Российский Государственный архив древних актов 11 страница

В мирное время Б-ский пехотный полк много лет квартировал в У. — небольшом уездном городке Киевской губернии. Достатки армейского офицера были невелики, но к именинам полка редкая дама не делала себе нового платья. На устройство праздника отпускалась из казны небольшая сумма. Главную часть расходов офицеры принимали на себя, для чего в течение года удерживали ежемесячно из жалованья ту сумму, которую устанавливали сами офицеры. Каждый праздник разрабатывался с особой тщательностью. К примеру, каждой даме при выходе дарили цветы, выписанные к этому времени из Ниццы. Современники отмечали, что на именинах полка царило веселье, но ни одного пьяного, ни одной непристойности нельзя было встретить не только в среде офицеров, но и солдат. За внешней изысканностью скрывалось глубокое содержание — понятие о чести русского солдата.

Форма военных, будучи единой по структуре, крайне разнообразна в своих деталях, знаках отличия одних частей от других. Форма парадная, служебная на официальных приемах, концертах, балах варьировалась, причем наличие деталей в официальном костюме в зависимости от разных случаев строго регламентировалось.

В российской армии большое значение всегда придавали внешнему виду и единообразию формы одежды в рамках отдельной воинской части. Каждый полк имел определенный, установленный для него цвет мундира, а в кавалерии, кроме того, единую масть лошадей. В драгунских частях преимущество отдавали коням рыжей масти, в уланских — гнедой, в гусарских четных полках — серой, а в нечетных — вороной масти.

Подбор по внешнему виду существовал и для солдат в гвардейских полках, особенно в тех, где шефами полков были лица императорской фамилии. «Известный военный историк В.В. Звегинцов в книге «Форма русской армии 1914 года» приводит таблицу существовавшего тогда в гвардейских частях подбора солдат по внешнему виду: «Подбор по полкам производился следующим образом: в лейб-гвардии Преображенском — высокие блондины, в 5-й роте — с бородой; лейб-гвардии Семеновском — высокие шатены без бороды; лейб-гвардии Измайловском — брюнеты, в роте Его Величества — с бородой; лейб-гвардии Кирасирском Его Величества — высокие, рыжие, длинноносые; лейб-гвардии Кирасирском Ее Величества Государыни Императрицы Марии Федоровны — высокие, смуглые брюнеты; лейб-гвардии Кавалергардском — высокие, голубоглазые, без бороды и т.д.»[252].

Форма одежды в российских войсках рассматривалась и утверждалась императором, как правило, для каждого полка в отдельности. При формировании частей или отдельных команд наряду с общими организационными вопросами готовились и предложения по форме одежды. Технический комитет военного ведомства разрабатывал для них образцы головных уборов, одежды, обуви и снаряжения, определял цвет отделки и металлических деталей, подготавливал эскизы-рисунки для представления их на утверждение императору. Иногда на утверждение царю представлялись рисунки даже отдельных предметов форменной одежды. При царском одобрении формы на рисунке ставилась подпись военного министра и дата о высочайшем ее утверждении.

На мирное время для генералов и офицеров было установлено четыре формы: парадная, обыкновенная, служебная и повседневная; каждая из них подразделялась еще на форму одежды для строя и форму одежды вне строя.

Парадную форму надевали в высокоторжественные дни: восшествия на престол государя императора, коронования, рождения и тезоименитства их величества и наследника цесаревича; в торжественные дни (Нового года, дня Святой Пасхи и первого дня Рождества Христова): на церковных парадах и богослужениях (у Светлой заутрени), на дежурстве при императоре, во внутренних караулах во дворцах их величества, при принесении поздравлений начальствующим лицам, на официальных собраниях, обедах, балах и концертах. При парадной вне строя форме одежды у офицеров отсутствовал револьвер; в кавалерии, кроме того, вместо шаровар и сапог с высокими голенищами носили чакчиры[253] с низкими сапогами.

Обыкновенная форма одежды была разновидностью парадной, только несколько демократичнее и употреблялась в менее торжественных случаях, в том числе: при появлении во дворцах их величеств и особ императорской фамилии в столицах; при несении караулов во дворцах, на церковных парадах в воскресные и праздничные дни; на официальных собраниях, обедах и балах, концертах и маскарадах. Вне строя вместо укороченных шаровар и высоких сапог надевались длинные шаровары навыпуск и низкие сапоги, шарф и револьвер отсутствовали. На парадной форме офицеры носили эполеты, а на обыкновенной — погоны.

Для гвардейских офицеров была установлена бальная форма одежды (парадная и обыкновенная). Ношение парадной бальной формы предусматривалось на балах больших и концертных; в императорских театрах и дворянских собраниях (в Санкт-Петербурге и в Москве), в дни восшествия на престол государя императора, коронования, рождения и тезоименитства их величеств и наследника цесаревича; на официальных обедах и балах; на приемах иностранных послов и посланников; во время брачных церемоний, если офицер выступал в качестве шафера или посаженого отца.

Обыкновенную бальную форму одежды надевали на эрмитажных спектаклях и балах, а также на балах у высочайших особ. Ношение бальной формы незначительно отличалось от общепринятых правил ношения парадной и обыкновенной формы одежды. Офицеры гвардейской пехоты, гвардейских стрелковых полков и гвардейской пешей артиллерии при парадной бальной форме должны были носить мундир без лацканов, а гвардейцы лейб-гвардии конно-гренадерского, драгунского и уланского полков, а также конно-артиллерийской бригады надевали мундир с лацканами. Кавалергарды красовались в красных колетах, гусары — в надетом в рукава ментике. На мундирах и колетах даже при обыкновенной форме одежды были эполеты (кроме гвардейской пехоты, стрелковых полков и пешей артиллерии, где при обыкновенной бальной форме носили погоны). Офицеры гвардейской пехоты, гвардейских стрелковых полков и гвардейской пешей артиллерии при бальной форме надевали навыпуск шаровары. Ношение остальных предметов обмундирования при бальной форме соответствовало основным правилам о форме одежды генералов, штаб- и обер-офицеров.

В привилегированном положении находились гвардейские кирасирские полки. Яркость одежды подчеркивала их аристократизм и выделяла из общей воинской массы. В гвардии состояло четыре кирасирских полка, шефами которых были члены императорской семьи; эти полки несли службу в столице и загородных царских резиденциях. Это кавалергардский полк императрицы Марии Федоровны, лейб-гвардии конный полк, лейб-гвардии кирасирский его величества полк и лейб-гвардии кирасирский полк императрицы Марии Федоровны. Последние два полка размещались в Царском Селе и Гатчине, поэтому их иногда называли соответственно Царскосельским и Гатчинским кирасирскими полками. Кирасиры в кавалергардском и конном полках кроме парадной и обыкновенной имели еще и придворную (выходную) форму одежды.

Во время торжественных выходов император появлялся обыкновенно в форме того полка, праздник которого совпадал с днем выхода или который нес в этот день караульную службу во дворце. Иногда последний император Николай Александрович предпочитал надеть мундир Преображенского или лейб-гусарского полка, где проходил военную службу. Военные чины на выходы являлись в светской форме, а не в форме полков, в которых числились.

В дни выходов офицеры, назначенные во внутренний караул, надевали особую форму: так, офицеры лейб-гвардии конного полка сверх белого мундира надевали супервест (род жилета из красного сукна, заменявший в пешем строю кирасу), на груди и на спине которого имелось по большому двуглавому орлу (у кавалергардов — Андреевская звезда). Вместо рейтуз полагались лосины, то есть штаны из белой лосиной кожи, на которых не должно быть ни одной складки.

Облачаться в эту форму было нелегко. Лосины слегка намачивали, посыпали внутри мыльным порошком, после чего два молодца буквально «втряхивали» офицера в лосины; они прекрасно облегали ногу, но в них было весьма непросто находиться 24 часа подряд. В царствование Александра III супервесты и лосины остались только для выходных караулов и балов в Николаевском зале.

Офицеры находились в карауле бессменно сутки. Разрешалось снять одну крагу (перчатка с жесткими отворотами) и расстегнуть чешуйку от каски. Сидеть разрешалось только на особом, предназначенном для караульного офицера кресле.

В России всегда относились с любовью к военному мундиру. В его атрибутике отражались доблесть и честь русской армии. Военная форма считалась самой привлекательной одеждой, и кто имел право ее ношения, носил ее постоянно, в том числе в театре, на балу, на свадьбе.

При императоре Александре III реформы по упрощению военной одежды за счет ухудшения внешнего вида, особенно парадной и повседневной формы, привели к неожиданным результатам. «Офицеры, уходя в запас или отставку, имели право по закону носить тот военный мундир, который был на нем ко дню ухода. Пользуясь этим, некоторые офицеры стали покидать службу в армии, чтобы уйти в запас или отставку в прежнем мундире»[254]. Впоследствии при императоре Николае Александровиче мундиры вновь стали красивыми и привлекательными.

На придворные балы офицеры обыкновенно не получали приглашений. Полку сообщалось, что следует прислать определенное число танцоров (в начале столетия для конной гвардии это число равнялось пятнадцати). Командир полка назначал кандидатов по своему усмотрению. Пребывание на придворном балу считалось выполнением служебных обязанностей, а не развлечением. Запрещалось держаться группой в одном месте, следовало танцевать и занимать дам. «Приглашенные поднимаются по мраморной лестнице, затянутой мягким ковром. Белые и ярко-красные мундиры, каски с золотыми и серебряными орлами; чудесные национальные костюмы приглашенных валерцев[255]; расшитый золотом кунтуш князя Велепольского, маркиза Гонзаго Мышковского; бешметы кавказских князей, у которых чувяки делались на мягкой подошве, так что танцевали эти горные красавцы совсем бесшумно; белые ментики с бобровой опушкой; придворные мундиры с короткими панталонами и белыми шелковыми чулками...» вспоминал о начале одного из придворных балов последнего царствования генерал А.А. Мосолов. Военный костюм гармонично вписывался в пышную обстановку парадных дворцовых зал. Он являлся важной составляющей светских церемониалов.

Увлечение английской модой и английскими лошадьми еще не означает приверженности английскому стилю денди. За внешне схожими чертами поведения денди и русских военных щеголей начала XIX в. стоят разные нравственные принципы, и прежде всего — различные понятия о долге и месте человека в обществе.

 

ВЛАСТЬ ЦЕРЕМОНИАЛОВ И

ЦЕРЕМОНИАЛЫ ВЛАСТИ

В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ

XVIII — НАЧАЛА XX ВЕКА

 

«И блеск, и шум,

и говор балов...»

 

История русских балов

 

История бального церемониала берет начало в древности. Любопытные сведения о первых балах содержатся в «Танцовальном словаре...». В частности, там говорится, что Сократ был удостоен похвалы философов последующих поколений за то, что танцевал на балах с «Афинскою церемониею». В то же время Платон заслужил их порицание, отказавшись танцевать на балу, «который давал Сиракуский король». Строгий Катон, подобно господину Журдену, счел за долг «предаться достойным посмеяния наставлениям Римского танцмейстера»[256].

В начале XI в. упоминания о балах встречаются в описаниях французских турниров. В XII — XIII вв. особой изысканностью отличалась придворная жизнь Лотарингии и Тюрингии. Быстро распространяясь по Франции и Германии, балы стали любимым развлечением европейских стран, длительное время сохраняя элитарный характер.

Во время балов хозяева развлекали приглашенных театральными представлениями, носившими зачастую политический, агитационный характер. Одним из таких представлений в 1454 г. был «Пир фазана», в песнях и диалогах которого прославлялись христи анская церковь, рыцарская добродетель, доказывалась необходимость крестовых походов[257].

Средневековые рыцарские турниры заканчивались балами, на которых исполнялись танцы-шествия. Собравшиеся на пир проходили перед хозяином, демонстрируя себя и свои костюмы. Во время танца с факелами в первой парс шествовал рыцарь — победитель турнира, эта пара вела колонну, выбирая фигуры и направляя движение танцующих[258].

На бальном церемониале каждый должен был продемонстрировать владение определенным комплексом сословных норм. На балах Людовика XIV придворный этикет соблюдался особо строго. Для короля Франции дела государственные превыше всего, но при этом Людовик XIV не стремился превратить двор в подобие ханжеского сообщества, демонстрирующего свое презрение к развлечениям. Приемы Людовика XIV были не только изысканны и роскошны, но и прекрасно организованы. Людовик XIV был горячим приверженцем придворного церемониала, составленного при Генрихе III.

Основные правила проведения бального церемониала XVII в. были следующие: на большом королевском бале могли присутствовать только принцы и принцессы крови, герцоги, герцогини, пэры, придворные дамы и кавалеры; придворным не полагалось сидеть вприсутствии его величества, кавалеры размещались за дамами; король открывал бал с королевой или с первой принцессой крови. После поклонов король и королева начинали танцевать бранль, которым открывались придворные балы времен Людовика XIV. Исполнив свой куплет, король и королева становились сзади выстроившихся пар, каждая из которых танцевала бранль по очереди. И так происходило до тех пор, пока их величества вновь не становились первыми [259].

Затем исполнялись гавот и менуэт. По окончании менуэта король садился. Отвесив низкий поклон королю, принц подходил к королеве или к первой принцессе и приглашал танцевать с ним менуэт.

После этого королева приглашала другого кавалера, которому по окончании танца указывала его новую партнершу. После менуэта кавалер с поклоном оставлял свою даму и садился. Дама приглашала другого кавалера, и так продолжалось до завершения бала. Если партнер отказывался танцевать один раз, ему не следовало танцевать в продолжение всего бала [260].

Его величество мог изменить порядок танцев, о чем сообщал танцующим через камер-юнкера. Подобную церемонию следовало соблюдать на публичных и частных балах того времени.

В России первое упоминание о бальном церемониале мы встречаем в описаниях придворной жизни времен правления Лжедмитрия I. На свадебном пиру Лжедмитрия звучал оркестр Станислава Мнишека, что сообщало торжеству отпечаток европеизма. В заключение торжества царь предложил гостям потанцевать. Бал открыли С. Мнишек и князь Вишневецкий. За ними последовали и другие[261].

Придя к власти, Отрепьев стал высокомерен и заносчив. Уже само проведение самозванцем невиданных до этого при русском дворе церемониалов было вызовом обществу. Отрепьев не только не пощадил традиции русского боярства — на одном из балов он пришел в гнев от того, что польский посол посмел надеть шапку во время танца. Царь объявил, что прикажет снять шапку вместе с головой у того, кто последует примеру посла. На том же балу после каждого танца гости были обязаны кланяться государю[262].

Падение Лжедмитрия не дало балам укорениться в русской культурной жизни. Они вернулись в придворную жизнь уже при Петре I. Петровская Россия была страной с иным стилем жизни господствующего класса. Бал — одна из первых новых форм общественного церемониала.

По мнению ряда исследователей XIX в., одной из причин введения Петром I светских праздников была его уверенность в том, что «ничто более обращения с женщинами не может благоприятнее действовать на развитие нравственных способностей русского народа»[263]. Другая же причина заключалась в стремлении Петра Алексеевича сблизить все сословия общества, для чего и устраивались праздники. Многочисленные успехи русской армии в этот период давали к тому повод, впоследствии особенно торжественно отмечались четыре победы русского оружия: 27 июня — в память о Полтавской битве; 9 августа — взятие Нарвы; 28 сентября — сражение под Лесной; 18 октября — победа под Калишем.

Указ от 26 ноября 1718 г. устанавливал правила поведения на неслыханных дотоле собраниях мужчин и женщин, названных ассамблеями; некоторые пункты этого указа гласили:

«1. В котором дому имеет ассамблея быть, то надлежит письмом или иным знаком объявить людям, куда всякому вольно придти, как мужскому полу, так и женскому.

2. Ранее 5 или 4 часов не начинается, а далее пополудни не продолжается.

3. Хозяин не повинен гостей ни встречать, ни провожать, ни потчевать <...>.

4. Часы не определяются, в котором быть, но кто в котором хочет, лишь бы не ранее и не позже положеннаго времени; также тут быть сколько кто похочет, и отъехать волен, когда хочет.

5. Во время бытия в ассамблее вольно сидеть, ходить, играть, и в том никто другому прешкодить или унижать, также церемонии делать вставаньем, провожаньем и прочим, отнюдь да не держат под штрафом великаго орла, но только при приезде и отъезде поклоном почтить должно»[264].

На ассамблеях полагалось присутствовать всем высшим чинам, включая обер-офицеров, а также знатным купцам и приказным, начальным мастеровым людям. Лакеям не разрешалось входить в апартаменты, где веселились приглашенные.

Первая ассамблея состоялась у генерал-адмирала Апраксина, вторая, через день, — у тайного советника Толстого. Ассамблеи повторялись всю зиму по три раза в неделю.

На первых ассамблеях танцы воспринимались собравшимися как повинность, после исполнения которой участники стремились как можно меньше общаться между собой и по окончании фигур расходились в разные стороны. Петр Алексеевич не только указами, но и личным примером стремился заставить дворян принять новый способ общения. Делал это царь с присущими ему упорством и энергией, он посещал почти каждую ассамблею, иногда сам распоряжался танцами, выделывая, по словам камер-юнкера в свите герцога Голштинского Берхгольца, такие «каприоли», которые составили бы честь лучшим европейским балетмейстерам того времени[265].

Праздники того времени часто завершались фейерверками, полными политических аллегорий. Зажигались они летом на специальных баржах, которые стояли на Неве, напротив Летнего сада. Во время празднования Полтавской победы был зажжен такой фейерверк: «На двух столбах сияло по короне; между ними горящий лев; он коснулся одного столба, и тот опрокинулся; затем лев перешел к другому столбу, покачнул его так, что и этот готов был упасть, но тогда из горящего орла, который словно парил над ними, вылетела ракета, ударила во льва и зажгла его; он разлетелся в куски и исчез, а наклоненный львом столб с короною поднялся и снова стал прямо»[266].

Аллегорический смысл состоял в том, что русский орел побеждает шведского льва, который потряс короны двух союзников Петра Великого: Польши и Пруссии.

Вскоре после смерти Петра I возобновились придворные праздники. Ассамблеи прекратили свое существование, но балы давались довольно часто, причем, по отзывам современников, вид подобных празднеств был значительно облагорожен. До царствования Екатерины Великой существовал такой обычай: хозяин дома, где давался бал, выбирал прекрасную даму, поднося ей букет цветов; затем она отдавала цветы одному из кавалеров, назначая его хозяином будущего бала. Накануне кавалер посылал этой даме веер, перчатки и цветы, с которыми она приходила на бал.

Елизавета Петровна всегда была украшением балов и других празднеств, даваемых при дворе. «7 мая 1729 года в память восшествия на престол государя (Петра II. — О.З.)был большой бал. Царевна, под предлогом нездоровья, не явилась на него, а на другой же день выздоровела»[267].

Не прийти на подобное торжество означало бросить вызов обществу и самому императору. Для Елизаветы Петровны это был рискованный шаг, грозивший поссорить ее с племянником. Отказ от светского праздника мог привести к заточению в монастырь. И кто знает, может, так бы и случилось, если бы 19 января 1730 г. император Петр Алексеевич не скончался от оспы.

При императрице Анне Иоанновне придворные праздники отличались особым великолепием и приобрели более европейский вид. Торжества по случаю коронации императрицы поразили современников грандиозной пышностью. «Вы не можете вообразить, — писал английский посланник, — как великолепен здешний двор с новым царствованием, хотя в казначействе нет ни одного шиллинга. При всеобщем безденежье куртизаны входят в неоплатные долги, чтобы делать великолепные наряды к маскарадам» [268].

Только в январе 1732 г. после целого ряда торжеств императорский двор возвратился в Санкт-Петербург. На придворных собраниях снова блистала дочь Петра Великого — Елизавета Петровна. Супруга английского посланника при русском дворе леди Рондо, подробно описывая утреннюю аудиенцию китайского посла при дворе Анны Иоанновны, отмечала, что на вопрос императрицы: «Какая дама здесь прелестнее всех?» китайский посол отвечал: «Смотря на небо в звездную ночь, можно ли сказать, которая звезда более блестит?» Но видя, что ответ не пришелся по праву Анне Иоанновне, он поклонился великой княжне Елизавете Петровне и сказал: «Из числа всех этих прелестных дам я почитаю эту прекраснейшею, и если б только у нея были не так велики глаза, то никто бы не мог взглянуть на нее и после жить. Во всякой стране свои понятия о красоте: по нашему вкусу у великой княжны прекраснейшие глаза». Ее величество спросилапосла: «Из всего того, что ты здесь видишь, что более всего поражает тебя несходством с обыкновениями твоей страны?» — «Видеть женщину на престоле», — отвечал он. После этого они введены в придворный маскарад, и когда спросили их, не кажется ли им это странным, они отвечали: «Нет, потому что для нас здесь все маскарад»[269].

Этикет при дворе императрицы был довольно строг. Елизавете Петровне, дочери Петра Великого, прежде чем явиться к Анне Иоанновне, требовалось обратиться с просьбой о приеме. В день своего рождения Елизавета Петровна, приняв у себя во дворце поздравления и подарки, вечером отправлялась на бал к императрице: устроить его у себя она не имела права.

14 июля 1739 г. с необычайным великолепием состоялась свадьба племянницы Анны Иоанновны — принцессы Лины Мекленбургской с принцем Антоном Ульрихом Брауншвейгским, который жил при дворе с 1733 г. Более года продолжалась работа над экипажами и платьями, предназначенными для этой церемонии.

В августе следующего года у Анны Леопольдовны родился сын, названный Иоанном, который вскоре был объявлен наследником русского престола.

Елизавета Петровна необычайно любила устраивать балы-маскарады, слава о которых разнеслась по всей Европе. Все увеселения делились на разные категории, причем каждый раз строго определялось, в каких костюмах должны быть дамы и кавалеры. Особенно популярны были при русском дворе маскарады, которые устраивались два раза в неделю: одни — для двора и тех лиц, кого императрица приглашала лично, другие — для шести первых классов и «знатного шляхетства».

Каковы бы ни были условия маскарадов, являться на них следовало обязательно. Отказ расценивался как оскорбление августейшей особы или как вызов. При этом условия не всегда приходились по нраву гостям. Так, в 1744 г. императрица приказала явиться на маскарад мужчинам без масок, в огромных юбках на фижмах и причесанными по последней дамской моде. Дамы, соответственно, облачились в мужские костюмы. Такие переодевания приносили удовольствие, пожалуй, лишь самой императрице, которая была ослепительно хороша в костюме кавалера. Настроение остальных присутствовавших было далеко не праздничным. «На этих маскарадах мужчины были вообще злы, как собаки, и женщины постоянно рисковали тем, что их опрокинут эти чудовищные колоссы, которые очень неловко справлялись со своими громадными фижмами и непрестанно вас задевали, ибо стоило только немного забыться, чтобы очутиться между ними, так как по обыкновению дам тянуло невольно к фижмам»[270].

При всем этом на «маскированных балах» церемониал выполнялся весьма строго, что зачастую делало подобные собрания излишне чопорными, а веселость — искусственной. В танцах принимали участие не все приглашенные. Большинство гостей выступали в роли зрителей и в обыкновенных платьях наблюдали за танцующими.

Превратимся и мы в зрителей одного из маскарадов, устроенного во время торжеств по случаю венчания Екатерины Алексеевны с герцогом Голштинским, будущим императором Петром III. Маскарад был целиком построен на исполнении четырех кадрилей. Это означает, что четыре группы танцующих, по двенадцать пар каждая, в разноцветных домино исполняли танец в той части зала, которая была заранее отведена для каждой группы. Кадрили не могут смешиваться, о чем танцоров предупреждали при входе в зал. Каждая кадриль отличалась от других цветом бальных туалетов — тоже определенным заранее. Первую группу танцующих пар возглавлял великий князь Петр Федорович; домино этой группы розового и серебряного цветов. Вторую кадриль открывала Екатерина Алексеевна с маршалом Ласси; их цвета — белый и золотой. Во главе третьей группы танцующих шествовала мать великой княгини Голштин-Готторпская принцесса Иоганна-Елизавета в бледно-голубом с серебром (цвета се кадрили). Наконец, четвертая кадриль — дяди Екатерины Алексеевны, принца епископа Любекского, — в желтом с серебром.

Балы и маскарады поражали даже законодателей подобных празднеств — французов, считавших, что превзойти балы в Версале невозможно. Секретарь французского посольства де ла Месселиер сообщал в своих посланиях на родину: «Красота и богатство апартаментов невольно поразили и нас; но удивление вскоре уступило место приятнейшему ощущению при виде более 400 дам, наполнявших оные. Они были почти все красавицы в богатейших костюмах, осыпанных бриллиантами. Но нас ожидало еще одно зрелище: все шторы были разом спущены, и дневной свет внезапно был заменен блеском 1200 свечей, которые отражались со всех сторон в многочисленных зеркалах. Загремел оркестр, состоявший из 80 музыкантов. Великий князь с великою княгинею подал пример танцам. Вдруг услышали мы глухой шум, напоминавший нечто весьма величественное. Двери внезапно отворились настежь, и мы увидели великолепный трон, с которого сошла императрица, окруженная своими царедворцами, и вошла в большую залу. Воцарилась всеобщая тишина.

Государыня поклонилась троекратно. Дамы и кавалеры окружили нас, говоря с нами по-французски, как говорят в Париже»[271].

На балах, маскарадах и других празднествах зачастую решались государственные вопросы.

На маскарадах Екатерины Алексеевны веселились представители различных сословий. Каждый желающий мог получить билет в придворной конторе, причем, хотя для купечества и отводился отдельный зал, никому не запрещалось переходить из одной гостиной в другую и принимать совместное участие в танцах. На всех приглашенных должны были быть маскарадные костюмы, маски — по желанию.

На Новый год и до Великого поста устраивалось несколько придворных маскарадов, не уступавших в своем великолепии подобным празднествам времен Елизаветы Петровны. Чтобы убедиться в этом, отправимся вслед за приглашенными на так называемый «всесословный маскарад при дворе».

«Двадцать роскошно иллюминованных комнат дворца были открыты для публики. Посредине одной из зал, в которой обыкновенно давались придворные балы, устроено место для танцев особ высшего полета, огороженное низкой решеткой. Другая изящно убранная зала овальной формы, называемая «большой зал Аполлона», отведена для танцев лиц, не имеющих доступа ко двору, мещан и т.п. Остальные комнаты — где подавался чай и разныя прохладительпыя — были заняты карточными столами. Все переполнилось громадной толпой, которая постоянно двигалась взад и вперед. Гостям предоставлено было на выбор — оставаться в масках или снять их. Представители дворянства явились в домино, лица низшего сословия в русских национальных костюмах, несколько приукрашенных. Это была как бы выставка одежд, носимых в данное время обитателями Российской империи, что представляло такое разнообразие пестрых фигур, какого не создала самая причудливая фантазия в маскарадах других стран. Многие купчихи были украшены дорогим жемчугом, расколотым для большего эффекта на половинки» [272].

Примерно около семи часов вечера в зале появилась императрица в сопровождении восьми дам и восьми кавалеров, составлявших «кадриль Екатерины Алексеевны». Екатерина шествовала впереди, опираясь на руку Разумовского. Императрица и сопровождавшие ее дамы были в пышных греческих костюмах, а кавалеры в роскошных римских одеяниях с шлемами, щедро усыпанными алмазами. Взоры присутствующих были прикованы к герцогине Курляндской, графине Брюс и княгине Репниной; среди кавалеров выделялись Иван Чернышев и Потемкин. Императрица, обойдя несколько комнат и зал Аполлона, села играть в карты. Часть публики последовала за ней, разместившись на почтительном расстоянии от карточного стола. Около одиннадцати часов вечера императрица, как обычно, удалилась с маскарада, окончившегося после полуночи. Зачастую Екатерина Алексеевна просила принести ей записку с именами первого приехавшего и последнего покинувшего маскарад, то есть особо любящих повеселиться. Умение сочетать приятное с полезным высоко ценилось в то время, и некоторые празднества использовались для обличения распространенных пороков общества. Перед началом публичного маскарада, состоявшегося в декабре 1764 г., гости могли наблюдать несколько специально разыгранных картин следующего содержания: