Глава II. Теоретические представления консерваторов о государстве и власти 4 страница

Для Тихомирова, как и для славянофилов, абсолютизм был выражением европейского духа, чуждым российским государственным традициям. В качестве разновидностей монархической власти Тихомиров выделял истинную монархию (самодержавие), деспотическую монархию (самовластие) и абсолютную монархию. По его мнению, только самодержавие является приемлемым для России, поскольку оно имеет обязательства перед народом, т. е. не деспотично, и опирается не только само на себя, т.е. не абсолютно. Укрепление монархической системы выражается в приближении ее к истинному самодержавному типу, а ослабление выражается в отходе от этого истинного типа к деспотизму или абсолютизму. Подобный отход опасен для монархии, поскольку приводит к искажению монархического идеала и замене монархии на другие формы верховной власти - аристократию или демократию. Особенно четко эти «искажения» проступают в переломные моменты, поэтому в свете происходящей модернизации российскому самодержавию грозит опасность, что общество не сумеет разглядеть за множеством «искажений» его подлинной сути и, разуверившись в монархической системе, станет искать альтернативные ей формы государственного устройства.

В духе славянофилов Тихомиров возлагал вину за «искажения» на бюрократию. Именно бюрократия способствует искажению воли монарха. Упадок нравственных и религиозных идеалов, служивших сдерживающими факторами, привел к господству бюрократического слоя в жизни России. Это было одним из порождений абсолютизма, опиравшегося на господство учреждений и культивировавшего власть не ради высшего идеократического идеала, а ради нее самой.

При «чистом» самодержавном правлении монарх поддерживает и укрепляет не только свою личную власть (это делает и диктатор), но и стоящий над ним нравственный идеал. Через этот идеал и осуществляется связь монарха с нацией. Отвернувшаяся от этого идеала монархия, или же монархия, сохранившая только внешне - показное уважение к этому идеалу, неизбежно обречена на крушение, или переход в «чистую деспотию», когда высшими интересами оправдывается любая негативная деятельность правящей верхушки. Так, согласно Тихомирову, и произошло с абсолютистскими монархиями Европы. Отождествление личности правителя и государства, зависимость одного от другого, свойственно и для восточного самовластия, имеющего сходные черты с абсолютизмом. Здесь, в отличие от К.Н. Леонтьева, считавшего восточную иерархическую структуру сходной со структурой российского государства, Тихомиров одинаково обособлял самодержавный идеал России и от Европейского и от Азиатского идеалов. Тихомирова смущало, что в атрибуты власти на Востоке далеко не всегда включается нравственный элемент, а поступаться нравственностью во имя политической выгоды он не хотел. «Истинная монархическая - самодержавная идея нашла себе место в Византии и в России...» ⁶². В этом положении Тихомиров повторял Леонтьева.

Тихомиров считал, что в России монархический идеал подвергся деформации, и поэтому «наши ученые - государственники, когда переходят на почву объяснения самодержавия, то в лучшем случае - повторяют суждения публицистики», а в худшем смешивают самодержавие и абсолютизм ⁶³. Так, например, Б.Н. Чичерин относит к «слабостям» монархической формы правления то, что нужно отнести к «слабостям» абсолютизма (безграничная власть, предпочтение внешнего могущества и парадного блеска внутреннему содержанию, отсутствие инициативы, произвол и т.д.). Тихомиров не отрицал, что подобные явления проникли в государственную систему России, но считал, что от них можно избавиться. Тогда абсолютизм превратится в «настоящий монархизм», без искажений. В противном случае монархию в России постигнет судьба европейских монархий и модернизация не обновит, а погубит существующий строй.

Разграничение монархии и диктатуры было свойственно еще Н.Я. Данилевскому и К.Н. Леонтьеву. Резкость суждений последнего порождала у критиков мысль о прославлении именно диктаторского режима и о «маскировке» диктатуры религиозно - монархической фразеологией. Поиск Леонтьевым общих компонентов в государственных системах России и Востока, его симпатии к католической церкви и непримиримая антилиберальная позиция - все это настораживало образованное общество. Даже наиболее чуткий к леонтьевским идеям В.В. Розанов считал, что если бы Леонтьев получил власть, то «залил бы Европу огнями и кровью в чудовищном повороте политики», воплощая в жизнь свои диктаторские грезы ⁶⁴.

Чем же, по мнению государственников, отличалась диктатура от сильной монархической власти? Затрагивая этот вопрос, нужно еще раз обратить внимание на религиозное обоснование консерваторами монархической власти. Предоставив монарху всю полноту прав, они в то же время проводили мысль о невмешательстве государственной власти в «область духа, область веры». Еще славянофилы считали, что верность вере в народе перевесит верность власти, отступившей от догматов веры. Не случайны славянофильские симпатии к старообрядцам, с которыми перекликается и мнение Леонтьева: «Староверы русские очень полезный элемент в государстве нашем... мы считаем староверчество одним из самых спасительных, прочных тормозов нашего прогресса» ⁶⁵. Религия в жизни общества подобна, по Леонтьеву, сердцу в жизни живого организма, и народ уважает только ту власть, которая опирается на религиозные догматы. Данилевский считал, что русский народ способен пойти против власти, если, если она посягнет на «внутреннюю сокровищницу духа», как уже произошло в период раскола. Именно отсутствие религиозного фактора отличает монархию от диктатуры. Только осененный религиозной идеей консерватизм имеет право требовать подчинения. «Консерватизм чисто экономический, так сказать, лишенный религиозного оправдания, в нравственной немощи своей, может отвечать на требования анархистов только одним насилием, картечью и штыков... Для нас одинаково чужды... и свирепый коммунар... и неверующий охранитель капитала, республиканец-лавочник, одинаково враждебный, и Церкви своей, и монарху, и народу» ⁶⁶.

Консерваторы вовсе не хотели подчинения религиозных принципов утилитарным целям, как это бывает при диктатуре. Они хотели поднять государственные принципы и цели до религиозной высоты, освятить их религиозной нравственностью. Диктатура же если не использует религию себе на пользу, стремится, по замечанию И.А. Ильина, избавиться от нее как от конкурента. Между диктатором и церковью идет борьба за влияние на массы, что показала история ХХ в.

Победоносцев также стремился к построению здания государственности на прочном религиозном фундаменте, считая, что государство «в вопросах верования народного» должно проявлять крайнюю осмотрительность, чтобы не причинить вред, вмешавшись в вопросы, к которым «не допускает прикасаться самосознание массы народной» ⁶⁷. Это, однако, не касалось многочисленных отклонений от православной догматики, которые должны были решительно и жестко пресекаться.

Тихомиров, подробно проанализировав проблему монархии и диктатуры, так же пришел к выводу, что верховная власть идеократична, т.е. находится под давлением своего идеала и сильна до тех пор, пока совпадает с этим идеалом. Диктатура прикрывается религией и «высокими» словами. «Диктатура обладает огромными полномочиями, но все-таки это есть власть делегированная, власть народа или аристократии, лишь переданная одному лицу... Цезаризм имеет внешность монархии, но по существу представляет лишь сосредоточение в одном лице всех властей народа. Это - бессрочная или даже увековеченная диктатура, представляющая, однако, все-таки верховную власть народа», а монархия - это «единоличная власть, сама получившая значение верховной» ⁶⁸. Следовательно, сила именно монархической власти не в том, что она избирается и делегируется, а в наличии над ней высшего религиозного идеала.

В связи с этим Тихомиров одобрительно цитировал слова М.Н. Каткова о том, что русские подданные имеют нечто большее, чем политические права, а именно - политические обязанности. Каждый подданный обязан заботиться о пользе государства и, укрепляя самодержавную власть, служить этим самым стоящему над ней религиозному принципу. Таким образом, верховная власть призывает к повиновению не ради самой себя, а ради высшего религиозно-нравственного идеала, которому она сама также подчинена. Диктатура же ставит на первое место именно культ власти, используя религию в политических целях.

Как и Победоносцев, Тихомиров считал, что при монархии в качестве служебной (но не основной) силы сочетаются элементы аристократии (доверие к элите) и демократии (доверие к народной силе, местное самоуправление, община). Слабые в отдельности аристократия и демократия объединяются в служении монархии и через нее - служении высшему религиозному идеалу.

Религиозное мировоззрение не позволяло оправдывать власть диктатора. Диктатура может сыграть позитивную функцию на определенном историческом этапе, но только при монархической форме правления происходит не просто сдерживание негативных начал, но и совершенствование начал позитивных. Диктатура не может быть долговечной и служить развитию государства.

Консерваторы понимали, что власть может попасть в руки человека, склонного к диктатуре и при монархической форме правления. По мнению Данилевского и Леонтьева, претендента на престол должны были с рождения окружать государственно-мыслящие советники. Роль такого советника, на практике, пытался исполнить К.П. Победоносцев. Полной же гарантии не существует. Воспитанный советниками наследник может умереть и на его место придет другой, неподготовленный к царствованию. В таком случае важна не столько личность монарха, сколько сама идея монархии. Тихомиров относил отождествление личности монарха и политического курса страны к «искажениям» самодержавия, считая, что такое явление свойственно только абсолютизму, а в России: «Монарх стоит вне частных интересов, для него все классы, сословия, партии совершенно одинаковы, он в отношении народа есть не личность, а идея» ⁶⁹. Судьба страны не должна зависеть только от одних способностей носителя верховной власти, поскольку способности «есть дело случайности». Если будущий глава государства не готов к столь важному предназначению, он остается как символ, сохраняя легитимность, а основное бремя управления несут профессионалы. Чтобы эту систему не спутали с бюрократией, управляющей от имени царя, Тихомиров оговаривался, что профессионалы - это не бюрократы, а не готовый к исполнению своих обязанностей монарх вовсе не заложник бюрократической системы. Правда, в реальной жизни, зачастую, именно бюрократы оттесняли профессионалов, опровергая все прогнозы Тихомирова.

Консерваторы считали, что власть должна сама подчиняться издаваемым ею законам. Монарх, нарушающий свои же законы, теряет право на власть. Эта мысль, впоследствии подхваченная И.А. Ильиным, встречается еще у Августина Блаженного и Фомы Аквинского. Власть в лице монарха может пойти на жесткие меры только в случае угрозы существованию государства, но это может быть оправдано только при наличии ясных и определенных целей, которые принимались бы и были одобрены большей частью общества. Так насилие по отношению к разрушителям монархической системы может быть оправдано и поддержано.

Отмечавший склонность русского народа либо к монархии, либо к анархии, Тихомиров считал, что власть вынуждена балансировать между охранением и реформами, между «сдерживанием» и свободой. Поэтому насилие не должно исключаться из государственной политики, оно должно только ограничиваться определенными нравственно - религиозными и правовыми рамками.

Только монархическая система могла, по мнению консерваторов - государственников, помочь обществу сохранить равновесие, избавив его от крайностей диктатуры и анархии и, проведя его через период модернизации, укрепить традиционные константы российской государственности. Эта система, осененная религиозным идеалом, должна была служить залогом грядущего величия российской государственности, знаменуя собой особый путь развития России.

3. Иерархический принцип в концепции консерваторов

Иерархия земная, как отражение иерархии небесной, являлась одним из стержневых принципов в системе государственной власти, как понимали ее монархисты, убежденные в изначальном и глубинном неравенстве людей. Большинство их политических оппонентов исходили из принципов признания воли большинства в качестве источника власти и равноправия граждан в государстве. Критикуя принцип неравенства и строгой иерархии, они опускали религиозный компонент, сводя все консервативные разработки по данному вопросу к оправданию привилегий дворянства, отрицанию классовой борьбы и т.д. В то же время далеко не случайно, что наиболее последовательным защитником принципа иерархического строения государства был К.Н. Леонтьев - сторонник догматического православия и противник идеи «всеобщего спасения», проповедуемой Ф.М. Достоевским и Вл.С. Соловьевым.

Принцип иерархии не обязательно является признаком только православного мировоззрения. Этот принцип может существовать и в авторитарных государствах, где господствует атеистическая идеология. Один из убежденных сторонников неравенства, итальянский философ Юлиус Эвола видел спасение в «языческом империализме». Защита монархии, элитарности, иерархичности и естественного неравенства провозглашалась отечественными консерваторами с упором на православную догматику, где «ученик не выше учителя», а две «лепты вдовицы» значат больше лицемерных пожертвований богатых олигархов. По мнению Леонтьева, «...христианство... ничего не имеет против новых случаев неравенства...» ⁷⁰. При этом земная иерархия, даже будучи несовершенной, «по личным немощам своим», остается отражением небесной иерархии, и как «помазанник Божий» эту иерархическую пирамиду на земле венчает монарх.

Иерархия как признак «культурного цветения» и сильной государственности, противостоит эгалитарно - демократическим концепциям. Самодержец является верховным арбитром над всеми сословиями, поддерживая равновесие между ними. Государство не может строиться только на основе любви и согласия. Насилие нельзя вывести за скобки человеческой истории, но четкая иерархическая система может ослабить это насилие, распределив его на все слои в обществе. При этом подобная система превращается не в аппарат подавления свободы, а в регулятор требований, предъявляемых к каждому члену общества в зависимости от его положения. В таком случае, чем выше положение человека, тем выше его ответственность. Ответственность не только чисто служебная, но и нравственная. Самая большая ответственность, таким образом, ложится на монарха, берущего на себя «бремя власти». Такая система, провозглашающая иерархию всех сфер человеческой жизни и творчества метафизическим законом существования человека, выглядит глубоко порочной с точки зрения как демократических, так и социалистических идеологов ⁷¹. Но сами консерваторы ни либералами, ни социалистами не были. Они мыслили религиозно. Защиту дворянства и элитарности, симпатию к армии, отношение к бюрократии, оценку народа - все это они основывали не на личной выгоде и личной карьере, а на принципах той религии и того мировоззрения, которое исповедовали. Далеко не всегда защитниками монархии и неравенства были люди, имевшие от этой защиты личную выгоду. Поэтому при рассмотрении данной проблемы нужно исходить из искреннего убеждения консерваторов - в том, что неравенство является нормальным состоянием человечества.

Наиболее четко приверженность иерархии была выражена в мировоззрении К.Н. Леонтьева. Идея неравенства была для него не только религиозной и политической, но и биологической (не путать с антропологической), эстетической, моральной. В отстаивании этой идеи он ссылался не только на Евангелие и религиозных авторитетов, подобно Игнатию Богоносцу, но и на Э. Ренана и Платона. Увлеченный идеей, Леонтьев готов был использовать разные источники, ставя рядом с Писанием цитаты Ренана. В отличие от критикуемых им славянофилов, Леонтьев уделял большое значение роли дворянства как особой элиты в российской истории. Законодательное оформление привилегированной роли дворянства было для него одной из главных заслуг Петра I. Именно с Петра I начинается четкое расслоение общества, критерием которого служит не столько происхождение, сколько польза, приносимая отечеству, каждой конкретной личностью. Следующим этапом стало правление Екатерины II, когда дворянство еще больше укрепило свои позиции и свою обособленность. Самодержавие и сословная организация общества неразрывно связаны. В своей работе «Славянофильство теории и славянофильство жизни» Леонтьев резко критиковал славянофилов за разрушение дворянской опоры трона и идеологический подрыв «боковых опор» здания долговечного монархизма. Выступая за элитарность, за дворянство и иерархию, Леонтьев отбрасывал принципы «чистого» славянофильства. По его мнению, славянофилы, в отличие от притеснявшего их Николая I, изначально не понимали, что: «Сословный строй в десять раз прочнее бессословного. При существовании крепких и самоуверенных высших сословий, привычных к власти и не тяготящихся ею, - государства живут дольше» ⁷².

О необходимости создания и подготовки слоя «служилых людей», которые брали бы на себя ответственность за управление страной, высказывался еще Данилевский, который считал, что разделение на тех, кто несет «бремя власти» и тех, кто не занимается политикой (основная масса) - закономерно.

По мнению Леонтьева, нужно действовать не против привилегий, которые имеет элита, а против движения к всеобщему уравнению. Не отрицая недостатков правления Николая I, Леонтьев замечал: «Вред застоя переродился в пагубу излишнего движения» ⁷³.

В письме от 12 мая 1888 г. Леонтьев писал, А.А. Александрову о приверженцах славянофильской идеологии: «Все они, от Киреевского до Данилевского (включительно), до Бестужева, до А.А. Киреева, Шарапова и т.д. более или менее либералы, все - более или менее против сословности в России, например. Но... сам Государь за сословия, за новые формы привилегий и неравенства... Сословия суть признак силы и необходимое условие культурного цветения» ⁷⁴.

Аристократия - это носительница исторических преданий, хранительница «идеи благородства, идеи чести». С другой стороны, Леонтьев не мог отрицать тот факт, что дворянство все больше проникалось европейскими идеями и становилось в умеренную оппозицию власти. Упадок правящей элиты, в особенности дворянства, должен был повлечь за собой активизацию нарождающейся буржуазии, которая стремилась к власти. В этом прогнозе Леонтьев руководствовался аналогичными процессами, произошедшими в Европе в период буржуазных революций. Именно европеизированная интеллигенция, в том числе и выходцы из дворянских кругов, выполняет в России ту роль, которую в Европе выполняли просветители, подготовившие идеологическое обоснование буржуазных революций. Начавшаяся капитализация заставила Леонтьева писать не просто о русском народе, а о дворянстве, чиновничестве, интеллигенции, крестьянстве. Само время заставило Леонтьев описывать не «русский народ» в целом, а разделить его на сословия. При этом в качестве беспрекословного авторитета над сословиями выступал монарх и, даже, почитаемое Леонтьевым дворянство, народ чтил только как сословие «царских слуг», а не само по себе.

Это было отмечено и Данилевским, считавшим, что в России не было борьбы монарха и сословий, а монархия, правящая элита и народ составляли одно целое. Однако если Данилевский считал, что с Петра I начинается распад этого целого из-за «европейничанья» верхов, то Леонтьев, наоборот, был более терпимым к петровским преобразованиям. Роковые для России изменения он, как и Победоносцев, относил к периоду правления Александра II. Современники Леонтьева отмечали, что в его взглядах первичным был принцип иерархии, в усилении которой он видел один из источников государственной мощи. Сам Леонтьев писал И. Фуделю 1 июня 1890 г.: «Стремление... поддержать сословия или восстановить, есть ничто иное, как одно из частных приложений моей теории триединого процесса (с[18]61 года уравнительное смешение с [18]81 реакция против этого смешения)» ⁷⁵. Леонтьевская апология иерархии, сословности, неравенства - все это, так раздражавшее его комментаторов, имело более глубокие религиозно - философские, и даже естествоведческие корни, чем представлялось критикам. Группы и слои неуничтожимы - они только перерождаются и даже при социализме невозможно достичь желаемого равенства. В этом Леонтьев предвосхитил более поздние прогнозы Л.А. Тихомирова о грядущем социалистическом неравенстве.

П.Б. Струве четко подметил, что идеалом государства, по Леонтьеву, была империя, основанная на иерархии: «Понимание государства сочетается у Леонтьева с чрезвычайно острым... до метафизичски-мистической напряженности возвышающимся ощущением неравенства сил и экономии природы и истории. Природа построена иерархически, история творится с бесконечным множеством неравных во всех отношениях сил. Необходимо сознательное и покорное принятие этой расчлененности и этого неравенства» ⁷⁶.

Мало кто мог, подобно Струве, увидеть внутренний подтекст леонтьевской защиты неравенства. Так, М.Н. Покровский просто выводил в своей биографической заметке о Леонтьеве всю его защиту неравенства из приверженности крепостной деревне, с которой были связаны «самые дорогие и светлые воспоминания». Так все религиозно - философские построения сводились к защите бывшим «крепостником» потерянных в результате отмены крепостного права привилегий.

Для самого Леонтьева апология иерархического устройства жизни значила гораздо больше, чем просто защита положения дворянства и его привилегий. Он защищал сам принцип разнообразия и неравенства перед лицом всеобщего уравнения. Или «цветущая сложность» и иерархия или «вторичное упрощение» и уравнение всех - другой дилеммы для него не было. Убежденный поклонник философии Ницше, О. Шпенглер так же писал об опасности разрушения иерархии: «...такова... тенденция нигилизма: никто и не думает о том, чтобы воспитать массу до настоящей культуры... Напротив: само строение общества должно быть выровнено до уровня черни» ⁷⁷. При всех личных симпатиях и антипатиях в области политической жизни сторонники иерархического подхода видели в неравенстве скрепу существующего миропорядка. Ломка этого миропорядка не могла быть безболезненной, и консерваторы спасали не столько свои личные привилегии и свое положение, сколько само общество, не замечавшее их предупреждений.

К.П. Победоносцев так же обосновывал идею элиты. При этом он по своему симпатизировал «простому» народу, считая, что крестьянин может быть умнее и опытнее в конкретных жизненных вопросах, поскольку он «вырос и образовался в природе, а только повинуясь природе можно овладеть ею...» ⁷⁸.

Воспитание правящей элиты и тщательная подготовка правительственной «команды» должны были укрепить трон, ослабив влияние господствующей, но идеологически ненадежной бюрократии, и стремящейся к уравнению в политических правах буржуазии.

В работе «Власть и начальство» Победоносцев акцентировал внимание на том, что твердая власть возможна только при существовании школы, воспитывающей новых деятелей на опыте старых. Такая преемственность приводила бы к тому, что человек, прошедший «школу служебного долга», умел бы приказывать подчиняясь. Лишние знания только затрудняют жизнь «простым людям». Обосновывая иерархическое подчинение религиозными догмами, Победоносцев, подобно богословам средневековья, был искренне уверен в том, что каждая личность должна рассматриваться в рамках тех обязанностей, которые влекло за собой ее положение на иерархической лестнице. Эти убеждения накладывали отпечаток на всю деятельность Победоносцева, в том числе и в области образования.

«Стремление к всеобщему просвещению» было, с точки зрения Победоносцева, пагубно для детей, т.к. отделяло школу от реальной жизни. Детям нужны конкретные знания и умения, человек не должен отрываться от своей среды и отравлять себя «мечтаниями суеты и тщеславия». Каждый должен занимать свое место, знать свое дело и этому должна послужить профессионализация начальной школы. При этом учащиеся обязательно должны усвоить такие принципы, как любовь к родине, уважение и почитание Церкви, трепетное отношение к семье. Родина, Самодержец, Церковь, Семья - основные столпы нравственности. Нравственное состояние человека не зависит от умственного образования. Сельская школа как бы уже заранее предопределяла, что крестьянские дети останутся хранителями крестьянского уклада и не будут претендовать на передвижение в иной социальный статус. «Политика правительства строилась на сохранении сословности в системе народного образования и не допускала замены сословной школы классовой» ⁷⁹. В этом отношении система образования служила целям укрепления сословности и иерархии, «отсеивая» представителей низших слоев, ориентируя их на осознание своей социальной ниши, которую они должны занять.

Мистическая предопределенность места каждого индивида в социально-общественной иерархии связывалась с определенной долей ответственности. Обладавший высшей властью монарх нес соответственно и самое тяжелое бремя власти. Власть для него была не самоцелью, а огромной ответственностью перед Богом, законом и народом. Таким образом, главный носитель власти, согласно религиозной трактовке его положения, был самым несвободным человеком в государстве.

Для себя Победоносцев определил свою деятельность как бремя: «та же поденная работа, без возбуждения - ломать и возить какие-то камни на постройку какого-то здания» ⁸⁰. Таким образом, в мировоззрении консерваторов - государственников прочно связывалось право, религия и иерархия. Высокое понимание сущности власти, иерархии и дисциплины проистекало из религиозного начала и освящалось им.

Л.А. Тихомиров, понимая ценность религиозной основы, тем не менее, видел необходимость соединения религиозного чувства и «политического разума». Он, как и другие консерваторы - государственники, видел залог развития России в расслоении нации, когда каждый из слоев по-своему служит общим интересам. При этом классовые и сословные интересы находятся в прямой зависимости от интересов государства. Это касалось и национального разделения, когда оживленная национальная жизнь не ослабляет, а укрепляет государство. В этом вопросе Тихомиров был согласен с Леонтьевым. Национальные слои, по Тихомирову, могут преобразовываться в сословия (например, казаки) и использоваться на государственной службе. Вся иерархия обращена на службу государству, а вместо сословных противоречий на первый план выходит общность высших государственных интересов.

Как убежденный государственник, Тихомиров выводит проведенное Петром I обособление дворянства из высших интересов укрепления всей монархической системы и с одобрением цитирует Б.Н. Чичерина: «Сословный порядок составляет естественную принадлежность неограниченной монархии, где отдельные интересы имеют каждый свою организацию, и надо всеми возвышается объединяющая их власть» ⁸¹. Именно эта власть обязана регулировать сословные отношения, в противном же случае Тихомиров видит две опасности для государства:

1. Может произойти разделение на замкнутые касты, когда каждое сословие ставит личные интересы выше государственных и борется за привилегии с другими сословиями.

2. В случае осуществления на практике социалистической концепции все граждане оказываются подчиненными «новому сословию» - руководящему слою бюрократической номенклатуры. Это правящее «сословие» стало бы диктовать свои условия всему остальному обществу.

Таким образом, отвергая классовую борьбу, Тихомиров предлагал компромисс, выдвигая идеи, бытовавшие на Западе под именем «солидаризма» и «корпоративизма», что впоследствии позволило некоторым эмигрантским публицистам охарактеризовать мыслителя, как «отца русского фашизма» ⁸². При всей притянутости подобной оценки, можно отметить, что поиски классового компромисса были в действительности более характерны для западной системы воззрений, и взгляды Тихомирова-монархиста несли на себе определенный отпечаток его прошлой революционной деятельности и знакомства с западными социалистическими концепциями.

В дальнейшем идея сословности была подробно рассмотрена И.А. Ильиным, который выделил два типа мировоззрения: ранговое и эгалитарное. Сторонники эгалитарного подхода (люди равенства) считают, что в людях «существенно сходное и одинаковое, тогда как различное, особенное и своеобразное (тем более превосходное) - несущественно» ⁸³. Сторонники рангового подхода (люди неравенства) считают, что справедливость требует неравного подхода друг к другу, поскольку уравнивание всегда происходит по заниженному уровню.

Существует также ранг «духовного превосходства» и ранг «человеческого полномочия». Эти два ранга могут не совпадать между собой, и государство для своего блага должно стремиться к тому, чтобы занимаемое человеком положение на иерархической лестнице совпадало с его рангом «духовного превосходства». Тогда это положение ощущается человеком как «служение», а не как площадка для карьеры. Если же в государстве происходит неудачный ранговый отбор, то в скором времени в высших эшелонах власти сосредоточиваются люди с «мнимым рангом», чья деятельность вызывает у основной массы желание изменить положение путем смены правительства.

Особенно опасен подрыв дисциплины и субординации за счет несправедливого распределения «государственных повинностей» и привилегий: «Привилегии должны быть предметно обоснованы. Необходимо умение верно, жизненно и творчески распределять ранг. Ибо непредметные привилегии компроментируют начало справедливого неравенства и пробуждают в душах склонность не к справедливости, которую Платон называл «распределяющей», а к несправедливому, непредметному уравнению всех во всем» ⁸⁴.