А в душе еще пуще разбитой!
Не смеешь ты думать о худшем!
По ту сторону беснования и клекота
Ад физического желания
Лежит, в онемелом мозге,
На краю времени и пространства,
Бездна, неизмеренная, незапечатанная -
Там ее призрачный лик!
Это Она, она, что отыскала меня
В морфяной медовый месяц;
Шелком и сталью меня сковала,
Погрузив с головой в ядовитое молоко,
Ее руки даже сейчас сжимают меня,
Удушая до потери сознания
Которое все еще - но, О, как редко! -
Приходит при погружении иглы,
Взирает пристально и прямо,
Нет нужды ласкать и манить
Ее раба страхом поцелуя,
Ее ужас переходит в него
Зная, что чрево - гадючья матка,
В крапинках и черную полоску
По ржаво янтарным чешуям,
Там его могила -
Вытягивающая жилы скрипучая дыба
На которой он орет - как он орет!
Купол ее черепа сводчат,
Ее безумные монгольские глаза,
Чей взгляд искривили экстазы
От вещей неприкосновенных, вознесенных
Далеко по ту сторону звезд и небес,
Брызжет янтарем и гагатом -
И нос собачий чует добычу
Мясистый, тяжелый, вульгарный,
Звериный и перебитый,
А под ним - ее рот, что каплет
Кровью с губ
Скрывающих клыки змеи,
Каплет на ядовитое вымя,
На горные склоны, что тревожат
И твой дух болезненно содрогается
При намеке, что худшее еще впереди.
Оля! золотая блесна
В крючках бесконечной боли,
Роковая, фанатичная подруга
Отравленного тела и мозга!
Оля! Имя, что глядит с ухмылкой
Распутного томления и мошенничества,
Шепчет в бесноватые уши
Секретное заклинание своего рабства.
Омерзение и в самом деле сильно,
А соблазн еще сильнее,
Раскачивает на качелях тлеющей кадильницы
дым чувств одуряющего запаха!
За моей спиной, за спиной, надо мной
Стоит она - зеркало любви.
Нежны ее пальцев суставы;
Ногти полированы и заострены,
И с золотыми шпорами:
Ими она терзает мозг.
Ее похоть холодна, угрожающе;
И бледны ее Китайские щеки,
Когда она изящно поглощает, нечестивая
Устами спрута, и зубами
Черными и истертыми,
Кровь и пульпу с ногтя.
В былые дни для заклятья ее
Одного быстрого укола было довольно:
Она явилась как воплощенная любовь,
В те часы, когда я впервые пробудил ее.
Мало помалу я открыл
Правду о ней, сорвав покровы,
Горестную за пределами всех границ,
Гнусную по ту сторону отвращения.
Черная, эта чума из колодца,
Как видны ее гноящиеся прыщи,
Как кусают зловонные поцелуи
Когда ласкает ее аспид.
Дракон манящий и пугающий,
Тигр похоти и ярости,
Живой в цепях мертвецов,
Живучая слизь среди праха,
Позорно-бесстыдная как пламя,
Оргия выделений брюхатого чрева
Вместе с ненавистью за пределами целей или имен -
Оргазм, смерть, диссолюция!
Знаешь теперь отчего ее глаза
Так страшно сверкают, разглядывая
Ужасы и мерзости
Раскрывающиеся, точно грязные цветы?
Смех, схоронивший покой,
Агония за решеткой печали,
Смерть, лишенная мира,
Не само безумие ли она?
Она поджидает меня, лениво поглядывая,
Пока луна убивает луну;
Луна ее триумфа близится;
Скоро она пожрет меня целиком.
И Вы, Вы - чистоплюи пуритане и прочие,
Кто не познал изнуряющей тяги к морфину,
Вопите от презрения, если я назову вас братьями,
Кривите губу, глядя на ярость маньяка,
Глупцы, семь раз обманутые,
Вам она не знакома? Ладно!
Ей и улыбнуться не надо, чтобы
Разорить вас ко всем чертям!
Морфий всего лишь искра
От того векового огня.
Она же единое солнце -
Прообраз всех желаний!
Все, чем бы вы были, вы есть -
И в этом венец страстного стремления.
Вы рабы звезды Полынь.
Разум, если осмыслить - безумие
Чувство, на поверку - боль.
Каким блаженством было бы в сем усомниться!
Жизнь - физическая мука, болезнь ума;
И смерть - из нее не выход!
"Оля" также напомнила мне саму себя. Меня посещает болезненное желание стать непревзойденно жестоким и распутным чудовищем.
Лам говорил мне об этом еще очень давно. Он сказал, что в этом фантазме заключено мое стремление "возвратиться к прообразу". La nostalgie de la boue. [ностальгия по мраку - франц.]
Петушок утратил все свое достоинство. Он вымаливал хотя бы понюшку. На самом деле нам не было до такой степени скверно, однако описание жажды в этой ужасной поэме обострило и нашу жажду.
- Милейший, - произнес Царь грубо, - я не торгую наркотиками. Вы пришли не в ту лавочку.
Петушок повесил свою головку, его глаза стали стеклянными. Но нужда в наркотике толкала его пробовать в отчаянии каждую уловку.
- Черт возьми, - вымолвил он, сколько хватило духа. - Вы же сами подстрекали нас, мол продолжайте.
- Определенно, - признал Царь, - и теперь я подстрекаю вас остановиться.
- Я-то думал, что вы верите в "делай, что тебе нравится"; вы ведь это все время говорили.
- Прошу прощения, - резко парировал Царь. - Я никогда не говорил ничего подобного. Я говорил "Твори, что ты желаешь", и повторяю это еще раз. Но это лошадь несколько иной масти.
- Но нам нужен порошок, - взмолился Питер. - Нужен и все. Зачем вы втянули нас в это дело?
- Зачем, - тонко усмехнулся Царь. - Да потому что моя воля заключается в том, чтобы вы поступали сообразно своей собственной воле.
- Ясно, тогда я хочу порошок.
- Сэр Питер, вы - проницательный психолог, и все же вы не уловили мою мысль. Боюсь, что я ее скверно выразил.
У Петушка все бурлило внутри, однако, он был слаб, на грани обморока и походил на ягненка. Я бы убила Царя Лестригонов, если бы имела для этого средства. Я понимала, что он умышленно истязает нас ради собственного удовольствия.
- О, я понял, - сказал Петушок. - Ведь я забыл, кем вы были. Сколько вы хотите?
Прямое, сделанное в упор оскорбление, не вызвало у меня даже улыбки. Он обратился к высокой девице, которая сидела за столом и корректировала гранки.
- Обратите внимание на характерную реакцию, - сказал он ей, как если бы мы были парой кроликов, подвергнутых им вивисекции. - Они не понимают мою точку зрения. Они неверно цитируют и мои слова, которые слышат от меня при каждой встрече. Они не могут правильно истолковать четыре слова одной-единственной фразы "Твори, что ты желаешь". И, наконец, осознав свою неспособность понять они тотчас же решают, что я должен быть одним из самых грязных негодяев, избежавших петли.
Он снова повернулся к Петушку, слегка кивнув в знак извинения.
- Попробуйте же понять, что я говорю, - произнес он очень серьезно.
Ненависть распирала меня, подозрение переполняло до краев, я была ошеломлена презрением. И все же он вынудил меня почувствовать свою искренность. С гневной яростью я раздавила эту догадку.
- Я поощряю вас принимать наркотики, - продолжил Царь, - в точности, как я поощряю ваши полеты. Наркотики претендуют на власть над каждым человеком.
Неужто так ужасно неравенство сил -
Наследник чудесных веков,
И земного венца на час,
Господин прилива и грома
Против сока цветка?
Эх! в реве и рыке
Всех армий греха
Это единственное сражение,
Которое он, как известно, никогда не выигрывал.
Дети, вы - цвет нового поколения. Вы не должны ничего бояться. Вы должны покорить себе все. Вам необходимо научиться использовать наркотики, также как ваши предки научились использовать молнию. Вы должны суметь подчинить их собственной воле и использовать их сообразно обстоятельствам.
Он смолк. Острая потребность в наркотике держала Питера настороже. Он следил за доводами Царя с напряженной живостью.
- Верно, - согласился Питер, - и как раз в данный момент звучит команда "продолжать".
Лицо Царя Лестригонов расцвело улыбкой глубокого удовлетворения; и худенькое тело девушки за столом вздрогнуло, точно его приятно пощекотали.
Чутье подсказало мне почему. Она уже слышала похожий аргумент раньше.
- Разумно излагаете, сэр Питер. Это будет хорошо смотреться в широкой рамке, незамысловатой, из красного дерева, пожалуй, над камином.
По той или иной причине этот разговор нас взбодрил. Несмотря на отказ в наркотике, мы оба почувствовали себя намного лучше. Петушок выстрелил крупным калибром.
- То есть, господин Лам, суть вашего учения в том, что каждый человек должен стать абсолютным хозяином своей судьбы.
- Верно, верно, - согласился Учитель с нарочито громким вздохом. - Я ожидал быть побитым в споре. Меня всегда бьют. Однако и я тоже хозяин своей судьбы. "Если Сила вопрошает Зачем, тогда она - Немощь", как написано в "Книге Закона"; и судьба не велит мне выдать вам в это утро какие-то наркотики.
- Но вы сталкиваетесь с моей Волей, - возразил Петушок, почти оживившись.
- Мне долго придется объяснять, - парировал Царь, - почему я считаю ваше замечание неверным. Но процитируем "Книгу Закона" еще раз: "Довольно всяческих Потому, что будь они, сволочи, прокляты". Давайте я вам лучше расскажу вместо этого одну историю.
Мы тактично изобразили нетерпение и готовность ее послушать.
- Величайшим альпинистом своего времени был, как вы знаете, покойный Оскар Экенштайн.
Сказав это, он сделал несколько малопонятный и сложный жест; однако я смутно догадалась, что он был как-то связан с церемониалом почитания мертвых.
- Мне крупно посчастливилось быть усыновленным этим человеком; он научил меня лазить по горам, в частности, делать глиссаду. Он заставлял меня съезжать по склону в самых сложных позициях; головой вперед и так далее; и я должен был катиться по льду, не пытаясь себя спасти до его команды, и только тогда, у самого финиша я должен был прийти в себя, и пока он считает до пяти, перейти в положение сидя или стоя, по его выбору, либо свернуть в сторону, либо остановиться. И постепенно его упражнения делались все более опасными. Все это звучит, конечно, довольно непонятно, но, между прочим, он был единственным, кто научился "глиссаде" сам и обучал делать других столь совершенно.
- Как бы то ни было, приобретенная эта способность пригодилась мне еще во многих случаях. Сберегая час времени, порою сберегаешь чью-нибудь жизнь, и мы могли бы нырять с опаснейших склонов, где (в частности) можно напороться на осколок льда, идя на высокой скорости, если бы точно знать, что сможешь затормозить в то самое мгновение, когда заметишь угрозу. Мы могли, вероятно, опуститься на три тысячи футов там, где обычные люди без специальной тренировки спускались бы на веревке шаг за шагом, и, кто знает, рисковали в результате попасть в ураган, застигнутые темнотой.
Больше всего это мне помогло несколько лет назад, когда мне довелось командовать экспедицией в Гималаях. И вот кули побоялись пересекать заснеженный склон, кончавшийся над ужасным обрывом. Я велел им наблюдать за мной, бросился на снег головою вперед, съехал вниз как мешок овса, и вскочил на ноги на самом краю пропасти.
Когда я снова к ним подошел, людишки эти так и стояли, разинув рты от ужаса и изумления. Они последовали за мной через mauvis pas [опасное место - франц.] ни секунды не колеблясь. Видимо они решили, что все это магия или что-то вроде этого. Неважно что. Но они, по крайней мере, были уверены, что смогут пересечь опасный участок без вреда для себя, ведомые человеком, столь очевидно пользующимся протекцией горных богов.
Петушок стал белый, как смерть. Он с абсолютной ясностью понял суть анекдота. Ему было стыдно как мужчине, что он пребывал во власти слепого черного влечения. Он не верил, что Царь, на самом деле, рассказывал правду. Он думал, что этот тип рисковал своей жизнью, чтобы только заставить этих кули перейти на другую сторону. Казалось немыслимым, чтобы человек мог обладать такой абсолютной силой и уверенностью. Иными словами, он судил о Царе Лестригонов по себе. А о себе ему было известно, что он не первоклассный летчик. Ему льстило, что он пренебрегал столькими опасностями. Поэтому презрение Царя к тому, что люди именуют героизмом, его взгляд на неоправданный риск, как на простую животную дурость, резануло его точно как удар кнутом. Быть готовым их принять - это да. "Я жизнь свою в булавку не ценю".
Лам не испытывал восторга при виде крысы, загнанной в угол. Сделать себя полноправным хозяином в любом возможном положении - таков был его идеал.
Два или три раза Петушок пытался раскрыть рот; но так и не нашел слов. Царь Лестригонов подошел и взял его за руку.
- Наркотики - это тот самый склон горы перед нами, - сказал он, - и я - хитрый старый Экенштайн, а вы, соответственно, молодой амбициозный Царь. И я командую: "Стоп!", - и когда вы покажете мне, что смогли остановиться, когда возьмете себя в руки, и встанете на скате, смеясь, вот тогда-то я и покажу вам, куда идти дальше.
Какой-то извилиной мозга мы понимали, что человек этот неумолим. Мы ненавидели его той ненавистью, какой слабые всегда ненавидят сильных, но мы были вынуждены его уважать, восхищаться им, и по этой причине он был нам еще более отвратителен.
ГЛАВА II
БАБЬЕ ЛЕТО
Мы ушли в ярости и подавленном настроении, скрипя зубами. Какое-то время прогуливались молча. Неожиданно таксист предложил свои услуги. Мы апатично уселись в его машину, приехали назад к себе и тут же бросились каждый на свою постель. Мысль о ланче вызывала отвращение. Мы были чересчур расстроены и ослаблены, чтобы чем-нибудь заняться. Надежды на разговор не было, мы бы непременно поругались. Я впала в состояние бессонной муки. Мне сжигали мозг воспоминания о визите в студию. Воображение рисовало, как шипит мясо моей души, заклейменное раскаленным добела железом Воли Царя Лестригонов.
Я взяла в руки этот дневник. Записав все подробности, ощутила чувство облегчения.
Меня воспламенила страстная решимость окончательно одолеть Г. и К.; но руки мои были связаны за спиной, ноги закованы в цепи с ядром. Этот зверь не заставит меня остановиться. Мы достанем все, что нам надо, в обход него. Мы не желаем, чтобы с нами обращались, как с детьми; мы достанем, сколько захотим, и будем принимать все время, пусть это нас и погубит.
Конфликт внутри меня бушевал до вечера. Петушок погрузился в сон. Он храпел и стонал. Он походил на арестанта. Вот уже два дня, как он не бреется. Да и у меня самой черные ногти. Все мне кажется липким и клейким. Я не одевалась. Набросила одежду кое-как.
Петушок проснулся к обеду. Мы не могли спуститься вниз в таком виде. Внезапно нас ужалила догадка, что мы вызываем подозрение в этом отеле. Мы испытывали ужасный страх перед разоблачением. Ведь они могут что-нибудь предпринять. И, что хуже всего, мы толком не знаем, чего именно ожидать. И чувствовали такую беспомощность, что едва могли пошевелить пальцем от слабости.
О, найти бы где-нибудь немного!...
Мой Бог! Что за удача! Какая же я дура. В кармане моего дорожного платья должен быть пакетик героина. Мы подползли друг к другу и разделили его содержимое. После длительного воздержания эффект был чудесный.
Петушок взбодрился до свирепости. Отчаянная душевная мука, которую он испытывал, подтолкнула его к быстрым решительным действиям. Он послал за цирюльником и официантом. Собрать наши вещи явилась горничная. Мы заплатили по счету и оставили тяжелые сундуки в отеле, объяснив внезапный отъезд деловыми причинами. Мы поставили наши чемоданчики в такси и сказали: "Юстон, главная улица".
Петушок остановил одного типа у Кембридж-Цирка.
- Слушай, - прошептал он с нетерпением, - мы хотим какие-нибудь комнаты в Сохо. Во французском или итальянском заведении.
Тип с проблемой справился. Он подыскал нам темную комнатку на первом этаже на Грик-стрит. Хозяйка оказалась вроде как южанкой, с примесью негритянской крови. Ее лицо наводило на мысль, что она именно та женщина, которую мы искали.
Расплатились с таксистом. Петушок очень беспокоился. Он хотел найти человека, чтобы как можно быстрее осуществить наши желания. От нетерпения у него чесалось все тело, но все же он боялся. И вот мы уселись на кровать и начали строить планы.
21 Августа
Не могу ничего припомнить. Должно быть, я незаметно уснула в одежде. Петушка в комнате нет...
Целый вечер он мотался по городу; клубы и тому подобное. Мэйбел Блэк дала ему две порции кокаина; но у нее и самой было шаром покати. С Диком Уикхэмом они наведались в Лаймхаус. Неудачно! Они чуть было не подрались с какими-то моряками...
Мадам Беллини принесла завтрак. Жуткая, плебейская еда. Но нам надо немного поесть; я так ослабла...
Она пришла забрать посуду и прибрать в комнате. Исподволь я спровоцировала ее рассказать о своей жизни. В Англии она вот уже почти тридцать лет. Я кружила вокруг да около интересующего меня предмета. О нем ей было известно немного. Но думает, что сможет помочь. Одна из здешних женщин колется. Она поинтересовалась, сможем ли мы ей заплатить. В самом деле, это довольно забавно. Восемь тысяч годового дохода и одна из красивейших усадеб вблизи Лондона. И в какой-то грязной дыре у нас спрашивают: "Есть ли у нас деньги?!" Спрашивает карга, которая в жизни не видела и соверена, если только не стащила его когда-то у пьяного клиента.
Петушок, кажется, лишился здравого смысла. Он сунул ей в лицо 50 фунтов. Потому что его возмутило ее отношение. Она предпочла заткнуться. Либо думает, что мы полицейские шпики, либо задумала нас ограбить.
Вид наличных денег привел ее в замешательство! Он разрушил ее чувство меры. Мысли о честной сделке оказались выброшены из ее головы. Переменились и ее манеры. Она вышла из комнаты.
Питер велел мне самой сходить к девице-наркоманке. Он никогда раньше так со мной не разговаривал. Всякое половое влечение меж нами давно умерло. Мы пытались развить былую страсть. Получилось фальшиво, уродливо, противно; святотатство и деградация. Почему же так получилось? Ведь снежок усиливал любовь до невозможного. И все-таки я люблю его, как никогда. Мой мальчик. Должно быть, он заболел. Хотела бы я быть не такой усталой. Я о нем, как следует, не забочусь. И не могу думать ни о чем, кроме поисков Г. Похоже я особо и не вспоминаю о К. Мне он никогда особенно не нравился. От него у меня кружилась голова и я чувствовала себя больной.
Теперь у нас нет развлечений. Мы коротаем день в темном и отчаянно скучном сновидении. Я не могу думать ни о чем определенном. Чем больше мне хочется Г., тем меньше я способна мыслить и действовать, как следует, если хочешь получить желаемое.
Петушок вышел, хлопнув дверью. И она снова отворилась.
Я не могу пойти к той женщине вот так просто. Я пишу об этом, пытаясь удержаться от слез.
Но я уже плачу, только слезы не текут.
Я стала хныкать как одна женщина, виденная мною однажды в больнице.
У меня нет носового платка.
Не могу заставить себя умываться в такой грязной, треснувшей ванне. Мы не захватили мыла. Полотенце запачкано и разорвано. Я должна принять немного героина.
Я только что побывала у Лилли Фицрой. Как могут мужчины давать ей деньги? У нее седые, грубо окрашенные волосы. Лицо в морщинах, гнилые зубы. Конечно, она была в постели. Я грубо вытряхнула ее, пытаясь разбудить. Я утратила всякое сочувствие к ближним, люди это видят, и это вредит мне в моей игре. Я должна изображать избыток доброты и нежности, которого во мне было так много; это давало повод окружающим считать меня приятной дурочкой.
Кто-то мне однажды сказал, что в литературе прилагательные портят существительные, так что вы с уверенностью можете вырезать "приятную" прочь.
Впрочем, она все же славная, немолодая, слабохарактерная бедняжка. Употребляет только М. и покупает его уже в виде раствора, готового к инъекции. Лилли заметила, что я пропадаю, и сделала мне укол в бедро. И хотя он не зацепил так, как Г., но остановил наихудшее в моем страдании. Она никогда не встает до чая. Я оставила ей пятерку, в обмен на обещание выяснить вечером у человека, достающего ей морфий, что он может сделать для нас.
Она сделалась весьма нежной в сентиментально-материнском стиле, рассказывала мне историю своей жизни и прочее в том же духе, и, казалось, не могла остановиться. Разумеется, я притворялась заинтересованной, дабы ее не злить. Ведь от этого может зависеть все.
Но самое ужасное, что уходя я позволила ей меня поцеловать. Интересно, стану ли такой же, если не брошу наркотики.
Что за абсолютный вздор! Насколько я могу судить, они наоборот позволяют ей не катиться так быстро в пропасть. Жилось ей, наверное, зверски паршиво. В том, как она вцепилась в пять фунтов - ключ ко всем ее несчастьям; в этом, да еще в ее невежестве относительно всего, кроме грязнейшего разврата и подлейших преступлений.
Морфин явно крепко помог мне. Я вполне пришла в себя. Об этом можно судить по тому, как я делаю эту запись. Моя точка зрения вполне объективна. Ко мне вернулось чувство пропорций. Я могу судить о вещах последовательно, у меня прибавилось физической силы, однако мне снова хочется спать...
Радость! Только что вошел Петушок, и он полон хороших новостей. Он выглядит отлично - ровно, как и чувствует. Он принес пробу от торговца, с которым познакомился в "Глицинии". Абсолютно нормальный продукт. Он ожил за секунду. Они работают вдвоем; человек с товаром и напарник-сторож. Деловые переговоры они проводят в уборной, и если заходит кто-нибудь чужой, торговец исчезает. В случае реальной опасности он избавляется от образца, смывая его бесследно в унитаз. Убыток пустячный; ведь они могут покупать сырье по несколько шиллингов за унцию, и перепродавать его, уж не знаю во сколько раз больше его веса в золоте.
Уж сегодня ночью мы точно не будем грустить!
22 Августа
Адская ночь!
Петушок был на свидании со своим поставщиком, и закупил на 10 фунтов Г. и на 15 К. Но героин оказался совсем не Г., а К. разбавлен до такой степени, что и говорить об этом не стоит.
Какие все же грязные и подлые твари эти люди!...
Как может один человек извлекать выгоду из горестной нужды другого. Во время войны тоже самое было со спекулянтами. Собственно так было всегда.
Я пишу это в турецкой бане. Я больше не в силах выносить этот отвратительный дом. Баня мне очень помогла. Массаж успокоил мои нервы. И после довольно долгого сна одна чашка чая возвратила меня к жизни.
Пыталась читать газету, но каждая строка бередит мою рану. Они, кажется, помешались на наркотиках...
Я считаю, что это и в самом деле вполне естественно. Не забуду, как мой отец однажды пояснил мне, что неравенство благосостояния и всякие злоупотребления в коммерции происходят из-за искусственных ограничений.
Надувательство прошлой ночи сделал возможным великий филантроп Джейбз Платт. Это именно его Дьявольский Наркозакон породил ту самую торговлю, которую он старается подавить. Ведь до сих пор ее не было нигде, кроме его прогнившего воображения.
На меня накатывают внезапные приступы крайней усталости. Наркотик мне бы помог. Все остальное не производит никакого эффекта. Все, что происходит, вызывает у меня желание сделать "вдох носом"; и каждый "вдох носом" влечет за собой какое-нибудь происшествие. Из клетки нельзя убежать, но вся сложность ситуации заставляет меня... Ну вот, я не могу додумать то, что я начала говорить. Мой разум вдруг остановился. Это как если бы вы уронили сумочку. Вы нагибаетесь, чтобы ее поднять и вещи разлетаются по всей комнате, и всегда кажется, что вы собрали не все, и чего-то не достает. Никогда нельзя вспомнить, чего именно; но чувство досады остро. Оно мешается со смутным страхом. Мне и раньше часто случалось забывать вещи - это происходит с каждым, и постоянно, но это никого не беспокоит.
Однако теперь, всякий раз, если припоминаю, будто что-то забыла, я начинаю думать, не Г. ли это, или К., а может смесь их обоих так замутняет мой ум...
Моя память то и дело возращается к тому американскому негру, которого мы повстречали в Неаполе. Он сказал, что снежок делает людей "ветреными и скептичными". Так причудливо и выразился. Полагаю, что под "скептичным" он подразумевал "подозрительный". По крайней мере, такой я стала. Ветреный - я не могу удержать мысль на предметах, как умела это раньше, кроме, конечно, одной вещи. Но даже она путаная. В мыслях нет ясности. В них боль и страх, и печаль - и зловещий восторг. И каждый, кого я вижу, вызывает у меня подозрение.
Я все гадаю, думают ли они о том, что я употребляю, и не могут ли они сотворить что-нибудь гнусное. Я постоянно жду от людей какого-нибудь грязного подвоха; но это не мания. С той ночи, когда встретила Петушка, я видела и вижу столько мошенничества и подлости, сколько не видела за предшествующую жизнь.
Похоже мы каким-то образом попали в дурное общество. Но и моим старейшим друзьям я тоже не могу доверять, как раньше. Все они одинаковы. Вот я и думаю, не мания ли это? Как ее можно отличить? А ведут они себя странно. Я в нерешительности. Можно ли быть вообще уверенным в чем-то? Нельзя. Чем больше ты об этом думаешь, тем больше убеждаешься, что так оно и есть.
Посмотрите, как подвел нас этот Фекклз. Насколько я могу судить, даже у таких по-настоящему милых женщин, как Гретель и Мэйбел Блэк, могут быть еще те мотивы. Я и себя-то, на самом деле, подозреваю. Да, по-моему, это она.
Я должна идти домой. Надеюсь, Петушок с Божьей помощью где-нибудь что-то нашел!...
Я столкнулась с Мэйбел Блэк, когда она выходила из Бурлингтонского Пассажа. Она выглядела отлично, сплошные улыбки, очень короткая белая юбка и новая пара ботинок из лакированной кожи почти до колен. Наверно в них ужасно жарко. Она затащила меня попить чаю - чертовски стильное место; там были светильники в розовых абажурах; они отражались на голубом потолке; сочетание создавало самый дивный лиловый цвет.
Мы заняли альков за канареечными шторами и набором невиданно симпатичных подушек. Два плетеных стула и низкий столик дополняли убранство. Нам подали прелестнейший чай в яйцеподобных чашечках и сигареты "Долли" с добавкой розовых лепестков.
Мэйбел говорила со скоростью сто миль в минуту. На ее участке нашли самую ценную нефть - романтического мальчика шестидесяти пяти лет. Он сразу же купил ей нагайку с резной рукояткой из слоновой кости; голова лошади с рубиновыми глазами и золотой уздечкой.
Я спросила у нее, смеясь, это затем, чтобы старик не чудил? Впрочем, по-настоящему она любительница не плеток, а Г. У нее был полный пузырек и она отсыпала мне приличную порцию в конверт.
Первая проба, что за наслаждение! И затем - какие мы все странные! Едва это оказалось в моей сумочке, попало в мою кровь, мой разум начал работать свободно. Противное оцепенение сошло, как при пробуждении от кошмара, в котором вас душили. И тут меня осенила догадка, что совсем, или почти совсем, не героин дал такой эффект. Еще тогда в Неаполе, когда мы снова до него дорвались, он помог нам совсем немного.
Так почему же сегодня по-полудни я перенеслась на небеса? Откуда у меня вдруг взялись крылья?
Ответ пришел также быстро, как и ответ. Это атмосфера самой Мэйбел и ослабление моего беспокойства. И с облегчением пришел разумный страх перед наркотиком. Я поинтересовалась, не вызывает ли его употребление у Мэйбел неприятностей.
- Без него не заснешь, - призналась она, как будто речь шла о пустяке, - и это время от времени действует мне на нервы.
Ей нужно было бежать, чтобы не пропустить обед со своим красавчиком. А я пошла в свою грязную каморку, и моя радость лилась через край. Петушок валялся на постели в бездонной депрессии. Он не пошевелился даже когда я вошла. Я бросилась к нему и покрыла поцелуями. Его веки распухли и отяжелели, из носа текло.
Я дала ему свой платочек и заставила сесть. Его одежда была смята и, конечно же, он был небрит. Я не смогла противиться искушению подразнить моего милого. Ко мне потоком вернулось мое желание любить. Мне было больно до дрожи, потому что он мне не отвечал. Я сжала боль в своем сердце. Моя кровь бушевала радостью власти. Я держала его в своих руках. Одно крохотное усилие, и он был мой. Мне не хватило выдержки насладиться до конца. Жалость и нежность наполнили мои глаза слезами и я отсыпала ему дозу тускло-белого чародейства.
Он втянул ее в летаргическом оцепенении, словно человек потерявший надежду на жизнь, и все-таки принимающий по привычке свои лекарства. Постепенно он стал отходить, но едва пришел в себя только после третьей дозы.
Я тоже приняла одну, не потому, что мне это было нужно, а чтобы составить ему компанию. Я отправила его побриться и купить свежее белье.
Написание этого дневника наполняет меня причудливым восторгом. Теперь я знаю причину, и это меня слегка возбуждает. Все дело в случайной фразе Царя Лестригонов: "Ваш магический дневник".
Я много флиртовала с Царем, однако все это было по большей части кокетством. Многое в этом мужчине мне не нравится.
