точно обезьяна. Похоже, он утратил свое самообладание. Поток приветственных слов катился по очень каменистому дну.
Я не мог толком уловить, что, собственно, он говорит. Но смысл последней фразы был понят мной без ошибок.
- Я в таком восторге, что вы переменили решение, Сэр Питер, однако я и не верил, что Капри можно покинуть так скоро! Капри, наш прекрасный Капри!
Что за вздор болтает этот малый? Изменил решение? Все, чего я хотел, это переменить одежду.
Клерк сделал несколько быстрых пояснений на итальянском, и я чуть было не упал, наблюдая за лицом управляющего, когда он поднял глаза и увидел двух типов, явно детективов, застывших в дверях.
- Я не понимаю, - сказал он с внезапной тревогой. - Я совсем ничего не понимаю, - и ринулся к своему столу.
- Где наш агент? - воскликнула Лу. - Он должен все объяснить.
Управляющий напыжился изо всех сил.
- Ваша милость несомненно правы, - вымолвил он.
Но вежливый оборот речи не мог скрыть тот факт, что управляющий напоминал человека, который неожиданно провалился через люк-ловушку в подвал, утыканный чем-то острым.
- Тут какая-то ошибка, - добавил он. - Позвольте, я выясню.
Он обратился к барышне за столом по-итальянски. Та, покопавшись в выдвижном ящике, извлекла оттуда телеграмму.
Управляющий вручил ее мне. Она была адресована Лярошу.
"Срочный дел обязн выхать Рим ночью. Плати счет весчи жду Музео-Палас Неапль во-врем помать дненой поезд. Пендрагон".
Большая часть слов была с ошибками; но смысл был достаточно ясен. Должно быть кто-то решил нас разыграть. Заметка в газете, по всей вероятности, также была частью этого замысла. Поэтому я предположил, что Лярош находится в Неаполе, в отеле, недоумевая, почему мы не показываемся.
- Но где же наш багаж? - воскликнула Лу.
- Как где, - ответил управляющий. - Агент Вашей Милости оплатил счет, как положено. Лакеи помогли ему упаковать вещи, и он только-только успел на утренний катер.
- Но в каком часу это произошло? - не отставала Лу, тщательно перечитывая телеграмму.
Она пришла через несколько минут после того, как мы покинули отель.
Барышня передала нам еще одну телеграмму, и на этот раз ее адресатом был управляющий. "Сэр Питр и Леди Пендрагом выржат сви сожаления покиду так вензапно и всегда будут имет самы теплы восоминания счасливых ременах в Калигуле и ндеются врнутся по возмости ранше. Агент дудет заботся о деталях".
Внезапно меня осенило, что во всей этой фантастической околесице имеется только один лоскуток правды. Наш агент позаботился о деталях с эффективностью, достойной лучших традиций его профессии.
Тоже самое открылось и Лу, словно человеку, занятому решением шахматной задачи. Ее лицо сделалось абсолютно белым от холодной и сосредоточенной ярости.
- Видимо он наблюдал за нами и в Париже, - тихо рассуждала она. - Видимо он узнал, что мы потратили деньги, которые должны были вложить в его аферу, и твердо решил, что лучшим для него ходом будет заполучить драгоценности и остаток наличных.
Внезапно она присела, съежилась и начала плакать. Плач перерос в бурную истерику, настолько обеспокоившую управляющего, что он счел необходимым послать за доктором.
Кучка лакеев и постояльцев собрались в вестибюле отеля. Героем момента стал наружный швейцар.
- Как же, конечно, - провозгласил он триумфально на ломаном английском. - Мистер Лярош отбыл этим утром на семичасовом катере. Я думать, что вам его никогда не поймать.
События недавних нескольких часов изнурили меня так, что исчерпалось и второе дыхание. Я повернулся к клерку консула, и заговорил. Но голос исходил не от меня, казалось это говорит засевший во мне зверь; тот изначальный Пендрагон, если вы понимаете, что я имею в виду; существо со слепыми инстинктами и автоматическим аппаратом мышления.
- Вы видите, дело плохо, - услышал я себя. - Паспортов нет, денег нет, вещей нет - ничего нет!
Я говорил о себе автоматически в третьем лице. Процесс человеческой жизни и деятельности целиком остановился, по крайней мере в этом отеле. Кучка бормочущих сплетников напоминала рой москитов.
Помощнику консула ситуация была достаточно ясна; но я заметил возросшую подозрительность со стороны детективов. У них руки чесались арестовать меня на месте.
Помощник яростно проспорил с ними немыслимое количество времени, утонув в нескончаемом потоке слов. Похоже неудобнее всех на Капри чувствовал себя управляющий. Он возносил безмолвные протесты небесам - на земле его все равно никто не слушал.
Ситуация стронулась с мертвой точки по возвращении Лу, которую вела под руку горничная в сопровождении доктора, который шел с видом человека, встретившегося с Королем Страхов и выбившего из него всю дурь.
Состояние Лу было в высшей степени неустойчиво, она поочередно то бледнела, то заливалась краской. Я ненавидел ее. Ведь это она меня ввергла в такой скандал.
- Ладно, - заявил помощник консула, - мы просто должны вернуться в консульство и объяснить, что произошло. Не убивайтесь, Леди Пендрагон, - добавил он. - Не может быть сомнений, что этого типа поймают уже через несколько часов, и вы получите назад все ваши вещи.
Конечно, я был достаточно вменяем, чтобы видеть, что он не верит ни слову из того, о чем говорит. Пословица "Пошли вора ловить вора" неприменима к Италии. Вот если бы вор был достоин кражи, это была бы совсем иная история.
В тот вечер катера в Неаполь больше не было. Нам ничего не оставалось, кроме как ждать до утра. Управляющий был настроен до крайности сочувственно. Он раздобыл для нас кое-что из одежды, и даже если это было и не совсем то, к чему мы привыкли, то по крайней мере лучше того ужаса, что был надет на нас. Он заказал особый обед с большим количеством шампанского, и велел подать его в наилучшем номере отеля.
Инстинктивный такт итальянца подсказал ему, что не стоит помещать нас в наши прежние комнаты.
Время от времени он заглядывал и бодро справлялся, как мы себя чувствуем, заверяя нас, что по телеграфу уже разослано предписание схватить мистера Ляроша Феккльза.
По ходу вечера мы ухитрились изрядно напиться; но веселья в этом не было. Слишком сильным был шок, слишком гнусным разочарование. И, кроме того, обнаружилась полная пропажа того, что было главной движущей силой нашей жизни - нашей любви друг к другу.
Она пропала, словно была упакована в наш багаж. Единственным моментом, доказавшим родство наших страстей, стал момент, когда Лу, практичная во всем, извлекла наши до смешного маленькие запасы героина и кокаина.
- Вот и все, что у нас осталось, - прошептала она с душевной мукой, - до Бог знает каких времен.
Вдобавок нас терзал страх, что и это смогут у нас отнять. Мы были снедаемы тревогой относительно разрешения нашей тяжбы с полицией. Мы даже сомневались, не обернется ли против нас и консул, и не отметет ли наш рассказ, как очередной обман.
Утро выдалось неприятно холодным. Нас била дрожь. Было слишком холодно, и море выглядело неспокойным. Спали мы плохо и неспокойно, терзаемые отвратительными видениями.
До консульства добрались две живые развалины. Но, несмотря ни на что, там нас ожидала небольшая удачи. Наш багаж отыскался в одном из отелей Сорренто. Все, что можно было продать, включая запас наркотиков, изобретательный мистер Фекклз, разумеется, увел.
Хоть по крайней мере у нас снова были паспорта и кое-что из одежды; да и сам факт находки багажа подтверждал наши показания.
Консул был крайне отзывчив, снова пошел вместе с нами к комиссару, который довольно великодушно отпустил нас с миром, очевидно еще более убежденный, чем прежде, что все англичане - безумцы, и если уж нам приспичит еще раз путешествовать, то делать это следует в детском манежике.
Понадобилось три дня, чтобы из Англии пришли телеграфом деньги. Бродить по Неаполю было крайне унизительно. Нам казалось, что на нас показывают пальцем, как на комический дуэт из очень низкопробного фильма.
Мы заняли довольно денег, чтобы на них можно было существовать, и уж конечно мы видели им только одно применение. Мы сидели в номере маленького отеля, где редко бывали англичане, и выползали оттуда только по ночам, пытаясь купить наркотики.
Это была мрачная и зловещая эпопея. Нас постоянно сопровождал так называемый гид нижайшего класса. Утомленные духом, мы волочились из одной грязной и сомнительной улочки в другую; вступали шепотом в долгие переговоры с наиболее отвратительными представителями человеческой расы, и через раз покупали безвредную пудру по вопиющей цене, рискуя стать жертвами шантажа, а то и чего-нибудь похуже.
Но потребность в снадобье неумолимо тянула нас дальше. Наконец нам повстречался честный поставщик, и у него мы получили запас настоящего порошка. Но даже и тогда нам, похоже, не стало лучше. Большие дозы вернули нас к нашему нормальному, то есть пред-наркотическому состоянию. Мы стали напоминать Европу после войны.
Лучшее и худшее, что нам удалось - полностью возненавидеть себя, друг друга, Неаполь и жизнь в целом.
Дух авантюры умер - он был мертв, как и его предшественник, дух Любви. Нам едва достало мужества, после очень хорошего ланча в "Гамбринусе", принять решение полностью сменить эту чертову атмосферу.
Мы льнули друг к другу, точно двое утопающих - вот, чем стала наша любовь. Мы пожали руки, дав обет вернуться в Англию, и сделать это как можно быстрее.
По-моему, мне не удалось бы сделать и этого. Но снова меня выручила Лу. Мы сели в veittura [вагон - ит.] и уже там взяли билеты.
Мы возвращались в Лондон, поджав хвосты, но все-таки мы возвращались в Лондон!
КНИГА ВТОРАЯ.
АД
ГЛАВА I
СТОЛ СКУДЕЕТ
17 августа.
Мы в "Савое". Петушок ушел на встречу со своим адвокатом. Бедный мальчик, он выглядит ужасно плохо. Чувствует позор от того, что его надул этот Фекклз. Но откуда ему было знать?
На самом деле это была моя ошибка. Следовало бы все это предвидеть.
Мне и самой паршиво. В Лондоне страшная жара, гораздо жарче, чем было в Италии. Я хочу уехать и жить в Барли-Грандж. Нет, не надо; вернуться туда, где мы были, вот чего я хочу. Г. осталось пугающе немного. К. полно; только его и хочешь много.
Качество порошка вызывает у меня сомнение. Эффект уже не тот, что был раньше. Сперва все приходило так быстро. Больше не приходит.
Он делает ваш ум очень полным; обнажает подробности, но не заставляет вас думать, говорить и поступать с замечательным осознанием скорости. Я думаю, что мы переутомились, вот в чем дело.
Положим, я намекну Петушку, что нам следует дать отбой на неделю, восстановить физические силы и потом начать все заново.
С таким же успехом я могу телефонировать Гретель и разжиться большим запасом. Если мы собрались жить в Барли-Грандж, то должны запастись кокаином основательно. Там-то уже не будет никакой возможности его раздобыть; и, кроме того, нужно быть осмотрительными...
Август, будь он неладен! Гретель, конечно, нет в городе - она в Швейцарии, сказал дворецкий. А когда вернется, им неизвестно. Знать бы, когда собирается Парламент...
Петушок вернулся к ланчу с весьма вытянутым лицом. Мистер Вольф отчитал его как следует из-за денег. Что же, он совершенно прав. Мы прожигали жизнь.
Петушок хотел выйти со мной и купить мне украшения, чтобы возместить украденное; но я ему не позволила, ничего, кроме часиков и обручального кольца.
Из-за этого я испытываю жуткое ощущение. Потерять свое обручальное кольцо - дурная примета. Новое мне кажется совсем чужим.
Мы долго обсуждали отсутствие Гретель. Попробовали в одном, потом в другом месте, но там нам ничего не дали. Я пожалела, что Коки не показал им свой диплом.
Газеты отвратительны. Что за дурацкая, в самом деле, пора. В какую не загляни, везде что-нибудь про кокаин. Этот старый дурак, Платт, вступил на тропу войны. Он хочет "возбудить в общественном мнении чувство страшной опасности, которая угрожает мужскому и женскому населению Англии".
Одна из газет полностью поместила его доклад. В нем он утверждает, что это - замысел немцев расквитаться с нами.
Разумеется, я всего лишь женщина и все такое; но даже мне это забавно слышать.
Мы ходили попить чаю с Мэйбел Блэк. Все говорили про наркотики. Кажется их всем не хватает; однако Лорд Лэндсенд только что возвратился из Германии и говорит, что там их купить совсем легко, но никто не хочет.
Значит весь немецкий народ состоит в тихом заговоре, чтобы уничтожить нас? Я никогда особо не прислушивалась ко всем историям об инфернальном коварстве Гуннов.
Мы, впрочем, слышали про подпольные поставки, и, по-моему, их легко можно получить этим путем...
Не знаю, что с нами обоими. Повстречав старую компанию, мы почувствовали себя капельку лучше, и возомнили, что будем сейчас отмечать это событие.
Ничего не вышло.
Обед был чудесный, но затем случилась ужасная вещь - самая ужасная за всю мою жизнь. Петушок пожелал пойти в театр! Ударьте меня по голове кочергой, разрешаю. Я его больше не привлекаю, а я так сильно его люблю!
Он подошел к кассе, справиться насчет билетов и, пока его не было - что само по себе действительно ужасно - я обнаружила, что просто повторяю себе: "Я так сильно его люблю".
Любовь умерла. И все же это неправда. Ведь люблю же я его всем сердцем и душой; и все равно, почему-то я не могу. Я хочу быть способной любить, пока не приду в себя. О, ради чего надо об этом говорить!
Я знаю, что люблю его, и все же я знаю, что я никого не могу любить.
Приняла много-много кокаина. Он притупил мои чувства. Я смогла возомнить, что я его люблю.
Мы сходили на спектакль. Он был ужасно глупый. Я все время думала, как мне хочется любить, и как мне не хватает наркотика, и как мне хочется прекратить его принимать в таких количествах, чтобы снова от него становилось хорошо.
Я не могла чувствовать по-настоящему. Было тупое, слепое чувство дискомфорта. Кроме того, я ужасно нервничала. Как будто я умудрилась попасть в некий капкан; как будто я вошла не в тот дом и не могу из него выбраться. Я не знала, что может оказаться за всеми его дверьми, и осталась совсем одна. Там был и Петушок; но он ничем не мог мне помочь. Я не могла его позвать. Связь между нами порвалась.
И все-таки помимо страха за себя, был еще более глубокий страх за него. Во мне есть нечто, что будет по-прежнему любить его, нечто более глубокое, чем жизнь, но он со мной предпочитает не разговаривать.
Я просидела весь спектакль, словно в кошмаре. Я льнула к нему в отчаянии; и он, казалось, не понимает ни меня, ни моей потребности. Мы были друг другу чужими.
Мне показалось, что он был в неплохом настроении. Он разговаривал в знакомой манере, легко и с шармом; но каждая улыбка была оскорблением, каждая ласка - ударом ножа.
В "Савой" мы возвратились крайне усталые и издерганные. Целую ночь мы принимали Г. и К.; мы не смогли заснуть и говорили о наркотиках. Наша беседа переросла в долгий спор о том, как их нужно употреблять. Мы догадывались, что делаем что-то неправильно.
Я так гордилась его познаниями в медицине, но и они, похоже, так ничего и не прояснили.
В медицинских книгах, кажется, говорится о так называемой "наркотической девственности". Главное было вернуть ее назад; и, согласно книгам, единственный способ этого достичь - не принимать ничего, причем долгое время.
Питер утверждает, что аппетит и есть то же самое. Если вы съели плотный ланч, трудно ожидать, что вы проголодаетесь к чаю.
Но опять же, чем заниматься в промежутке?
18 Августа
Провалялись допоздна. Вроде бы я выспалась, но была чересчур слаба, чтобы встать с постели.
Мы подкрепили себя обычным способом и умудрились спуститься по лестнице к ланчу.
Лондон совершенно пуст и ужасающе скучен. Прогуливаясь по Бонд-Стрит мы случайно столкнулись с Мэйбел Блэк. Она выглядит такой больной, что на нее страшно смотреть. Она слишком сильно одурманивает себя, как я посмотрю. Конечно, ее беда - отсутствие мужа. Вокруг нее столько мужчин... Она могла бы выйти замуж в любой день.
Мы немного об этом поболтали. Не хватает энергии, сказала она, и сама мысль о мужчинах ей отвратительна.
Она носит чудные ботиночки. Чуть ли не каждый день она надевает новую пару, и почти никогда не выходит в них больше двух раз. По-моему, она немного чокнутая...
Почему-то Лондон выглядит по-другому. Бывало, меня занимала каждая забавная деталь. Я хочу прийти в себя. Наркотики почти помогли мне это сделать, но всегда остается маленький поворот, за который они вас никогда не...
19 Августа
Мы воротились с Бонд-Стрит, отупевшие от скуки. Неожиданно для себя мы уснули; а когда проснулись, уже наступило это утро. Не могу понять, отчего такой долгий сон не освежает. Мы оба абсолютно изнурены.
Петушок сказал, что еда пойдет нам на пользу, и велел по телефону подать завтрак нам в постель. Однако, когда его принесли, никто из нас, ни он, ни я не смогли прикоснуться к еде.
Я не забыла, что говорила про духовную жизнь Аидэ. Мы были подготовлены занять место в новом порядке человеческой цивилизации. И совершенно правильно, что каждому следует подвергнуться некоторой доле неудобств. Чего вы еще ожидали? Это естественный способ...
Мы привели себя в норму пятью-шестью приемами героина. Нет смысла принимать кокаин, если вы уже себя не чувствуете довольно хорошо...
Запас и в самом деле ужасающе невелик. Чорт бы побрал эту глупую привычку устраивать праздники. Как некрасиво со стороны Гретель бросить нас вот так.
Мы пошли в кафе "Глициния". Кто-то представил нас кому-то, кто-то сказал, что мог бы достать то, чего мы хотели.
Но обнаружилась уже новое препятствие. Полиция считает, что уделять внимание волне преступности - дело хлопотное и опасное. Потом, они слишком заняты усовершенствованием правил. Англия совсем не та, что до войны. Вы все время не можете понять, где вы находитесь. Никто не интересуется политикой так, как это было раньше, и никому нет больше дела до великих идей.
Меня учили, что Хартия Вольностей и свобода личности, и вообще свобода медленно расширяются от случая к случаю, час от часу и так далее и тому подобное.
Всевозможные вмешательства в гражданские права проходили у нас под носом без нашего ведома. Откуда мне знать, возможно ли носить зеленую шляпку с розовым платьем или это уже криминал.
Что ж, пожалуй и криминал; но мне кажется, что полиции до этого не должно быть никакого дела.
Давеча я прочитала в газете, что народное собрание в Филадельфии порешило, что от юбки до земли должно быть не меньше семи с половиной дюймов - или не больше. Я не знаю сколько, и не знаю почему. Как бы то ни было, в результате цена на кокаин подскочила с одного фунта за унцию до всего, что вы пожелаете заплатить. Поэтому, разумеется, каждый его хочет, нужно ему это или нет, и любому, кроме члена парламента ясно, что если вы предлагаете человеку за вещь цену в двадцать, тридцать раз больше ее стоимости, то он пойдет на любые неприятности, чтобы всучить ее вам.
Ну так вот, наш человек оказался мошенником. Он попытался всучить нам пакетики со снежком в темноте. Он старался помешать Петушку проверить содержимое, делая вид, что опасается полиции.
Но, как обычно, Петушок оказался силен по части химии. Он был не тем человеком, который купит борный порошок по гинее за понюшку. Он заявил торговцу, что скорее примет таблетки Бичема [слабительное - прим.перев.].
За что я Петушка люблю, так это за его остроумную речь. Но по той или иной причине, эти вспышки остроумия не происходят, как бывало - не столь часто, я имею в виду. Кроме того, он, похоже, шутил с самим собой.
Большею частью, я не понимаю смысл его слов. Еще новость - он стал помногу сам с собою разговаривать. Это выглядит отталкивающе.
Я не знаю, почему это случилось. Малейшая вещь раздражает меня до абсурда. Думаю это от того, что каждый инцидент, даже приятные вещи, отвлекают меня от единственно важной мысли - как пополнить запас, уехать в Кент, немного отлежаться и развлечься уже по-настоящему, как нам это удавалось месяц назад.
Я уверена, тогда бы к нам вернулась любовь; а она - единственная вещь, имеющая смысл в этом или следующем из миров.
Я чувствую, что до нее рукой подать; но промахиваюсь на целую милю - от этого еще хуже, когда так близко, и все же - так далеко...
Только что мне в голову пришла очень забавная вещь. В нашем сознании есть нечто, что мешает думать о том, чего тебе не хватает.
Последней глупостью было с нашей стороны рыскать по Лондону за наркотиком, и связаться с дрянными людишками, как это вышло у нас в Неаполе. До сегодняшнего вечера мы и не догадывались, что нам следует, только и всего, проведать Царя Лестригонов. Уж он-то даст то, что нам необходимо, по сходной цене.
Странно, также, что первый об этом подумал Петушок. Мне известно, как ненавистен ему этот человек, хотя он признается в этом только когда бывает вспыльчив, что, как я знаю, абсолютно ничего не значит...
Мы приехали в студию Лама на такси. Вот не везет, он куда-то вышел! Там была девушка, высокая, худая женщина с белым лицом, напоминавшим клин. Мы несколько раз намекнули ей, однако она не поняла и, как ни измучены мы были, мы не стали портить рыночные отношения, прямо сказав ей, что нам нужно.
"Царь должен быть завтра утром", - сообщила она.
Мы ответили, что придем в одиннадцать часов.
Вернулись к себе. Ночь прошла паршиво из-за экономии. Мы не осмеливались признаться друг другу, чего мы на самом деле теперь опасались больше всего на свете - как бы он не отвернулся от нас...
Не могу спать. Петушок тоже лежит с раскрытыми глазами и смотрит на потолок. Он не шевельнет и мускулом. Его безразличие ко мне бесит меня. Но, в конце концов, и он мне не интересен. Я не нахожу себе места, точно Вечный Жид. В тоже самое время я ни на чем не могу сосредоточиться. Вот, царапаю все происходящее себе в дневник. Описывая мои ощущения, я, в известной степени, отделываюсь от них.
А совсем уж отвратительно то, что я вполне понимаю, чем занимаюсь. Этот путаный, брюзжащий хлам и есть заменитель, занявший место любви?!
Чем я проштрафилась перед любовью? У меня такое ощущение, будто я умерла и заброшена в некое жуткое место, где нет ничего, кроме голода и жажды. Все потеряло значение, кроме наркотиков, а они, сами по себе, не дают избавления.
20 Августа
До чего же я устала, устала, устала!...
Мое предостережение насчет Царя подтвердилось. Имела место весьма неприятная сцена. Мы оба были страшно изнурены, когда приехали туда (Я что-то не могу согреть руки и ноги, и с моим почерком также творится что-то неладное).
Питер Пен решил, что будет лучше всего напомнить в шутливой манере сделанное когда-то Ламом замечание, что нам придется к нему обратиться, если возникнет нужда, а потом уже ознакомить его с предметом, в котором мы нуждаемся.
Но он грубо опередил нас, не успели мы и рта раскрыть.
- Ни к чему рассказывать мне, чего вам не хватает, - сказал Царь, - нужда налицо.
Он произнес эти слова уклончиво, так, чтобы нас не обидеть; но мы инстинктивно поняли, что он имеет в виду мозги.
Однако Питер, отчаянный чертенок, не уступил своих позиций. Вот за что я его люблю.
- Ах да, героин, кокаин, - вымолвил Царь. - Очень сожалеем, но на данный момент оными не располагаем.
Изверг, казалось, не сознавал наших страданий. Он разыгрывал перед нами извиняющегося приказчика.
- Но позвольте показать мне наши последние строки про морфий.
Я и Петушок обменялись тусклыми взглядами. Несомненно, морфий был бы лучше, чем ничего. И тогда (как вам это понравится?) зверюга извлекает журнал в голубой обложке из вертящегося книжного шкафа, и зачитывает вслух длинное стихотворение. Настолько драматичны были его интонации, настолько жива нарисованная им картина, что мы сидели, точно завороженные. Словно кто-то запустил в наши внутренности длинные щипцы и выкручивает их. Закончив чтение, Царь отдал стихи мне.
- Вы должны подклеить это, - сказал он, - в ваш Магический Дневник.
Что я и сделала. Сама не знаю зачем. В самоистязании есть некое удовольствие. Не так ли?
Жажда!
Не та, что в глотке
Пусть свирепей и злей
Средь физических мук -
Только она пробила сердце
Христа
Исторгнув единственный дикий крик
"Пить!" за всю Его агонию,
Пока солдаты играли в кости и пьянствовали:
И не та мягкая жажда
Что зовет рабочего к вину;
Не телесная жажда
(Будь неладно ее неистовство)
Когда рот полон песка,
А глаза слиплись, и уши
Морочат душу, пока ей
Не послышится,
Вода, вода рядом,
Когда человек ногти вонзает
Себе в грудь, и пьет свою кровь
Которая уже сгустилась
и свернулась.
Когда солнце - живой дьявол
Изрыгающий блевотину зла,
А ночь и луна лишь потешаются
Над несчастным на голой скале,
И высоко изогнутый купол небес
Как его небо, пересох и безводен,
И пещеры его высохшего сердца
Забиты песком солончаков!
Не она! не внесенная в список
Жажда;
Плоть и дух заодно
Предатели, обернулись черной душой
Ищут место ударить
По жертве, уже настроенной
По одной безмерной тональности раны;
Каждая кость в отдельности
Холодна, воплощение стона,
Что разлит из ледяного семени
Неумолимого червя Геенны;
Каждая капля реки
Крови дрожит и пылает
Отравой тайной и горькой -
Подобно последнему содроганию
Во плоти щербатых кинжалов.
(С глазами, налитыми кровью и тупо-остекленелыми
Вопящий Малаец бредет, спотыкаясь,
Через свой пораженный ужасом поселок).
Так и кровь ввинчивает свою боль
Сардонически сквозь сердце и мозг.
Каждый нерв в отдельности
Не спит, и бдит на кривой
Асимптота которой "никогда!"
В гиперболическом "навсегда!"
Истерзанный и горящий змей
Стреляет в нее отравой,
Как будто это может утолить
Боль на десятую долю минуты.
Проснись, проснись навсегда!
Проснись, как не может никто
Пока сон - возможный финал,
Очнись в пустоте, в той бездне
Жажда которой есть эхо здешней
Что жертвует, мир без конца,
(Мир без конца, Аминь!)
Человека, который
Сбивается и поддается
На пресловутое "день и час"
На приманку снежно-звездного поля
Где цветет опиумный мак.
Всего лишь укол иглы,
Набранный из скважины чародея!
И этого довольно, чтобы переманить
Душу с небес в ад?
Или дух человека отвык, отучился
Страшиться своих богов и духов
Ради пресмыкания у пристрастия дьявольских стоп?
Неужто так ужасно неравенство сил -
Наследник чудесных веков,
И земного венца на час,
Господин прилива и грома
Против сока цветка?
Эх! в реве и рыке
Всех армий греха
Это единственное сражение
Которое он, как известно, никогда не выигрывал.
Раб этой жажды - не той,
О которой пишу здесь ничтожно,
Не той, что чернеет в мозгу от укусов,
