Ha I, II и IV стр. обложки и на стр. 36 и 89 рисунки Ю. МАКАРОВА. 10 страница

Через некоторое время двое молодцов вынесли какой-то длинный ящик, а врачи взяли дядю под руку, и они сели в машину.

Вернулся дядюшка через месяц и уже, как говорится, на своих двоих. Он рассказал нам, что его друг пришил ему ногу от какого-то попавшего под машину бедняги, которого привезли в госпиталь полумертвым. Все мы были рады, и никто не заподозрил ничего плохого. Я тогда и значения не придал тому, что дяде моему так везет. У других и ме­нее сложные операции по пересадке не удаются, а тут це­лую ногу пришили.

Другой случай произошел с дядюшкой лет через пять после первого. Что-то вдруг он начал с лица спадать, стал весь какой-то не то желтый, не то серый. Я ему советовал отдыхать больше, а он говорил, что работы у него много, мол, некогда. Хорохорился он так, хорохорился, да и слег. Ну, тут врачи забегали, целые консилиумы собрались. И пришли к выводу, что у дяди не то цирроз, не то еще что-то в этом роде, в общем, печень отмирает. Понятно, это мало кого бы обрадовало. А я смотрю, дядя вроде бы и не очень переживает. Все только твердит, что он обязательно поправится. А дальше все повторилось как в первый раз... Приехал к нам такой же грузовичок со всякой дрянью. По­том дядя опять заперся у себя, почти не показывался. Че­рез некоторое время его увезли в больницу. Не помню, сколько времени прошло, а как-то утром смотрим — при­везли дядю, и он веселый такой, прямо-таки счастливый.

«Ну, Анри, меня теперь вылечили, — сказал он. — Печень как новая».

Вот тогда-то и повез он меня в лабораторию. Не знаю, что видели вы, но мне того, с чем познакомил меня дядя, было вполне достаточно, чтобы понять, сколь мерзкими де­лами занимается это милое учреждение... И все твердил мне: «Поверь, Анри, все, что ты видел, — это не самое великое, на что я способен. Только об этом пока никто не знает. Знаешь, я могу стать практически бессмертным».

С того нашего разговора прошло какое-то время. Я все гадал, что имел в виду дядя, когда говорил, что он прак­тически бессмертен. Но так и не пришел ни к какому вы-^В°ДУ. решил, что он приврал. Потом я поехал отдыхать на три месяца. Так мне посоветовал дядя. Да я вам уже рас­сказывал об этом. Помните, когда я вернулся и застал на вилле новую горничную?..

— Да, да. Помню. Продолжайте, пожалуйста...

—. Так вот, эта новая горничная сказала, что дядюшка ждет меня в своем кабинете. То, что я увидел, открыв дверь, невольно заставило меня остановиться. За столом си­дел... дядя, но не такой, каким я его оставил, уезжая, а та­кой, каким он был, наверное, лет тридцать назад.

«А, Анри, входи, — сказал он. подняв голову. — Я ви­жу, ты удивлен. В первый момент у всех подобная реак­ция. Ты садись, я сейчас объясню тебе, в чем дело. По­мнишь, я когда-то говорил тебе, что могу стать практи­чески бессмертным. Так вот, я добился этого. Результаты,

как видишь, налицо. Я омоложен. Попробуй скажи после этого, что я не гений».

Он продолжал говорить еще что-то в этом же духе, но я не мог его слушать — так был потрясен тем, что увидел... Что было потом, вам уже известно. Теперь вы знаете обо мне все... Ну а неделю назад или чуть больше я получил от дяди ту самую телеграмму, о которой говорил в прошлый раз. Как вы видели, его просьбу я выполнил, купил «ягу­ар» и приехал сюда. Вы правы, я приехал ночью. Дверь мне открыл он сам. На мой удивленный вопрос он ответил, что горничная уехала на пару дней к подруге, а кухарку и дворника отпустил к сыну, у которого родилась девочка. Когда мы вошли к нему в кабинет, я заметил, что выглядит он хуже, чем до моего отъезда. Он усадил меня в кресло и начал свой последний рассказ.

«Для того чтобы ты все понял, Анри, — сказал он, — начну с самого начала. Ты помнишь, когда я попал в ава­рию и мне отрезали ногу? Еще в больнице, а потом и здесь, дома, я думал, что же можно сделать, чтобы вернуть поте­рю. Советовался с хирургами. Помнишь того Гарро, кото­рый меня оперировал? Так вот он мне и объяснил, что сделать практически ничего нельзя. Врачи еще не научи­лись полностью подавлять реакцию отторжения, так что если бы и была подходящая нога, то все равно меня бы это не спасло. Он же мне сказал,-что пока удачные операции по пересадке бывали только тогда, когда от одного однояй­цового близнеца пересаживают что-то другому.

Эта фраза сразу же взбудоражила меня. Я ведь ужа тогда занимался выращиванием целого организма из одной клетки. Понимаешь ли, ученым известно, что организм можно вырастить из одной, причем любой клетки, если суметь разбудить в ней всю наследственную информацию/ а не только относящуюся к деятельности того органа, от­куда эта клетка взята. Конечно, необходимо еще создать и специальную питательную среду, где эта клетка сможет делиться и размножаться.

Я приготовил питательную среду, вырезал у себя ма­ленький кусочек кожи, отобрал самую лучшую клетку, об­работал ее и положил в смесь. Деление началось, да еще в каком темпе! Мне приходилось менять сосуды на боль­шие, наливать свежую смесь. На последнем этапе мой двойник лежал уже в ванне.

Когда, по моим расчетам, ему стало около 20 лет, я ре­шил, что пора приступать. Гарро приехал за мной. Его мальчики взяли ящик, куда я упаковал усыпленного двой­ника, и через несколько часов я был уже с ногой».

«Значит, вы отрезали ногу у живого человека? — не вы­держал я. — Как мог Гарро пойти на это?»

«Ну, во-первых, Гарро должен был делать все, что я приказывал. Он был полностью в моих руках, поскольку я знал о нем кое-что. А потом, что страшного в том, что мы сделали? — равнодушно сказал дядя. — Ведь я же сам создал этого двойника. Из собственной клетки».

«Но ведь это был настоящий, живой человек!»

«Шивой — да, но разве это был человек? Он еще ниче­го не понимал, он, так сказать, был отключен от внешнего мира, и мозг его был чище мозга новорожденного. Поверь, страшного в этом ничего нет».

Я не мог прийти в себя от охватившего меня ужаса. Дя­дюшка, мой дядюшка Роберт... Неужели он способен на такое?!

«Как ты понимаешь, — продолжал дядя, — когда у ме­ня болела печень, пришлось поступить таким же образом. Ведь первого. я вынужден был усыпить окончательно. Не возиться же с этим одноногим недоумком всю жизнь только из-за того, что когда-нибудь тебе может потребо­ваться от него еще какая-то запасная часть. Гораздо проще сделать новою.

Но когда Гарро вскрыл меня, пересаживая печень, он обнаружил, что организм мой внутри весь поражен мета­стазами рака. Спасти меня уже было невозможно, хотя ме­сяц-другой я мог еще протянуть. Да, тут было над чем по­думать. Я знал, что могу создать себе двойника, но в дан­ном случае помочь он мне, в общем-то, не мог. И все-таки я должен был использовать то, что умел. И тут, сейчас уже не помню в связи с чем, я неожиданно вспомнил О компью­терах. Если бы ты проторчал в университете подольше, то знал бы, какая это замечательная штука. Я вспомнил, как однажды, когда я заказывал какие-то приборы в одной фирме по производству электронно-медицинского оборудо­вания, директор рассказал мне об интересном заказе, ко; торый они получили от некоего Рене Деллэна. Так вот, этот самый Деллэн разработал так называемый психошлем, & помощью которого компьютер мог бы улавливать биотоки, выделяемые как работающим, так и находящимся в покое человеческим мозгом. Нужен был только дешифратор им­пульсов, чтобы ввести эту информацию мозга в компьютер. Фирма взялась изготовить и его».

Тогда этот прибор не заинтересовал дядю. Но потом, ког­да он узнал, что жить ему осталось всего ничего, он вспом­нил об этом изобретении. Дядя понял, что с помощью та­кого шлема и дешифратора он сможет ввести в компьютер не только находящуюся в мозгу информацию, но и свое са­мосознание.

«Так вот, вспомнив все это, — продолжал дядя свой рас­сказ, — я решил объединить эти приборы. Я знал, что могу создать себе двойника с совершенно нетронутым, чистым мозгом, потом передать в компьютер всю свою мозговую информацию и самосознание, а компьютер вложит все это в мозг моего двойника. И он ничем не будет отличаться от меня, разве только возрастом. Так это даже хорошо. Мысли будут мои, то есть он будет мною. Короче, это буду я, в другой, более молодой оболочке, не подверженной недугам.

Сложность заключалась в одном. Нас не могло быть двое. Я знал свой характер и понимал, что сам не допущу существования меня второго и сделаю все, чтобы остаться одному. Но беда в том. что я, второй, буду мыслить так же и, значит, конфликт неминуем. Меня, старого, должен был

кто-нибудь убить, как только передача интеллекта и само­сознания закончится.

Двойника я вырастил довольно быстро. За это время уда­лось достать компьютер, и мне сделали два специальных шлема, ведь передача должна была состояться сразу в двух направлениях — от меня, старого, в компьютер и от компьютера в меня, нового. Когда все это было готово, я отправил тебя в Ниццу, а тут еще вовремя сын вызвал ку­харку и дворника.

Как только мы остались вдвоем с горничной, я популярно рассказал ей все и, вручив пистолет, приказал ей выстре­лить в меня, старого, как только на шлеме зажжется лам­почка, показывающая, что из мозга взято уже все, что толь­ко в нем было. Она сначала отказывалась, но я долго уго­варивал ее, и она поддалась. Да иначе и быть не могло, ведь она любила меня и готова была выполнить все, что я прикажу. Ну и... вернувшись из Ниццы, ты увидел меня помолодевшим и здоровым...»

«А что же было дальше с горничной? Ты ее. уволил?» — зачем-то спросил я, уже догадываясь, как мой миленький дяденька Реймон поступил с ней.

«Нет, — ответил он совершенно спокойно. — Когда я снял шлем, она сидела на полу и рыдала. Пистолет валял­ся рядом. Я поднял его и выстрелил... Она могла пробол­таться.

Но я, как ты, наверное, понимаешь, вызвал тебя не для того,, чтобы покаяться в грехах. Дело в том, что в моих расчетах произошла досадная ошибка. У меня опять рак. Не знаю точно, возможно, мой организм генетически пред­расположен к нему или же это просто совпадение, но это так. И, значит, я вынужден проделать все в самого начала. А поможешь мне в этом ты».

Я был настолько поражен всем услышанным, что даже не стал возражать. Мы поднялись на третий этаж, и он от­крыл дверь. В полумраке, который царил там, я разглядел огромные столы, заставленные многообразными колбами, мензурками неимоверных форм и размеров и большим ко­личеством приборов, совершенно непонятных мне. Мы про­шли в следующую комнату. Там стояли два одинаковых дивана, стулья, стол и компьютер в углу. На столе, возвы­шались два шлема, очень похожие на те, которыми женщи­ны в парикмахерских пользуются для сушки волос. На од­ном из диванов кто-то лежал.

«Взгляни-ка на меня, нового, — сказал мне дядя таким спокойным голосом, как будто он и не рассказывал только что обо всех мерзостях, которые совершал. Он повернул выключатель. — Вот видишь, он совершенно такой же, ка­ким был я, когда ты вернулся из Ниццы. Сейчас он спит. Так и должно быть. В таком состоянии он лучше все вос­принимает. Минут через пятнадцать после тою, как все за* кончится, он проснется. Ты понял, что должен делать? Как только на моем шлеме зажжется вот эта лампочка, — он указал на маленькую лампочку рядом с проводами, соеди­нявшими шлем с металлическим ящиком, — ты застрелишь

меня, старого. Да! — спохватился дядя..- - Ты умеешь стрелять?»

Я сказал, что умею. Тогда он встал, надел шлем на спя­щего, потом зачем-то улыбнулся мне и, надев второй шлем, лег на соседний диван. Мне было не по себе. Дерна писто­лет в правой руке, я спустился в дядин кабинет, налил в стакан джина, выпил. В голове теснились различные мыс­ли. Я был в ужасе от того, что услышал, но не знал, что могу предпринять, хотя прекрасно понимал, что делать что-то нужно. Нельзя же допускать, чтобы мой дорогой дядюш­ка Реймон и дальше продолжал творить все это.

Неожиданно мелькнула мысль, а не собирается ли он и со мной поступить так же, как с той -горничной? Уж не по этой ли причине он приказал мне приехать на машине? Кто меня видел? Да никто. Прилети я самолетом...

Все, что произошло дальше, я помню смутно. Я был как во сне. Когда я поднялся в лабораторию, лампочка на шле­ме еще не зажглась. И все же я выстрелил... Два раза... Ни тот, ни другой не успели даже охнуть. Потом я сбежал на первый этаж, рванулся было к двери, но... вернулся и щелкнул зажигалкой...

И не думайте, что я жалею об этом. Когда я вспоминаю все, что увидел в лаборатории, и то, что рассказал дядя в последнюю ночь, то понимаю, что не мог поступить иначе. Любое зло должно быть наказано.

Анри Лаперо замолчал. Глаза его горели, и Тексье ви­дел, что племянник действительно не жалеет о том, что совершил.

Ал. АЗАРОВ

ОСТРОВИТЯНИН

По ее сть

Человека можно запугивать до известного предела. После чего наступают апатия и безразличие. Я перешел рубеж страха, и теперь мне все равно. Угрозы Петкова попро­сту не доходят до меня; я пропускаю их мимо ушей и всматриваюсь в темное пятнышко на стене — след от выпавшего гвоздя. Когда оно исчезнет, все на какое-то время кончится. Так уже было — три или четыре раза, — и всегда исчезновение следа предшествовало потере сознания. — Воды, Бисер!.. Живо!

Окончание. Начало в предыдущем выпуске.

Ледяные струйки льются мне на голову, попадают за шиво­рот. Рубашка давно уже мокра и липнет к телу. Я перевожу взгляд с пятна на свои колени, низ живота; красные полосы и потеки на белом полотне бледнеют, смываемые водой, и ро­зовые капли ползут по коже.

— Багрянов, — раздельно произносит Петков. — Прекрати­
те упрямиться. Вы слышите меня, Багрянов?

Я слышу, но не хочу говорить. Петков сидит на переверну­том стуле — подбородок на спинке — и, не мигая, смотрит поверх моего плеча. Я точно знаю, что за моей спиной нет ничего интересного и значительного: там Марко и Бисер, они возятся с удавкой. В последний раз петля из сыромятной ко­жи, опоясавшая голову и закрученная до предела, едва не раздавила мне височные кости, и пятнышко исчезло надолго, возможно, на целый час.

— Багрянов, — повторяет Петков. — Не упрямьтесь! Уме­
реть я вам не дам, а то, что было, — всего лишь начало.
Если понадобится, Марко сточпт вам зубы — здоровые, один
за другим; Марко изувечит вас, Багрянов... и кому вы будете
тогда нужны?

«Сволочь!» — хочу сказать я, но не говорю. Ругательства мне не помогут... Искра провалилась — и всему конец.

Марко выдвигается из-за моей спины, наклоняется к Петко-^ВУ бурчит что-то, почтительно отгораживаясь ладошкой.

— Хорошо, прервемся, — говорит Петков. — Сколько, по-
твоему?..

— Минут двадцать...

— Хорошо! Бисер, можешь пойти перекусить.

Углубление в стене невелико. Когда-то здесь, наверно, ви­села картинка. Потом сняли. Или упала. Я думаю об этом, совсем не радуясь, что сохранил способность соображать. Луч­ше бы я-сошел с ума... Лучше бы... Ведь пройдет всего-на­всего двадцать минут, и все начнется сначала. И как знать, не захочу ли я говорить? Внизу, в подвале, должна находить­ся Искра. Если, конечно, еще жива. Ее привезли под утро, и я тогда не знал, что это она. Просто проснулся, услышав сна­чала звук автомобильного мотора и тормозов, а потом хло­панье дверц, возню и сдавленный женский крик. Ночная пус­тота удесятеряла звуки, делала их гулкими и вибрирующи­ми. Я сел в постели, вслушался. Где-то залаяла собака и умолкла. Автомобильный мотор работал, и снег скрипел под тяжелыми шагами. Все продолжалось недолго, несколько мгно­вений, но рубашка моя успела намокнуть под мышками. Бо-жидар, несший дежурство, встал и вытянулся у двери. Про­бормотал:

— Спи. Чего вскочил? Это господин начальник приехали...
Он, как и я, не слышал голосов, только шаги, и я подумал,

что Божидар, точно пес, по походке узнает хозяина.

Звуки — шаги, кашель, скрип дверей — переместились из прихожей куда-то вниз. Я затаил дыхание, пытаясь разобрать­ся, в чем дело, но больше ничего не происходило — домом распоряжались не люди, а предутренняя тишина. Тяжелая, гнетущая — такая же, как сейчас...

— Багрянов!.. Слушайте меня, Багрянов!

Я отвожу взгляд от пятнышка на стене и гляжу на Пет-кова.

— Не понимаю вас, — говорит Петков с досадой. — Пойми­
те же наконец, черт дери, что Искру взяли с поличным. Объ­
явление в «Вечер» сдала она; заведующий редакцией, контор­
щица и кассир ее опознали. Знакомые в'ашей приятельницы
нам известны наперечет, и Галкина среди них нет.

Петков подкладывает под подбородок ладонь. Скашивает глаза на наручные часы, высовывающиеся из-под манжета.

— Прошло пять минут. В заяасе у вас пятнадцать. Ничто
вам не поможет, Багрянов, кроме признания. Поверьте на
слово... Вы слышите меня?.. Так вот, я уважаю вас именно за
трезвый ум. Это редкий дар в наши дни, и дай вам господь
возможность пользоваться им подольше. Ну чего вы, собствен­
но, добиваетесь? Быстрой смерти? Ее не будет. Спасения
Искры? Поздно... Какой смысл молчать?.. Не думаете ли вы,
что вас обманывают, заверяя, что с Искры не спускали глаз
ни на минуту? Каждый ее шаг известен, и я могу хоть сей­
час пригласить сюда Гешева. Да, да, пригласить и сунуть но­
сом в дерьмо! Не знаю пока, как она там его обошла, но что
обошла — это точно. Гешев по ее милости сидит сейчас в вы­
гребной яме и не скоро из нее выберется. Так что — слово че­
сти! — Искру из подвала не выручит и господь бог!.. Разве
что вы поможете ей? Слышите: ее жизнь в ваших руках. Я не
шучу.

Да, Искра окончательно провалилась, и будь он проклят, этот Петков, подловивший ее! А я-то., я-то хорош! Радовался, прочитав объявление... Выходит, седоусый уцелел, и я был кругом не прав, подозревая Искру в двойной игре... Что будет с ней?

— Пятнадцать минут, — лениво говорит Петков и поправ­
ляет манжет. — У вас осталось пять. Я передумал, Багрянов.
Вас больше и пальцем не тронут. Сейчас придут Марко и Би­
сер, и мы отправимся в подвал. Там вас привяжут хорошень­
ко, а Марко возьмется за девочку. Все, что стоило бы проде­
лать с вами, он проделает с ней... Вы согласны, Багрянов?

Язык у меня распух и еле ворочается.

— Нич...о...ест...о!

Петков вцепляется пальцами в спинку стула. Косточки на руке белеют, а голос все так же тих.

— Ничтожество, сказали вы? О нет! Я полицейский и мое­
му царю слуга. А ты — мразь!.. Марко! Боншдар! Бисер!

Трое вошли, а мне не страшно. Совершенно не страшно. Будь что будет. Я единственный, кто знает Багрянова до кон­ца. До самого сокровенного. Рубеж перейден еще в самом на­чале, и теперь Петков ничего не получит... Ты уж прости ме­ня, Искра...

Марко тащит меня, почти волочет за конец веревки, привя­занной к скрученным за спиной рукам. Петков идет впереди, чуть отступясь — Божидар.

— Гы! — говорит Бисер и награждает меня таким пинком,
что я лечу головой вперед; Божидар еле успевает прервать
мой полет.

Новый пинок, и ноги мои цепляются за порожек, скользят по

ступенькам; плечо, которым я защищаю голову от соприкосно­вения с камнем, уже не плечо — мышцы без кожи, сплошной кровоподтек.

Петков отодвигает засов и распахивает дверь. Марко корот­ким толчком вбрасывает меня в комнату, а Бисер и Божидар держат за локти, мешая упасть.

— Смотри!.. Тебе говорят, сволочь! Ну!.. Марко, открой ему
фары, пусть видит!

Ручища Марко раздирает мне веки. Пальцы давят сильнее и сильнее, впиваясь в углы глазниц у висков.

— Ну как она вам, Багрянов? Нравится?

Комок окровавленного тряпья в углу — это Искра?! Ноги мои подгибаются, но я не могу отвести глаз от красных полос на плечах и груди девушки. Бурая маска заменяет ей лицо. Из коричневой впадины в маске несется крик — жалкий, бес­сильный.

— Бисер, успокой ее, * — говорит Петков.

Я скольжу, обвисаю в руках Божидара и не успеваю под­ставить ножку Бисеру, ринувшемуся выполнять приказ. Пет­ков подходит ко мне, загораживая Искру.

— Тебе не жаль ее, Багрянов?

Что-то сломалось во мне. Я перестал быть тем, кем был. Страха пет, но и воли нет. Петков прав: чужая боль — не для меня... Я — слабый человек... Дрянь я, ничтожество... Но ина­че не могу...

— Не надо, — говорю я. — Не надо ее трогать.

Петков двумя пальцами берет меня за подбородок.

— А взамен? Искра — женщина не дешевая!

— Да... — говорю я.

— Что — да? Я правильно понял; вы даете все?

— Да...

— Ладно, пошли, Бисер! Останешься здесь и вызовешь к ней
Фотия. Пошли, Багрянов.

Ничего не соображая, я ковыляю из подвала на второй этаж. Куда-то вхожу, на что-то сажусь. Пью. Воду или виноЗ? Все туманится, пляшет перед глазами, и только коричневая маска не желает пропадать.

— Начинайте, Багрянов, — говорит Петков.

— Да... — говорю я. — Сейчас...
Каждый слог дается мне с трудом.

— Адресат? — спрашивает Петков. — Кому адресовано
- объявление?

— Нельзя... не при них...

— Мои люди мешают? Хотите, чтобы вышли?

Все равно. Какое мне дело? Выйдут — не выйдут. Нет, пусть выйдут. Это же важно. Разве нет?.. Сейчас скажу — и все кон­чится. Больше не будут бить...

— Багрянов! Вы слышите меня?.. Мы одни. Говорите же.
Кто адресат?

Я открываю рот.

— Лул...чев... Это Лулчев... Да...
Человек слаб, а я человек...

Допрос идет уже третий час, и ровно столько же я жарюсь под палящим лучом переносной ривальты. Ослепленный, поч­ти испеченный заживо, я все-таки не теряю сознания, и Пет­ков, сидящий в прохладной тени, не торопясь вытягивает из меня имена, подробности, факты.

Сколько я еще выдержу? Час? Два?.. Бесконечность...

— Итак, — говорит Петков и поправляет ривальту. — С Лул-
чевым мы разобрались. С объявлением тоже. Очередь за ран­
деву — кто и когда придет?

— Не знаю, — говорю я, пытаясь облизнуть губы.

— Знаете! — Пауза. — Багрянов! Еще немного, и я верну
вас вниз и переломаю все кости! Мало вам было?

— Достаточно...

— За чем же остановка? Сказав «а», переходите к «б». Вы
продалп нам Лулчева...

— Я не продавал.

Петков присвистывает из своей прохладной тени.

— Не в термине суть! Факт остается фактом, п Лулчеву —
один черт: продали ли вы его ДС, выкупая жизнь, или назвали
по соображениям альтруизма... Откуда вам известно, что он
работает па англичан?

— На немцев тоже.

— Оставьте немцев в покое. Мне нужны англичане! Что вы
знаете об этом и из каких источников?

Три часа! Три долгих-предолгих часа ривальта выжигает мне кожу на лице, а Петков долбит одно и то же. Лулчев и англичане. Англичане и Лулчев. Кто, что и когда?

— Выключите свет, — прошу я. — Я же сдохну... На кой
черт вам покойник?

— Сначала ответ. Просьбы потом. Что вы знаете о свя­
зях Лулчева и СИС*?

— Ничего. Только то, что он работает на нее... Давно.

— Общие слова: «знаю», «давно»... На чем же вы собира­
лись его подловить? На этой болтовне?

— Мне должны переправить документы. Со связником.

— Кто связник? -

— Не знаю.

Петков снова коротко и выразительно присвистывает.

— Багряпов! Мы же вроде бы договорились? Ну же, Багря­
нов! Раскошеливайтесь! Адрес резидента СИС, пароли и все
такое прочее!

- — Не знаю... Связник...

— Опять легендарный связник? Где он? Когда придет? Где
рандеву?

— В храме Александра Невского, в воскресенье. Во время
службы. Он должен подойти и сказать...

— Слышал! Почему вы решили, что связник знает вас
в лицо?

— Предупредили. В Центре. Сказали: он сам подойдет.

— Есть опознавательный знак?

• СИС — Сикрет интеллидженс сервис — разведывательная служба англичан.

— Нет. Только маяк... если провален... перчатки в правой
руке... Дайте же воды, Петков. Умоляю вас!

Глоток... Еще один. Господи, хорошо-то как!

— Спасибо, — говорю я с надеждой получить новую порцию
воды. — Я не обманываю вас, Петков. Лулчев связан с англи­
чанами и немцами. Документы, компрометирующие Лулчева,
должен переправить связник после того, как объявление по­
явится в «Вечере». Я надеялся через Искру передать тем, кто
с ней связан, чтобы они доделали дело. Искра получила бы до­
кументы...

Где-то в глубине, в недоступной мне прохладе скрипит крес­ло. Тоненько звенит, сталкиваясь с графином, стакан. И так же тихо, почти неслышно, смеется Петков.

— Искра? Связник нацелен исключительно на вас, а доку­
менты передаст е й?

Вот это и называется — загнать в угол. Теперь надеяться не на кого. Все дело в одном — выдержу ли? Побои, ривальта, отсутствие воды... Что еще придумает Петков?

Я собираюсь с силами и выпрямляюсь, насколько могу.

— Налейте воды, Петков. И выключите свет! Клянусь, это
сейчас важнее для вас, чем для меня... Да, я знаю связника!
Знаю! Знаю! Только что толку для вас? Его я вам не дам; не
дам — и точка. Делайте что хотите, но без меня вам не обой­
тись. Думаете, не понимаю, зачем вы бьете в одну мишень?
Я вам связника, а вы мне — пулю в затылок. Так?.. Колотите
себя в грудь или рвите волосы, но с Искрой вы поспешили и
упустили шанс оббйтись без Багрянова. Теперь извольте сами
считаться с фактами. Я один знаю связника, и одному мне
удастся получить компроматы на Лулчева...

Минута тишины — и тьма кромешная. Так всегда бывает, когда переходишь от ослепительного света к мягкому полу­мраку.

— Так, — говорит Петков, и я слышу звук воды, льющейся
в стакан. — Допустим, все так. Полагаете, переиграли?

— Кое в чем.

—. Не будьте самонадеянны, Багряное.

— Разве похоже? — Я смотрю на стакан и мысленно пью. —
Хотите предложение?

— Разумеется, да.

— Разумное. — Мысленно я пью еще один стакан. — Я даю
вам Лулчева; вы мне — свободу. На такой базе мы договорим­
ся. Нет — делайте что хотите, но я умру немым. Не считайте
это громкой фразой. Так будет.

Я долго шел к этой минуте, и вот она настала. Все произне­сено, добавить больше нечего, и не мне решать, как пойдет дальше...

Скрип, треск половицы под ногой Петкова, и край стакана упирается в мои губы. Я запрокидываю голову и пью...

— Ладно, — говорит Петков. — Вам повезло, что здесь си­
жу я, а не Гешев... Так вот, час я вам дам. Не вы мне, а я вам,
ровно час.

— Зачем?

— Соберитесь с мыслями и поточнее обрисуйте связника.

П2

Полный словесный портрет, характеристика физических и мо­ральных данных. Особенности.

Стакан все еще висит в воздухе где-то возле моих губ, не отдаляясь и не приближаясь.

— Нет, — говорю я. — Так не пойдет.,.

— Подумайте... И — через час!

Конец? Или удастся еще потянуть?.. Мне нужно пять суток. Ровно пять, ибо через сто двадцать часов — в случае, если Слави не появится в храме Александра Невского — Центр по­лучит сообщение, что Багрянов провалился.

Пять суток... Любая цена мала, чтобы получить их!

Час — срок короткий, однако его хватает, чтобы с Петковым успела произойти разительная, а потому загадочная для меня перемена. Он сидит передо мной 'спокойный, благожелатель­ный — ни дать пи взять тот давний Атанас, который возник перед бай-Слави в самом начале знакомства.

Один час... И, судя по всему, за это время что-то произо­шло... Но что?..

Усевшись, Петков поправляет брюки, придвигает к себе гра­фин, наливает стакан — щедро, до самых краев.

— Пейте, Багрянов. Еще?.. Или лучше кофе?.. Марко! Сходи
приготовь кофе. Вам, конечно, с тмином, Багрянов?

Ах вот оно в чем дело! А я-то гадал...

— По-варшавски, — отвечаю я. — Раскололи Искру?

— До самого конца!

Петков улыбается, и на щеках у него проступают ямочки Если -бы не щетина, то заместитель начальника отделения В запросто сошел бы за моложавого ангела, спустившегося с не­бес.

— Хватит, — говорит Петков, видя, что я собираюсь допить
воду. — Заболеете. После ривальты врачи не рекомендуют.
Слышали об обезвоживании организма?

— Так, кое-что.

— Ну что, полегче? — Платок исчезает в кармане. — Между
прочим, странная погода: то снег с дождем, то дождь со сне­
гом...

— Источник тот же? — говорю я.

— Разумеется.

— Вы преуспеваете.

Сказав это, я окончательно успокаиваюсь. «Опоздал ты, Пет- ков...» Показания Искры уже ничего не могут изменить, по­скольку один Багрянов знает связник а... Багрянов. То есть я.

Тень колебания — едва заметная — проскальзывает по лицу Петкова.

— Гляньте-ка сюда, Багрянов.

Серый бумажный прямоугольник, плохо заглянпованный и словно бы выцветший, — позитив мгновенной фотографии, сде­ланной, судя по качеству, портативным аппаратом и в невы­годных условиях. Я всматриваюсь в него: улица, в панора­ме — дома; слева — вполоборота — человек. Все снято мелко,