Глава II. Теоретические представления консерваторов о государстве и власти 3 страница

Славянофилы рассматривали монархическую власть в качестве гаранта от революционной ломки общества, однако, в отличие от либералов, они стремились обновить самодержавную систему не за счет включения в нее компонентов западной политической и философской мысли, а за счет обращения к древнерусским традициям. При этом на первый план у них выступала идея Земского собора или Земской думы. Наблюдая за происходящей модернизацией, славянофилы решили, что настал момент для внедрения в жизнь декларируемых ими принципов о единении царя с народом, создании «равновесия» между «землей» и государством в целях осуществления бесконфликтного и безреволюционного пути развития России. Происходящие процессы должны были «очистить» самодержавие от того, что славянофилы считали искажением его облика, которое было начато реформами Петра I. И если западники - либералы предлагали обратиться к европейскому опыту, как сделал это Петр I, то славянофилы искали образцы в более раннем периоде русской истории.

Консерваторы-государственники отрицательно относились к слепому копированию западных политических систем. Однако они были более терпимы к действиям Петра I и не отвергали возможность использования западных технологий, достижений науки и культуры... В Петровской эпохе консерваторы усматривали не только атаку власти на национальную самобытность русского народа, но и положительный момент. В результате преобразований «весь народ был запряжен в государственное тягло», писал Данилевский, а недостатки реформ искупаются тем, что «преобразование, утвердив политическое могущество России, спасло главное условие народной жизни - политическую самостоятельность государства» ³⁶.

С точки зрения Леонтьева Петр был создателем «эстетики жизни», законодательно оформившим привилегированную роль дворянства в обществе, что, по его мнению, послужило залогом величия России. В свою очередь Л.А. Тихомиров, соглашаясь во многом со славянофилами, считал, что усиление государственно-политического могущества России перевешивает негативные стороны Петровских преобразований. Воззрениям Тихомирова на Петровские реформы присуща определенная двойственность, отмеченная в середине ХХ века монархическим публицистом и философом И.Л. Солоневичем в его работе «Народная монархия». С одной стороны, Тихомиров считал, что Петр I «делал в свое время именно то, что было нужно», и был прав «в своих насильственных мерах», с другой стороны, Петр I нанес сильный удар по церковной традиции, а сама монархия уцелела «только благодаря народу». Петр - государственник был понятен Тихомирову, но Петр, подрывающий господство церкви, для Тихомирова чужд.

Славянофильская критика действий Петра I, в том числе и его церковной политики, означала косвенную критику современного им самодержавия. Особенно четко эта тенденция проявилась у И.С. Аксакова, по мнению которого самодержавие, начиная с Петра I, стало враждебным народу. К.Н. Леонтьев и К.П. Победоносцев верно выделяли в славянофильских исторических изысканиях критические антисамодержавные нотки.

Н.Я. Данилевский и Л.А. Тихомиров более тяготели к славянофильским взглядам на монархическую форму правления, чем К.Н. Леонтьев и К.П. Победоносцев. Последние выступали как критики славянофильства, считая, что подобные взгляды на переустройство политической и государственной системы по допетровским образцам архаичны.

Проблема адаптации самодержавной системы к происходящим в России модернизационным изменениям была только частью, хотя и немаловажной, проблемы глобальной модернизации традиционного российского общества. При этом стремление консерваторов - государственников к выработке собственной позиции, отличной от традиционного славянофильства и западничества, но имеющей некоторые признаки обеих этих концепций, вызывало недоумение в обществе, склонном к прямолинейной политической классификации. Зачастую славянофилы-традиционалисты, либералы и революционные радикалы трактовали взгляды консерваторов через призму своего субъективно - индивидуального миропонимания происходящих событий, ограничиваясь «навешиванием» ярлыка «реакционности» на того или иного консервативного мыслителя. Мало кто из критиков осознавал, что государственниками была предпринята попытка отказа от крайностей славянофильства и западничества с целью выработки новой доктрины, отвечающей потребностям времени и сохраняющей монархическую традицию.

С местом самодержавия в российской истории и возможностью активного участия монархической власти в модернизационных процессах связывались реформы Александра II, под влиянием которых разрабатывали свои теории представители различных политических и философских направлений. Основной из этих реформ была отмена крепостного права.

Официально - охранительная точка зрения сводилась к доказательству, что крепостное право помогло укреплению власти и государства. Когда же оно стало тормозить дальнейшее развитие, то Александр II отменил его. Размышления о «мудрых самодержцах», которые, чувствуя отрицательные моменты крепостного права, стремились к его отмене, неоднократно встречаются и в многочисленных юбилейных сборниках, выпущенных к 300-летию династии Романовых. Особо подчеркивалось, что Александр II отменил крепостное право «без всяких посторонних влияний», по доброй воле, желая блага и процветания своему народу.

Н.Я. Данилевский отзывался об уже отмененном крепостном праве как о явлении, необходимом для устроения Руси на определенном историческом этапе. Он считал, что, пройдя сквозь вековое и необходимое воспитание крепостничеством, народ, научившись дисциплине и повиновению, созрел для «гражданской свободы».

К.Н. Леонтьев считал мысли о гражданской свободе - остатками «европеизма» в рассуждениях Данилевского, но одобрял его оценку крепостного права. Сам он пошел гораздо дальше в своих суждениях. Поклонник «общинности и сословности», он противопоставлял крепостническую и реформаторскую эпохи, хотя открыто не критиковал, и не мог критиковать, действия Александра II. Оценивая 25-летие его царствования в статье «Варшавского дневника», Леонтьев писал, что все исходящее от Верховной Власти законно. Законно было закрепощение, законно и его уничтожение, раз это угодно Верховной Власти. Воля монарха священна во всех случаях. Всю свою критику Леонтьев обрушивал на либеральную интеллигенцию, которая оказалась недостойной данной правительством свободы.

Для К.П. Победоносцева крепостное право также было вполне закономерным явлением, неизбежным на определенном витке исторического развития России, что и доказывалось в исследовании «Исторические очерки крепостного права в России». При этом подчеркивалось, что именно государь отменил крепостное право, когда необходимость в нем отпала. Таким образом, на первый план выступало не столько мнение народа, как у славянофилов, сколько роль самого самодержца.

Славянофилы полагали, что самодержавная власть, стоящая над сословиями, должна прислушиваться к общественному мнению, а повиновение народа царю не исключает существования народного «суверенитета». Теория божественного происхождения царской власти отрицалась видными представителями славянофильства (А.С. Хомяковым, Ю.Ф. Самариным) и считалась «богохульством». И.С. Аксаков в трактате, посвященном теоретическим вопросам самодержавной власти, писал: «Самодержавие не есть религиозная истина или непреложный догмат веры... Отнявши у самодержавия навязанный ему религиозный ореол и сведя его к самому простому выражению - мы получим только одну из форм правления» ³⁷. По его мнению, самодержавие «немыслимо без свободы мнения, без свободы слова, без свободы критики и обличения деяний правительственных» ³⁸. Главным врагом славянофилов была бюрократия - «душительница» всевозможных свобод. Бюрократическая система связывалась с именем Петра I и считалась противоестественной для идеала русской государственности. В петровский период самодержавие вторглось в неподвластную ему сферу религии и частной жизни, пытаясь установить полный контроль за народной жизнью, и превратилось, по выражению славянофилов, в «уродство». Возникло полицейское государство. По словам К.С. Аксакова, «образовалось иго государства над Землею, и Русская земля стала как бы завоеванною, а государство завоевательным. Так русский монарх получил значение деспота, а свободно подданный народ значение раба-невольника в своей земле» ³⁹.

А.Л. Янов, проводя сравнение между позицией охранителей и славянофилов, отмечал, что деспотический стереотип государственной концепции шел от охранителей, а славянофилы были его противниками, хотя и не выступали против самодержавия ⁴⁰. В проекте идеального славянофильского государства самодержавию отводилась вспомогательная роль - блюсти внешнюю безопасность и охранять свободы, в т.ч. и свободу слова. Большое значение придавалось нравственному ограничению самодержавия общественным мнением народа. Стремление оградить самодержца от влияния «гнилого» дворянства, а также бюрократии, было для славянофилов аналогично стремлению к построению правового государства. Ю.Ф. Самарин и А.И. Кошелев неоднократно высказывали мысль о необходимости ограничения самодержавия общественным мнением. Последний в письме А.И. Герцену от 30 августа 1859 г. писал: «Дайте времени: самодержавие возможно, пока нет другой силы, могущей его ограничить. Этой силы еще нет, ей надобно возникнуть, развиться и окрепнуть...» ⁴¹. Отсюда берет свое начало и идея Земского собора, горячо отстаиваемая славянофилами, отвергнутая государственниками и возрожденная Л.А. Тихомировым, попытавшимся увидеть исполнение славянофильской мечты в облике Государственной Думы.

Славянофильская трактовка самодержавия была связана с трактовкой роли народа в истории. Народ считался даже единственным и постоянным действователем истории. Не случайно Н.М. Карамзин был раскритикован именно за то, что он поставил роль самодержца в русской истории выше роли народа. К.С. Аксаков писал в своей записке «О внутреннем состоянии России»: «Не подлежит спору, что правительство существует для народа, а не народ для правительства» ⁴². Государство не должно посягать на народную свободу.

Либеральные посылки славянофильской идеи о роли народа в истории, о непризнании, вопреки официальному курсу, божественности царской власти, постоянное акцентирование на необходимости общественных свобод - все это являлось для славянофилов непререкаемыми догмами.

Н.Я. Данилевский еще оставался верен старым славянофильским догмам и принципам. Однако выдвинутая им теория привела к определенной корректировке взгляда на монархическую власть в России. Согласно теории культурно - исторических типов, каждому из них присущи специфические формы политического устройства. В книге «Россия и Европа» Данилевский неоднократно подчеркивал, что главное состоит не в том, какое политическое устройство самое идеальное, какое лучше, а какое хуже, а в том, какой политический строй наиболее приемлем данному конкретному народу.

Важная роль в выборе формы правления отводилась социальным и геополитическим факторам. Само географическое и социально-политическое положение России было таково, что «отсюда вытекала необходимость напряженной государственно-политической деятельности, при возможно сильном, то есть самодержавном и единодержавном правлении, которое своею неограниченною волею направляло бы и устремляло частную деятельность к общим целям...» ⁴³.

Одной из главных идей Данилевского была идея создания всеславянского союза, и только самодержавие, по его мнению, могло претворить эту идею в жизнь. П.Н. Милюков даже считал, что в работе Данилевского «...вопросы внутренней политики совершенно стушевываются...» перед проектами разрешения восточного вопроса ⁴⁴. Идея сильной монархической власти действительно связывалась с миссией объединения славян, но было бы ошибочно вслед за американским исследователем Р. Мак-Мастером повторять, что ключом к пониманию концепции Данилевского является «объединение его шизоидной доктрины» со всем, что имеет малейшее отношение к разрешению Восточного вопроса и созданию союза славян ⁴⁵.

Обосновывая самодержавно - монархический принцип, Данилевский ссылался на период Смутного времени, видя в нем идеальный пример, когда русский народ мог начать все «с чистого листа». Выбор самодержавной формы правления свидетельствовал, по мнению Данилевского, о том, что именно эта форма правления соответствует данному культурно - историческому типу. На возможность выбора в период Смуты ссылался и Л.А. Тихомиров, считавший, что именно из этого периода «народ вывел заключение не о какой-либо реформе, а о необходимости полного восстановления самодержавия» ⁴⁶.

Отталкиваясь от соответствия культурно - исторических типов определенным формам правления, Данилевский писал о невозможности перенесения формы правления одного типа на другой и невозможности распространения одной формы правления в качестве эталона на все государства мира. Западноевропейскому культурно-историческому типу наиболее подходит конституционный строй, который и был «выбран» в процессе ряда революций. России же «подошла» монархия. Менять формы правления так же бесперспективно, как заставлять «рыбу дышать легкими». В случае если политическая система не оправдывает себя, нужно не заниматься копированием чужой, неприемлемой системы, а развивать и совершенствовать свою собственную.

Лежащая в основе того или иного культурно-исторического типа идея остается неизменной - политические формы, выработанные одним народом, годятся только для этого народа. Не нужно отрицать многообразие политических систем и искать идеальное устройство общества с целью распространения его на все государства. В России и Европе политические идеалы различны, и стремление привить европейскую политическую систему на русскую почву обречено на провал.

Аналогичных взглядов придерживались и другие консервативные мыслители, в том числе К.Н. Леонтьев и Л.А. Тихомиров. Уже в середине ХХ века убежденный монархист И.А. Ильин, почти дословно повторяя Данилевского, писал о том, что «каждому народу причитается... своя, особая, индивидуальная государственная форма... соответствующая ему и только ему... Слепое заимствование и подражание нелепо, опасно и может стать гибельным» ⁴⁷.

Хотя Данилевский и считал, что русский народ готов принять и разумно использовать политическую и гражданскую свободу, он не стремился расширить рамки свободы до ограничения монархии. Из необходимости политической свободы у Данилевского вовсе не вытекала необходимость конституции, которую он считал в контексте России «мистификацией». Смешение в книге «Россия и Европа»; призывов к демократизации общества и отстаивание принципа незыблемости самодержавия породили определенное недовольство критиков. К.Н. Леонтьеву не нравилось наличие в книге «либерально - европейских ошибок», к которым, помимо призывов к демократизации, он относил славянолюбие Данилевского. П.Н. Милюков считал, что расширение политических и гражданских свобод невозможно без ограничения самодержавия и двойственность позиции Данилевского привела к тому, что «вопрос о форме государственности остается нерешенным» в книге ⁴⁸.

Сохранив стремление к политическим и гражданским свободам, веру в народную мудрость и миссию славянства, Данилевский иначе, чем славянофилы подошел к проблеме самодержавия. К концу жизни он был в определенной мере готов и к пересмотру некоторых положений книги «Россия и Европа» в еще более консервативном ключе, о чем говорят его поздние комментарии.

Самодержец и монархическая форма правления приняли в работе Данилевского особые мистическо-религиозные черты, которые в соединении с органической теорией должны были свидетельствовать о прочности российского самодержавия.

Данилевский считал особенностью русского государственного строя то, что «русский народ есть цельный организм, естественным образом, не посредством более или менее искусственного государственного механизма только, а по глубоко вкорененному народному пониманию сосредоточенный в его Государе, который вследствие этого есть живое осуществление политического самосознания и воли народной, так что мысль, чувство и воля его сообщаются всему народу процессом, подобным тому, как это совершается в личном самосознательном существе. Вот смысл и значение русского самодержавия, которое нельзя, поэтому считать формою правления в обыкновенном... смысле, по которому она есть нечто внешнее, могущее быть измененным без изменения сущности предмета... Оно, конечно, также форма, но только форма органическая, то есть такая, которая неразделима от сущности того, что ее на себе носит, которая составляет необходимое выражение и воплощение этой сущности. Такова форма всякого органического существа, от растения до человека. Посему и изменена или, в настоящем случае, ограничена такая форма быть не может. Это невозможно даже для самой самодержавной воли, которая, по существу своему, то есть по присущему народу политическому идеалу, никакому внешнему ограничению не подлежит, а есть воля свободная, то есть самоопределяющаяся» ⁴⁹.

Замечания Н.Я. Данилевского о взаимоотношении внутренней идеи и государственной формы были существенно дополнены К.Н. Леонтьевым. Как и Данилевский, он считал, что «государственная форма у каждой нации, у каждого общества своя; она в главной основе неизменна до гроба исторического, но меняется быстрее или медленнее в частностях, от начала до конца» ⁵⁰. Выработка этой формы происходит в течение долгого времени, но после того, как эта форма становится ясной, после периода «цветущей сложности», любое посягательство с целью изменения этой формы наносит вред государству и способствует ускорению периода «вторичного упрощения», т.е. распаду государственно-политического организма. Для Леонтьева упадок государств был связан не только с непознаваемыми законами, но и с весьма конкретной деятельностью либеральных сил.

До того момента, когда будет выработана государственная форма, правы все прогрессисты и ошибаются все охранители. Прогрессисты тогда ведут нацию и государство к цветению и росту, а охранители не верят в цветение и тормозят рост. После того как период «цветущей сложности» закончился и начался период «вторичного упрощения», все прогрессисты становятся пособниками разрушения государственного многообразия. Торжествуя на практике, они ведут государство к гибели. Охранители же становятся правы. Они «сколько могут, замедляют разложение, возвращая нацию, иногда и насильственно, к культу создавшей ее государственности» ⁵¹. До дня «цветения» лучше быть «парусом», а после этого момента - «якорем или тормозом». По мнению Леонтьева, рассвет российской государственности связан с монархической формой правления, которая подлежит охранению.

Леонтьевское учение о форме во многом базируется на учении Аристотеля о материи и форме, где бытие представляет собой единство материи и формы. Леонтьев писал: «Форма есть деспотизм внутренней идеи, не дающий материи разбегаться» ⁵². При уничтожении ограничений, создаваемых этим естественным деспотизмом, явление гибнет. Для Леонтьева монархия, основанная на системе неравенства и ограничений, высшая общественная форма в истории.

В отличие от Данилевского, Леонтьев понимал, что монархия, требующая «подчинения любви», уже неосуществима. Поэтому нужно действовать в рамках «спасительного страха». Это особый страх перед властью: «... страх добрый, честный и высокий, страх полурелигиозный, растворенный любовью, тот род страха, который ощущает... истинный русский при одном имени русского Царя» ⁵³.

Монархия получает особое сакрально-мистическое значение. Она связывается с религиозной идеей, без которой власть существовать не сможет. Только такую власть и такую веру можно любить. «На что нам Россия не самодержавная и не православная?... Такой России служить или... подчиняться можно разве по нужде и дурному страху...» ⁵⁴.

Православие и самодержавие соединяет вместе приверженность византийской традиции. В отличие от Вл.С. Соловьева, Леонтьев видел в византизме не мертвый груз прошлого, а живую идею настоящего и будущего России. Византизм «окрасил» русское право там, где государство и религия соприкасались. Византизм «высворил» склонных к бунту славян, привив им уважение к иерархии. Византийские принципы впитали в себя национально-исторические и религиозные особенности русского народа. Только сильная монархическая власть может «прижать» государственным прессом отрицательные черты русского характера, а положительные черты обратить на пользу отечеству.

Леонтьев считал, что весь мир живет благодаря удачной гармонии между свободной и стеснением. Это стеснение представляет добровольный отказ от части свободы во имя высших интересов государства. Схожая мысль высказывалась и Ю.Ф. Самариным, считавшим общину образцом подчинения личности коллективу не из боязни наказания, а по добровольному «движению души». Подобное соединение государственных и религиозно-нравственных принципов, во многом сходное с концепциями средневековых богословов, позволяло отождествить право и догму, закон и заповедь.

Особенно остро столкновение религиозно - консервативного мировоззрения с социально - политическими изменениями, происходившими в России выражено в личности и взглядах К.П. Победоносцева. В этом человеке наблюдалась редкая, для того времени, цельность религиозной натуры. Его религиозность охватывала не только личную жизнь, но и проводимый им политический курс. Противники Победоносцева считали его религиозность показной. «Самодержавие - вот истинная религия Победоносцева, самодержец -...вот его сотворенный кумир, его божество», - писал, А.В. Амфитеатров ⁵⁵. Аналогичные выводы делали Л.З. Слонимский, Н.А. Бердяев и ряд других критиков Победоносцева. По их мнению, за религией у Победоносцева скрывалась откровенная проповедь самодержавного произвола.

Однако сам Победоносцев не считал возможным рассмотрение теоретической сущности самодержавия в отрыве от религиозных принципов, следуя в русле размышлений других консерваторов - государственников. В этом он был более близок к Леонтьеву, оперировавшему цитатами из Св. Писания для обоснования самодержавной власти, чем к Л.А. Тихомирову, чья «Монархическая государственность» представляла в первую очередь историко-правовой, а не богословский трактат. В письме И.С. Аксакову от 23 июля - 4 августа 1874 г. Победоносцев выражал свое мнение о невозможности четкого теоретического оформления конструкции самодержавия в России, поскольку: «Есть предметы, которые, - может быть, до некоторого времени, - поддаются только непосредственному сознанию и ощущению, но не поддаются строгому логическому анализу, не терпят искусственной конструкции. Всякая форма дает им ложный вид...» ⁵⁶.

Победоносцев последовательно проводил в жизнь мысль, высказанную им в личных записях 21 ноября 1860 г.: «...в мире христианском всякая власть есть служение...» ⁵⁷ Он не только сам расценивал собственную деятельность как служение, но и неоднократно внушал эту идею в письмах к наследнику Александру Александровичу. Самодержавная власть - это огромная личная ответственность монарха перед Богом. Это не «упоение» своим положением, а жертва, приносимая во имя отечества. Стремясь подготовить наследника к «служению», Победоносцев писал ему 12 октября 1876 г.: «Вся тайна русского порядка и преуспеяние - наверху, в лице верховной власти... Где вы себя распустите, там распустится и вся земля. Ваш труд всех подвинет на дело, ваше послабление и роскошь зальет всю землю послаблением и роскошью - вот что значит тот союз с землею, в котором вы родились и та власть, которая вам суждена от бога» ⁵⁸.

Аналогичные рассуждения содержатся и в обращении Победоносцева к великому князю Сергею Александровичу в день его совершеннолетия. «Где всякий из граждан, честных людей, не стесняет себя, как частный человек, там Вы обязаны себя ограничивать, потому что миллионы смотрят на Вас как на Великого Князя, и со всяким словом и делом Вашим связаны честь, достоинство и нравственная сила Императорского Дома» ⁵⁹.

Власть в консервативной традиции олицетворяет порядок и противостоит хаосу. Без «правящей руки» и «надзирающего глазу» ничего невозможно сделать. Государство должно воспитывать народ, как семья воспитывает ребенка, а монарх должен нести тяжелый крест «отца нации», исполняя свое «служение». Это выражение имело подлинный религиозный смысл, не случайно американский исследователь Р. Бирнс уделил пристальное внимание взглядам Победоносцева на семью, рассмотрев через призму этих взглядов победоносцевскую оценку государства. Хотя зарубежный исследователь и отверг уподобление государства семье, эта аналогия, включая восприятие монарха как «отца нации», вполне укладывается в мировоззренческую позицию Победоносцева. На «отца - монарха» возлагал он надежды в деле нравственного улучшения русского народа. Отсюда проистекала деятельность по созданию системы религиозного воспитания, через церковноприходские школы. Отсюда шло «ограждение» народа от «соблазнов» путем строгой цензуры и борьба с «сомнениями», путем преследования неправославных учений и сект. Не случайно некоторые современные исследователи считают, что патерналистское начало оказало огромное влияние на ход русской истории.

Власть, сакральная по своей сущности, руководствуясь абсолютным нравственным законом (религиозными догматами), должна помогать народу, оберегая его от всевозможных «соблазнов». При этом, оказывая церкви поддержку в борьбе с противниками, государство не должно мешать развитию канонического православия ⁶⁰.

В.В. Розанов верно подметил стремление Победоносцева сделать все самому. Самому разрабатывать предписания, самому отдавать их и следить за выполнением. Значительная роль отводилась наличию во властных структурах активных проводников самодержавной политики. Победоносцев очень внимательно относился к расстановке на ключевых постах «своих» людей, тщательно подбирал «свою» команду. В то же время он понимал невозможность тотальной регламентации общественной жизни и допускал, как и Тихомиров, сочетание регламентированной жесткой государственной структуры и личной инициативы. Попытки пробудить инициативу, дать мотивы к духовному возрождению, особенно четко проявились в начальный период деятельности Победоносцева на посту обер-прокурора Святейшего Синода.

Характерно, что Победоносцев, как и Данилевский, не считал монархию - эталоном для всех государств, времен и народов. Победоносцев, негативно оценивая перспективы парламентской системы в России, не распространял свою критику на страны «англосаксонского ареала», что было отмечено зарубежными исследователями. Образцом представительной демократии Победоносцев считал Англию, где эта государственная форма была исторически оправданной и имела твердую основу в традициях народа. Также отмечалось, что английская система, кроме королевской власти и аристократии, удачно «привилась» на почве Соединенных Штатов. Утверждая уникальность английских политико-государственных традиций для стран англосаксонского ареала, Победоносцев выступал против перенесения их на русскую почву, где господствуют свои традиции в политике. По его мнению парламентаризм мог успешно развиваться и в таких небольших государствах, Европы, как Бельгия и Голландия. Попытки же перенесения парламентских форм в Европу и на Балканы, Победоносцев считал неудачными. Особенно критически он оценивал стремление «привить» либеральные ценности во Франции, Италии, Испании, на Балканах, в Австро-Венгрии и в Латинской Америке. Например, в Испании, по его мнению, либерализм всегда неразрывно связан с мятежом, поскольку не имеет под собой твердой исторической почвы.

В отличие от других консерваторов - государственников, Л.А. Тихомиров выдвигал на первый план не столько надюридическое (духовное), сколько правовое оформление монархического принципа. «Условия политической сознательности были в России за все 1000-летие ее существования крайне слабы...», - сетовал Тихомиров ⁶¹. Главную опасность для монархии он видел в том, до Петра I не существовало законодательных определений царской власти, а после Петра I все государственное право испытывало влияние европейской правовой системы, базировавшейся на обязательной эволюции монархии в сторону республиканской формы правления.

В отличие от Победоносцева, отрицавшего возможность создания и оформления «конструкции самодержавия в России», Тихомиров пытался выработать такое правовое оформление монархической системы, которое доказало бы возможность эволюции монархии. Тезису о неизбежности смены монархической формы правления республиканской, в ходе идущих модернизационных процессов, противопоставлялся тезис о неантагонистичности происходящих изменений и монархической системы. Доказывалось, что монархия может вписаться в происходящие изменения и сделать эти изменения более плавными, облегчив болезненность трансформации отношений между государством и обществом. Не отвергая утверждение о монархе как помазаннике Божием, Тихомиров помещал монархический принцип в скрещение государственности, религии и нравственности, дополняя прежние консервативные разработки историко-юридическими обоснованиями своих взглядов.

Большое внимание было уделено подробному анализу различий между монархической (самодержавной) властью, абсолютизмом и диктатурой. Это разграничение, связанное со славянофильской традицией, служило обособлению «чистого» принципа самодержавия от таких его трансформаций, как абсолютизм и диктатура.

Славянофилы отождествляли абсолютизм с Европой и петровскими реформами. Абсолютизм был, по их мнению, «загрязнением» самодержавия. Вслед за братьями Аксаковыми, С.Ф. Шарапов называл абсолютизм «прогнившим, антирусским, антинародным», а Д.А. Хомяков доказывал, что выступления «крайних абсолютистов» расшатывают ряды приверженцев самодержавия.