Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 10 страница

— Причём тут это всё? — она зарыдала и всхлипывала.

— Притом, мама, что пора и меня человеком представлять! Для тебя, видать, ребёнок это не человек, а воспитательная игрушка, которую воспитываешь и потом бросаешь в жизнь, а она идеально там живёт. Но, мама, я не идеал! У меня были ошибки, и я их пытаюсь сам решить! Зачем же ты свою поддержку превращаешь в пытку?

— Я так привыкла, сыночек. Я знаю, что иногда бываю несправедлива, но ты меня пугаешь! Ты постоянно меня пугаешь!

— Ты отобрала у меня квартиру, мама! Ты отобрала мою писательскую жизнь! Я не могу здесь нормально продуктировать! Мне нужен свой угол! Мне нужно своё творческое место! Ты убрала мои рисунки, ты всё разрушаешь своими руками, и даже сейчас, когда я прошу тебя, ты начинаешь бузить и противиться! Ты не веришь своему сыну, но верь хоть его словам, а? Ты хочешь, чтобы я сгорел? Чтобы я исчерпался как личность? Чтобы я как Буковски работал на одной дряблой работе 15 лет и только потом стал известным? Дай мне нормально и продуктивно исполнять свой долг! Я хочу быть не просто писателем, а быть полезным своим творчеством! Мне нужно моё священное место, где я увидел свет и начал писать! Это для меня словно религия, мама! Ты поймёшь меня когда-нибудь? Меня чужие люди, мне кажется, быстрей поймут, чем ты! Я понимаю, что плохо с тобой общаюсь, но у меня стресс после всего, что было. Мне нужно упасть в своё русло и утонуть там, мам! Мне нужно моё творческое место! Здесь я не могу написать полноценное длинное произведение! Мне нужно моё рабочее место, и плевать, где я там буду работать, но главное, чтобы моё место было при мне! Зачем ты отобрала у меня последнюю надежду и веру в то место? Я верил ему и только ему! Только там я смогу написать что-то значительное и восхитительное. И уже написал, но мне нужно доредактировать этот сраный роман! У меня плохо здесь это получается…

— Тот город тебя погубил, как же ты не понимаешь?

— Тот город, мама, сделал меня взрослым! Я втянулся в плохую сферу и бытие моё проносилось по всяческим местам, но когда тебя не станет, мама, как же я буду следовать своей мечте, если ты её уже губишь? Ты хочешь, чтобы я умер первым что ли?.. Я уже задыхаюсь в этом городе, из которого сбежал после подросткового периода! Он всегда давил на меня! Как же ты не понимаешь? Почему имея возможность уехать отсюда, я должен прозябать свой счастливый шанс из-за того, что ты мне никак не можешь доверить вести свою машину жизни? Почему ты начинаешь всё валить на учёбу?

— Я вкалывала и вкладывала в тебя деньги!

— А я учился не ради диплома, а ради знаний, знаешь! Я получал там знания, а не попытку выйти из Универа с дипломом! Вот так, мама! Ты понимаешь в чём разница? Судя по выражению твоего лица, ты вообще не понимаешь, о чём я говорю, поэтому я пишу это письмо всему человеку! Неужели и он не поймёт, что меня нужно отпустить в мой священный уголок! А ты ещё хочешь сдать эту квартиру, чтобы там кто-то жил! Кто-то чужой запоганит мою квартиру!!! Как же ты не понимаешь???

 

LXXIV

— Третий раз, мальчик?..

— Да. Но он будет последним. Я бы лучше поговорил с Керуаком!

— Это твоё решение. Тогда наша встреча заключительная? — в этот раз он уже не был тем придурком, который решил раньше просто бегать и не понимать того, что я хочу ему открыть. — Ты можешь спросить у меня что-нибудь. Но что-то одно... Только верить ли мне, если я, так называемый сумасшедший?!

Я задумался.

Мастер, который недавно вёл себя как придурок, стал обычным человеком, который решил ускользнуть от моих вопросов.

— Так он есть?..

— Судя по всему. Но я бы не советовал тебе говорить о нём кому-то. Пока что…

 

С Керуаком значит…

LXXV

— Что значат эти мысли, Джек?

— Если эти мысли возникали во мне, я им верил; во всяком случае, я не разочаровался в жизни, и до сих пор верю, что у каждого своя дорога.

— А что с длинными предложениями? Они что-то значат? — заинтересованно спросил я.

— Возможно это лишь представление глубины идеи; первоначально я вообще приносил текст без единых пробелов и знаков препинания, — отвечал он, но ничего не спрашивал у меня.

— Просто я решился на такой шаг ради утрачивания смысла происходящего: я говорю о чём-то важном, но потом моё внимание резко переключается и смысл того, что было сказано ранее, теряется, — появляется другой смысл; правда, нужен ли другой смысл, если он путает многих людей? Если путает, значит нужен?..

— Ты много рассуждаешь. А толку от этого нет. Ты кого хочешь запутать-то? Их? Они твою идею не ощутят сразу, а уж лабиринты смысла, который ты хочешь на них выкинуть — им вовек не разобраться в этих твоих длинных предложениях. Я их делал не для усложнения, а для разбивки разных мыслей. Это как течение реки, плавное и тихое, а потом на каком-нибудь интересном моменте можно резко укоротить предложение. Хотя разбивка предложений — дело редакторское. Мне этим забивать голову никогда не хотелось. И тебе не советую туда лезть!

— Хорошо. Не лезу. А что с диалогами «Голого завтрака»?

— А что с ними не так? И почему ты спрашиваешь меня? Жди Берроуза.

— Зачем мне Берроуз? Я говорю о фильме.

Он посмеялся, но ничего не сказал. Я продолжил:

— О чём эти рассуждения? О самом произведении? Или о муках автора? Или же о почитании Кафки?

— Кафка всем нравится, но мало кто осмысливает, что же там таится, кроме самой кафкианской убюэскности.

— И что же там?..

— Тревога чужого времени. Ощущения неспокойствия. Ты понимаешь, что родился не в то время и не в том месте, но приходится выстаивать и бороться за идею, а потом ты понимаешь, что никто тебя не поймёт, ведь даже ты сам себя не понимаешь. Новаторство не такое уж и тяжёлое дело, если ты готов к критике, и готов её либо пропускать мимо ушей, либо слушать, исключая лишнее. Однажды и твоё произведение переосмыслят, и будут интерпретировать не так, как это делают современники. Однажды твои мысли поймёт большинство, наверное, но до сути всё же докопаются немногие. Может быть только близкие, но и те будут валяться в субъективных мыслишках. И чем запутанней ты мыслишь, тем запутанней становятся их поиски, которые никогда не приведут к настоящим твоим мыслям, потому что их никто не знает. Никто их не знает, кроме тебя. Даже если ты и правда наркоман никто и не поймёт этого, потому что для них это будет гениальной стороной или же просто ебанутостью твоего мозга!

Он замолк и посмотрел куда-то вперёд. Я огляделся: пустота, чёрная пустота, мы как клеточки, прямоугольники, квадраты. Мне стало дурно, но я не испугался, а скорей, ощутил что-то сложное. Мысли стали тяжелей, давили на меня, моё тело, на всё моё существование.

«Неужели я для этого и родился?.. Чтобы ощутить такое! Зачем?..»

— Короче, обмануть-то всех можно, только стоит ли? Ты же пишешь не только для себя, но и для людей; точнее пиши-то ты, конечно, для себя, но не забывай, что и люди когда-то могут прочесть эти твои буковки. Ты должен рассказать реальную субстанцию, вычленив из неё все лишнее и скучное. Произведение должно взрываться на каждой странице, как и мозг обывателя. Всегда будут те, которые не поймут. Всегда будут те, которые поймут неправильно. И всегда будут те, кому это понравится. Не нужно гнаться за количеством, нужно лишь, чтобы идею осознали немногие; важно качество! Если, конечно, есть смысл... бывает и так, что смысл не отыскивается даже в стотонном произведении. И это скверно. Потому что великие произведения могут остаться в тени… Я со своим первым романом прошлялся почти два года, но лишь моя настойчивость смогла помочь; да и то я не избежал этой сраной цензуры, эти редакторы…

— И нужно ли было это делать? Бегать, лазить, искать?..

— Нужно. Не стоит искать, кого попало, однако лишь в поиске ты сможешь найти того, кто заинтересуется твоей работой, твоим творением. Ты когда-то вложил в это жизнь, время, эмоции… Это не должно оставаться у тебя, если ты уверен, что ты — гений!

— Иногда я чувствую себя очень плохо — неужели это и есть моя дорога?..

— Тебе придётся. Если ты что-то умеешь, ты должен показать это всему миру! Иначе и жить не стоит. И не важно, заплатят ли тебе или же ты будешь всегда в нищете; важно донести эту мысль… до тех, кому не всё равно! Они отблагодарят тебя!

— Я ведь делаю это не для них. Только для себя…

— Великие всегда всё делали для себя в первую очередь! Публика должна быть немой и состоять из одного человека — тебя! Делай свою работу для себя и только тогда ты сможешь поразить многих!

Он постоял ещё немного, а потом закурил. Я не знал, стоит ли в этот момент ещё что-то говорить, но он дал мне повод жить дальше… Его слова вдохновили меня. Когда мои мысли уже перестали вращаться, Керуак спокойно пошёл куда-то вперёд без единого звука, а потом и вовсе растворился в дыму или тумане. Я остался один. Вновь.

В этом белом пространстве.

 

LXXVI

— И что сказал Керуак?.. — пропищал откуда-то из-за холма голос Сальвадора Дали. — Ты бы ещё к Поллоку побежал узнавать о своём таланте!..

— К Поллоку пусть бежит мой друг.

— А как же она?..

— Она исчезла.

Стало тихо. Я не видел здесь ни Солнца, ни Луны, однако где-то далеко в пространстве была видна точка.

— Ты пытался выйти отсюда?

— Нет. А разве нужно? Я бессмертен теперь, зачем мне что-то делать?.. — и он пошёл в сторону кушетки по толстому слою бумаг, валявшихся на полу. Тут была ни одна сотня его картин. Их было гораздо больше!

— Сколько их тут?

— Всего я написал триста пятьдесят картин здесь. На Земле ещё штук шестьсот. Всего не упомнишь.

— А как ты стал таким?..

— Каким это? — он резко посмотрел в мою сторону, я сказал:

— Стой!.. А сколько тебе лет?..

— Теперь мне всегда тридцать три года. Здесь. И я не старею. Посмотри на картины: они, как одна, похожи друг на друга, — и действительно, когда я посмотрел на пол, были картины с одним и тем же пейзажем. — Мне приходится рисовать одну и ту же картину в точности такой, какой я нарисовал её в то время… Беги отсюда! Беги, малыш!

 

Я побежал куда-то вперёд, а сзади раздавались крики Сальвадора. Он кричал что-то, но я не в силах был разобрать, однако мельком мои уши услышали слова «устрой пожар»; кажется, он сказал, чтобы я что-то поджёг. После этого я оказался в каком-то непонятном месте.

 

 

LXXVII

Меня разбудил сильный стук в дверь, я резко открыл глаза и увидел перед собой тех двух людей, которые ранее приходили уже в эту комнату. Они были всё такими же реальными, но прикоснуться к ним я не посмел. Я всю ночь бродил по какому-то переулку, а потом ещё оказался запертым с одним из свихнувшихся гениев. Я был без сил:

— Что вам от меня нужно? — крикнул я в сторону одного из них, на что другой мне ответил:

— Говорите в эту сторону, — он указал влево и произнёс: — Мой напарник глух на одно ухо, — после этих слов он медленно обошёл своего партнёра по костюму и крикнул ему в ухо: — Он готов!

— Да он просто тряпка. Посмотри ты на него! — сказал плавно и тихо второй, однако я не стал возмущаться и просто сел в кресло.

— Будешь молчать? — переключил на себя внимание второй парень.

— Зря! — ответил первый и кинул в меня бумажку.

— А как же конверт?.. — произнёс тихо я, попутно следя за тем, куда же упадёт этот тонкий оборванный листочек.

— Конверта не будет, — с усмешкой добавил один из них. Честно говоря, их лица были очень похожи друг на друга: толстые подбородки, которые выпирали ещё дальше, чем их здоровенные носы. Лбы были закрыты шляпами. Волос не было видно.

— Сегодня твой последний день здесь!.. Пора тебе уже уходить. И ты не получишь правды! Или, если ты смел, попытайся вспомнить его смерть… Прощай!

После этих слов они твёрдой походкой удалились из комнаты, а я быстренько схватил бумажку.

Код: «1280007211998898».

Я включил ноутбук, ввёл код. Загрузка. На фоне стояла какая-то картина; женщина…

Кто она?

Это произнёс старый, с нелепыми усами и морщинистым лицом, Сальвадор Дали. Я подошёл к нему ближе — в этой тёмной комнате ничего не было видно.

— Подожги её!.. — произнёс он очень тихо, но голос его заполнил всё пространство этой комнатушки. Я не знал, как правильно поступить: «Это же галлюцинация?.. Значит, можно?..»

— Чем?.. — я осмотрелся: было прибрано, стояла пара шкафов, на стене висела небольшая книжная полка, на деревянном полу было что-то нарисовано.

— Вот. Возьми… — он протянул мне в руки спички, я же взял их и вновь посмотрел по сторонам:

— Что мне поджечь?..

— Начни с книг… Жги этот манифест Бретона!.. — и он указал на полку с книгами. Их было очень мало.

— Хорошо, — после этих слов я взял небольшую книжку и выдрал из неё все страницы, положив их в центр комнаты. — Поджигать?..

— Ты уже порвал эту книжонку! Не медли! Не будь трусом!

— Хорошо.

Листки с манифестом быстро разгорелись, а дым упирался в потолок, напоминающий какую-то картину мастера, больше похожую на мастурбатора.

— Единственное, о чём я сейчас жалею — что руки не те, — после этих слов он ехидно посмеялся, а потом посмотрел в мою сторону — я стоял и смотрел на пламя. — Что же ты, мальчик, стоишь? Присядь рядом.

Я сел.

— Гала. Похоже, я скоро приду к тебе, моя милая Гала.

Мне было жалко смотреть на него и на его трясущиеся руки, которые он постоянно вытаскивал из-под одеяла.

— Гала…

— Ты встретишься с ней?.. — произнёс я тихо, пытаясь взять за его руку — он тут же откинул в сторону мою и произнёс:

— Нет! Она умерла, и я также сгину в этой нелепой жиже из всяких недоносков! Я не могу умереть! Ты же знаешь! — в этот момент он сильно схватил меня за руку, но я стерпел; кровь же выступала из-под его пальцев.

— Ты уже умер!.. — сказал я громче, а потом убрал его дрожащую руку под одеяло. Я поднялся со стула и подошёл к тлеющему пеплу, на котором исчезали последние чернильные буквы. — Это был оригинал?..

— Сожги их все!

Я свалил эти книги в кучу: Фрейд и его бессознательное, некоторые работы самого Сальвадора, например, его неопубликованный роман; Лорка, сценарии к фильмам Бунюэля…

— Точно?

— Сожги их все! — крикнул он, и его рука опять выступила из-под оделяла, долбя по нему ещё сильней. Кажется, он немного развеселился. — Вернуться бы в то время…

— В свою комнатку?..

— Да, — сказал он это очень грустно, но потом взглянул на стену: там висела одна из его работ, на ней был изображён заход Солнца над грядой гор в лилово-розовых и фиолетовых тонах, и девушка за работой на террасе. — Лишь тогда я начал понимать, что создаю необычные вещи.

— Ты так писал в книге…

— А ты читал её?..

— Нет.

— Принеси! Принеси все мои книги! Они там, внизу.

Я медленно открыл дверь — было тихо. Я плавно перескочил порог и медленно начал спускаться по винтовой лестнице. Внизу слышалась тишина, которую изредка нарушал скрип деревянных дощечек, по которым я ступал. Я дошёл до какой-то комнаты, но было чувство, что я иду правильно; я открыл её…

Это был какой-то стенной шкаф, в котором было очень много тетрадей, порванных листков, даже книг. «И все они его?..» — подумал я.

Я всё свалил на какую-то огромную дощечку и потащил наверх. Скрип был невыносимым, и, казалось, что кто-то даже проснулся. Послышался шум. Я зашёл за дверь.

— Сожги теперь и их!

Я не стал переспрашивать, и просто бросил эту кипу в огонь. Дали засмеялся, а мне почему-то стало страшновато:

— Ты похож на безумца.

— Мне позволено быть безумцем, ведь я скоро умру…

Я стал кричать на него:

— Так зачем я здесь: чтобы смотреть, как сходит с ума человек, который изменил мою жизнь? Ты думаешь, что мне легко? Сколько мне лет? Я уже запутался в этих реальностях! А кто виноват? Ты?.. Я? Твой сраный бог, в которого ты даже поверить не смеешь?! Ты стал ничтожеством! Где сейчас тот гений? Неужели он будет теперь плакаться о том, что его не принимают в рай или… Куда ты там хочешь? Вечной жизни захотел? Все мы сдохнем! А тебе и бояться нечего. Ты давно умер! — я ходил в ярости по комнате, пиная попутно эти его книжонки, а листки разлетались в разные стороны. Я уже ничего не видел, а дым… Он только мешал! — Ты мне мешаешь! Ты сдохни уже! Прекрати использовать мою жизнь, чтобы выживать здесь! Попрощайся со мной и умри достойно!

В этот самый момент Дали посмотрел на меня выпученными глазами и потянул руки. Я подошёл ближе и ударил его по лицу. Я не знаю, почему так сделал, но он упал на пол и пополз куда-то, к двери. Я стоял в середине комнаты, которая полностью была охвачена пламенем. Моя одежда резко загорелась, а спину обожгло так сильно, что я закричал от боли. Неожиданно я услышал топот, а потом дверь резко открылась.

 

— Что со мной? Я умираю? Пожалуйста, помогите! Пожалуйста… — слёзно кричал ребёнок семи-восьми лет. Рядом с ним сидела его двоюродная сестра и держала его за руку своей дрожащей рукою. Взрослые бегали в панике, а бабушка не могла поверить в то, что несколько минут назад случайно пролила огромный ковш с кипящей водой ему на спину.

— Мама!.. Где ты? Мама! Мама!.. Я умираю?.. Когда приедет скорая? Когда?.. Мне больно!.. Мне очень больно!..

Мамы рядом не было, однако скорая уже ехала. Спустя неделю этот мальчик слёзно ложился в ванну, которая жгла его спину, покрывшуюся огромными волдырями — за день рубаха прилипала, и приходилось её отмачивать в воде, чтобы попытаться аккуратно снять.

 

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ (ПСИХОЗ)

Прошло уже около года после того, как я исчез из жизни своих друзей и некоторых знакомых. Я исчез из жизни своих родителей; я исчез из жизни своей сестры, тёти и бабушки. Я не знаю, почему так сделал, но я сделал именно так, ведь я сижу сейчас в этой белой комнате, которая очень похожа, наверное, чем-то на палату в какой-нибудь психиатрической лечебнице. Я не помню, как я здесь оказался, но я ясно понимаю, что съём этой квартиры уже оплачен на два года вперёд, а еду мне доставляет уборщица: она заходит раз в неделю и убирает эту белую комнату, кухню, ванную и прихожую. На кухне я появляюсь крайне редко — максимум, два раза в неделю. В ванную я почти не хожу, ведь там начинается самое страшное для меня и моего сознания. Сложно сказать, живу ли я на самом деле или нет, и вообще можно ли это назвать жизнью.

Мне ничего не остаётся, как писать свои произведения; больше я ни для чего не создан. Я пишу роман под названием «Искусственный мир» и одновременно веду дневник, который называется «18-ый конец света»; я сочиняю всякие небылицы про свою жизнь, но иногда пишу и то, во что верю. На экране у меня постоянно находится одна женщина… Возможно, вы из дневников узнаете о моей одержимости ею.

Я нахожусь в комнате с полностью белым полом без всяких трещинок и зазоров — любая мелкая деталь может раззадорить моё воображение, которое запросто унесёт меня в свой странный и ирреальный мир. Я не хочу сказать, что мне не нравится бывать в своих галлюцинациях; я просто хочу сказать, что не понимаю, жив я сейчас или нет. Это не послание, это не письмо, это даже не мысли; это просто крик о спасении, который направлен неизвестно кому и неизвестно в какую сторону. Я уже подставил под сомнение то, что люди-то вообще существуют. Нет ничего внутреннего, а мой мир, и я сам, кажется, лишь вот эта белая комната.

В стене, если смотреть от окна — справа, есть дверь в прихожую, которая плавно отодвигается, не раздражая мои звуковые рецепторы, которые из-за любого скрипа и мельчайшего звука могут создать мелодии на виолончели или гитарный диссонанс. Бывало, что я неделями мог слушать какие-то странные и даже незнакомые мне мелодии без всяких наушников и других средств, подключаемых к электросети.

Я не знаю, для кого я пишу эти записки, но, наверное, их никто и никогда прочтёт. Я стараюсь излагать всё максимально искренно и откровенно, ведь обмануть я могу не только вас, но и себя. Похоже, я опять обманываю, ведь в дневнике я иногда представляю, что живу со своей мамой и тётей и постоянно ругаюсь на них — на самом деле без них в этом месте всё не так — я болен и схожу с ума. Я надеюсь, что однажды смогу вылечиться; а может быть, моя болезнь просто пройдёт, ведь пока я здесь, в этой комнате со стенами, оббитыми мягким поролоном, я существую, и я думаю, что я существую, а это уже что-то значит хотя бы для меня.

Окна, кстати, закрыты толстой шторкой, которую сложно открыть без пульта; этот пульт находится постоянно у уборщицы, которая в чём-то меня, так сказать, понимает и верит, что я смогу вылечиться; у неё же находится и ключ от этой квартиры. Почему же я опасаюсь находиться рядом с окном, ведущим прямо на улицу?.. Проблема не в том, что я лишаюсь солнечного света и этих прелестных веток деревьев, которые могут лишь в кошмарах мне сниться теперь; дело в том, что я уже несколько раз пытался пробить эту самую шторку своим телом и выпрыгнуть в окно. Сложно сказать, зачем я это делал, ведь мотивы моего поведения постоянно маскируются и объясняются с точки зрения необходимости и моего понимания окружающего меня пространства в данную секунду; эти мотивы тут же оправдываются мной, моим сознанием, моим засранным от иллюзий мозгом. Жизнь мне, кстати, очень нравится. Однако проблема даже не в том, что именно делать дальше с такой жизнью, а в том, есть ли она вообще, именно моя, и есть ли она вообще, именно жизнь? Правомерно спросить: а кто знает точно, что человек вообще существует?.. Лично я не уверен, что я жив, однако пытаюсь давно уже обрести эту уверенность. Но мне сложней, чем другим людям, потому что я сумасшедший.

Иногда во время сильного дождя, особенно при ударах грома мне становится жутко некомфортно. И не потому, что я боюсь этих звуков, а потому, что за этими звуками обычно следуют мощные и негативные галлюцинации, утаскивающие меня куда-то в свои чёрные дебри.

Около года я живу в полнейшем одиночестве: со мной никто из живых людей не разговаривает, помимо уборщицы; да и ей я иногда запрещаю что-то вообще произносить, ведь меня иногда это жутко пугает. Со мной никто не переписывается. Я и сам не хочу этого. Круг моего общения замыкается только на мне. Иногда, кстати, я веду диалоги с самим собой, но в последнее время это происходит крайне редко, так как я и без того считаю себя двинутым. Надеюсь, что скоро моя болезнь пройдёт или как-то вылечиться сама. Я пытаюсь найти причины того, почему так получилось, но не понимаю их, и даже не могу вспомнить.

Сейчас меня интересует лишь один вопрос: с чего всё началось? Проблема моя в том, что я этого совсем не помню. Мне, конечно, снятся сны; у меня бывают разные видения; но я не могу быть уверенным, что в них отпечатана только моя жизнь. Возможно, я когда-то увидел всё это в каком-то фильме или же в театре; а, может быть, я услышал что-то в музыке, и это натолкнуло меня на какие-то свои абстрактные мысли. Я постоянно чего-то боюсь. Понятно, что мне должно быть страшно из-за своего необычного состояния, но я уже привык к нему за этот год. Страх мой кроется в чём-то другом…

И год ли вообще прошёл?..

 

Я не знаю, с чем можно сравнить этот страх. И я не знаю, чего конкретно боюсь. Кажется, я лишился памяти, когда увидел свою первую галлюцинацию; я помню её до сих пор, но прошлое после этого оказалось запертым для меня. Иногда, конечно, всплывают какие-то отдельные моменты, но я не уверен в том, что они из моей жизни. Иногда я забываю о чём пишу или писал когда-то, поэтому мысли мои, скорей всего, будут повторятся. Простите меня за это, если вы читаете, однако искренне надеюсь, что эти записи не прочтёт никто.

Сейчас, спустя год всё, вроде бы, начало восстанавливаться. Я начинаю становиться более счастливым. Несмотря на то, что до сих пор бывают галлюны, а визуально комната двигается из стороны в сторону, я всё равно жив. Или нет?..

Честно говоря, я не понимаю сейчас, пишу ли я что-то на самом деле, или же я просто сижу в запертой психушке за толстой белой дверью с небольшим прямоугольным отверстием, через которое дают еду и питьё; я боюсь того, что вся моя жизнь — это лишь видеоизображение, которое проецируется прямо на мою сетчатку перед смертью, и сделать уже ничего нельзя, чтобы предотвратить её завершение или хотя бы как-то изменить. А нужно ли её менять?..

Сложно найти хоть малейшую крупицу смысла из того огромного потока мыслей, которые смогли вырваться сейчас на свет из-под моих пальцев, неритмично скачущих по клавишам клавиатуры, но я стараюсь понять, что всё это значит. Чтиво, полезное лишь психиатрам в психбольницах, раньше витало в моей голове в форме нематериальной, а поэтому бесполезной для современного мира, однако сейчас я решил освободиться от этих мыслей, чтобы попытаться найти в них смысл; найти его не только в этих словах, но и в своей жизни. Нужно лишь понять, правильные ли мысли я излагаю, или же это просто мысли, которые нужно воспринимать отрывками; а самое главное, излагаю ли я их в том порядке, в котором нужно их излагать.

Меня иногда пугает то, что вокруг меня и моего тела всё шевелится, причём постоянно. Стены, подобно волнам на каком-то таинственном озере, переливаются на свету, а из щелей шторки веет разнообразными красками, поэтому я и закрываю обычно окна. В этот вечер, кстати, мне хотелось её проломить, поэтому мне повезло.

В который уже раз…

Иногда я ложусь на свой небольшой диванчик, включаю на ноуте звуки природы и смотрю в потолок, который покрашен в зелёный; в эти моменты я ощущаю себя какой-то недоразвитой особью из древних времён, которой не нужно никуда стремиться. Иногда я начинаю видеть леса и поля, я слышу звуки птиц и животных, я ощущаю лёгкий ветер и чувствую его прохладу. Но это не часто происходит. Обычно я делаю дома шесть вещей: работаю, думаю, сру и ссу, ем и сплю. В принципе, как и обычный человек, который ещё и моется иногда. Я же стараюсь заходить в душ как можно реже, иначе звуки воды могут сильно потревожить мой сумасшедший мозг.

Наверное, моя жизнь немного необычна. Однако обычность жизни в моём понимании сильно преувеличена. Полнейшее одиночество — это не то, к чему я всегда стремился. Были когда-то и другие цели. Однако они обесценились после того, как я стал таким…

Я не знаю, чем я болен: по некоторым симптомам это может напоминать шизофрению, но… я обычно всегда различал, что есть реальность, а что есть сон, галлюцинация. Конечно, было несколько ситуаций, когда я разговаривал с людьми, а потом понимал, что их и нет вовсе, но…

А были ли вообще эти разговоры?.. Теперь уже сложно сказать.

 

Иногда я думаю, что пора обратиться за помощью. Есть хорошие специалисты, и они мне помогут. Однако… … … … … … … … … …

Однако я не считаю жизнь в психушке жизнью, как таковой, ведь там и не жизнь-то вовсе, а лишь жалкое её подобие, существование. И я не хочу быть этим жалким растением. Может быть, я уже сейчас там сижу, но этого не ощущаю?.. В моём состоянии любой бред выглядит как спасение.

Один раз в неделю ко мне приходит женщина, которая убирается на кухне, в ванной и в моей комнате. И она одна, наверное, знает о моей проблеме…

— И как ты сегодня? — обычно спрашивает она, пока я сижу с завязанными глазами. — Не становится хуже? Не нужно ещё за тебя волноваться?

— Не нужно пока что, но я тебе первой сообщу. Ты же знаешь, — отвечаю я ей. Ей уже тридцать, но выглядит она на сорок. Раньше она сидела на какой-то хрени, не помню название, она вкалывала жидкость в вену и потом стонала полночи. Дошло до того, что хотели забрать её ребёнка, но она вовремя завязала. Поэтому она, как никто другой, понимает меня, хотя бы немного.

После уборки она оставляет продукты в холодильнике, скоропортящиеся обклеивает зелёным стикером. Зелёный цвет такой успокаивающий… На кухне нет колющих и режущих предметов, стоит лишь стол, к которому прикован чайник, рядом раковина и ещё есть микроволновка — готовлю именно в ней. Но самое страшное для меня в моей квартире — ванная. Я хожу в душ, но долго там не задерживаюсь, обычно я моюсь около пяти-десяти минут и с криком выбегаю оттуда, потому что звуки капель, которые ударяются о гладкую поверхность ванны утаскиваю меня в небытие. Лишь иногда я принимаю расслабляющую ванну, но и то стараюсь не создавать никаких губительных для растрёпанного сознания звуков.

Однако я никогда не считал своё положение сложным. Вокруг меня, конечно, иногда ходят какие-то непонятные существа, похожие иногда на пришельцев или кафкианских жуков, тараканов; я просто уже к этому настолько привык, что без них я тоже, кажется, могу свихнуться. А есть куда дальше-то?.. Думаю, что есть. Именно поэтому я однажды перестал употреблять. А я употреблял, я знаю. Я знаю это, хоть и не помню.

Сейчас я сижу в своей небольшой, но уютной комнате, пытаясь вспомнить, почему всё так получилось. На кухне пищит микроволновка — она зовёт меня для того, чтобы я забрал свой паёк за день. Сегодня я проснулся в четыре, поэтому придётся поесть всего один раз. Вечером и ночью мне особенно страшно выходить из своей более-менее безопасной комнаты.

Уже год я живу на волоске между реальностью и вымыслом, и я не вижу особых отличий, но иногда проскальзывают какие-то мысли, то ли воспоминания о той настоящей, возможно, прошлой реальности. Сейчас же моя реальность напоминает небольшой хаос на периферии моего зрения, а в ушах иногда может прозвучать мотив какой-нибудь знакомой мелодии или голос, который я когда-то слышал; этот звук, кстати, может моментально превратиться в узор или какой-либо цвет, но завидовать мне не нужно. В центре, куда смотрят сразу оба глаза, всё более-менее спокойно, и если не обращать внимания на периферию, которая огибает больше половины моей головы, то можно спокойно продержаться несколько минут, а иногда даже и несколько часов без явных потрясений. Однако всё остальное время занимает моя прогулка по дебрям бессознательного. Я лишь недавно научился различать явный сон и ирреальность, которая иногда может мне причудиться.