Российский Государственный архив древних актов 10 страница

У каруселей в Париже и Петербурге много общего: великолепные костюмы участников; виртуозное владение оружием; тысячи восторженных зрителей.

Но если Людовик XIV — активный участник карусели, утверждающей его политическое могущество, то русская императрица и наследник — зрители церемониала. Для подтверждения своей абсолютной власти русской императрице достаточно лишь присутствовать на церемониале. Положение женщины в государстве — зеркало, в котором отражается нравственное состояние общества.

Организаторы и участники каруселей конца XVIII начала XIX в. были видными государственными и военными деятелями своего времени, яркими творческими личностями, покровителями наук и искусств.

Граф А. Г. Орлов-Чесменский доживал свой век в Москве. «Какое-то очарование окружало богатыря Великой Екатерины, отдыхавшего на лаврах в простоте частной жизни и привлекало к нему любовь народную. Неограниченно было уважение к нему всех сословий Москвы, и это общее уважение было данью не сану богатого вельможи, но личным его качествам»[221].

Московская карусель 1811 г. устраивалась частными лицами по подписке. Список почетных членов включал 31 человека. Первое место занимала графиня А.А. Орлова-Чесменская. Второй в списке стояла Е.В. Апраксина, урожденная княгиня Голицына, дочь победительницы первой карусели 1766 г. Н.П. Голицыной. В числе других почетных членов — известные литераторы своего времени князь И.А. Долгоруков и сенатор Ю.А.Нелединский-Мелецкий, герой турецкой кампании 1806 — 1810 гг. генерал-майор А.Н.Бахметев.

Имена некоторых почетных членов карусели 1811 г. связаны с развитием российского коннозаводства. Так, И.И. Юшков, впоследствии камергер, управлял дворцовыми конными заводами, братья Н.С. и Ф.С. Мосоловы владели крупными конными заводами английских чистокровных скакунов в Тульской и Московской губерниях. Так как многие молодые москвичи пожелали принять участие в карусели, то накануне ее проведения стоимость хороших верховых лошадей поднялась до 10 и более тысяч рублей[222]. Взносы почетных гостей пошли на приобретение костюмов, призов, устройство бала и на другие расходы.

Для проведения карусели между Донским монастырем и домом П.А. Демидова в Нескучном саду по проекту Ф.И. Кампорези был выстроен амфитеатр с галереями и ложами для пяти тысяч человек, в окружности до 350 саженей.

Москва была взбудоражена предстоящими состязаниями, участие в которых для молодого дворянина было делом чести. Карусель проводилась 20 и 25 июня 1811 г.

Сначала всадник снимал последовательно пикой подвешенное металлическое кольцо и картонную голову, затем он отдавал оруженосцу пику и принимал стрелу (дротик), которую метал в мишень. Затем всадник ломал копье ударом о мишень, символизирующую щит соперника. Приняв пистолет, участник стрелял по мишени, после чего, поменяв пистолет на пику, поражал ею подвешенный мяч. Шпагой он наносил удар по картонной голове и поднимал каску с пьедестала. Завершив туры, сочиненные берейтором Ф.К.Шульцем, кавалер дожидался решения судей, подсчитывавших набранные участником очки[223].

Победителем карусели 20 июня был признан камер-юнкер Двора его императорского величества граф А.И. Апраксин, награжденный пистолетами Кухенрейтера. За первое место на карусели 25 июня получил золотую медаль граф А.П. Апраксин. Среди победителей карусели 1811 г.: князь Д.П. Волконский, Л.Л. Демидов, А.И. Шепелев. Специального приза от дам — красного шарфа с надписью «Отважность в юности — залог доблести зрелых лет» — удостоился неизвестный рыцарь за «ловкую, быструю и красивую езду». Когда он поднял забрало, все узнали А.В. Всеволожского.

Карусель 1811 г. была благотворительной. Собранную денежную сумму кавалеры раздавали находящимся в Москве раненым солдатам, бедным офицерам, вдовам и другим нуждающимся. Здесь же выкупались находящиеся за долги под арестом.

С тех пор карусели в России пошли на убыль. Они стали проводиться уже без всяких воинских упражнений и свелись к исполнению дамами и кавалерами на лошадях различных танцев.

В период правления императора Николая Павловича дворянство увлеклось не только рыцарскими романами, но и философией, самим духом средневековья, что отражалось на всех сторонах жизни общества.

Одним из проявлений интереса к рыцарским традициям было проведение при дворе конных каруселей. Императрице Александре Федоровне не было равных в грациозности не только на бальном паркете, но и в манеже. Среди светских дам одними из лучших наездниц своего времени считались А.О. Смирнова-Россет и А.А. Оленина.

Об одной из придворных каруселей начала царствования Николая I вспоминала (до 1828 г.) А.О. Смирнова-Россет: «Так как это было летом, то репетицию делали по летнему обычаю с музыкой. Напротив были дворецкие на лошадках, у каждой из нас был берейтор <...> После разных фигур галопом ехали мимо публики. Подъезжая к Жуковскому, я ему сказала: «Василий Андреевич, каково! Каприз на лошади». Государь был кавалер Вареньки Нелидовой, она прекрасно ездила верхом, но всех лучше императрица. Она была так грациозна и почти не прикасалась к лошади. Ее кавалер был Михаил Павлович. Государь мне сказал: «Зачем ты меня не выбираешь?» По-русски он всегда говорил мне «ты». «Ты» было знаком его расположения к женщинам и мужчинам»[224].

К каруселям, устраиваемым при дворе императора Николая I, готовились с особенной тщательностью. Так, в одном из писем родным в Москву А.С. Шереметева сообщала, что 5 апреля 1834 г. 3,5 часа продолжалась репетиция карусели, состоявшейся 14 апреля. В этом церемониале принимали участие император, императрица, наследник, великий князь Михаил, принц Ольденбургский, представители высших придворных кругов Петербурга. Кроме карусели в тот день был устроен и «концерт для бедных»[225].

К «самым модным» кавалерам, участвовавшим в карусели, принадлежали фейерверкер лейб-гвардии конной артиллерии А.Н. Карамзин, штабс-капитан лейб-гвардии конной артиллерии князь А.С. Голицын, камер-юнкер П.А. Валуев, кавалергардский офицер барон Ш.-Ш. Дантес. Очаровательные участницы карусели — фрейлина С.Н. Карамзина, княжна M.П. Вяземская, фрейлины высочайшего двора Е.Н. Гончарова и А.Н. Гончарова. Пройдет время, и две пары этой карусели сочетаются браком: будущий граф и министр внутренних дел Валуев и княжна Вяземская, барон Дантес и Екатерина Гончарова.

Во время великого поста 1842 г. в Михайловском манеже проходили репетиции карусели с участием почти всех представителей императорской фамилии. Само действо состоялось в манеже без присутствия зрителей.

23 мая карусель повторили в Царском Селе, на площади перед Александровским дворцом. Всего было 16 пар. Шествие открывал герольд, состоявший при наследнике, генерал Юрьевич, за ним ехали императрица со своим кавалером генерал-адъютантом графом Апраксиным; черный рыцарь генерал Мейендорф с великой княгиней Александрой Николаевной; наследник с одною из великих княжен; государь с графиней Воронцовой; герцог Лейхтенбергский; принц Александр Гессенский и далее фрейлины, придворные дамы и флигель-адъютанты. Пажами были младшие великие князья. После марша императрица вместе с кавалером села среди немногочисленных зрителей, большую часть которых составляли родственники участников карусели.

Кавалеры на карусели 1842 г. были одеты в подлинные доспехи, взятые из арсенала. Вскоре после карусели была создана гравюра, и везде продавался эстамп с изображением ее участников. Таким образом, несмотря на узкий круг приглашенных, о карусели 1842 г. смогли узнать многие современники.

Строгая роспись пар, участников карусели, тщательные репетиции, выбор определенных костюмов еще раз подтверждают, что карусель это не маскарад, допускающий свободное поведение участников, отрицающий регламентацию. И после 1811 г. карусель оставалась церемониалом, проведением которого занимался лично император или высшие чины двора.

Как всякий церемониал, карусель 1842 г. имела свое символическое значение. В том году исполнилось 25 лет со дня назначения императора шефом прусского кирасирского полка его имени и 25 лет — обручению государя. Эти события не совпадали по датам, но при дворе было решено отметить эти юбилеи в один день.

Торжество началось обедней в Малой Дворцовой церкви, без торжественного выхода, затем последовал развод караула и обед. Вечером во дворце состоялся концерт Листа. Депутацию полка, прибывшую из Берлина, разместили за счет двора в частной гостинице. В тот же день император вручил депутации для передачи в полк прекрасную фарфоровую вазу, на которой кроме портрета покойного прусского короля были начертаны фамилии всех офицеров, служивших в полку за 25 лет до описываемых событий и в 1842 г.

Императрица Мария Федоровна на протяжении всей своей жизни была шефом кавалергардского и кирасирского полков. Раз в году шеф полка вместе со своим супругом императором Александром III принимала у себя всех офицеров полка.

В коллекции Государственного Эрмитажа хранится веер императрицы Марии Федоровны, сделанный в память о карусели 1886 г., бывшей в кавалергардском полку. Это одно из последних свидетельств о проведении придворных каруселей.

В России на протяжении долгого времени представители армии были властителями дум целых поколений. Принадлежность к элите русской армии зависела не только от высокого воинского чина или участия в громких военных операциях. Прежде всего имелось в виду нравственное влияние личности, сила ее морального воздействия на окружающих. Мнение таких людей ценилось в обществе очень высоко, на них равнялись не только в военной, но и в мирной жизни. «Быть рыцарем, не нося знаков рыцарского достоинства, — лозунг современного офицерства. В этом — одна из трудностей офицерской профессии в современных условиях... Как бы высок или низок ни был моральный уровень данного народа в данную эпоху, рыцари этого народа — офицеры — должны стоять на более высоком моральном уровне, нежели лучшие группы или слои народа <...>. Офицер должен... иметь, как учил Петр Великий, «любление чести». Честь — драгоценнейшее свойство офицерского духа»[226], — писал Е.Э. Месснер.

В основе поведения лучших представителей армии лежал кодекс рыцарской чести: «Вступающим в сие звание предлагаемы были три статьи. Рыцари клятвенно их сохранять обязывались.

1. Никогда не отступать от добродетели. Преступник, недостойный милости Всемогущего, лишаясь спокойствия душевного, лишается и способности к великим подвигам.

2. Видя слабого, притесняемого сильнейшим, не оставляет без защищения. Не помогающий ближнему не может и сам ожидать помощи.

3. Покровительствовать всегда беззащитным женщинам, находящимся в гонении и напастях. Любовь умягчает нрав ратоборцев, могущих легко в зверство обратиться»[227].

Увлечение идеалами средневековья сказалось и на проведении светских ритуалов XVIII — XIX вв., среди которых рыцарская карусель занимала особое место.

Английский дендизм и

русское военное щегольство

 

С крушением империи Наполеона в 1815 г. в моде кончается делая эпоха. Стиль ампир был последним официальным государственным стилем Европы, продиктованным верховной властью. После 1815 г. в мужском костюме основное внимание уделяется совершенству покроя. Создается тип идеально одетого мужчины — денди, образцом которого был Джордж Брайан Брэммель.

Карьера в общепринятом смысле не прельщала денди. Их путь к вершинам славы был особым. При этом они оказывались в еще большей зависимости от общества.

По словам лорда Байрона, денди не существует вне особой тонкой оригинальности, он на все накладывает свою печать, денди не может не питать ненависти к мундиру. Но презрение к службе могли позволить себе лишь денди-аристократы, чье социальное и финансовое положение позволяло вести свободный образ и жизни бросать вызов обществу. Дендизм — это дерзость, черпающая силу в себе самой, дерзость, возникшая из внутреннего дискомфорта. Но там, где богатые аристократы находили свободу, обыкновенные дворяне и молодые буржуа приобретали еще большую зависимость от новых моральных правил общественной жизни и диктата моды. Молодой человек, желающий сделать карьеру, был обязан завоевать великосветские салоны Лондона, а для этого следовало стать денди.

В России увлечение дендизмом начинается с внешнего подражания манере поведения и составления костюма. Между тем дендизм не состоит в искусстве завязывать галстук. Некоторые денди даже никогда его не носили, к примеру лорд Байрон. «Обезьянство не есть подобие. Можно усвоить чужой вид или позу, как воруют фасон фрака; но играть комедию утомительно, а носить маску — мучение даже для человека с характером <...>. Скука, которую они испытывают и исполняют, придает им только ложный отблеск дендизма»[228].

Денди — это не ходячий фрак; только особая манера носить его создаст дэндизм. Можно и в помятой одежде оставаться денди, но при чувстве врожденного благородства; денди был лорд Спенсер, во фраке которого оставалась единственная фалда. Правда, он ее отрезал и таким образом создал покрой, носящий с тех пор его имя. «Дендизм — это вся манера жить, а живут ведь не одной только материально видимой стороной»[229].

В России задолго до появления английского дендизма существовали давние традиции своеобразного английского щегольства. Отличие его от английского дендизма содержится в самом различии отношения к военной службе в России и Англии.

В отличие от большинства европейских государств, карьера военного в Англии не считалась почетной. Едва ли не самым слабым местом английской армии были командные кадры. Лучшие представители британской аристократии в армию практически не шли. Все чины, вплоть до полковничьих, можно было приобрести за 500 — 3000 фунтов (в гвардии — дороже). Отпрыски дворянских семей приносили в армию дух кастовости, в английской армии было немыслимо отличившемуся унтер-офицеру или рядовому получить офицерское звание.

Пиренейская война 1809 — 1814 гг. вернула славу и престиж английской армии. Командующий герцог Веллингтон возродил ее традиции, лучшие из которых основывались на «аристократических ценностях». Джентльменство офицеров имело свои минусы. Так, генерал сэр Стэплтон Коттон занимал со своим штабом, кухней и прочим столько места на постое, сколько целый драгунский полк. Багаж генерала Грэхема перевозили сорок мулов.

Британские офицеры были желанными гостями на балах, в светских салонах, но, если командующий узнавал о возникновении проблем с прекрасным полом, наказание следовало незамедлительно. Особой честью для офицеров было попасть на обед или ужин, который давал по случаю какой-либо важной даты в истории полка Веллингтон.

Герцогу Веллингтону по праву принадлежит честь возрождения славы британской армии в период Пиренейской кампании 1809 — 1814 гг. Благодаря командующему в армии «появился новый дух»[230]. Веллингтон верил в сильные черты британского характера: храбрость, хладнокровие, нежелание признать себя побежденным. Англичане — заядлые спортсмены.

Одна из главных причин побед французской армии — в особом моральном состоянии. В армии Наполеона и мальчишка-барабанщик верил, что может стать маршалом. Всеобщая воинская обязанность, отсутствие сословных преград, реальная возможность сделать карьеру, патриотизм легли в основу «elan'а» (порыва, вдохновения) французской армии. Французская армия основывалась на республиканских ценностях, английская возрождалась на аристократических началах.

Русское военное искусство самобытно. Русская армия отличалась от европейских и своим внешним видом, и устройством, и обучением, и моральным воспитанием, и стратегией, и тактикой. Суворовская «Наука побеждать», своеобразный катехизис, которого не имела ни одна армия в мире, в своей основе отражала дух русской православной культуры. Сущность русской национальной военной доктрины — преобладание духа над материей. В ее основе была национальная и религиозная гордость: «Мы русские — с нами Бог!»

«Ни в каких «поправках на современные условия» бессмертная «Наука побеждать» не нуждается. Бессмертие гения, все равно, будь это гений военный, литературный либо художественный, именно в том и заключается, что творчество его всегда «современно». Его надо лишь осознать, постигнуть дух гения. «Наука побеждать» писана не просто для военных, а для чудо-богатырей, все равно, будут ли эти чудо-богатыри иметь кремневые ружья или усовершенствованные пулеметы»[231].

В 1763 г. Суворов принял в командование Суздальский полк. Название этой воинской части Суворов увековечил, создав свою первую работу об организации службы и воинского обучения «Суздальское (полковое) учреждение». Центральное место в ней занимали описания строевых «экзерциций». Но не умолчал в своей работе командир и о внешнем виде пехотинцев. Например, уход за прической контролировался так же строго, как и уход за оружием. При проверках в солдатском ранце должны были находиться: гребень, вакс-помада, мешочек с пудрой из муки весом не более 100 граммов.

В тридцать четыре года Суворов решился «быть единственным, ни на кого не походить: отличался от всех своими странностями, приказами; <...> забавлял и колол; не боялся простирать, иногда, слишком далеко своих шуток, ибо они обратились для него в привычку, удивляли каждого оригинальностию, переливались в сердца солдат, которые говорили о нем с восторгом в лагере и на квартирах, любили его язык и неустрашимость, были веселы, когда находились с ним»[232].

Не только поведение, но и наряд Суворова отличался от общепринятого. Есть сведения, что под Измаил Суворов приехал в епанче, куртке, каске. Летом на учениях в лагерях он обычно носил белую рубашку, узкие полотняные штаны, высокие ботфорты. Зато на офицерский обед мог приехать и в другой одежде. «Мундир на нем был генерал-аншефский того времени, легкоконный, т.е. темно-синий с красным воротником и отворотами, богато расшитый серебром, нараспашку, с тремя звездами, — вспоминал Денис Давыдов, видевший полководца в детстве. — По белому летнему жилету лежала лента Георгия первого класса; более орденов не было. Летнее белое, довольно узкое исподнее платье и сапоги, доходившие до половины колена, вроде легких ботфорт...»[233]

Граф Сегюр считал, что Суворов прикрывал блестящие достоинства странностями, желая избавить себя от преследования завистников.

Потемкин говорил о нем: «Суворова никто не пересуворит»[234].

Нельсон писал Суворову: «Нет в Европе человека, любящаго вас так, как я, не за одни великие подвиги, но и за презрение к богатству. Горжусь тем, что, по уверению видавшаго вас в продолжение многих лет, имею сходство с вами ростом, видом и ухватками»[235].

Для русской военной молодежи Суворов был образцом для подражания во всех областях деятельности. Суворов окончательно утверждает в русской армии своеобразное «армейское шутовство». Но эксцентричность поведения не умаляет чести офицера, если она не затрагивает репутации полка. «Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как дом родительский»[236], — писал Л.Н. Толстой.

Это правило было незыблемым для учеников суворовской школы, одним из лучших представителей которой был М.А. Милорадович. О бое при Борго-Франко Суворов писал: «Юный Милорадович схватил знамя, ринулся вперед, а за ним богатыри»[237]. Блестящее участие в Итальянском походе и в переходе через Сен-Готард принесло молодому генералу ряд отличий; некоторые из современников считали его «героем нашего времени <...> представителем нашей славы»[238].

После сражения под Можайском и до декабря 1812 г. во всех военных действиях неразлучным спутником графа Милорадовича был начальник его штаба Я.А. Потемкин. Благодаря его мужеству и распорядительности под Кульмом у Гелленберга была спасена гвардейская артиллерия. По словам русского военного историка А.И. Михайловского-Данилевского, он «принадлежал к числу образованнейших людей своего времени; он был добр и любезен, любил роскошь и щегольство; быв душою общества, он был обожаем и предводимыми им войсками»[239].

Щеголем был и граф А.П. Тормасов, который за разгром саксонского корпуса Ренье при Кобрине получил орден Святого Георгия 2-го класса. Ценя его способности как военного администратора, Кутузов поручил ему «управление армией в самое трудное и тревожное время...»[240].

Генерал от инфантерии А.Н. Бахметев, начальник пехотной дивизии, участвовал в Бородинской битве, 26-я пехотная дивизия под его командованием во время Бородинского сражения была выдвинута в первую линию на место уничтоженного корпуса Н.Н. Раевского. Здесь неприятельское ядро оторвало ногу герою, военная служба его в строю закончилась. За Бородино Бахметев был произведен в генерал-лейтенанты. По словам современников, Бахметев был «высокого роста и в молодости красавец; образованный, приветливый, кроткий и веселого нрава; в боях являлся он распорядителем хладнокровным»[241]. До раны под Бородином «всегда одет был щеголем».

Красота мундиров составляла важный элемент не только военных, но и светских церемоний, чей блеск во многом определяла гвардия, популярность которой выросла после Отечественной войны 1812 г.

Принадлежность к элите русской армии не зависела от высокого чина или участия в громких боевых операциях. Прежде всего имелось в виду нравственное влияние личности, сила ее морального воздействия на окружающих. Мнение таких людей ценилось в обществе очень высоко, на них равнялись. К их числу принадлежал и М.С. Воронцов, о котором Ф.Ф.Вигель говорил, что он и А.П. Ермолов были кумирами русской армии. В свою очередь, замечательный российский дипломат А.П. Бутенев отмечал в своих воспоминаниях, что к моменту начала Отечественной войны 1812 г. особенной любовью пользовались в армии два молодых дивизионных генерала — М.С. Воронцов и И.Ф. Паскевич[242]. Такому отношению способствовали полученное Воронцовым воспитание и образование, нравственные принципы, заложенные в мировоззрении, основной смысл которого заключен в словах М.И.Платова: «Мы должны показать врагам, что помышляем не о жизни, но о чести и славе России»[243].

Основное отличие английского дендизма от русского щегольства заключалось в нравственном содержании, которое скрывалось за схожими внешними проявлениями.

Таким образом, в России задолго до появления дендизма на протяжении XVIII, XIX и начала XX в. существовали самобытные традиции русского военного щегольства. Его основным отличием от английского дендизма было само отношение к службе. Для Воронцова и его друзей честное выполнение служебных обязанностей являлось основой мировоззрения, единственной возможностью доказать свою любовь к Родине.

Герои 1812 г. — это последние русские военные щеголи, за внешней экстравагантностью которых не было протеста, желания бросить вызов общественной морали. Если на поле боя полки гордились своей доблестью, то в мирное время соперничество проявлялось на парадах, скачках, бальном паркете.

В 1812 г. император Александр Павлович, встретив одетого не по форме А.Е.Розена, лишь погрозил ему пальцем. Не только некоторые офицеры-щеголи, но и генералы граф A.M. Милорадович и А.Я.Потемкин носили «зеленые перчатки и шляпу с полями»[244].

В гусарском быту было принято носить несколько потрепанную фуражку. В то время как весь костюм гусара блестел и казался впервые надетым, фуражка с помятой тульей производила впечатление «боевой», ношенной годами.

С одеждой были тесно связаны и нормы поведения. Офицер в театре во время антракта не мог сидеть, если в зале присутствовало лицо выше чином. Офицер не мог занимать места в верхних ярусах театра и даже в партере не мог сидеть дальше определенного ряда. Регламентации подвергалось и ношение оружия. В некоторых случаях оно снималось вовсе, например, на балу во время танцев. В то же время для многих офицеров серьезное увлечение новыми политическими идеями начиналось с подражания внешним формам. В пушкинском «Романе в письмах» Владимир пишет другу: «Твои умозрительные и важные рассуждения принадлежат к 1818 году. В то время строгость правил и политическая экономия были в моде. Мы являлись на балы, не снимая шпаг, — нам было неприятно танцевать и некогда заниматься дамами. Честь имею донести тебе, теперь это все переменилось. Французский кадриль заменил Адама Смита, всякий волочится и веселится как умеет. Я следую духу времени; но ты неподвижен, ты ci-devant un homme[245]. Стереотип. Охота тебе сиднем сидеть одному на скамеечке оппозиционной стороны»[246].

У деятелей тайной организации «Союз благоденствия» «витийство на балах» было одним из правил общества. Если верить Пушкину, то заговор декабристов возник из дружеских споров «между лафитом и клико».

На балах многие денди демонстрировали свои убеждения поведением и особыми деталями костюма — томный вид, презрительный взгляд на дам сквозь лорнет, небрежный локон на лбу. Денди умел соединять фамильярность речей и манер с почтительностью.

Благосклонность — чувство, незнакомое для денди. Они заставляли себя ненавидеть, чтобы затем заставить себя полюбить. Служба для денди — непосильная ноша, лучше скитаться по миру в поисках приключений. Многие из героев Александра Сергеевича — денди: Онегин, Чарский, Дубровский. Денди был и один из ближайших его друзей, П.Я.Чаадаев, детство и юность которого протекли в доме его опекуна, образованного вельможи графа Н.П. Толстого. Иностранцев-гувернеров сменяли лучшие московские профессора, которых Чаадаев слушал потом в университете. В августе 1812 г. Чаадаев принял боевое крещение в Бородинском бою, в сентябре перевелся в гусарский Ахтырский полк и участвовал в целом ряде сражений. 21 февраля 1821 г., к удивлению многих, Петр Яковлевич вышел в отставку. Службу оставляет блестящий адъютант, светский джентльмен, друг Пушкина, которого поэт в 1818 г. призывал «Отчизне посвятить души прекрасные порывы». Чаадаев решил покинуть Россию и во Франции, Швейцарии, Италии, Германии приобрел обширные знания в области философии, истории. Безупречное щегольство Чаадаева вошло в поговорку, но после разгрома декабрьского восстания им овладела хандра. Душевный кризис Чаадаева миновал к началу 30-х гг. Живя в Москве, он блистал в Английском клубе и салонах. Но главным делом его стали «Философические письма», приведшие к резкому разногласию с властью, объявившей его сумасшедшим[247].

После 1825 г. власть не могла снисходительно наблюдать за эксцентричными выходками гвардейских офицеров. Подобное поведение декабристов носило знаковый характер протеста. В то же время мундир, «застегнутый на все пуговицы» — выражение верноподданничества.

Носить громкую старинную фамилию и обладать средствами было еще недостаточно, чтобы поступить в один из «рафинированных» полков. Туда мог попасть только безупречно воспитанный молодой человек, о репутации которого тщательно собирались сведения, а кавалергарды в некоторых случаях проверяли несколько поколений бабушек и прабабушек претендента: «Не затесалась ли среди них какая-нибудь мадам, не подходящая по своему происхождению и тем самым портящая родословную. Ведь она могла бы передать по наследству плебейские черты своему потомству»[248]. Никакие протекции не могли нарушить эти правила. При представлении в эти полки были случаи отказа сыновьям министров и высших сановников. «Гвардия давала положение в свете. В смысле карьеры там были лучшие перспективы. Главное же, в гвардию принимали людей с разбором и исключительно дворян. Гвардейский офицер считался воспитанным человеком в светском смысле слова»[249].

Каждый полк отмечал свой полковой праздник. Лейб-гвардии кирасирский ее величества полк его праздновал в Николин день — 9 мая, так как полковая церковь была в честь Николая Чудотворца, покровителя синих кирасир на небесах. На праздник обычно съезжались чуть ли не все бывшие полковые командиры, офицеры, служившие в полку в свое время. Они прибывали во фраках и цилиндрах, а некоторые — в камергерских мундирах. Приглашались почетные гости — великие князья, генералы, высшее гвардейское начальство.

Утром на площади перед императорским дворцом в Гатчине выстраивался в пешем строю весь полк в летней форме, имея на правом фланге трубачей, а на левом — команду и полковую школу кантонистов, маленьких детей, одетых в кирасирскую форму. Для почетных гостей и полковых дам на площади отводилось особое место, убранное коврами, при этом всем дамам вручались большие букеты роз, перевитые белыми и синими лентами (цвета полка). Затем следовал молебен. После молебна и здравиц за царя, царицу, наследника полк следовал церемониальным маршем, по окончании которого эскадроны расходились по казармам в ожидании обеда. Завершался праздник концертом в Манеже и ужином.

Настоящей сенсацией был приезд на один из таких праздников в начале XX в. кирасирского солдата, служившего в полку в 50-х гг. XIX в. Старый воин явился в форме своего времени, которую хранил несколько десятилетий. «С трогательной наивностью и простотой дедушка объяснил нам, что в его родном селе (где-то под Воронежем) молодежь смеется над ним и проходу не дает на Пасху за то, что он одевается в такой обветшалый мундир, в котором в великий праздник стыдно войти в церковь Божию. Задетый за живое насмешками, самолюбивый старикан предпринял целое путешествие и прибыл к нам на полковой праздник почтить Николу Чудотворца, а заодно и похлопотать, чтобы ему выдали новый мундир»[250].

На параде старик замыкал церемониальный марш, вышагивая за школой кантонистов. «Целую неделю гостил он после праздника в полку, где его всячески ублажали. На родину свою уехал он от нас с новым блестящим мундиром, рейтузами и сапогами и со щедрыми подарками от офицеров. Воображаю, какой фуpop произвел он в родном селе, когда туда вернулся!»[251] — вспоминал князь B.C. Трубецкой.

Уезжая из столичных городов на службу в провинцию, офицеры стремились сохранить традиции полковых праздников — именин полка. К этому дню старательно готовились, он становился событием и для многих горожан, так или иначе связанных с полком.