Развитие высших форм внимания в детском возрасте 11 страница

Тем более, что на все эти вопросы еще очень трудно давать точные ответы. Как уже было указано выше, удивление составляет основу того влечения, которое мы называем любопытством, или в более высокой сфере - любознательностью. Необычный или неожиданный объект возбуждает в нас то инстинктивное влечение, которое может быть удовлетворено только лучшим познанием этого объекта, т. е. тем, что он станет привычным или понятным. Пока же этого не случится, этот инстинкт побуждает животное к познанию, так же как половой инстинкт, пока он не удовлетворен, побуждает к сближению с особью иного пола. Какими же средствами располагает это инстинктивное стремление к познанию необычного - вот тот основной вопрос, на который должна ответить теория инстинктивного внимания. Рассмотрение этих средств должно обнаружить нам механизм этой формы внимания. Сюда относятся, во-первых, средства улучшения внешнего восприятия. Уже выше, рассматривая рефлективное внимание, мы перечисляли многочисленные рефлективные движения, служащие для приспособления органов внешних чувств к условиям восприятия. Инстинктивные приспособления внимания отличаются от рефлекторных, во-первых, тем, что вызываются особого рода эмоцией или влечением, а во-вторых, тем, что инстинктивные приспособления гораздо шире рефлекторных:" последние состоят по преимуществу в адаптации только того органа чувства, который подвергся раздражению, тогда как в первых адаптация распространяется не только на разные органы чувства, но и на органы локомоции и др. Эти инстинктивные приспособления называются обыкновенно выразительными движениями. Когда животное удивлено, оно приближается к удивившему его предмету, оглядывает его с разных сторон, прислушивается к издаваемым им звукам, к наилучшему восприятию. <По моей просьбе, - говорит Дарвин, - сторож посадил в отделение обезьян в зоологическом саду пресноводную черепаху; при виде ее обезьяны выказали безграничное удивление вместе с некоторым страхом. Они выражали это, оставаясь неподвижными и глядя пристально, широко раскрыв глаза на неизвестное им существо, а брови их часто дви-галис то вверх, то вниз. Лица их как будто несколько вытянулись. По временам они привставали на задние лапы, чтобы получше рассмотреть черепаху. Часто они отступали на несколько футов и, обернув голову через плечо, вновь пристально смотрели на черепаху... Через несколько минут некоторые из обезьян решились подойти и потрогать черепаху>. К числу вышеуказанных инстинктивных движений оглядывания, прислушивания, обнюхивания, потрогивания, надо отнести и характерное выразительное движение поднятия бровей и появления концентричных бровям морщин на лбу. Что касается до морщин лба, то они, очевидно, суть следствие поднятия бровей; относительно же поднятия бровей высказаны два мнения: по одному - цель этого движения -

большее раскрытие глаз, по другому - скорейшее их раскрытие (нельзя скоро раскрыть глаза, не двигая при этом бровей); оба мнения указывают на инстинктивное улучшение зрительного восприятия, но второе, за которое стоит Дарвин, кажется, основательнее. Далее, к числу внешних же знаков инстинктивного внимания должно отнести неподвижность животного, пораженного изумлением, и тот моментальный паралич, который охватывает часть его произвольных мышц, например мышцы нижней челюсти, вследствие чего широко раскрывается рот. Оба эти признака суть,. вероятно, следствия исключительного нервного возбуждения в известных центрах и связанного с тем его уменьшения в других или, может быть, следствия прямого угнетения их деятельности. Эти внешние признаки инстинктивного внимания имеют, однако, значение и в смысле улучшения условий восприятия: неподвижность помогает лучше уловить каждую перемену в объекте, возбудившем удивление, а открытый рот облегчает дыхание, становящееся весьма бурным и глубоким (в связи с усиленным движением сердца), когда существо поражено изумлением, и, таким образом, допускает лучшее прислушивание. Сюда же должно отнести и еще один, весьма характерный знак инстинктивного внимания) именно задержанное дыхание; французы метко называют человека, неспособного к продолжительному вниманию, неспособным к делу, требующему длинного дыхания (un oeuvre de longiie haleine); эта остановка в дыхании имеет, вероятно,. целью облегчить прислушивание. До сих пор шла речь о внешних приспособлениях инстинктивного внимания. Теперь должно сказать о приспособлениях, так сказать) внутреннего или собственно психического характера, имеющих, очевидно, не меньшее, если не большее значение. Как в основе других инстинктов, так и в основе инстинктивного внимания лежит некоторое своеобразное влечение, и именно влечение любопытства. Это влечение настойчиво побуждает животное искать удовлетворения. Такое удовлетворение может доставить только лучшее познание любопытного предмета. В предыдущем мы уже видели целый ряд инстинктивных движений, имеющих целью доставить животному это, удовлетворяющее его влечение знание. Но влечение любопытства может быть удовлетворено и иначе, именно тем, что странный или изумительный предмет будет признан за уже знакомый, прежний. В искании такого удовлетворения и состоит психическая сторона инстинктивного внимания. В этом отношении инстинкт любопытства побуждает нас искать объяснения странного предмета X, т. е. искать в нашем предыдущем опыте представлений ему подобных, ассимилировав-шись с которыми он перестанет быть странным и явится знакомым. Совершенно очевидно, что если удивление возбуждается новизной, то ассимиляция этого нового со старым может служичь достаточным удовлетворением этому инстинктивному влечению. Так, например, проснувшись ночью, мы слышим какой-то непо-

нятный шорох в комнате; моментально возникающий инстинкт любопытства заставляет нас приподняться, замереть в тишине, задержать дыхание и прислушиваться; но одновременно с этим начинает работать психический механизм догадки: ряд возмож-иых предположений пробегает в нашем сознании, пока, наконец, воспоминание о мышах не оказывается вполне ассимилирующим слышимый звук; раз это произошло, раз мы поняли звук, любопытство исчезает, и мы спокойно засыпаем. Или возьмем другой пример: полугодовой ребенок впервые замечает изображение человека в зеркале; это обстоятельство, т. е. неожиданное появление лица, возбуждает в нем великое изумление; он дотрагивается до зеркала, надеясь найти реальный предмет, заглядывает за зеркало, думая, не стоит ли там человек, одним словом, инстинктивное внимание побуждает его искать объяснение непонятному факту в запасе его предыдущего опыта; эта деятельность, правда, скоро утомляет ребенка, и он оставляет загадку неразрешенной; но на следующий день то же явление вновь поражает его и опять возбуждает процесс инстинктивного внимания, пока, наконец, ребенку не удается найти приблизительное объяснение явлению, т. е. заметить сходство между изображением и реальным лицом, ему известным; раз это произошло, он радуется", сравнивая непонятное изображение с знакомым оригиналом, и это сходство кажется ему достаточным объяснением и устраняет странность непонятного изображения. Итак, процесс психического приспособления в инстинктивном внимании имеет началом эмоцию удивления, возбуждаемую новым или странным явлением, концом же - объяснение этой странности через известный уже опыт, ассимиляцию нового представления старыми. Это есть процесс открытия старого в новом, нахождения между ними сходства, т. е. тот же процесс объяснения, который составляет психологическую природу научного открытия и исследования. Каким образом происходит здесь связь между новым ощущением и прежними идеями, каким образом эти последствия инкорпорируют и ассимилируют первое - это есть один из вопросов общей теории ассоциации психических состояний, и мы не будем входить в его изложение, тем более, что все эти вопросы будут рассмотрены нами в другом месте. Гораздо необходимее было бы здесь уяснить, каким образом эмоция удивления может способствовать ускоренному течению представлений, из которых одно, наконец, объяснит данное странное ощущение. Но, к сожалению, физиология и психология эмоций еще составляют столь мало обработанную тему, что точного ответа на поставленный вопрос мы дать не можем. Для нас ясен только результат этого процесса, именно, что указанная эмоция способствует ускоренной смене разнообразных догадок, т. е. идей, имеющих с данным странным восприятием некоторую связь, что, далее, все догадки, не разъясняющие непонятного восприятия, моментально оставляются, ибо удивление оказывается сохранившимся, и что

этот подбор под давлением неприятного беспокойства продолжается, пока разгадка не будет найдена. Все это суть факты, но механизм этих явлений пока остается темным. Итак, соединяя воедино указанные признаки инстинктивного внимания, мы должны сказать, что оно, будучи, как всякое внимание, моментальным приспособлением к наилучшему восприятию, отличается от рефлекторного тем, что в нем приспособлению предшествует особого рода влечение - любопытство. Это влечение производит, с одной стороны, ряд координированных движений, имеющих целью улучшение восприятия, а с другой - возбуждает особенный психический процесс смены воспоминаний, среди которых, наконец, отыскивается то, которое ассимилирует новое и удивительное восприятие и тем делает его понятным и обычным.

 

C. ВОЛЕВОЕ ВНИМАНИЕ

 

Волевое внимание отличается от рассмотренных выше форм главным образом тем, что при нем цель процесса уже заранее известна субъекту: когда что-нибудь возбуждает наше инстинктивное внимание, мы, пока не пригляделись, не прислушались, вообще не приспособились к наилучшему восприятию и пониманию, не знаем и не понимаем объекта внимания; напротив, когда мы волевым образом хотим что-нибудь увидеть, услышать, мы, очевидно, уже знаем, что мы увидим, услышим. В первом случае удивление, неожиданность суть необходимые факторы, во втором - необходимым является предварительное знание. Когда, например, в инстинктивном внимании ребенок остолбенеет впервые перед изображением своим в зеркале или когда мы, случайно напав на какую-нибудь новую мысль, гипотезу, бываем ею невольно поражены, объект внимания есть, очевидно, новое, неизвестное, непонятное. Когда, напротив, при волевом внимании мы е волевым усилием удерживаем в сознании известную мысль, хотим ее насильно фиксировать, очевидно, эта мысль должна уже быть нам в известной степени знакома, ибо мы должны же знать, чего ищем или хотим. Это различие между волевым вниманием и инстинктивным вполне подобно различию между волевым действием и инстинктивным: в первом - индивидуум хочет известного результата и, следовательно, знает его, во втором - действие возникает без знания о цели и без представления о движении. Но здесь возникает то недоумение, которое, как мы видели выше, остановило Джемса Милля: если волевое внимание предполагает уже знание о цели, то для чего оно нужно? Как можно желать узнать что-нибудь, уже зная это? Не есть ли это очевидное противоречие? Как выйти из этого противоречия, оба члена которого необходимы: без предварительного знания нет хотения, а при таком знании мы уже имеем желаемое? Как ни порази-

тельно это возражение Дж. Милля против возможности волевого внимания, оно основано, как и многие слишком формальные соображения, на недоразумении. Конечно, нельзя желать знать то, что уже знаем, но знание есть весьма общий термин, обнимающий целый ряд явлений: и ощущение, и представление, и воспоминание - все это знание. Вполне возможно, имея известную форму знания, желать другой. Такой именно случай и имеем мы в волевом внимании: знание, которое мы имеем здесь предварительно об объекте внимания, есть знание не полное, бледное, только значковое, ищется же конкретное и реальное. Анализ какого-нибудь простого примера лучше всего выяснит это. Положим, мы желаем выслушать в сложном тоне какой-нибудь из его обертонов. Очевидно, это требует волевого внимания и без него недоступно. Но для того чтобы выслушать этот обертон, нам необходимо уже заранее знать его высоту, иметь ясное соответственное воспоминание, почему обыкновенный способ выслушивания обертона и состоит в том, чтобы предварительно взять искомый тон отдельно, а затем, заглушив его, немедленно отыскивать такой же тон в сложном тоне; в таком случае ясное воспоминание искомого помогает нам выделить его из общей\ совокупности звука, фиксировать этот обертон в сознании, т. е. достигнуть того своеобразного и моментального улучшения восприятия, которое мы называем вниманием. Очевидно, здесь предварительное знание и искомое не тождественны, хотя оба относятся к одному и тому же обертону: первое есть воспоминание, второе - реальное ощущение. Очевидно, что ассимиляция этих двух элементов, из которых первое хотя раздельно, но бледно, а второе хотя реально, но смутно, создает то новое улучшенное восприятие, раздельное и вместе реальное, которого мы ищем в процессе волевого внимания. То же самое имеет место и в других случаях волевого внимания, например во внимании, обращенном на явления борьбы полей зрения, и др., с которыми мы еще не раз. встретимся в дальнейшем анализе: везде условием волевого внимания является предварительный образ воспоминания, а искомым - усиление и выделение с помощью этого образа известной части реального восприятия.

Итак, в волевом внимании к образу воспоминания подыски-вается соответственное реальное ощущение или по крайней мере более конкретное воспоминание; напротив, во внимании инстинктивном, как показано выше, мы имеем обратный процесс: переход от ощущения к его интерпретации, от неизвестного и непонятного реального восприятия к его объяснению. В этом состоит существенная разница этих двух форм внимания, из которых первое имеет целью усиление, фиксацию данного психического состояния, а второе его понимание. Изложенное определение волевого внимания представляет, конечно, пока только гипотезу. Дальнейшее экспериментальное исследование имеет задачей проверку этой гипотезы. Но прежде чем

перейти к этому главному предмету нашего этюда, мы должны еще разъяснить, в чем состоит первичный эффект волевого внимания, - вопрос, составляющий предмет следующей главы.

 

Глава третья

 

ПЕРВИЧНЫЙ ЭФФЕКТ ВОЛЕВОГО ВНИМАНИЯ

 

Ставя себе задачей выяснить процесс внимания, его условия и механизм, мы должны прежде всего уяснить себе самый смысл задачи, т. е. определить, что производит внимание или иначе чем отличается представление, сосредоточивающее на себе внимание, от такого же представления без сопровождающего его внимания. Мы желаем здесь определить не те чувства, которые делают известную группу представлений интересной, сосредоточивающей на себе внимание, и не тот процесс, которым это происходит, но лишь то изменение, которое внимание вносит в известную группу представлений. Вместе, с тем мы спрашиваем здесь не о более отдаленных эффектах внимания, о значении его для лучшего запоминания или для лучшего мышления, но о ближайших результатах. По этому вопросу в психологической литературе возникло важное разногласие: одни утверждают, что внимание делает представление более интенсивным, другие-что оно только делает его более ясным или раздельным. Психологи до второй половины нашего века или мало различали эти две функции, или рассматривали усиление представлений через внимание как причину его уяснения. Сомнение в том, что эффект внимания состоит в усилении представления, выразил впервые, кажется, Фехнер: если внимание усиливает представление, то слабый звук казался бы при этом сильным (громким), слабый свет (например, серый)- ярким (т. е. белым); если же этого нет, то эффект внимания или не состоит в усилении представления, или-и это и есть истина-это усиление совсем особого рода. С особенной исключительностью этот взгляд развили затем Ульрици и Лотце (в <Метафизике>): желая доказать, что внимание есть чисто душевная сила, они проводят резкую границу между теми сторонами представления, которые связаны с физиологическими условиями восприятия (например, интенсивность), и теми, которые, по их мнению, из этих условий необъяснимы (например, ясностью или раздельностью), но суть результаты не имеющей материальной основы силы души. Как бы мы ни смотрели на эту тенденцию, нельзя не признать, что Ульрици и Лотце весьма тонки указали на аналитический, уясняющий эффект внимания: с вниманием рассматривать сложный рисунок-значит замечать его детали, выделять их из общего смутного представления; прислушиваться к сложной группе звуков-значит разделять их, понимать их вза-

имные отношения. Однако иное дело признавать аналитический эффект внимания, а иное-считать этот эффект за первичный и противополагать его усилению представления. С этой точки зрения взгляды Ульрици подверг тонкой "критике Г. Э. Мюллер, доказывая, что первоначальный эффект внимания должен состоять в увеличении интенсивности представления. И большинство из современных психологов разделяют этот же взгляд (Сюл-ли, Джемс, Лэдд, Бальдвин). Таковы главные моменты в истории этого вопроса. Рассмотрим теперь аргументы той и другой теории. Нельзя сомневаться, что теория, рассматривающая внимание как анализирующую деятельность, весьма правильно описывает результат его. Вслушиваясь в музыкальный тон, мы можем вниманием выделить известные его элементы, например обертоны. Всматриваясь в отдаленный предмет, мы выделяем из общего смутного впечатления его подробности. Сосредоточиваясь на общем самочувствии, мы до известной степени выделяем из общей его совокупности отдельные органные или, выражаясь термином Спенсера, энтопериферические ощущения. Обращая внимание на известную мысль или на известное воспоминание, мы его фиксируем, выделяем из общего потока мыслей или воспоминаний. Признавая эти факты и приглядываясь к ним ближе, мы придем, однако, к убеждению, что это не первичные эффекты внимания, а только вторичные, что первичным эффектом его являются и здесь усиления представлений, а не их отделение или различение. Чтобы сделать эту мысль нагляднее, возьмем несколько примеров. Положим руку на какую-нибудь весьма неровную поверхность, например на рассыпанный по столу горох. Получаемое впечатление имеет весьма смутный характер, в котором давления от отдельных горошин сначала слиты в одно целое ощущение. Сосредоточивая свое внимание на этом комплексе ощущения, мы довольно легко выделим его составные части. Нетрудно заметить, однако, что этого результата мы достигаем не прямо, а косвенно, именно с помощью зрительных воспоминаний: не смотря на руку и закрыв глаза, мы вспоминаем форму отдельных пальцев, перебираем их один за другим в своей зрительной памяти и тем разделяем те давления, которые испытывает каждый из них. Иначе говоря, различение осязательных ощущений обязано здесь раздельности зрительных образов. В других случаях различение таких ощущений производится иным способом: мы двигаем по очереди то тот, то другой палец: изменяющиеся при этом соответственные двигаемому пальцу ощущения давления выделяются сами из общего комплекса. Что касается до этого второго способа, то в нем выделение известного осязательного ощущения из общего комплекса обусловлено, очевидно, тем, что при движении изменяется интенсивность или качество осязательного ощущения. Иначе говоря, мы имеем здесь факт, прямо противоположный аналитической теории внимания, по которой качество ощущения

вниманием не изменяется. Несколько сложнее дело в первом способе, хотя и в нем основа для различения осязательных ощущений та же, т. е. они тоже нами изменяются, однако не реально, через движение пальцев, а идеально, через зрительные воспоминания: мы изменяем их, так сказать, осматривая в воспоминании свою руку. Вызывая то тот, то другой зрительный образ, мы усиливаем тем и ассоциированный с ним осязательный образ, а этот образ, отождествляясь, сливаясь с соответственным зрительным ощущением, его естественно усиливает и тем выделяет из общей совокупности. Таким образом, и здесь аналитический эффект внимания не есть первичный, а вторичный, т. е. выделение, различение суть следствие измененной интенсивности. Вторым примером для разъяснения вторичности аналитического эффекта внимания могут послужить нам слуховые ощущения, и именно музыкальные тона. Как известно, мы можем выделить из тона, внимательно к нему прислушиваясь, входящие в его состав обертоны. Но для этого мы должны заранее знать, ясно представлять тот обертон, "который хотим выслушать в тембре. Поэтому для неопытных рекомендуют предварительно взять реально этот тон на данном инструменте, а опытный в музыке, наблюдатель имеет перед неопытным то преимущество, что он легко представляет, как будет звучать обертон, и удерживает его в памяти. Отсюда мы видим, что и выделение обертонов из тембра производится через усиление их, только не реальное (как при употреблении резонаторов), а идеальное; ясный образ воспоминания соединяется с слабым ощущением и дает ему большую интенсивность. Вполне в соответствии с этим Мах указывает, что комбинация двух тонов звучит различно, смотря по тому, на какой из тонов мы обращаем внимание, т. е. следовательно, эффект внимания состоит не только в анализе, но и в действительном изменении интенсивности тона. Очевидность этих последних фактов так велика, что даже ревностный защитник аналитической теории внимания-Штумпф их вполне признает, т. е. соглашается, что внимание во многих случаях производит усиление тона. В существе же дела вопрос об аналитическом эффекте внимания составляет часть весьма общего психологического вопроса, именно о том, раздельность и различение представлений обусловлены ли их качественными и степенными различиями или это различие есть нечто самостоятельное, иное, чем разность представлений. Аналитическая теория внимания предполагает, что внимание разделяет представления более, чем они были разделены самым их различием, теория же, считающая первичным эффектом внимания усиление представления, утверждает, что это большее вторичное различение обус-

\ Можно было бы усомниться, правильно ли называть такой процесс вниманием. Но так как зрительное фиксирование считается за процесс внимания. то нет основания не считать и нашего случая адаптации органа чувств к лучшему восприятию тоже за форму внимания.

ловлено произведением большого различия между самими представлениями, именно тем, что одно из представлений получает большую интенсивность. Отсюда следует, что аналитическая теория внимания предполагает особую способность различения, способность, действующую помимо и свыше данного материала, теория же усиления связана с отрицанием такой способности или силы. Выше мы уже излагали историю этого вопроса о способности различения и показали, что учение об этой способности было устранено развитием новой психологии и мало согласуется с данными опыта. Не повторяя сказанного, выясним здесь наш общий взгляд на отношение между аналитическим (уяснительным) и усиливающим эффектом внимания, основываясь на приведенных "выше примерах. Всего удобнее будет развить наши взгляды, выходя из "критики учения главного из современных сторонников аналитической теории внимания, именно Штумпфа. К. Штумпф в своем замечательном сочинении <Tonpsycholo-gie> утверждает, что первичный эффект внимания есть разложение целого на части, замечание (Bemerken) частей в целом, и называет поэтому внимание <анализирующей силой>. Везде дей ствие внимания состоит в замечании частей или отношения между частями. Всякое изменение содержания ощущения в этом акте анализа должно решительно отрицать. Если бы первичным эффектом внимания было усиление ощущения, то внимание не только было бы бесполезно, но и вредно: мы. не могли бы наблюдать объективной силы раздражений, так как эта сила изменялась бы самым актом внимательного наблюдения. Каким образом концентрация сознания порождает разложение или анализ представления, сосредоточившего на себе внимание, объяснено быть уже не может; это-<первичное действие, более уже не разложимое>: между концентрацией сознания и разложением представления нет никаких посредствующих членов. Обращаясь к критике этого учения Штумпфа, заметим прежде всего, что приписывать сознанию an und fiir sich анализирующую способность-не значит давать объяснение, а только ссылаться на своего рода qualitas occulta. Мы часто отказываемся от объяснения ввиду его невозможности в данное время, при данном состоянии науки, но возводить этот отказ а догму вообще-дело, весьма опасное. К чему ведет такая ненаучная догматика, доказывает, например, система Гартмана, представляющая, в сущности, не что иное, как ряд таких ипостазирований незнания. Таким образом, в случае даже, если бы в настоящее время анализирующий эффект внимания или сознания был бы необъясним, не следует эту необъяснимость считать за абсолютную. Далее, как справедливо замечал Лотце, само внимание не может создавать никаких различий, если они не существуют в объекте внимания, и сам Штумпф должен это признавать, если он утверждает, что внимание есть только анализирующая сила, не изменяющая ни качества, ни интенсивности своего объекта. Различение известных

объектов помимо и сверх представляемого ими самими различия есть нечто совершенно непонятное. В связи с этим должно поставить и тот вывод, к которому мы пришли в предыдущем исследовании, именно, что нет специфического чувства различия. Теория же Штумпфа именно и отождествляет это несуществующее чувство с вниманием. Переходя от этих, может быть, слишком абстрактных аргументов к фактической проверке гипотезы Штумпфа, заметим прежде всего, что приписывать самому сознанию анализирующую способность-значит игнорировать тот несомненный факт, что выделение вниманием известной части из общего комплекса ощущений или представлений всегда обусловлено предварительным знанием этой выделяемой части. Так, например, мы можем выделить из ощущения тона его обертоны, однако лишь тогда, когда уже заранее представляем себе эти обертоны. Иначе говоря, условием аналитического эффекта внимания всегда является апперцепция (Гербарт) или то, что весьма точно назвал Льюис preperception. На этот необходимый фактор анализирующего внимания мы уже не раз указывали раньше, и к нему еще не раз вернемся впоследствии, и поэтому здесь не будем перечислять аргументов, доказывающих его важность. Теория же Штумпфа, приписывая сознанию an und fur sich анализирующую силу, игнорирует этот необходимый фактор: для нее концентрация сознания уже сама по себе производит разложение. Далее, теория Штумпфа не объясняет и другого, весьма своеобразного факта, наблюдаемого при активном внимании. Этот факт состоит в том, что аналитический эффект внимания обнаруживается всегда в известной последовательности, т. е. из общего комплекса мы всегда выделяем лишь последовательно одну часть за другой, а не все сразу. Это настолько замечательное явление, что оно заслуживает несколько большего рассмотрения. Пример такой последовательности выделения представляет уже указанный выше случай внимания, обращенного на осязательные впечатления: когда мы обращаем внимание на кожные ощущения, мы, так сказать, их последовательно пересматриваем, перенося умственное зрение с одного пункта тела на другой, и т. д. То же самое и при внимании, направленном на зрительные образы: внимание здесь (даже при неподвижных глазах) переходит последовательно от одного предмета на другой, от одной части предмета-на другую и т. д. В слуховых ощущениях и представлениях это явление последовательности аналитического эффекта особенно ясно: если, например, мы можем различать отдельные обертоны, то они последовательно являются в нашем сознании и притом в любом порядке. Так, Р. Наторп говорит, что он может в общем созвучии обертонов известного главного тона выслушивать по отдельности каждый из обертонов и в любом порядке; при этом общее созвучие не исчезает, так что выходит, что как бы рядом с этим аккордом обертонов слышится особенно

сильно один из них. Если бы взгляд Штумпфа был верен, то общий аккорд обертонов должен был бы распадаться под влиянием внимания на отдельные обертоны; внимание, если оно есть анализирующая сила сознания, должно было бы порождать здесь то самое, что происходит вообще при анализе или разложении: исчезновение целого и происхождение частей; Наторп же, напротив, говорит, что целое звучит рядом с частями; следовательно, внимание здесь создало эту часть, сохранив и целое, иначе говоря, оно, действительно, изменило качественный характер и интенсивность своего объекта. Вместе с тем теория Штумпфа, предполагающая разложение целого вниманием, не объясняет и возможности того замечательного факта, что отдельные обертоны могут быть вы-слушиваемы в любом порядке: если, согласно Штумпфу, внимание есть аналитическая, разлагающая сила сознания, сконцентрированного на известном объекте, то, очевидно, должно были бы ожидать, что этим действием все части объекта различаются одновременно или разделяются. Этими критическими замечаниями о теории Штумпфа мы подошли к решению поставленного выше общего вопроса об отношении между аналитическим и усиливающим эффектом внимания. Мы видим, что теория, признающая за первичный эффект внимания анализ или разложение, и сама по себе неясна, и не может объяснить несомненных фактов, хотя с другой стороны должно признать, что уяснение или разделение есть один из (вторичных) эффектов внимания. Вместе с тем вышеприведенные примеры показали, что во всех случаях внимания мы могли открыть некоторое усиление представления, составляющего объект внимания, и, как будет подробно объяснено впоследствии, теория, признающая усиление за первичный факт, свободна от внутренних противоречий и легко объясняет все факты. Таким образом, мы приходим к выводу, что аналитический эффект внимания должно рассматривать как следствие усиливающего эффекта его. Именно последовательно усиливая и ослабляя новое представление в общем комплексе их, мы его тем самым выделяем из этого комплекса и, повторяя тот же процесс относительно прочих частей, достигаем полного анализа или ясности этих частей. Какой психофизический механизм лежит в основе этих последовательных усилений, разъяснение этого вопроса составит главный предмет нашего дальнейшего экспериментального исследования...