Библиографические материалы 16 страница

Уменье это отнюдь не обернется притворством, и в нем не будет ничего преступного или предосудительного, если ты не используешь его в дурных целях. Меня никак нельзя осуждать за то, что я хочу встретить в других людях приветливые слова, доброжелательство и расположение ко мне, если я не собираюсь всем этим злоупотребить. Я убежден, что у тебя доброе сердце, здравый ум и что познания твои обширны. Что же тебе остается еще сделать? Ровно ничего, только украсить эти основные качества такими вот располагающими к себе и подкупающими манерами, мягкостью и обходительностью, которые внушат любовь к тебе тем, кто способен судить о твоих подлинных достоинствах, и которые всегда заменят эти достоинства в глазах тех, кто на это неспособен. Это отнюдь не значит, что я собираюсь рекомендовать тебе le fade doucereux,f нудную мягкость обходительных дураков. Нет, умей отстаивать свое мнение, возражай против мнений других, если они неверны, но чтобы вид твой, манеры, выражения, тон были мягки и учтивы и чтобы это делалось само собой, естественно, а не нарочито. Не соглашаясь с кем-либо, прибегай к смягчающим выражениям, как например — "может быть, я неправ", "я не уверен, но мне кажется", "я склонен думать, что" и т. п. Заверши свои доводы или спор какой-либо благодушной шуткой, чтобы показать, что ты нисколько не обижаешься и не собираешься обидеть своего противника, ибо, если человек долго стоит на своем, упорство его может вызвать известное отчуждение обеих сторон. Пожалуйста, вглядись повнимательнее в cette douceur de moeurs et de manières g у тех французов, в ком развита эта особенность, они ведь так много о ней говорят, так высоко ее ценят. И до чего же они правы! Посмотри, из чего она состоит: ты увидишь, что все это сущие пустяки и приобрести эти качества совсем не трудно, если у человека действительно доброе сердце. Бери с них пример, подражай им, до тех пор пока все это не станет для тебя привычным и легким. Не собираясь делать тебе комплименты, я должен сказать, что это единственное, чего тебе не хватает теперь. Приобрести же это легче всего, когда у тебя возникнет настоящее чувство или хотя бы un goût vif h к какой-нибудь знатной даме, а так как либо то, либо Другое у тебя уже, по всей вероятности, есть, ты проходишь сейчас самую лучшую школу. К тому же хорошо, если ты, например, скажешь леди Харви, госпоже Монконсейль или еще кому-нибудь из тех, кого считаешь своими друзьями: "On dit que j'ai un certain petit ton trop décidé et trop brusque, l'intention pourtant n'y est pas; corrigez-moi, je vous en supplie, et châtiez-moi même publiquement quand vous me trouverez sur fe fait. Ne me passez rien, poussez votre critique jusqu'à l'excès; un juge aussi éclairé est en droit d'être séverè, et je vous promets que le coupable tâchera de se corriger".i

Вчера у меня обедали двое твоих знакомых, барон Б. и его приятель м-сье С. Не могу сказать о первом из них — qu'il est pétri de grâces; j я бы, пожалуй, посоветовал ему лучше вернуться на родину, сидеть спокойно, у себя дома и не рассчитывать, что благодаря путешествиям он сможет себя как-то переделать. Се n'est pas le bois dont on en fait.k Приятель его, тот гораздо лучше, хотя в нем очень чувствуется tocco di tedesco.l Оба они хорошо говорят о тебе, и этим мне оба приятны. Comment vont nos affaires avec l'aimable petite Blot? Se prête-t-elle à vos fleurettes, êtes-vous censé d'être sur les rangs? Madame du — est-elle votre madame de Lursay, et rait-elle quelquefois des noeuds? Seriez-voils son Milcour? Elle a, dit-on, de la douceur, de l'esprit, des manières; il у a à apprendre dans un tel apprentis-sage.m Она, которая всегда умела понравиться сама и которой часто нравились мужчины, лучше всего может обучить тебя этому искусству, а ведь без него ogni fatica e vana.n Советы Марселя заключают в себе немалую часть этого искусства; они приятным образом предвосхищают все остальные качества. Нельзя также пренебрегать и одеждой. Надеюсь, что с тобой этого не случается; она помогает в premier abord,o и это нередко решает дело. Говоря об одежде, я хочу сказать, что платье должно быть хорошо сшито и хорошо на тебе сидеть; в выборе его ты должен следовать моде, но не чрезмерно; волосы твои должны быть хорошо причесаны, и вообще ты должен иметь опрятный, изящный вид. Надеюсь, что ты усиленно заботишься о своих зубах; небрежение к ним чревато пренеприятными последствиями не только для тебя, но и для окружающих. Словом, дорогой мой, не пренебрегай ничем, — еще немного — и все будет завершено. Прощай! О тебе ни слуху, ни духу уже целых три недели, а для меня это очень большой срок.

LXX

Гринвич, 13 июня ст. ст. 1751 г.

Милый друг,

Les bienséances a совершенно необходимо для того, чтобы знать свет. Они складываются из отношений людей, вещей, времени и места; здравый смысл отбирает их, хорошее общество совершенствует (разумеется, когда человек внимателен и хочет понравиться), а благоразумие — рекомендует.

Если бы даже тебе пришлось разговаривать с самим королем, ты должен держать себя столь же легко и непринужденно, как и с собственным камердинером, и все же в каждом взгляде твоем, в каждом слове, в каждом поступке должно сквозить самое глубокое почтение. То, что было бы вполне к месту и пристойно в отношении других, стоящих даже значительно выше тебя по положению, было бы нелепо и свидетельствовало бы о твоей невоспитанности с тем, кто до такой степени тебя превосходит. Надо ждать, пока с тобою заговорят; надо поддерживать начатый разговор, а не выбирать предмет его самому; больше того, надо следить за тем, чтобы продолжение начатого разговора не вовлекло тебя в какую-нибудь неловкость. Искусство вести его заключается в том, чтобы по возможности косвенно польстить твоему собеседнику, например похвалив кого-нибудь за те качества, которыми государь, как ему самому кажется, владеет или во всяком случае ему хочется, чтобы другие думали, что это так. К подобным же предосторожностям необходимо прибегать в разговорах с министрами, генералами и т. п., которые ждут от тебя такого же почтения, как их повелители, и обычно в большей степени его заслуживают. Разница, однако, заключается в том, что, если случится так, что разговор вдруг оборвется, ты можешь сам его возобновить, не касаясь, разумеется, всего того, о чем не следует говорить ни им, ни тебе, обращаясь к ним. Есть положения и поступки, которые и в том, и в другом случае были бы совершенно неуместны, оттого что они чересчур развязны и вследствие этого неуважительны. Так, например, если бы ты вдруг скрестил руки на груди, начал крутить в руках табакерку, переминаться с ноги на ногу, почесывать затылок и т. п. — это было бы верхом непристойности в таком обществе, да и не очень пристойным в любом другом. В подобных случаях труднее всего сочетать полную внутреннюю непринужденность с полной внешней почтительностью, но трудность эту можно успешно преодолеть, будучи внимательным и сделав это привычкой.

В смешанных обществах, при встречах с людьми, равными тебе по положению (ибо в смешанном обществе все в известной степени бывают равны), допустимы бóльшая непринужденность и свобода, но и в этих случаях bienséance ставит им определенные пределы. Необходимо уважать общество, в котором находишься: ты можешь, правда, скромно завести разговор о чем-нибудь, только ни при каких обстоятельствах не вздумай говорить о веревке в доме повешенного. Здесь больше свободы для слов твоих, жестов и поз, до свободу эту ни в коем случае нельзя считать неограниченной. Ты можешь держать руки в карманах, нюхать табак, сидеть и расхаживать взад и вперед как тебе захочется, но ты, вероятно, не сочтешь, что это очень bienséant b свистеть, надевать шляпу, расстегивать подвязки или пряжки, валяться на кушетке, ложиться спать или сидеть, развались в кресле. Такую свободу и непринужденность человек может позволить себе только тогда, когда он один; люди, стоящие выше тебя, сочтут подобные действия оскорблением, равные тебе будут возмущены ими и обижены, люди, стоящие ниже, решат, что ты груб и ни во что их не ставишь. Непринужденность в манере себя держать и в поведении не имеет ничего общего с небрежением и невниманием и ни в коей мере не означает, что ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, она означает только, что ты не должен держать себя натянуто, церемонно, чувствовать себя растерянным и сконфуженным как какой-нибудь деревенский увалень или человек, никогда в жизни не бывавший в хорошем обществе; но она требует пристального внимания к bienseances и тщательного их соблюдения: все, что тебе надлежит делать, ты должен делать легко и свободно, того же, что неуместно, не следует делать вовсе.

Вместе с тем в смешанном обществе надо по-разному вести себя с людьми разного возраста и пола. Человеку пожилому, серьезному и почтенному ты не станешь надоедать рассказами о своих развлечениях; такие люди ожидают от молодых известного уважения и почтительности, и они имеют на это право. Ты должен вести себя с ними так же непринужденно, как и со своими сверстниками, но манера твоя должна быть иной: ты должен выказывать этим людям больше уважения, и неплохо, если ты дашь им почувствовать, что рассчитываешь чему-то от них научиться. Людям пожилым это льстит и как бы вознаграждает их за невозможность принимать участие в веселье хихикающей молодежи. К женщинам тебе следует всегда быть очень внимательным и выказывать им всяческое уважение, что бы ты ни испытывал к ним в душе; пол их с давних пор имеет на это право, и это одно из обязательств, которые накладывает на тебя bienseance, к тому же уважение это очень кстати и очень приятно сочетается с известной степенью enjouement,c если она тебе свойственна, но в этом случае такого рода badinage d должны быть прямо или косвенно направлены на их хвалу и ни в малейшей степени не допускать злонамеренного истолкования, могущего быть им во вред. Здесь также необходимо принять во внимание различие в возрасте, звании и положении. С пятидесятилетнею женою маршала не следует обходиться так, как с пятнадцатилетней кокеткой: в первом случае разговор должен быть проникнут уважением и серьезной веселостью — да будет мне позволено сочетать эти два столь различных слова, — тогда как при встречах с молодой девушкой простительны обыкновенные badinage zesté même d'un peu de polissonnerie.e

Еще одно важное требование, которое довольно редко соблюдается, — это не показывать всем твоих чувств и охватившего тебя настроения, а напротив, наблюдать настроения и чувства твоих собеседников, сообразоваться с ними и сделать их своими. Например, представь себе, что от полноты чувств и от избытка хорошего настроения ты начинаешь распевать pont neuf f или выделывать антраша перед женою маршала де Ку-аньи,1 перед папским нунцием, или аббатом Салье, или каким-либо человеком, всегда серьезным или в это время чем-либо опечаленным? Думаю, что ты бы этого не сделал, точно так же, как, если бы ты был в плохом настроении или над тобой стряслась какая-нибудь беда, ты не стал бы жаловаться на судьбу малютке Бло. Уж если ты не можешь справиться со своими чувствами и настроением, выбирай себе в собеседники тех, чье настроение близко к твоему.

Громкий смех нельзя совместить с les bienséances, ибо он свидетельствует только о шумном и диком веселье толпы, готовой потешаться над какой-нибудь глупостью. Что же касается настоящего джентльмена, то смех его часто можно увидеть, но очень редко услышать. Нет ничего более несовместимого с les bienséances, чем возня или всякого рода jeux de main,g которые чреваты очень серьезными, а подчас даже роковыми последствиями. Шумные игры, борьба, бросанье чем-то друг в друга — все это развлечения, приличествующие толпе, но принижающие истого джентльмена; giuoco di mano, giuoco di villano h — очень верная пословица, одна из немногих итальянских пословиц, которые верны.

Безапелляционность и категоричность молодых людей идет вразрез с правилами приличия, утверждения их никогда не должны быть решительными, следует всегда употреблять смягчающие, сглаживающие и скрадывающие выражения, такие как s'il m'est permi de le dire, je croirais plutôt, si j'ose m'expliquer,i которые смягчают манеру и вместе с тем не отрицают твоего утверждения и даже нисколько его не ослабляют. Люди пожилые и умудренные опытом вправе ожидать такого вот уважения к себе.

Существуют также правила приличия в отношении к людям самого низкого звания: настоящий джентльмен соблюдает их в обращении со своим лакеем и даже с нищим на улице. Люди эти вызывают в нем сочувствие, а отнюдь не желание обидеть; ни с тем, ни с другим он не позволит себе говорить d'un ton brusque; j одному он спокойно делает замечание, другому очень мягко отказывает. Не может быть такого случая, чтобы человеку благородному пристало прибегать к le ton brusque. Словом, это тоже своего рода манеры, и распространяются они на все стороны жизни. Это нечто должное: просто надо, чтобы на помощь к тебе пришли грации: они-то и дают возможность и легко, и свободно делать то, что требуют les bienséances. В отношении последних у каждого есть определенные обязанности, первые же дают человеку огромные преимущества над другими и украшают его. Хорошо, если бы ты мог сочетать в себе и то, и другое!

Даже если ты танцуешь хорошо, не думай, что на этом можно успокоиться и не надо стараться танцевать еще лучше. И если даже люди будут говорить, что у тебя приятные манеры, старайся сделать их еще приятнее. То, что удовлетворяет Марселя, не должно удовлетворять тебя. Продолжай всю свою жизнь добиваться благосклонности граций: при дворе ты не найдешь себе лучших союзниц; грации откроют тебе путь к сердцам государей, министров и красавиц.

Теперь, когда все бурные страсти и пылкие чувства улеглись во мне и ни мучительные заботы, ни кипучие наслаждения меня уже не волнуют, самая большая радость для меня — взирать на будущее, которое открывается перед тобою, и не только надеяться, но и верить, что ты им насладишься. Ты уже вступил в свет, меж тем как другие в твоем возрасте едва только узнают о его существовании. Поэтому репутация твоя не только безупречна в нравственном отношении, но и не запятнана вообще ничем низким, грязным и недостойным благородного человека, и я надеюсь, что такой она и останется на всю жизнь. Никто не может тебе отказать в основательных и обширных познаниях, в особенности в том, что касается твоей будущей карьеры. А раз уже в начале твоей жизни у тебя все это есть, скажи, чего же тебе еще не хватает? Из собственного опыта ты знаешь уже, что не денег. У тебя было и будет, их достаточно для поддержания твоего достоинства и твоей деятельности, и, если только это будет зависеть от меня, у тебя никогда не будет излишка их, который может заставить человека пренебречь тем или Другим. К тому же у тебя есть mens sana in corpore sano k — драгоценнейшее из всех сокровищ. Поэтому приобрести все, что может понадобиться тебе, будет не труднее, чем съесть поставленный на стол завтрак. А понадобится тебе только одно: знание света, изящество, вежливость со всеми и манеры; а если ты будешь вращаться в хорошем обществе и видеть различные города и различных людей, то тебе не придется даже особенно напрягать внимание и ты безусловно все это приобретешь. Дипломатическая деятельность выведет тебя на самое широкое поприще, а когда ты сделаешься членом парламента, тебе будет еще легче добиться успеха. Уделяй же этой заманчивой перспективе столько же внимания и уважения ради себя самого, сколько я уделяю ей ради тебя. Старайся также со своей стороны осуществить ее, как я со своей буду помогать тебе и тебя в этом поддерживать. Nullum numen abest, si sit prudentia.l

Прощай, милый мой мальчик. Я считаю сейчас дни, которые остаются до встречи с тобой, скоро я начну считать часы и, наконец, минуты, и нетерпение мое будет все расти.

Р. S. Камлот отправлен сегодня в Кале: я отправил все госпоже Морель и адресовал, как ты того хотел, на имя главного контролера. Все три куска стоят 680 французских ливров.

LXXI

Лондон, 24 июня ст. ст. 1751 г.

Милый друг,

Уменье держать себя, обходительность и манеры могут принести такие огромные преимущества тем, у кого они есть, в особенности же они необходимы и важны для тебя, причем в такой степени, что теперь, когда наша встреча уже недалека, я трепещу от страха при мысли, что ты, может быть, недостаточно всем этим овладел, и, говоря по правде, я до сих пор не уверен, что сам ты в должной мере понимаешь, насколько все это много значит. Взять, например, твоего закадычного друга м-ра X.; при всех его достоинствах, глубоких знаниях и множестве хороших качеств он, сколько бы ни жил, никогда ничего не будет представлять собой в свете. Почему? Да просто потому, что ему не хватает того заметного, обращающего на себя внимание светского лоска, который он не успел приобрести оттого, что слишком поздно стал появляться в свете; к тому же у него есть склонность к занятию науками и философией, а светскость он, должно быть, не считает достойной внимания. Он мог бы еще сделаться, пожалуй, значительным лицом в республике писателей, но в тысячу раз лучше было бы, если бы он что-то представлял собою как светский и деловой человек в Республике Объединенных Провинций, чего, ручаюсь тебе, никогда не будет.

Коль скоро уж я привык говорить тебе все без утайки всякий раз, когда признания мои могут принести тебе пользу, я вкратце расскажу сейчас о своей жизни, о том времени, когда я вступил в свет, а произошло это, когда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, так что, кстати сказать, ты опередил меня в этом важном деле по меньшей мере года на два-три. Девятнадцати лет я расстался с Кембриджским университетом; в стенах его я был совершеннейшим педантом: желая блеснуть в разговоре. я приводил цитаты из Горация; когда мне хотелось пошутить, я цитировал Марциала; когда же мне приходило в голову разыграть из себя джентльмена, я начинал говорить стихами Овидия. Я был убежден, что здравый смысл искать надо только у древних, что классическая литература содержит все, что необходимо человеку, полезно ему и способно его украсить, и римская toga virilis a была мне больше по вкусу, чем вульгарная и грубая одежда моих современников. С такими вот отменными понятиями я сначала отправился в Гаагу, где несколько рекомендательных писем помогли мне очень скоро войти в самое лучшее общество и где я очень скоро обнаружил, что едва ли не все мои понятия не имеют ничего общего с действительностью. По счастью, у меня было большое желание нравиться людям — порождение добродушия и тщеславия, в котором, однако, не было ничего предосудительного, и я чувствовал, что желание это — единственное, что у меня есть. Поэтому я решил, если возможно, овладеть также средствами его осуществления. Очень внимательно и с большой тщательностью изучал я одежду, наружность, манеры, умение держать себя и говорить всех тех, кто казался мне настоящим светским человеком и кто больше всего умел понравиться в обществе. Я подражал этим людям как только мог; если слышал, что о ком-нибудь говорят как о человеке исключительно. хорошо воспитанном, я старательно вглядывался в его платье, движения, позы и пытался у него все это перенять. Когда мне случалось узнать, что. кто-то умеет хорошо и приятно говорить, я старался вслушаться в его речи. Я заговаривал, хоть и de très-mauvaise grâce,b со всеми прелестными, великосветскими дамами, признавался им в моей неотесанности и неуклюжести и вместе с ними сам над собою смеялся, предоставляя им испробовать на мне свои воспитательские способности.

Так вот, охваченный страстным желанием понравиться всем, я поя степенно добился того, что понравился кому-то; и, уверяю тебя, тем немногим, что я стал представлять собою в свете, я гораздо больше был обязан этому вот желанию понравиться всем, нежели какому-нибудь присущему мне достоинству или каким-либо основательным знаниям, которые у меня тогда могли быть. Желание мое понравиться было (и я очень рад, что это так было) настолько велико, что, должен прямо тебе сказать, я хотел, чтобы каждая женщина, увидев меня, тут же в меня влюбилась, а каждый мужчина мною восхитился. Если бы у меня не было этого, страстного стремления к цели, я никогда не был бы так внимателен к средствам ее достичь, и признаюсь, не очень-то понимаю, как человек добрый и здравомыслящий может прожить без этой страсти. Неужели сама доброта не побуждает нас нравиться всем тем, с кем мы говорим, без различия положения и звания? И разве здравый смысл и простая наблюдательность не говорят нам, как для нас бывает полезно кому-то нравиться? Пусть так, скажешь ты, но человек же может нравиться своими душевными качествами и красотой ума без всех этих пресловутых уменья себя держать, светской обходительности и манер, которые не более чем мишура. Отнюдь нет. Уважать и почитать тебя, может быть, и будут, но понравиться ты никак не сможешь. Больше того, в твоем возрасте меня никогда не удовлетворяло то, что я нравлюсь: я хотел блистать и отличаться в обществе как человек светский и как галантный кавалер, а равно и что-то представлять собою в деловом мире. И это самолюбие или тщеславие, называй его как угодно, было чувством справедливым; оно никого не обижало и давало мне возможность развивать способности, которые у меня были. Оно стало для меня источником множества начинаний хороших и справедливых.

На днях я говорил с одним твоим очень близким другом, с которым ты часто виделся в Париже и в Италии. Среди бесчисленных вопросов. Которые, будь уверен, я задавал ему о тебе, мне случилось спросить его о твоем платье (ибо, по правде говоря, это было единственное, в чем я считал его компетентным судьей), и он ответил, что в Париже ты действительно одевался довольно прилично, но что в Италии ты бывал до того плохо одет, что он постоянно над тобой смеялся и даже иногда рвал твое платье. Должен сказать тебе, что не быть отлично одетым в твоем возрасте так же смешно, как в моем было бы смешно носить белое перо на шляпе и башмаки с красными каблуками. Уменье хорошо одеваться — это один из многочисленных элементов искусства нравиться, во всяком случае — это радость для глаз, в особенности для женских. Если ты хочешь понравиться людям обращайся к чувствам: умей ослепить взгляды, усладить и смягчить слух, привлечь сердце, и пусть тогда разум их попробует что-нибудь сделать тебе во вред.

Suaviter in modo c — это великий секрет. Если ты обнаружил, что незаметно для себя проникся симпатией к человеку, у которого нет ни высоких достоинств, ни каких-либо выдающихся талантов, задумайся над этим и проследи, чем именно человек этот произвел на тебя столь хорошее впечатление; и ты увидишь, что это есть та самая douceur,d приятность манер, обходительность и уменье себя держать, которые я так часто рекомендовал твоему вниманию. Сделай же из этого вывод, который напрашивается сам собой: то, что нравится тебе в них, понравится и другим в тебе, ибо все мы сделаны из одного теста, хоть замес и бывает иногда погуще, иногда пожиже; вообще же говоря, самый верный способ судить о других — это тщательно понаблюдать и проанализировать самого себя. Когда мы увидимся, я помогу тебе в этом, — а помощник в таком анализе нужен каждому человеку, чтобы он мог справиться с собственным эгоизмом. Прощай.

LXXII

Гринвич, 15 июля ст. ст. 1751 г.

Дорогой друг,

Так как это письмо последнее или предпоследнее перед нашей встречей, оно должно немного подготовить тебя к предстоящим разговорам в те дни, которые мы проведем вместе. Перед тем как встретиться королям и принцам, послы той и другой стороны согласовывают между собой важные вопросы местничества, распределения кресел по правую и левую сторону и т. п., так что заранее известно, на что можно рассчитывать и полагаться, и это очень правильно, потому что государи обычно завидуют друг другу или друг друга ненавидят и уж, во всяком случае, друг другу не доверяют. Наша встреча будет происходить на совсем иных началах, и все эти приготовления нам не нужны: ты знаешь, как нежно я к тебе отношусь, я знаю, как ты любишь меня. Поэтому мне хочется только, чтобы те немногие дни, которые мы проведем вместе, принесли тебе как можно больше пользы, и надеюсь, ты мне в этом поможешь. Я не уверен, что, сделав нашу встречу целительной и полезной для тебя, я смогу сделать ее еще и приятной. Ни слабительных, ни рвотных назначать тебе я не стану, ибо уверен, что они тебе не нужны, но что касается различных снадобий, то ты их получишь в большом количестве, и могу заверить тебя, в моем распоряжении есть немало домашних средств, предназначенных для тебя одного.

Будем говорить прямо, я постараюсь оказать помощь твоей молодости всем моим опытом, приобретенным ценою пятидесяти семи лет жизни. Для того чтобы это оказалось возможным, мне придется не раз выговаривать тебе, исправлять твои ошибки, давать советы, но обещаю тебе, все это будет делаться учтиво, по-дружески и втайне от всех; замечания мои никогда не поставят тебя в неудобное положение в обществе и не испортят тебе настроения, когда мы будем вдвоем. Я не рассчитываю на то, что в твои девятнадцать лет у тебя будут знание света, манеры и ловкость в обращении с людьми, все это и у двадцатидевятилетних встречается очень редко. Но я постараюсь передать тебе свое уменье и уверен, что ты постараешься поучиться у меня, насколько это позволят твоя молодость, мой опыт и время, которое мы проведем с тобой вместе. Ты, вероятно, совершаешь в жизни немало ошибок (да иначе и не могло бы быть, ибо у кого в твоем возрасте их не бывает), но мало кто говорит тебе о них, а есть среди этих ошибок такие, о которых и вообще-то никто, кроме меня, ничего не может сказать. Возможно, что у тебя есть и недостатки, которых человек, не столь заинтересованный и не столь настороженный по отношению к тебе, как я, просто не разглядит — так вот обо всех ты услышишь от того, кого нежная любовь к тебе сделает и любопытнее, и проницательнее. Малейшая твоя невнимательность, ничтожнейшая погрешность в языке, малейший недочет в одежде твоей и в уменье себя держать будут своевременно замечены мною и по-дружески исправлены.

Самые близкие друзья, когда они вдвоем, могут со всей откровенностью признаваться друг другу в своих ошибках, а порою — и в преступлениях, но вряд ли они станут запросто делиться своими маленькими слабостями, неловкими поступками и уязвленным самолюбием, доводящим человека до слепоты; для того чтобы позволить себе подобную откровенность, нужна та степень близости, которая есть у нас с тобой. У меня, например, был один очень достойный друг, с которым я был достаточно близок и мог говорить ему о его недостатках, — у него их, правда, было не так уж много. Я называл ему их, он добродушно выслушивал меня, а потом себя исправлял. Но вместе с тем у человека этого были и кое-какие слабости, о которых я никогда не мог сказать ему прямо, сам же он их совершенно не замечал, и поэтому никакие намеки не помогали. У него была очень тощая и чуть ли не в ярд длиной шея; несмотря на это, поелику кошельки были в моде,1 он тоже считал нужным надевать на волосы кошелек и неукоснительно это делал, однако кошелек этот никогда не висел у него сзади, а при каждом движении головы выскакивал вперед, попадая то на одно плечо, то на другое. Он вбил себе также в голову, что ему надо иногда танцевать менуэт только потому, что это делают другие. И вот он пытался им подражать, причем беда была не только в том, что танцевал он из рук вон плохо; тощая фигура его выглядела при этом такой нескладной и неуклюжей, что, танцуй он даже с искусством Марселя, он все равно выглядел бы отменно смешным; такому увальню нечего было за это и браться. Я дал ему это понять, насколько позволяла наша дружба, но он не обратил на мои слова никакого внимания. Чтобы высказать ему все до конца и излечить его от этого недуга, надо было быть его отцом. Я им, по счастью, не был. Поглядишь на теперешних отцов, и кажется, что не так уж плохо быть сиротой, а поглядишь на сыновей, так кажется, что не так уж плохо остаться бездетным. Мы с тобой составляем, по-моему, исключение из этого правила, ибо я убежден, что ни ты, ни я не порвали бы связующих нас уз, если бы даже и могли это сделать.

Я надеюсь и верю, что ты будешь не только моим утешением в старости, но и моей гордостью, и я уверен, что стану помощником, другом и наставником твоей юности. Доверься мне безраздельно, в советах моих тебе не будет ни личной корысти, ни тайной зависти. Будь также уверен и в м-ре Харте. Однако могут обнаружиться кое-какие мелочи, которые тебе следует знать и необходимо исправить и о которых при всей своей дружбе с тобой он не сочтет возможным сказать тебе так откровенно, как я, в отношении же иных он может оказаться и менее опытным судьей, чем я, ибо не прожил столько лет в высшем свете.

Главным предметом нашего разговора будет не только чистота, но и изящество английского языка: тебе не хватает и того, и другого. Другим предметом будет государственное устройство нашей страны, которую ты в этом отношении знаешь хуже, чем любую другую страну в Европе. Внимание, манеры и уменье себя держать будут также частым предметом наших занятий, и всеми моими познаниями в этом важном и необходимом искусстве — искусстве нравиться — я поделюсь с тобой без утайки. Уменье одеваться в последнее время также требует к себе внимания — и я могу это доказать; следовательно, и оно будет предметом нашего разговора. Таким образом, лекции мои будут разнообразнее, а в некоторых отношениях и полезнее лекций профессора Мэско, и поэтому я, признаться, рассчитываю, что мне за них заплатят. Но так как тебе, может быть, не очень захочется расставаться с наличными деньгами, и к тому же мне не очень к лицу от тебя их принимать, я не буду на этом настаивать, и ты оплатишь мои труды вниманием и применением моих советов на деле.