Пикап будущего — загипнотизирую тебя и трахну! 5 страница

Я пытался идти на уступки, искать компромиссы, искать выход, несколько выходов. Находил я лишь один — бросить её, уйти самому! Но не решался. Что же будет дальше? Одиночество. Что ещё? Пустота. А что будет хорошего? Ничего, как казалось. Абсолютно ничего не будет хорошего. А что насчёт неё? Какими были её мысли? Мне было страшно даже спросить об этом. Я и не спрашивал. Я вообще перестал ею интересоваться. Я перестал её замечать. Я перестал её чувствовать. Я ничего не видел и не слышал, я ничего не ощущал. Я был статуей, которая лишь пылилась дома. Совершенно без движений и колебаний. Только пыль слетала иногда с моих плеч, а ноги уже и вовсе засыпало грязью. Я ничего не делал. Я ни к чему не стремился. Я умирал, но медленно, томно, трудно, тяжело. Я не хотел верить себе, я не хотел себя убеждать, что разлюбил её. Это ведь было в первый раз. Раньше обычно меня не любили. А сейчас, когда я понял, что меня стали любить, мне вдруг самому стало неинтересно. Меня радовало начало, где всё было ложно и придумано. Эти цветочки, эта радуга позитива и смеха, радость и короткие разлуки, которые так раздражали. После разлук я любил её, казалось, ещё больше. Сейчас же хотелось, чтобы разлука была солидней. Не десять-двенадцать часов, как бывает, а часов сто без неё и без её дыхания. Неделю, или лучше месяц! Мне, может быть, было просто интересно: а как я буду без неё жить, мне будет плохо или нормально?

 

Поэтому ссоры продолжались, и однажды она уехала к маме. Она уехала туда сразу после работы и так неожиданно. Я и не предполагал такого исхода. Я не замечал подвоха в её голосе. Я не замечал подвоха в её поведении. Она просто уехала. А я не знал, как на это реагировать. Я сидел дома вечерами и ночью, а утром и днём я просто спал. Я не ходил на учёбу тогда, мне было плевать. Я хотел лишь существовать. Я просто жил без цели и смысла. Поэтому через несколько дней мне всё показалось адом. И мне казалось, что этот ад появился из-за того, что она ушла от меня. Я питался этой иллюзией, я питался мыслями о том, что лишь она способна дать мне надежду. Надежду на то, что мне будет хорошо только с ней, что я буду только с нею счастлив. Мне не нужны были знания, мне не нужны были друзья, мне не нужны были родные. Мне хотелось, чтобы была лишь одна она. Мне хотелось, чтобы она была дома. Постоянно. Всегда. Рядом.

И она вернулась. Она дарила мне счастье, я улыбался и радовался. Мне было хорошо и славно. Мне было нескучно, мне было здорово! Но однажды мне опять стало всё равно. Мне надоело её общество примерно через пять или шесть дней, если не меньше. Во мне росла привычка, быть одиноким. Росла привычка, быть не как все. Росла привычка, быть разбитым и неуверенным. Мне было больно без неё, но с ней мне было ещё хуже. Мне было сложно быть с ней. Мне приходилось ей врать. Мне приходилось выдавливать из себя слова о любви, которые она произносила с лёгкостью. Меня и это бесило, эта лёгкость во всём. Мне было трудно и шаг сделать, а она уже бежала где-то в дали, чтобы побыстрей оказаться в моих объятиях. Мне было сложно подпрыгнуть, а она уже летела где-то под облаками. Мне было стыдно за свои мысли, но и в этом я винил не себя, в этом я винил лишь её. Она была виновной в этом!..

 

 

Дурак.

XXXIII

В моей голове были лишь одни минусы от наших отношений, однако делать я ничего не хотел. Нам не повезло с квартирой, и пришлось разъехаться на время. Она плакала. А я ходил и успокаивал её, смеясь при этом и деля наши вещи по пакетам.

— Это мой пакет, — сказал я, выбросив её вещи на пол. Она посмотрела на меня в этот момент диковато, но не стала ничего говорить. Я знал, что мы уже не будем вместе.

Самое смешное, что это она меня бросила. Это было глупо и по смс. Честно говоря, от неё я не ожидал такого, ведь сам никак не мог решиться на данный шаг. Но вот эти проблемы с поисками квартиры нас разъединили, а дальше я начал увлекаться перепиской со своей бывшей. Когда-то по глупости я упустил её и решил, что разрыв с Настей может быть тем шансом, что нас примирит… Однако получил смс от Насти с текстом, что она окончательно решилась на этот шаг. На этот шаг… На этот шаг! Я был в шоке.

Я краснел и бледнел одновременно; спустя секунду я пылал от злости, потом стыдился своих чувств, которые опять во мне возникли. Я метался, но сухо ей ответил, что это решение правильное. Сам же понимал, что нихрена оно не правильное! Она убила меня этим. Просто нажала на курок и не подумала о последствиях! Она не стала говорить даже со мной, хотя я приплёлся к ней на работу и стоял там около часа, чтобы дождаться беседы с ней. Но так и не дождался… Я ненавидел всё и вся, но, прежде всего, я возненавидел себя. Теперь я знал, что виноват во всём этом только я.

Странно и то, что через три месяца она ко мне прибежала, но мы уже были другими, неродными и разными. Мы и раньше были разными, но сейчас мы находились будто на разных планетах, а её ум и подача разговора меня угнетали. Когда я стал заботиться о своём развитии, она пошла другим путём — решила горбатиться и пахать, чтобы копить деньги. Материальные блага для неё и раньше были своего рода целью и мотивацией, а сейчас она помешалась на этом. Я увидел в ней не союзника и даже не врага; я увидел в ней пустую кляксу, размазанную о современный мир аморфного существования бездарности и плагиата. Чужие цели в ней сформировались, чужие мечты посеялись в её башке. Мне она была не нужна, и, слава богу, я не нужен был ей!

 

/включите eugene kush - you sold yourself (original mix)

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

XXXIV

«Мне не нужно моё тело! Мне не нужно моё тело!» — эти слова на английском летели на нас с другом из динамиков; мы были обкуренными на кухне, где танцевали, постоянно вдыхая очередную порцию дыма какой-то гадости. В этот раз трип начался плавно: стены почти не дрожали, а при выключенном свете было не страшно. Я посмотрел в своё отражение, а потом сразу же побежал в сторону друга, при этом что-то громко крича. Друг в это время слушает музыку, написанную им самим, не подозревая, что сейчас его сильно накроет. Чтобы не портить новую реальность мы решили добавить ещё пару вдохов сверху, а потом сразу же пришёл контрольный. Наверное, именно он был лишним, ведь после него на моей кухне начали твориться чудеса.

Меня резко перестали заботить мысли о жизни, которую я проживал. Мне не было важно, кем я могу быть, кем я стану или кем я никогда не буду. Для меня важным было то, что происходит сейчас, в данную секунду. А в данную секунду мой друг резко дёргается вперёд и перепрыгивает через кухонный стол. Не сказать, что я сильно удивлён этому; я сам не отстаю и прыгаю следом, падаю и сильно ударяюсь о стену, но мне не больно, а очень даже весело! Мы опять расхохотались, а стол резко превратился в костёр. Я ощутил себя далёким своим предком, который под звуки грома и сильного дождя начинал плясать, потрясая мир своими сумасшедшими криками. Друг во второй раз побежал, и опять, подобно дикарю, перелетел через костёр. Я засмеялся, он же мне крикнул:

— Ты придурок что ли совсем? Чо ты сел, блять? Чо ты ржёшь, а? Прыгай тоже!

Я собрался с духом ещё раз и опять побежал в сторону костра, который резко превратился в стол. Нужно ли говорить, что мой прыжок ознаменовал тут же и моё падение, а также ушиб коленки?.. Однако боли я не почувствовал. Из коленки сочилась кровь, но мы решили эту проблему, ещё раз глубоко вдохнув дым из бутылки!

В этот момент мне показалось, что я полностью свободен от всего: от этого мира, от его правил, от результата моих действий. Я не удивлялся изящности мира, но я поражался его бессмысленности и масштабу: когда ты понимаешь, что мы лишь мелкая песчинка, летящая куда-то в космосе под наркотой, — резко перестаёт терзать твоё будущее — оно кажется совершенно бессмысленным. Но стоит ли говорить, что каждая секунда, пока мы здесь, считается для нас ценной?!.. Очень ценной…

— Зачем мы это делаем? — иногда спрашивал меня мой друг в те годы. — Ты же знаешь, что мы поступаем неправильно?

— Конечно, знаю. А что ещё нам остаётся делать? Мы же творческие личности, а творческие личности всегда так делают, разве нет? — спрашивал я; но спрашивал я не друга, а себя, скорей, я спрашивал с надеждой, что смогу ответить утвердительно.

— Да, да! Но мы пока что ничего не сделали, чтобы обоснованно считать себя творческими, — со смехом говорил мой друг. — Но мы же достигнем чего-нибудь?

— Да, блять! Если не сдохнем или не ёбнемся! — отвечал я, после чего мы дули ещё и смеялись, бегая по кухне, как придурки; эти три квадратных метра творили чудеса, когда мы были под укуркой.

Беззаботные дни упирались иногда лишь в монету, которой почти всегда не хватало. Иногда мы экономили на продуктах и одежде, лишь бы достать несколько граммов курёхи, а потом затусоваться ночью, танцуя и радуясь жизни. Стремление к совершенству обратилось в простую наркоманию, которая вела нас в чёрную пропасть.

Творческие личности? Какой пафос. Я и тогда часто думал, что мы неудачники, мерзкое поколение, которое не должно ничего достичь; впитали вашу ничтожность!

Мы не хотели этого признавать, но клеймо было уже набито на нашем лбу ещё в детстве! Мы и сами в это начинали верить. Но я верил в хорошее будущее своего друга — больше, чем в своё. И мне казалось, что он заслуживает большее, чем у него есть.

 

XXXV

Из темноты я наблюдал за силуэтом, что шевелился в зеркале; это был я, но и не я, казалось; изрядно пропитавшись солью, сыпались в реальность осадки метаморфоз и приступы паники, а тело, порой, так сильно ныло и боялось, однако я не знал, зачем уже его калечу. Я ожидал своих друзей, часть из которых я и не знал даже, но я их ожидал, иначе бы мне было слишком одиноко. Конечно, после очередного нюхательного ритуала мне стало легче: я носился по комнатке, выкрикивая порции неясных и дурацких звуков, что послужили для моего кота убедительным толчком — он, странно подымаясь с пола, начал охотиться за ногами: кусал их, гадина! Я резво отмахиваюсь тапочком, и ударяюсь вдруг пальцами ног о стенку…

— Аааааааагрх! Мизинец на ноге нужен, чтобы ударяться об стену! — кричу я, а кот, ощутив свою триумфальную победу, быстро скрывается где-то за диваном;

 

в это время я свалился на пол и шибанулся локтём об угол, — блять, тем самым нервом! — боль невыносимая, аж тело переглючило и повернуло;

 

нервы протестуют, а от хорошего настроения остаются лишь воспоминания, которые влетают через нос спустя пару минут со стола, державшего на своей поверхности последнюю дозу, разъедающую слизистую; ещё и жжение…

Вскоре внутри немеет, и я ощущаю лёгкое блаженство; в голове пронзительно загорается одна из симфоний Бетховена;;;

/*** ГАЛАктика, Эйнштейн и Моцарт/***

 

Утолив жажду остатками порошка, я услыхал резкие стуки в дверь, подошёл и словил тихий их шёпот, что тут же превратился в вопль; открылась дверь — толпа вломилась в комнатушку, а я оказался вытиснутым на лестничную площадку, отдававшую свежим запахом сигаретного дыма, который пробудил в моих лёгких тяжёлую порцию воздуха, вышедшего наружу с моим хрипящим кашлем. Кот-спринтер оказался в туалете и исчез под небольшой ванной. Холодильник атаковали несколько девушек, лиц которых я ещё даже и не видел. Но меня это не смущало…

Смутило то, что этим девушкам было как-то маловато лет, поэтому я спрятал всю свою траву. Мне, конечно, не жалко было, но приучать этих мелких было слишком для меня беспечным, поэтому остаток вечера я крысой закрывался в сортире, попыхивая над унитазом — поделился с другом-архитектором.

А девочки странно на меня пялились, хоть я и был удолбан; возможно, это лишь паранойя и чувство, что каждый за мной наблюдает, а может быть, я не такой уж и урод. Наутро одна из них болтала со мной так долго, что я еле держался на ногах, пытаясь вникнуть в её суровый монолог. Причём она что-то говорила и успевала хватать одну за другой сигаретки; это происходило на кухне.

Конечно, в моём недалёком прошлом имелся опыт встреч и отношений с глупенькими маленькими девочками, которые ни к чему не приводили, в том числе и к сексу. Я не знаю, что мне нравилось в этих милых маленьких мордашках, но их неопытность и наивность действительно заводила. Сейчас всё по-другому — маленькие девочки стали гораздо опытней взрослых парней; девочки, которые в свои пятнадцать уже всё знают; слава богу, я таких так и не познал.

Никто не понимал, зачем нужны они были в наших компаниях — кто-то покупал им бухлятину, короче, тратился, ничего не получал с них, кроме разговоров; с другой стороны, хорошо, что никто ничего так и не получил, иначе получилось бы немного другая история. Тем более, со временем они перешли к ещё более взрослым парням, с которыми мы не имели дел; теперь их судьба — шляться по клубам и дымить в сортирах всякую дрянь.

А в тот вечер мы стебали, смеялись, а лично я успел укуриться в туалете с другом-архитектором. «Я мыслю, значит, я существую. Я мыслю, значит, я существую…» — засело в голове после того, как вихри дыма засели в лёгких. Я перестал понимать происходящее за пределами тела, которое, кстати, я тоже нифига не понимал и не мог даже ощутить: оно вроде и было у меня, но вроде как его и не было совсем; были глаза, которые закрывались со столь громким и изящным скрипом — хотелось их держать открытыми, бля, постоянно.

 

Я вышел из сортира, накуренный в хламину, и уткнулся взглядом в двух малолетних девочек, которые пришли сюда по велению одного из моих знакомых; он, кстати, обзывал друга-ударника «педофилом» постоянно, хоть и сам, бывало чаще, тусовался с мелкими чикулями, в отличие от барабанщика, которому такие девочки хоть и нравились, но намерения трахнуть их у него отпало давным-давно — он похоронил свой член вместе с любовью; теперь он женат.

Сам я мечтал добраться до креслица, упасть в него и насладиться ощущением и видами на местные окрестности квартиры, которые немного изменились, впитав уют женского общества; слабёхонький пол бывал тут редко.

«Нужно кого-нибудь выебать здесь!» — после этой фразы мой знакомый-мажорчик посмотрел на одну грудастую малолеточку с шикарно выведенными бровями и пошёл за ней на кухню. Пока он зависал на кухне с хорошенькой грудастенькой брюнеткой, другой — друг-архитектор, — шнырял по комнате как сумасшедший и надоедал нам всем без исключения: он что-то кричал, а иногда даже хрюкал, вытворял какие-то невообразимые пируэты в середине комнаты, после чего громко падал, продолжая что-то выкрикивать. Тогда мне подобная стратегия показалась проигрышной для соблазнения. Однако меня сильно удивило, что через пару минут он заперся в туалете с тремя девицами; правда, когда они вышли с криками и рёвом, стало ясно, что он их там просто обдолбал. Причём накурил он их там, похоже, в хлам!

Одна из них носилась по комнате с криками о своей скорой смерти, а потом упала на ковёр и заплакала; другая старательно держалась, пока третья не начала с нею драться, после чего на помощь прибежали ещё девушки, после чего мы наблюдали кучу малу в центре квартиры. Когда архитектор запрыгнул на эту пирамиду сверху, добавив свой чудовищный крик, который унёс меня в пропасть; цвет вокруг резко потемнел и стал чёрно-белым — я оказался в каком-то старом монохромном фильме, но уж очень современном: кричащие от радости девочки давали о себе знать, а друг успевал их хлопать по выпирающим и мягким частям тела; думаю, что Маслоу обзавидовался бы, увидев эту пирамиду.

Всё вдруг ушло в небытие, и жизнь перестала иметь значение и смысл — её таинственность исчезла, а я пытался выяснить, что же сам я есть за механизм с четырьмя конечностями: медленно подкрался к зеркалу, чтобы убедиться, насколько это я, и я это вообще иль кто другой?

Вдруг крик: «Чо это вы без света воркуете?», включил лампу, и неадекватный человек во мне исчез, оставив лишь тягостные мысли о том, кто я и зачем вообще жизнь есть как феномен.

 

 

XXXVI

Первый раз я попробовал фен, когда мы сидели с другом-архитектором на крыше какого-то небольшого гаража: моя крыша слетела почти сразу же, а запах этого порошка до сих пор елозит моё сознание. Мы ходили по городу и трепались об архитектуре. «Здесь, — говорил мой друг», после этого он начинал описывать здания и их историю, и красоту, а мне было всё это даже интересно, хотя я никогда подобным не интересовался, да и вообще, честно говоря, не особо любил слушать людей. Здесь же мне и правда нравилось: «Ух ты!» — отвечал ему я, будучи совершенно безграмотным в этой сфере, да и ума-то у меня было немного. Когда мысли исчезали, мы тут же подключали ещё колпачок этой милой массы, которая попадала прямо в наши лёгкие. Так я уверился в том, что фен может изменить мою жизнь к лучшему. Я принимал его почти месяц летом, постоянно общаясь и туся с кем попало, однако потом я решил, что под феном нужно сходить в клуб!

Начало трипа было многообещающим, однако после того, как я зашёл в туалет ещё раз, мои мысли тут же смылись с последними каплями мочи в унитазе. Я поднялся на второй этаж этого унылого клубца и встал недалеко от людей, которые крутили головами и плясали под какой-то незамысловатый хардкор. В эту секунду я начал подозревать, что все эти люди, которые сидели за столиками и находились в недалёкой близости от меня, все они следили за мной и за каждым моим движением. Я понял, что здесь что-то не так. Пытаясь трезво оценить ситуацию, я понял, что эти мысли о паранойе горели лишь в моей голове, которая, вероятно, разбухла от разбодяженного фена. Я пытался повернуться, чтобы увидеть взгляды людей, но понял, что мои глаза не могут двигаться; и я, словно робот, мелкими шажками пошёл в сторону лестницы, ведущей на первый этаж. Там где-то бегала моя бывшая (не Настя, а другая), к ней я сразу и прилип, ощущая себя абсолютно бесполезным материалом.

— Чо эт с тобой? — она посмотрела на меня, а я даже не смог ей ответить, потому что слова застряли где-то в горле. Мне стало страшно, а мой голос пропал внутри где-то, засел так глубоко в моём организме, что я мог лишь дышать, да и то сбивчато. Я испытал самое горькое чувство, встреченное мною в детстве, когда понял, что слишком молчалив для окружающих…

 

— Ты так мало говоришь, — говорила она, а машины быстро разлетались в нашем сознании и исчезали; я молчал, пытался что-то придумать, а потом понимал, что не в силах:

— Я не знаю. Я такой. Неразговорчивый.

— Хм… Тогда мне тоже нечего сказать, — говорила она, а меня внутреннего убивали, кололи, терзали; я горько ревел где-то внутри, метался в углы, но никак ничего не мог сказать путного:

— Прости.

 

— Меня просто сильно хуярит! — говорил я бывшей, которая явно не понимала меня. Она, бешенная, бегала туда-сюда, дуясь на меня, а мне только хуже становилось, и я захотел сбежать отсюда, но не мог, думая, что за мной каждый наблюдает в этом злоебучем клубе!

— Что с ним? — подошла неизвестная девушка, оказавшаяся подругой моей бывшей.

— Да он фена обнюхался, — громко заявила бывшая, после чего я сильно раскраснелся, думая, что каждый из зала, где мы находились, слышит подобное заявление. Меня пугали эти мысли, и они давили на меня, на мой череп; мне казалось, что меня здесь каждый ненавидит. Поэтому и я на них злился и начал ненавидеть каждого из них!

«Суки, паскуды, мрази!»

— Ого. Вот это новость! И как, сильно ебашит? — спрашивает меня подруга бывшей. Внешне она не мой формат, но для других она вполне привлекательна.

— В голове нет мыслей, — шёпотом пытаюсь выдавить я изо рта.

— Как это нет мыслей? Ты же что-то сейчас говоришь!

«Но не думаю, пизда!»

— Мне страшно некомфортно. Я не понимаю, выгляжу ли адекватным, — ещё тише говорю я.

— Я тебя плохо слышу! Тут же что-то репетируют! Давай громче!

«Блин, — думаю я, — лучше бы я один сейчас сидел, нежели слушал эту пьяную девку!»

— Я буду молчать… — тихо говорю я и затыкаюсь.

— Как хочешь!

После этих слов мне становится ещё грустнее от себя и своего существа, с которым никто не хочет разговаривать, которого никто не хочет слушать, никто не хочет понимать, никто и знать не хочет!

Ненависть! Ненависть! Ненависть!

 

— Нахуй ты столько ебашил? — говорит мне друг-барабанщик громко, а рядом кто-то это слушает (две неизвестные девчонки). Я ничего не могу сказать в ответ, ведь палевно; хожу тихо и спокойно, пытаюсь забыться, но не получается. А этот придурок начинает на меня гнать, мол, что я дурак, что нахуярился феном. А мне хуёво от этого! Блять, мне так было хуёво от его слов! От того, что левые чуваки ещё это могут слышать. Сука!.. И я просто онемел всем телом.

— Надо его с собой брать! — кричит барабанистый другому парню, а я тихо пытаюсь сказать:

— Нет, я домой поеду.

— Какой тебе дом? С нами нужно ехать!

Я не могу ничего путного ответить, и меня садят в такси вместе с другими наркоманами; мы едем на квартиру. Мы приезжаем, заходим.

— Так, давайте его раскуривать!

И меня раскуривают. Я грустный. Все смеются. Меня раскуривают. Я грустный. Все смеются. Я сижу. Меня раскуривают. Я грустный. Все смеются. Из меня вылазит какой-то смех, похожий больше на писк.

— Ха-ха, ну он и смеётся! — кто-то произносит это, забывая, что сам выглядит как дурак. Я смеюсь громче, но внутри всё колотится и мечет. Мне однозначно плохо.

 

Так продолжается всю ночь, а под утро я съябываю, лишь бы больше не слышать чужого хохота; стою на остановке, еду в автобусе, нагружаю себя. Еду домой грустный, матеря всю планету. Дома есть ещё пакетик со скоростью, но я не решаюсь долбить. Вечером приезжает Катя, и мой нос сразу же окунается в этот порошок. Я грустный, однако, Катя приходит и говорит. Говорит много, весело, мне нравится. Она нюхает, и говорит ещё больше. Я смеюсь. Потом ржу, а потом просто не могу остановиться. Нюхаю больше. Ещё, ещё!.. Весь вечер! Потом мы общаемся ещё больше. Я смеюсь. Я много смеюсь. Я очень много смеюсь.

А где-то через неделю она переезжает ко мне, как говорит, на неделю. Мы удалбливаемся, пьём пиво, а потом ссоримся, хотя она продолжает жить у меня гораздо больше.

 

 

XXXVII

— Так ты решился? — задал я вопрос другу, а он после этого запихал в рот хорошую порцию порошка под названием тусипи. Я не стал больше ничего спрашивать, лишь запихав и себе в рот горстку этой необычной массы. Мы сидели в тишине, а на улице создавался очередной вечер. Мой друг глядел по сторонам и ждал результата:

— А когда начинает ебашить?

— Минут тридцать придётся подождать! Это же тебе не курево! — после этого мы засмеялись.

— Может, музыки послушаем? — предложил друг.

— Давай, чо нет-то! — с радостью подхватил его я, и мы погрузились в волны хороших басов и приятной мелодии.

 

Я вспоминал вчерашний трип под добрым феном, который внюхал в себя вместе с Катей. До этого мы с ней поругались, а вчера почему-то решили вместе создать свой день. Под феном. Странная страсть нас объединила — ни тот, ни другой из нас не умел быть собой в компании, поэтому мы постоянно врали о том, какие мы есть на самом-то деле. И в эти дни, проведённые вместе, мы открылись друг другу, разному полу… короче, мы были друг при друге самими собою. Не стеснялись, ничего не скрывали, были жёсткими, матерились, ругались, мирились. Целовались. Но до секса не доходило. Странно… Я до этого сильно стеснялся своих постельных данных, а с Катей мне хотелось быть собой. Я не знал, что с нами происходит, но мы медленно текли рядом друг с другом, как две параллельные речки.

Под этим феном мы были самими собой, мы раскрывались, смеялись, прикалывались и терпели друг друга, но нам ещё и нравилось слушать: она говорила прекрасно и интересно, мне нравилось, а ведь такое было редкостью; ей же нравилось то, что я говорю. Мне нравилось говорить. Ей нравилось слушать. Мне нравилось слушать. Ей нравилось говорить. Мы говорили: говорила она, я слушал, я говорил, она слушала. Мы молчали: я молчал, она говорила, я говорил, она молчала. Мы танцевали. Включали музыку и прыгали. Бегали по дому, гонялись друг за другом, дрались в шутку. Прикалывались. И много говорили. Много нюхали. Много смеялись. Много слушали. Много говорили. Много…

 

— Чёрт. Меня хуйнуло, кажись! — неожиданно раздаётся голос друга.

— А чо у тебя? — спрашиваю удивлённо я, ведь меня-то не штырит.

— Цвет стал ярче. Это такой эффект что ли? — и он засмеялся.

— Придурок, блять. Это лишь начало!.. — говорю с лёгкой иронией я. В дверь кто-то стучится, а мой друг начинает понимать, о чём я говорю.

— И правда, блять, начало! Похоже, у меня крутится всё. Умираю, нахуй!

— Ща, стой; дверь открою! Потом можешь умереть, — с этими словами я иду в прихожую и слышу слова друга: «Дурак!»

Я открываю дверь, входит Катя. Нас прёт, мы предлагаем ей. Она берёт. Прёт её, меня и моего друга. Начинаются интересные визуалы, а потом дождь из каких-то искр, когда выключается свет. Стены становятся мягкими, музыка становится глубже, звуки становятся чётче, ощущения приятны.

— Блять, чо-то меня сильно прёт! Нельзя послабже? — кричит мне мой друг, а я лишь смеюсь в ответ. Катя тоже смеётся. Начинает смеяться друг.

— Щас сильней вжарит, дурак, блять! — кричу ему я, ведь музыка становится всё громче, а цвета начинают быстро сменять друг друга. Меня и самого уносит этот поток непонятного и неизученного, а мой друг ещё успевает при этом ныть от радости и счастья! — Давай терпи, сука! Хотел, получил! Пидрила!

— Сам ты хуеплёт, блять! Ёпта, умираю! Ахах!

И мы опять начинаем ржать. Через несколько минут наступает жуткая эйфория, которая напрочь сжигает наш страх, и мы начинаем только веселиться! Прыгать, бегать! Веселье! MGMT! Tame Impala!

Это было настоящим баловством, эти дни, эти мечты, эти исчезнувшие границы. Потом всё стало другим… Мы стали другими.

 

 

XXXVIII

— Зачем ты принимаешь наркотики? — спросил меня мой внутренний голос. Я не был напуган; я знал, что это обычное дело. Все люди разговаривают внутри себя — нам не диктуют мысли, мы сами говорим с собой. Но зачем? Может быть, чтобы выяснить это:

— Возможно, для того, чтобы не думать некоторое время, отдохнув от новых мыслей. Они почти никогда не повторяются, как нам кажется, но многих повторений мы просто не замечаем, — я это произнёс вслух посреди комнаты, но уверенно решил продолжить: — Эти мысли отключаются на некоторое время, и ты, наконец-то, можешь поразмыслить, уже по-новому оценив то, что ты видишь и слышишь внутри себя, — это я услышал внутри себя, не произнося голосом ни слова.

— А как же медитации, релаксации и прочие полезные методы? — голос был настойчив, и я принял поражение.

«Действительно, чем плохи медитация, релаксация и другие методы?» — мой голос молчал.

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ (КАТЯ)

XXXIX

Очнулась я на какой-то странноватой поверхности, уткнувшись лицом в камешки. Я быстро встала и хотела, было, посмотреть по сторонам, но крик птицы оттянул мой взгляд чуть левей: там возникла огромная дверь.

Даже отсюда дверца казалась огромной, но подойдя ближе, я не поверила, что нахожусь в реальности: прямой мой взгляд упёрся в ручку, которая находилась немного ниже середины двери. Где-то справа вверху нарисована огромная Луна, а слева, — возникло ощущение, — крутилась планета, похожая на Землю; только она почему-то была меньше самой Луны. «Так если это Луна, а это наша планета, то где же находился художник, и где теперь быть зрителю?..»

Центр двери, до середины, был усеян точками, и чем ближе точка находилась ко мне, тем странней протекали её метаморфозы: точка стала окружностью с яркой поверхностью, а потом её будто сжали — появились неровности, грани, углы. В центрах этих звёзд-точек вдруг заблестели камешки. Сапфиры? Изумруды?

Крик слов: НЕ ВАЖНО! — закончился шёпотом, поэтому я даже не вздрогнула, но поверхность под ногами ненадолго затряслась. Дверь заскрипела и приоткрылась, однако свет смог выйти лишь откуда-то сверху; внизу был мрак и темень! Впрочем, как и на самой двери: ниже ручки неровно и некрасиво, небрежно и распущенно кто-то вылил чёрную краску.

— Кто здесь был?.. — произнесла я, как вдруг увидела следы, похожие на отпечатки пальцев и ногтей. «Кто-то хотел содрать эту чёрную вуаль, но так и не смог… Что же с ним стало?»

— С ним? — и этот крик взорвался; наступил дикий и протяжный вой. Мир подо мною начал рушиться. Дверь заскрипела ещё сильней, мои уши заболели, и пришлось их закрывать руками. Я попыталась допрыгнуть до ручки, которая неожиданно стала удаляться от меня, но земля подо мной вдруг исчезла, и я ногтями проскребла чёрную краску, падая куда-то…

Я целеустремлённо и долго летела; причём сначала этот полёт казался мне очень быстрым, и я боялась, что могу покалечиться, но потом мне показалось, что я замерла на месте. Моё платье развивалось, хотя ветра не было; подо мной сплошная чернота. Так прошло много часов, как мне казалось.

— А кто, интересно, упал до меня? И где он сейчас?

— ОН?

Всё опять затряслось. «Даже мысли мои сотрясают эту Вселенную, а что было бы, если бы я запела?.. Но я боюсь. Ведь кто-то рядом».

— Кто ты? — осмелилась я тонким голосом привлечь чьё-то внимание.

— Твой страх!

— Но мне уже не страшно…

— Умри!

Я вдруг почувствовала полную безысходность. До этого мне было не плохо, не хорошо; мне было никак… А сейчас мне вдруг стало холодно и страшно.