Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 7 страница

 

L. Встреча Икс

— Привет, ты здесь одна? — обратился я к молоденькой девушке, которая была одета в прекрасное платье, вызывавшее у меня сильное желание быть с ней не только этим вечером, но и часть своей жизни. Внутри моего организма вовсю работала команда тусиби, которая нагло врала моему сознанию, сильно охуевавшему от видимых фракталов и, собственно, от Кати, которая выбрала для себя роль прекрасной незнакомки.

— Да. Мой парень сейчас уехал. А ты красавчик… — протянула она последние ноты и подошла ближе. Вокруг нас множество людей бесцельно бродили под ленивую музыку, басы которой под психоделиком просто выбивали из нас всё дерьмо и заставляли наслаждаться этой жизнью. Я мало что понимал, но ясно видел перед собой ту, которую никогда бы не пропустил мимо своей жизни; я впитал её присутствие, её мысли, её душу, её милое личико…

— Ты тоже милаша. Познакомимся?.. — игриво добавил я и подмигнул, задев её руку, чуть выше локтя, проведя до самой ладони, а потом взял и поцеловал её руку.

— Ух, да ты джентльмен. Меня зовут, эм… Может быть, это останется тайной? Возможно, я смогу тебе сказать своё имя у тебя дома, — она подмигнула и обошла меня, держа за руку; я прокрутился вокруг своей оси, отчётливо осознавая, что этот мир прекрасен и идеален для нас, таких неидеальных друг для друга, но идеальных для этого мира. Я поднял руку, и теперь уже Катя крутилась, подобно глобусу, а её волосы плавно поднимались вверх, как и её глаза, которые устремлялись лишь в потолок, но я знал, что сейчас она в космосе, как и мы все. Наше шизофреническое сознание плавно вписывается в шизофрению нашей Вселенной, которая впитывает в себя реальность каждого из живых существ; мысли же наши формируют и сознание, воспринимая эту жизнь, которую мы порой ненавидим, однако лишь она должна быть дорога нам. Другой у нас нет, а если и есть, то лишь в стенах психиатрической лечебницы.

На дворе был снег, когда мы вышли из клуба, а потом уселись в такси. Нас ещё сильно хуярило, поэтому мы радостно доехали, оплатили и поднялись наверх, закинув ещё что-то сверху, дабы не расслабляться в эту ночь.

 

LI. Встреча Игрик

— Может быть, сегодня не пойдём никуда? — спросил я у Кати. Её лицо сразу же перестало сиять дикими огнями, и я понял, что выбора у меня нет.

— Я же адекватная. Если что, я буду за тобой следить, — она посмотрела в мою сторону, дожидаясь согласия.

— Но я-то неадекватен, пиздец! Мне страшно, блять, будет. Я даже хожу еле-еле, — я демонстративно прошёлся по комнате, вихляя в разные стороны, но не упал. — Видишь?

— Я буду за тобой следить, я же сказала! Тем более мы уже давно никуда не ходили, — она возмущённо села в кресло и скрестила руки на груди. — Достал! Давай соберись, тряпка. Скоро это пройдёт!

С этими словами она медленно перебралась с кресла на диван и отвернулась к стене, изображая обиду. Мне пришлось на мгновение стать милым, и я прилёг, обняв её за талию. Но надолго меня не хватило — вокруг меня всё начало крутиться и метаться в разные стороны. Я медленно поднялся и опять начал ходить кругами по комнате, которую с трудом уже узнавал. Шкаф стал ниже, растворяясь на ковре, который потихоньку расползался по стенам моей квартиры. Медленно перетекая на пол, ковёр остановился, а пол, подхватив инициативу, набросился на остальные остатки комнаты. Я медленно перешагнул на ковёр. Неожиданно мои глаза наткнулись на такого же меня, только в зеркале. У этого чувака были огромные шары — чёрные зрачки почти закрыли всю область голубенького глаза. Я был ошарашен, но это меня не пугало. Но меня напугали действия Кати, которая резко поднялась и начала потихоньку куда-то собираться.

— Куда это ты намылилась? — нахмурив брови, спросил я у неё.

— Как это куда? Мы же в клуб собирались. Давай, тоже одевайся! — с этими словами она прошлась по ковру, который немного поменялся в цвете, и начала надевать джинсы.

— Чёрт! — произнёс я, и медленно пошёл к шкафу, начав шарить и искать свои джинсы.

— Сколько там градусов? — крикнул я в сторону Кати, которая успела уже одеться и сесть за компьютер. — И включи музыку, кстати.

— Минус пятнадцать градусов всего, — после этих слов на меня обрушился мощный поток басов и гитарных струн.

Я не верил в то, что происходит. Комната превратилась в парк развлечений. Кот по ней ходил как царь зверей, которыми здесь были сейчас мы. Адекватный кот пытался ухватиться за мои джинсы, которые я старательно напяливал на ноги. Отогнав его, Катя пошла в туалет, видимо, по своим женским делам — поблевать и посмотреть на свои зрачки.

Услышав со стороны туалета тяжёлые звуки выливающейся блевотины, я решил быстро прибавить басы и громкость музыки. Кстати, это почему-то не решило проблему «странных» звуков. Наоборот, она начала рыгать гораздо громче. На часах было всего десять, «лекарство от скуки» было принято минут сорок назад, а действовало оно уже десять, а то и все пятнадцать минут, и так резво. Мои мысли старательно бегали по стенам, а потом пропадали, и я резко терялся в пространстве и времени, которое то замедлялось, то шло быстрей.

— Охеренно! — это Катя вернулась с туалета.

— Тебя тошнило что ли? — спросил я, заботливо смотря на неё кошачьим взглядом. — Такие милости я услышал с ванной…

— Дурак что ли совсем? У тебя мультик включен! Выключи.

Действительно, на фоне был включен сериал «Мультреалити», который всегда было приятно смотреть под упорочкой. Музыка сдержанно разрушало моё представление о мире и его сущности, а басы проходили сквозь меня, забирая остатки моего тела. Каждый звук, каждая нотка казалась гениальным творением автора, и отражала его лирическую, чувствительную сторону. Настроение металось из угла в угол: то резко увеличиваясь, и я начинал смеяться, то резко уменьшалось, и я думал об устройстве Вселенной, о её смысле, и о смысле нашей жизни.

— У тебя три глаза, это нормально? — неожиданно спросил я Катю, посмотрев на её лицо.

Она задумалась, но потом смело сказала, что это нормально. «Отлично», подумал я. Квадратный кот и у моей девушки три глаза.

— Ну что, ты готов? — произнесла Катя, и посмотрела на время. — Уже половина одиннадцатого. Идём!

— Окей, — неохотно сказал я, после чего медленно поднялся с кресла, и начал искать сумку и пуховик.

— Это пиздец!!! — говорил я гордо и громко, но Катя не собиралась реагировать на такие штучки. Она стояла у двери и уже бодро надевала пальто.

А я только нашёл сапоги, скользкие и клёвые, которые медленно начал натягивать на свои худые, переливающиеся на свету ноги. Квадратный кот уже перестал меня удивлять, потому что я неожиданно уткнулся своим взором в картину, которая висела прямо в комнате, напротив меня.

Когда-то мне её подарила Настя, но я никогда не придавал этому особого значения — обычный большой постер с картиной Сальвадора Дали «Метаморфозы Нарцисса». Я тогда мало интересовался искусством, а тем более живописью. Это потом я уже понял, что вообще сложно найти что-то подобное в нашем городе. Походы по магазинам, в будущем, не приносили результатов, а «Фотоленд», в котором был куплен когда-то этот постер, лишь изобиловал какими-то хреновыми плакатами и мелкими фотографиями. Впрочем, когда-то после именно там я купил «Мону Лизу»!

Дальние горы в правой стороне, на этой картине, превратились в каких-то чёрных монстров, которые со всей силой хотели добраться до поверхности картины. Тяжёлая фигура на заднем плане, за горами, похожая на яйцо или же чью-то голову, превратилась в огромную руку этого монстра и пыталась преодолеть что-то, что ей мешало, вырвавшись в нашу реальность. Мне показалось, что вся картина начала каким-то образом сворачиваться, а потом мне стало казаться, что всё превращается в огромный гигантский глаз.

— Мне кажется, что Дали пытался этой картиной показать, как трудно нашему глазу, нашему зрению всё видеть, воспринимать всё, что есть, а для нас же это обычное дело. Мы и не замечаем, как мы смотрим, дышим, ощущаем что-то. А для глаза это воистину потрясающий труд.

Катя не обращала внимания на мои слова, видимо у неё были уже свои проблемы с реальностью. Поэтому я подошёл ближе к картине и потрогал её. Она была очень мягкой и липкой. Она завораживала мой взор. Комната покрылась сочным красным цветом. Неожиданно люди в центре начали танцевать, а один из них прыгнул прямо в воду и испарился, поднявшись вверх, в небо, со своим прахом — в это густое и чёрное небо, которое буйствовало и разрушало всё вокруг, создавая хаос.

— Ну чо ты там? — напугала своим криком Катя.

— Иду…

Я медленно оторвался от картины и подошёл к ней.

— Выходим? — спросил я у неё, смотря щенячьим взглядом.

— Выходим! — и посмотрев на мою сморщенную рожу добавила: — Да что ты? Будет весело! Я обещаю.

Мы медленно вышли из двери в подъезд. Он необычайно преобразился в моём представлении: цвета стали насыщенней и ярке, а темнота завораживала. Медленно спускаясь, наши ноги создавали тяжёлые мазки, которые превращались в вибрирующее эхо, и создавали волну на стенах. Я был ошарашен красотой нашего подъезда, который никогда не был красив, а скорей, был отвратителен. С каждой ступенькой вниз, мне казалось, мы погружаемся куда-то в ад или чистилище, тем более, свет становился всё тусклее, а на первых этажа вообще было так темно, что… Я ожидал, что когда мы откроем дверь, черти ворвутся и схватят нас, унеся куда-то вдаль, терзая на мелкие части.

Мы открыли дверь. Сотни звуков пронзили моё тело. Снег толстыми хлопьями бил по голове. Я был без шапки, в тонком осеннем пальто, но холода не ощущал. Мы взялись за руки и медленно поплелись по натоптанной колее от людей и машин. Звуки мерещились отовсюду, и мне стало страшно.

— Ты всё видишь хорошо? — спрашивал я у Кати, надеясь, что мы не попадём под машину.

Она лишь кивала мне, тихо охуевая от происходящего. До метро мы дошли довольно быстро. Никаких нюансов и неожиданностей, в принципе, не было. Люди, конечно, казались подозрительными, но мы были гораздо подозрительней, чем они. Медленно спускаясь по скользкой лестнице до метро мы опять погружались в ад, а само метро казалось центром этого ада и скопления нечисти. Я начал осматриваться и глядеть вокруг — на полу, на стенах, везде я видел какие-то скелеты необычных животных, похожих на ящериц. Мне стало жутко, и я присел на скамейку, ожидая поезда. Катя что-то пыталась мне говорить, но я уже ничего не слышал, полностью погружаясь в хаос своих мыслей и образов, которые я видел.

— Блин, ты глухой что ли?

Я и правда был глухой. Мне было страшно говорить. Тем более, рядом с нами ходила какая-то тётка. Мне казалось, что она может спалить нас, донести, уличить. Я быстро встал и отошёл в сторону.

— Тебя ебашит что ли сильно?

Эта фраза мне показалась настолько громкой, что я попятился назад, и выбежал из метро. На улице было спокойней, а воздух обвивался по моим сосудам, давая кислород, который пробудил во мне сознание. Катя подошла сзади и тоже тяжело вздохнула:

— Домой пойдём тогда? Меня тоже ебашит сильно что-то.

Мы медленно поплелись обратно, но я не знал, что чувствовать, радоваться или огорчаться. Мне казалось, что мы две молекулы, объединённые воедино, медленно перебирающие своими тонкими поверхностями и катящимися куда-то вперёд. Я уже не видел перед собой дороги, я был полностью погружённый в себя.

Я не помню, как мы дошли до дома, но как-то мы всё же до него дошли. Дома я почувствовал какую-то свободу и разделся догола. Медленно и полно дыша, я прошёлся по комнате и огляделся. Я улыбался и радовался тому, что я наконец-то дома. Здесь не было этих цензоров и рамок, не было ограничений и ущемлений твоих прав. Я был хозяином здесь. Я хотел быть хозяином и своей жизни.

Мы вскоре включили музыку, и я начал разглядывать картину. Люди продолжали на ней танцевать, но дальше этого танца дело не пошло. Я разочарованно посмотрел на Катю:

— Что-то она кроме танца мне ничего больше не хочет показывать…

— Ты дурак! У меня она вообще не двигается! — с этими словами она выключила музыку и включила фильм.

 

 

— Они должны зарисовать, закрасить, записать. Так? Они передадут всё кому-то. Они будут знать, о чём ты говоришь, и всё прочувствуют заново. И что останется от оригинала? — говорил чей-то голос, и через мгновение продолжил:

— Видишь?! Нельзя переписывать, потому что переписывать — всё равно, что лгать, предавать собственные мысли. Переосмысление потока, ритма и значения слов — предательство. Это грех, Мартин. Грех…

— Я не согласен с твоей католической интерпретацией моей обязательной потребностью переписывать каждое слово как минимум сотню раз, — возразил Мартин. Он был похож на человека творческого: очки в толстой чёрной оправе, какой-то серо-зелёный или зелёно-серый пиджак, который, к сожалению, мне было очень сложно разглядеть с постели, когда я наконец-то решился открыть глаза. Мартин продолжил:

— Ключ в чувстве вины… В этом загвоздка! Вина в том, что не пишу так хорошо, как мог бы. В несогласованности всех возможных углов, в несбалансированности.

После этой фразы я понял из-за чего мне снятся непонятные и дурацкие сны. Когда всю ночь на экране разговаривают странные люди с насекомыми, с непонятными людьми, темами, словами и бешенными фразами… Видимо, всё это превращает мою тихую спокойную зону сна в беспорядочный хаос мыслей, которые уносят меня в свои тёмные закоулки — из них иногда приходится бежать со всех ног, со всех двух ног. «Истребляй рациональные мысли. Вот вывод, к которому я пришёл». Эта фраза прокрутила около моего виска пальцем, а частица крови из носа моментально пронзила мою футболку — видимо, была дивная ночь скоростного трипа.

Я вышел из комнаты под фразу, которая окончательно истребила мои рациональные мысли: «Я бросил писать, когда мне было десять — слишком опасно». С кухни были слышны звуки чего-то готовящегося и взрывающегося, два жёлтых ядра Солнца смотрели мне в глаза — яичница. Душевая комната была занята, поэтому мне пришлось лишь выключить плиту и пойти обратно в постель — долёживать своё безделье.

В комнате было немного прохладно, поэтому я включил радиатор; на экране в это время какая-то женщина колола себе в грудь инъекцию из порошка для насекомых. Я был удивлён полностью безэмоциональной речью её мужа, но потом понял, что такая же ситуация в будущем, возможно, должна ждать и меня: я буду смотреть, как моя жена колется, а потом укольнусь и сам. Мне не было страшно, я всего лишь в это не верил…

— Лучше остановись, Джоана. Это расползётся по тебе, как змеиный яд.

— Я делаю то же, что и все. Просто добавляю туда немного детского лосьона, — после этой фразы она выдернула иглу из своей груди, и мне стало противно. Я переключил внимание на кота, который с интересом следил за клеткой, в которой бегали хомяки; добыча никак не могла ему попасться. Думаю, его это немного печалило. «… Это какая-то литературная вершина, это очень высокая литература», прозвучало из колонок. Литературная вершина?

— Что значит литературная вершина? — спросил герой, что вызвало улыбку на моём лице, которое ждало следующей реакции на слова.

— Как у Кафки — чувствуешь себя жуком. Попробуй? — после чего герой попробовал эту волшебную смесь.

Я не стал досматривать до конца и включил музыку; затем дунул небольшую хапочку для поддержания своего позитивного настроения; несколько минут я утопал в мелодиях, звуки которых пронизывали всё моё существо. Мне казалось, что я сижу верхом на коне, который несёт меня куда-то со сверхбыстротой; сзади меня показались сотни воинов, которые бежали за мной, а впереди меня стояло огромное количество воинов, которые в страхе начали немного пятиться назад.

— Ты опять без меня куришь, сука? — сказала моя дорогая, войдя в комнату, обрушив весь кайф. Где те победы? Где же теперь эти сражения? Я был разозлён, но следующий поток дыма заглушил всю мою боль по былым временам.

— Я просто ждал тебя. Мне же тоже нужно мыться, — сказал я первые мысли, что пришли в мою голову вместе с ослепляющим хлопком с дымом изо рта любимой.

— Вали давай! У нас сегодня задание! — после чего она скинула меня с кресла, и сама туда села. Я не стал уточнять, какого рода задание сегодня у нас, поэтому пошёл в душ, лишь скинув ещё одну фразу:

— Ты забыла выключить плиту! Я выключил…

— Я уже поняла. Иди, мойся.

 

LIII. Встреча Альфа и Омега

— Как же ты достал с этой сраной картиной! Зачем ты опять на неё пялишься? Что ты там постоянно ищешь? — с этими словами она выдернула из моих ушей наушники и кинула плеер в кресло. Я не знал, как реагировать и просто оттолкнул её в сторону. Потом я спокойно взял наушники и одел их снова. — У меня уже такое чувство, что ты её любишь больше, чем меня!

— Это же просто картина, блять! — крикнул я в её сторону, и она заплакала, немного отбежав от меня. — Ты думаешь, что я тебя ударю?

— Я уже не знаю, чего ждать от тебя!

— Если ты так думаешь, тогда нахуя ты до сих пор со мной? Зачем эти ссоры, эти крики, эта хуйня? Давай тогда уже просто разойдёмся. Ты меня к картине ревнуешь! Да ты совсем ёбнулась! Ты совсем уже охуела!

— Ну что ты там ищешь? Неужели ты не можешь хоть немного побыть со мной? — с этими словами она села на постель и зарыдала, упав на подушку.

— Да тебе всё время мало! Я не могу всё своё время уделять лишь тебе! Я не полный долбоёб, чтобы вливаться в отношения и украшать их лишь собой и своим пиздежом! Я хочу в этой жизни добиться чего-то! Я хочу познать этот мир! Я хочу что-то сделать! Что-то полезное не только для себя, но и для окружающих!

— А как же я?

— Ты? А ты думаешь, что для тебя я ничего не делаю?

— Нет. Ты кричишь на меня из-за какой-то сраной картины!

— Я не вижу того, что происходит на ней без наркоты! Я хочу это увидеть! Ты не понимаешь, какая ценность может быть этому! Этого же никто не видел, блять! Это же очень странно!

— Да это только ты видишь! Это у тебя в голове! Там нет ничего! Никто там не двигается, никто там не танцует!

— Заткнись! Я умоляю тебя! Я вижу!

После этих слов, она замолчала, а я продолжил заниматься тем, чем считал нужным. Наркотик действовал уже слабей, но всё же я смог что-то увидеть.

Постепенно таких трипов становилось больше и Катя начала привыкать, что я смотрю уже не на неё, а на эти картины. Всё лето наше было окутано психоделическими образами, которые стали разрушать мою психику. Сначала появились мушки, которые иногда дёргались и куда-то метались внутри глаза. Потом я увидел колебания. А дальше… Дальше всё было ещё хуже.

 

 

LIV

— Ты должен переспать с Лизой!

Мой друг немного приохуел от такой речи, и спросил:

— Ты серьёзно? Если ты говоришь серьёзно, то это какая-то хуйня. Я не понимаю.

— Я серьёзно, — сказал я и посмотрел ему прямо в глаза. — Если ты это сделаешь, я смогу понять, в чём же здесь дело.

— Ты совсем ебанулся что ли? Как ты себе это вообще представляешь? Ты это вообще можешь представить своей ебучей головёнкой?

— Могу. Но меня что-то терзают сомнения... Мне с ней хорошо, но так не должно быть.

— Ты глупости какие-то говоришь, блять. Какого вообще ты это затеял? Ты говоришь сначала, чтобы я переспал с Лизой; теперь ты говоришь, что у тебя всё как-то странно с Катей… Что я должен вынести из твоих слов?

— Так должно быть! Мы расстанемся с ней в любом случае.

— Но ты же говорил, что она и есть та, и всё такое. А что с Лизой?

— Не меняй темы! Ты сделаешь это!

— Ты совсем долбоёб что ли? — он отвернулся от меня и переключил трек. — Ты ёбни ещё лучше, чем такие глупости говорить!

— Это не глупости! Это разумное решение! Вот и проверим нашу с тобой дружбу!

— Это никакая нахрен не проверка. Это хуйня какая-то! Ты пойми это! И заткнись!

— Помнишь, ты говорил о нападении? Я сделаю это лишь после того, как ты сделаешь то, о чём я прошу.

— Да ты даже этого сказать не можешь! Какого хуя ты мне это предлагаешь? Я не сделаю такой хуйни! Если это какая-то проверка на вшивость, то пошёл-ка ты на хуй!

— А если это не проверка?

— То тем более тебе нужно пойти на хуй! Идиот, блять. Ёбни лучше! Чо стоишь?

— Мы вернёмся к этому разговору.

— Да, да. Дегенерат, блять.

 

LV

Каждый мой телефонный разговор с Катей превращался в какую-то пытку. Сначала напор с её стороны был небольшой и всякая хуйня, типа «как дела» и «что делаешь» не смущала, но всё же немного напрягала. Дальше обычно шли какие-то бестолковые намёки на то, что нужно что-то сделать по дому или же встретить её у метро, от которых я убегал далеко-далеко, прикидываясь дурачком. А дома я выслушивал её лекции о том, какой я придурок, что не понял её намёков. Я не знаю, почему я это терпел постоянно. С Настей же ведь было так же. И что получилось? Я стал наркоманом. Сраным наркошей, которому уже ничего не нужно от жизни. Только нужно ли мне было что-то раньше? Теперь это уже сложный вопрос.

Узоры на стене превратились в какие-то спирали и завихрения, которые постоянно мельтешили перед глазами и мешали мне хоть как-то сосредоточиться на чём-то важном. Мой разум постепенно гас, а её разговоры превращались в какую-то монотонную муть, которую я уже не в силах был терпеть. И кого мне в этом обвинять теперь? Катю или Настю? А может быть, Лизу? Или себя? Всё так легко. Правда, нужно ли вообще искать здесь виновных? Мне кажется, что это можно сделать. Но есть ли в этом смысл, когда я уже такой? Наверное, смысла здесь нет.

— Как нет его и в наших с тобой отношениях, Катя.

— Какого хрена? Какого вообще хрена? Я что, тебе опять стала не нужна? Ты опять решил меня выбросить, как какую-то ненужную вещь? А как же твои слова о любви, о том, что будет в будущем?

— Я не знаю, что со мной-то будет в будущем, Катя! Как я могу говорить о нас обоих? Я же предупреждал тебя о своих проблемах! Даже в начале отношений я говорил о том, что тебе будет со мной нелегко. Я говорил тебе, что я ебанутый. А сейчас я и вовсе свихнулся! Я могу ебануться в любой момент времени! У меня всё двигается в голове! Эти предметы я уже не вижу так, как видел их раньше! Ты не можешь быть за меня в ответе!

— Или что? Как дальше? А что буду делать я? Я же не смогу без тебя! Я сама свихнусь нахрен! Не бросай меня!

Её слова звучали как отрывки каких-то непонятных фраз из кинофильмов или обычных книг. Я не хотел искать доказательств того, что она меня любит. Я знал, что это и есть так. Но я не видел своего хорошего будущего. Я видел лишь страдания. Её страдания и мои… И если вдруг, страдания наших детей. Я решил, что ещё одно поколение не должно страдать здесь, ведя марионеточный образ жизни и ища свои роли в этих нудных корпорациях, безликих фирмах или высоком обществе, которое уже давно опустилось, изодрав в кровь свои коленки.

 

 

LVI

Яркий свет прорывался через окно ко мне в комнату — секунду назад была тёмная ночь. Сначала я не поверил своим глазам, но громкие звуки и грохот чего-то тяжёлого пронзал меня и мои уши. Я посмотрел на постель — Катя спала. Я не знал, на самом ли деле это происходит, или же я свихнулся… Всё-таки несколько минут назад я принял хорошую горсть скорости. Звуки турбины, как у самолёта, расщепляли моё тело на мелкие частички, которые продолжали резать моё тело, горевшее ярким светом.

— Похоже, я свихнулся… — сказал я сам себе, ведь Катя бы меня не услышала в подобном шуме. — Они хотят меня забрать? Может быть, я избранный?

Шум нарастал, а мыслей становилось ещё меньше. Я подкрался к окну, но яркий свет слепил мои веки; они становились тяжелее, а потом и вовсе закрылись. Фрактальные узоры посыпались на меня, облив звуками детства и молодости. Вспоминались произведения литературы, живописи, музыки; наука гасла, гасло общество, гас мой разум.

 

Я очнулся посреди тёмного огромного коридора, по стенам которого бегали, кажется, какие-то импульсы. «Тесла?» — промелькнуло в моей голове. «Или я в матрице?» Вакуумная тишина бесила меня, но я сидел смирно, не двигаясь. Издалека были слышны капли, которые падали на ровную поверхность — они позволяли мне видеть сквозь эту темноту. Волна импульсов бежала в мою сторону, и когда проносилась рядом, я видел что-то, но не отчётливо, смутно. Сначала мне показалась моя комната, без Кати, без мебели, пустая. Потом я увидел какую-то белую палату. Но по-настоящему я испугался, когда увидел напротив себя зеркало, в котором был какой-то старик, с лицом похожим на моё. Вены его пульсировали на тонких и ссохшихся руках, а морщины пронзали всё лицо; он выглядел слабым и немощным.

Тяжёлые тени усов двигались прямо на меня, но я решил держаться до конца. Они задели моё тело и начали его обволакивать. Всюду начали появляться картины и какие-то рисунки. Некрасивая жёлтая фигура упала и пронзила своим носом песок, разрезав тенью его поверхность. Эта фигура спала, но постепенно начала закручиваться, превращаясь в лицо Сальвадора Дали. Мне стало не по себе. В конце я увидел смеющегося мастера: он громко хохотал, а его глаза болтались на лице в разные стороны. Я боялся шевельнуться, но и тела я уже не чувствовал.

— Остановись! — крикнул я в его сторону.

— Что? Это ты мне, сорванец? Заметь, здесь гений не ты, я здесь гений!

— А кто тебя сейчас считает гением? Ты лишь частица времени, застывшая на твоих же картинах! Мёртвый и никчёмный. Ты всегда боялся умереть!

— Но я же не мёртв?! Я живой, как видишь. Ты меня воскресил?

— Я ничего не делал. Почему ты не открылся миру? Почему ты не рассказал им правды?

— Потому что они её не увидят! Я её видел! А кто ещё видел? Этот Пикассо? Или никчёмность вроде Поллока? Магритт, Эрнст — все они лишь тень, падающая на мои шедевры! Даже Веласкес и Босх растаяли бы при виде моих картин, моих скульптур, моей жизни!

— Жизни, которую ты всегда ненавидел?!

— Я любил её! Я пытался её любить! Но в жизни есть лишь одна несправедливость: всякие мелочи и посредственности питаются ею, не отдавая ничего, а мы, гении, умираем вместе с ними, оставляя лишь своё тело этому миру, который стольким нам обязан!

— Он ничего тебе не должен!

— Должен! Ещё как должен! Ты такой же, как они! Сколько тебе лет? Двадцать? Двадцать пять? В твоём возрасте я просыпался с улыбкой на лице! Я знал, что я…

— Гений? А кроме тебя так кто-нибудь считал? Ты — меркантильная сволочь! Я подражал тебе, но в результате перестал ценить эту жизнь! Помоги мне!

— Я тебе не помощник. Тебе помогут такие же неудачники! Они ходят надо мной в моём замке, разглядывая что-то, пытаясь удивляться, но, не видя того, что я хотел им показать. Никто не увидит! И ты сам это забудешь!

С диким рёвом он исчез, испарился, а я остался сидеть в своей комнате. Я…

— А кто я?..

 

LVII

— Какого, блять, хрена? Какого, сука, хрена ты это сделал? — кричал я в сторону своего друга, пока мы быстро бежали по заснеженной улице в сторону дома, где сегодня упарывались.

— Что я сделал, придурок? Всё же нормально получилось. Он нас не видел! — мой друг остановился и начал тяжело дышать, осматриваясь по сторонам, а потом посмотрел назад: — Вроде никого нет. Значит всё нормально!

В этот момент он громко засмеялся и упал спиной на снег. Я не мог понять, что здесь смешного — моё тело, мои руки и ноги сильно дрожали, а сердце, казалось, могло взорваться через секунду. Мне было очень страшно, и я не знал, чего я боюсь: нашей скорой гибели или же того, что моему другу на это насрать!

Я медленно повернулся, чтобы посмотреть в ту сторону, откуда мы бежали. Колея следов вела прямо к нам, и я крикнул:

— Достал! Давай хоть уберёмся с дороги! Нас могут поймать, выследить!

— Это ты достал! Там никого не было! Он был один! Теперь он лежит, и поднимется не скоро.

— Ты его убил, долбоёб?! Какого хуя вообще это произошло? — я побежал в сторону друга и начал мутузить его по морде. Он меня резко откинул, и я ударился о машину, которая громко запиликала.

Мы опять побежали.

— Ты начинаешь меня слушать, когда уже всё плохо! Какого хрена? Мы же договаривались с тобой, сука! — моё горло начало хрипеть, а ноги устали. Ещё немного и я просто бы упал на этот ебучий снег. Я не хотел смотреть в сторону своего друга — я его ненавидел! Я не понимал, почему он постоянно подставляет меня и себя. Это не стоит того, чтобы нас поймали и посадили в тюрьму! Он же так не думал…

Ближе к калитке дома наш бег превратился в медленную прогулку, а дыхание перестало беспокоить местных собак, которые лаяли за толстыми заборами своих частных домов. На улице стало гораздо приятней, а ветер стих. На самом деле, погода была тёплой: всего минус восемь градусов, но я не беспокоился о том, что могу замёрзнуть или простыть, я весь взмок и начал беспокоиться о том человеке.

— А вдруг он жив? Он же может замёрзнуть?!

— Ты идиот? А с чего бы он мог умереть-то? Я его ударил не сильно! С ним всё будет нормально.

— Я видел кровь! Чья это была кровь?

— Я не знаю. Тебе показалось, идиот. Не придумывай всякую ерунду! Теперь ты меня, блять, раздражать начал…

Я не знал, что можно ответить, да и нужно ли было что-то говорить по этому поводу. Но я же видел кровь? Или нет… Я уже и сам нихрена не мог понять!

— Мы должны утром сходить туда!

— Ты дурак совсем, блять, что ли? Хули там утром-то делать? Не будет ли странным то, что два городских парня в сраной деревушке придут посмотреть на полудохлого алкаша?