Гештальт-терапия, деонтология и этика 1 страница

Когда в 1994 году я впервые приехал в Москву по приглашению Жана-Мари Робина и Московского Гештальт Института, то, что ме­ня поразило больше всего, было ваше огромное желание учиться. Вероятно, это было связано с теми политическими катаклизмами, которые Россия недавно пережила и все еще переживала. Однако мне кажется, такая жажда учиться, кроме того, содержала в себе традиционную открытость «русской души» в отношении европей­ской и, в особенности, французской культуры. Я знаю, что после 1992 года вы познакомились со многими образовательными про­граммами по гештальт-терапии. к вам приезжало много других тренеров из разных стран. Мне очень приятно, что некоторые час­ти моей книги ((Перестать знать» переведены на русский язык и дошли до вас, благодаря Наташе, Даниле, Елене и, наверное, кому-то еще, кого я не знаю.

Жак Блез

Жак Блез

Невроз и изменение*

Я связываю два понятия, «невроз» и «изменение», именно потому, что одной из отличительных особенностей невроза, как его понимает гештальт-терапия, как раз является невозможность изменения или, по меньшей мере, отказ от нового.

Невроз понимается не столько как расстройство внутреннего физи­ческого состояния, сколько как расстройство переживания опыта, в ко­торый включены индивид и мир, организм и среда. В самом деле, пер­вое, что есть, - это единство поля организм/среда. Если воспользовать­ся примерами, приведенными в книге Ф. Перлза, Р. Хефферлайна и П. Гудмена¹, это значит, в частности, что дыхание не было бы возмож­ным, если бы не было воздуха, необходимого для дыхания; или не было бы походки, если бы отсутствовала земля, по которой можно пройтись. Речь идет, следовательно, не о внутренней функции организма, но все­гда о функции контакта организма и среды.

Понятие контакта на психологическом уровне подразумевает явле­ние чего-то нового, того, что создает возможности для роста. Новое возникает в среде, которая требует реакции и приспособления. В ходе этого приспособления новое может рассматриваться как новое, и, в та­ком случае, приспособление совершается не в смысле адаптации, а в смысле творческого акта; речь идет об изобретении нового образа дей­ствия, понимания или бытия. Такое приспособление заключает в себе рост; благодаря новому опыту контакта, организм делается немного от­личным от того, чем он был до того: он интегрирует в себя нечто новое.

Но к новому можно отнестись иначе: его можно свести к уже из­вестному и поступать на практике так, как если бы ничего нового не произошло. Рискованность этой ситуации состоит в том, что мало-помалу среда перестает восприниматься такой, какой она является, а кажется такой, какой она была; в конечном счете, среда отчасти или вполне делается непонятной, и становится очень трудно ориентиро­ваться в ней. Это и есть один из базовых признаков невроза: невозмож­ность надлежащим образом ориентироваться в среде. Чаще всего, это сопровождается тревожностью: действительно, при здоровом процессе

 

-6-

Blaize J. Nevrose et ehangement // Blaiie J. Ne plus savoir. Phenomenologie et etique de la psychotherapie. Bordeaux, 2001, p. 37-58. Статья представляет собой текст доклада, прочитанно­го на нескольких конференциях, впервые в Ренне в 1991 году, последний раз в Сен-Назере в 1996 году; текст был дополнен и исправлен в ноябре 2000 года. -Прим. автора

-7-

Перестоть зноть. Философия гештальт-терапии

роста новое вызывает определенное возбуждение, идет ли речь о по­требности, интересе или желании, тогда как при неврозе само это воз­буждение оказывается блокированным. В частности, невроз не позво­ляет осознать исходящие от нового потенциальные угрозы; так что воз­буждение больше не направлено на среду, оно трансформируется в тре­вожность, которая не касается чего-то определенного или цепляется за что-то как за предлог.

Человеческий организм, объединяя в себе одновременно психиче­ское и физиологическое, определяется, в том числе, своей способно­стью создавать фигуры и фоны и выводить на первый план то, что важ­но в текущей ситуации, так, чтобы контакт был реально возможным. То есть способность создавать фигуры, а также способность позволять им распадаться, отходить на задний план, давая место другим фигурам, ко­торые могли бы возникнуть в соответствии с новыми ситуациями. Че­ловеческий опыт, не являющийся невротическим, может быть, таким образом, описан как постоянный поток моментов контакта и моментов отступления, каждый из которых имеет смысл лишь применительно к осуществляющейся ситуации в целом и к тому, что внутри этой ситуа­ции утверждается как наиболее важное. Именно этот процесс в геш-тальт-терапии называется «саморегуляцией поля организма и среды».

Как бы то ни было, такая саморегуляция может быть нарушена, она может потерпеть неудачу, и опыт, в таком случае, превращается в нев­ротический. Вот несколько примеров.

Первый касается женщины, которая сообщила мне о своем желании найти работу, связанную с детьми (ясли, сад и так далее). Но в ходе те­рапии выяснилось, что, на самом деле, речь для нее шла о том, чтобы «возместить» страдания собственного детства. Строя свои планы, она полагала, что нацелена на настоящее, тогда как в результате проекции она имела дело с событиями прошлого. То, что было расценено здесь как нечто важное, как подлинная цель, являлось в действительности средством для достижения другой цели; а если то, что внутри ситуации по-настоящему является самым важным, не воспринимается таковым, саморегуляция обречена на провал со всем вытекающими отсюда рас­терянностью и страданием,

В целом, можно сказать, что фиксация на прошлом мешает настоя­щему в том, чтобы видеть реально существующее, и ведет к нарушению саморегуляции. Мне приходит на ум другой пациент, мужчина, у кото­рого, кроме прочих проблем, были большие трудности в общении с женщинами. После довольно длительной терапии, потребовавшей не-

сколько лет, с моей помощью он тем не менее сумел открыть многое из того, что с ним случилось в детстве и отрочестве. С большими пережи­ваниями он смог отыскать несколько травматических ситуаций, связан­ных с сексуальностью, но всюду возникал один вопрос: «Так, почему же у меня не складываются отношения с женщинами?» И он настаивал на том, чтобы мы совместными усилиями еще раз постарались найти верный ответ на этот навязчивый вопрос.

Невротическими здесь являются не его проблемы с женщинами, а вопрос о причине: каждый проходивший относительно длительную те­рапию, конечно, знает по собственному опыту, как в определенный мо­мент приходит понимание того, где лежит причина его настоящих про­блем, а несколько месяцев спустя - понимание того, что «истинную» причину надо искать совсем не там, и так много раз кряду... Невроти­ческое расстройство происходит здесь от убеждения, что страдание имеет причину и, может быть, одну единственную причину, и что по­ложение изменится к лучшему, если эта единственная причина будет выяснена. Такое убеждение, или, говоря по-гештальтистски, интроект. ставит в центр умственной работы то, что. вероятно, является только иллюзией, потребностью ответить раз и навсегда на вопрос о причине. Изменение должно состояться в форме, быть может, болезненного от­каза от веры в возможность наконец все узнать; в этом заключается единственный способ, чтобы теперь данный человек сумел повернуться лицом к другому вопросу: «И вот теперь, со всем тем, что я пережил и узнал на опыте, с тем, как я устроен, как я могу организовывать мой будущий опыт, не впадая в повторение старого?» Дело, само собой, здесь не только в «техническом» вопросе; если этот человек остается привержен отысканию причины в прошлом, то. вероятно, потому, что он одинаково избегает тревожности, связанной как с отсутствием отве­та, так и с неизвестностью нового, даже если и это мучительно; я уже не говорю о чувстве стыда, сопряженного с его ситуацией.

Другое возможное расстройство саморегуляции имеет отношение к хронической блокаде вышеупомянутого возбуждения. Здесь мне при­ходит на ум еще один пациент, который помимо своих семейных про­блем, жаловался на свойственную ему крайнюю неорганизованность: ему не удавалось навести порядок на своем письменном столе (что при­водило к тому, что он безуспешно разыскивал важный документ по три-четыре дня), он никогда не приходил вовремя на назначенные встречи и на работу и так далее. Временами он не мог справиться с внезапными импульсами в том, что касалось еды, выпивки или же неожиданных и

Перестать знать, Философия гештальт-терапии

ненужных покупок. Вместе с тем, это был человек, очень рано научив­шийся отказываться от своих желаний и становиться тем, чего от него ожидали другие люди.

В ходе терапевтической работы выяснилось в том числе то, что его профессиональная деятельность ему не подходила, хотя у него получа­лось убедить себя в обратном. Его опоздания в конечном счете явля­лись неким способом противостоять среде, в отношении которой он не мог обнаружить свою агрессию прямо. Его стремление соответствовать ожиданиям другого человека постепенно привело к тому, что он пере­стал понимать, что хочет лично он, и блокировал всякое возбуждение, способное вылиться в реальный или воображаемый конфликт со своей средой. Эта блокада возбуждения преодолевалась только в форме тех самых внезапных импульсов, с которыми он не мог совладать и кото­рые не контролировал: его личные желания могли осуществляться только при условии, что они не были признаны в качестве его личных желаний, а расценивались лишь как необъяснимые и странные симпто­мы. Другой важный аспект в этом клиническом примере - как, впрочем. и в предыдущем - как раз и есть избегание нового. То, что он называл своей безалаберностью, по сути являлось его отказом от всего спонтан­ного, всего творческого, того, что могло что-либо изменить.

С другой стороны, относительно «здорового» процесса - и по-прежнему в связи с данной теорией поля и данной темой саморегуля­ции - можно сказать, что почти всегда осуществляется определенная форма иерархизации; чаще всего, она спонтанна, иногда - более осмыс­ленна. Это другой способ описать вышеупомянутый процесс создания и разрушения фигур и фонов. Именно эта спонтанная иерархизация ведет к тому, что в определенный момент времени некое устремление делает­ся существенным, а затем уступает место другому; как раз это и позво­ляет проводить различие между важным и второстепенным, между тем. что насущно, и тем. что может подождать, и так далее.

Эта спонтанная иерархизация у некоторых людей может быть на­рушена. Тогда все представляется одинаково значимым или одинаково незначительным. Вероятно, данное нарушение связано с тем, что в про­шлом среда, семья например, «запрограммировала» этих людей так. что они больше не могут устанавливать иерархий.

Например, это случай пациентки, пришедшей на терапию в крайне тяжелом состоянии: она была очень угнетена, очень измучена и больше не могла осуществлять свою работу преподавателя. Она постоянно опа­салась того, что с ее учениками произойдет что-то ужасное. Вечером у

-10-

нее не получалось уйти домой раньше, чем через полтора-два часа по­сле окончания занятий: ей надо было проверить, хорошо ли закрыты батареи и не соприкасаются ли они со шторами, что могло бы вызвать пожар; не валяется ли где-нибудь в классе ножниц или других режущих предметов, которыми могут пораниться дети. Несмотря на все эти меры предосторожности, она никогда не была уверена в том, что все в поряд­ке. Затем она должна была запереть классную дверь на ключ, что она и делала, но не успевала она дойти до двери на улицу, как новые подоз­рения возникали в ней и заставляли ее возвращаться назад, чтобы про­должить проверку.

Таким же наказанием было для нее выйти из дому. Чтобы куда-нибудь пойти, она должна была проверить, хорошо ли закрыты краны газа и воды, не включены ли электрические приборы, в порядке ли ото­пление? За эти проверки, походившие на ритуал, она принималась по заведенному кругу. Но это не решало проблему, поскольку, завершив круг проверок, она уже не знала, хорошо или плохо она все проверила. Она, так сказать, не удерживала в уме последовательных проверок, ко­торые она произвела, и потому ей надо было начинать сначала. Естест­венным следствием этого были мучения и растерянность, так как деся­тиминутная прогулка у нее отнимала не меньше полутора часов.

Когда она пришла ко мне на терапию, я увидел перед собой челове­ка, который едва дышал и практически был лишен осознания своих те­лесных ощущений: так, в жаркой комнате она могла оставаться в паль­то, в котором пришла; только после вмешательства с моей стороны она осознала ситуацию и тот факт, что жарко. Точно так же она не сознава­ла, что села крайне неудобно, и снова потребовалось мое вмешательст­во, чтобы она отдала себе в этом отчет.

Все это может показаться не очень важным, но то, что эти различ­ные мелкие факты обнаруживают, есть затрудненность непосредствен­ного доступа к ощущениям; в терминах теории «self» можно сказать, что функция «ид» нарушена, и что, тем самым, данному лицу больше не удается ориентироваться в среде спонтанным образом, производить действия, которые были бы согласованы с ситуацией, в которую это лицо включается. Такая затрудненность ориентирования, с точки зре­ния теории «self» в гештальт-терапии, является типичной «потерей функций «эго», роль которой как раз и состоит в том, чтобы способст­вовать распознаванию ситуаций и определению средств, которые должны быть использованы, чтобы адаптироваться к ней творческим образом. В данном случае, потеря телесных ощущений, вполне очевид-

-п-

Жак Влез

Перестать знать. Философия гештальт-терапии

 

но, влечет трудность для этой женщины идентифицировать свои по­требности. Термин «потребность» в смысле (быть может, чересчур ши­роком), который вкладывает в него гештальт-терапия, подразумевает не только потребности организма, но и то, что еще называют желанием, побуждением, стремлением и так далее. Потребность, следовательно, может быть потребностью контакта, любви или же потребностью ду­ховного рода, и этот список не является исчерпывающим! А это значит, что идентификация сказанных «потребностей», связанная с пережива­нием ощущений и эмоций, обладает первостепенной важностью.

Если же потребности больше не могут быть опознаны, то тогда действительно все одинаково важно или одинаково неважно. Осознание своих потребностей и позволяет индивиду ориентироваться в сущест­вующей среде и делать выбор того, что дает возможность действовать в интересах удовлетворения опознанных потребностей. Установление иерархии господствующих в данный момент потребностей сопровож­дается установлением иерархии элементов среды: возвращаясь к нашей пациентке, мы могли бы сказать - разумеется, кратко и схематично, -что если ее потребность выйти на прогулку в данный момент времени явно была бы на первом месте, то вопрос о том. хорошо ли она, выходя из дому, закрыла дверь на ключ, превратился бы в «не самый сущест­венный».

С точки зрения все той же теории «self», можно дополнить этот анализ: если «ид ситуации» не присутствует в достаточной мере, тогда мобилизация функции «персоналити» терпит неудачу. Эта неудача в нашем примере возникает в виде факта, что данная пациентка, прове­рив все, не интегрирует опыт проверки; иными словами, перед нами расстройство функции «персоналити», отвечающей, помимо всего про­чего, за усвоение опыта. Такое усвоение опыта, с одной стороны, есть то, что позволяет оканчивать текущий опыт и обретать готовность для чего-то другого; и оно же постепенно ведет к осознанию личностной идентичности.

В этом контексте гештальт-терапевта интересует не содержание то­го, что можно было бы назвать фобией (невозможность покинуть класс или запереть дом, например), а способ, которым данное лицо структу­рирует свой опыт; в данном случае - то, что пациент не устанавливает иерархий. Работа терапевта нацелена, таким образом, не столько на то, чтобы понять, что представляет из себя эта невозможность запереть дверь, сколько является попыткой восстановить в пациенте способность устанавливать иерархии вещей. Мое вмешательство, следовательно.

-12-

может быть такого рода: «Скажите, пожалуйста, что именно на этом се­ансе было для Вас самым важным?» или: «Есть ли в этой комнате пред­меты, их форма или цвет, которые в данный момент обращали бы на себя Ваше внимание?» и так далее. Это работа по «возвращению» спон­танного структурирования опыта через установление иерархий.

В своей отправной точке «вхождение в состояние невроза», если воспользоваться знаменитой формулировкой 3. Фрейда, большей ча­стью происходит не от патологии. Напротив, это попытка, зачастую без надежды на успех, найти творческое приспособление внутри поля орга­низм/среда, которое оказалось серьезно расстроенным. Сказанное отно­сится к упомянутой пациентке, которая в раннем детстве несколько раз пережила траур по умершим родственникам, разлуку и отвержение: ли­ца, которых она любила и чьей любви искала, одно за другим умирали или бросали ее. Как следствие, у нее создалось представление о себе как о человеке, который не может любить и быть любимым. Можно сказать, что данное представление изначально помогало ей находить смысл в страшной череде гробов и разлук; это попытка творческого приспособления.

Невроз заключается в утверждении ее представления как оконча­тельного и неизбежного, которое остается в силе даже тогда, когда сре­да существенно изменяется: будучи взрослым человеком и придя на те­рапию, она сказала, что не знает, любит ли она собственного мужа. Она не могла сделать выбор между тем, чтобы жить с ним или его оставить, и, конечно, это сопровождалось душевными муками, чувством вины и стыда. В течение двух лет ее жалобы оставались неизменными, и это продолжалось до тех пор, пока один приснившийся ей сон не положил начала тому, чтобы она смогла увидеть себя в другом свете: в этом сне ей было ясно, что она любит своего мужа... и он ее бросает! Терапев­тическая работа с этим сном дала ей понять, что она до сих пор живет с тем старым представлением о себе. С одной стороны, она внутренне предполагала, что если она признается себе в своей любви к нему, ис­тория обязательно повторится, и он ее оставит. С другой стороны, при­знать себя любимой означало принять на себя риск в один прекрасный день потерять эту любовь. Незнание того, любит она этого человека или нет, таким образом, позволяло уменьшить данный риск: действи­тельно, быть оставленной тем, кто ее любит, но кого не любит она, бы­ло бы более переносимо, нежели быть оставленной тем, в кого она влюблена.

-13-

Перестать знать. Философия гештальт-терапии

Лучше не завязывать новых связей, чем подвергаться риску нового отвержения; быть замужем за мужчиной - и не знать, как ты к нему от­носишься.

Кроме того, здесь видится расстройство функции «ид» (ощущение не возникает), связанное с расстройством функции «персоналити» (мне не известно, любит ли она. и любят ли ее). Это двойное расстройство должно затормозить функции «эго»: мне не удается принять какое-либо решение. В это же самое время этот невротический процесс исполняет другую функцию, которой мы уже коснулись выше, а именно функцию избегания нового: потому данная пациентка по прошествии какого-то времени мне сообщила, что если она будет любить своего мужа, быть любимой им, и они будут продолжать жить вместе, то тогда она ока­жется в совершенно новой и неизвестной для нее ситуации, и что это будет для нее очень болезненно.

В предшествующем примере то. что пациентка пережила в детстве. было чередой страшных травматических событий. Однако невроз - ве­роятно, это бывает даже еще чаще - возникает также помимо отождест-вимого травматического события: как правило, речь идет о повседнев­ной, хронической ситуации, с виду не заключающей в себе ничего осо­бенного, переживание которой сопряжено для индивида с идущей от среды угрозой, с одной стороны, и с определенной фрустрацией на уровне организма - с другой⁴.

Это можно пояснить на следующем примере из моей практики. Речь идет о ребенке, который с виду нормально развивался физически, но который жил в постоянном страхе утратить любовь близких и к тому же не имел ясных критериев того, что может или не может повлечь ут­рату любви. Угроза возникала всякий раз, когда он должен был выра­зить свое желание, потребность, мнение или собственное чувство. Ли­шенный такой возможности личностного выражения, он переживал значительную фрустрацию, связанную с постоянным наличием опасно­сти. Поскольку он не мог реально изменить среду, сделав ее менее опасной, он уменьшал переживаемую фрустрацию, все больше отказы­ваясь от своих потребностей и желаний. Это выражалось в уменьшении эмоций, даже ощущений и собственных восприятий. Как бы то ни бы­ло, этот инструмент был в то время ловушкой: действительно, ощуще­ния, эмоции, собственные восприятия необходимы для того, что быть в состоянии ориентироваться в среде; как раз они и позволяют нам быть в курсе того, что в данной среде может представлять для нас благо или угрозу.

-14-

Следовательно, если ребенок в своей попытке уменьшить фрустра­цию приходит почти к анестезии своих ощущений и эмоций, он лишает себя средств ориентации; его среда постепенно делается недифферен­цированной, то есть все более опасной. Это адский круг: по мере того, как его среда становится более опасной, он снова и снова стремится из­бегать фрустрации тем способом, чтобы чувствовать еще меньше, и так до момента, когда он уже не чувствует почти ничего... Многие геш-тальт-терапевты, задавая своим взрослым пациентам канонический гештальтистский вопрос «что Вы чувствуете в настоящий момент?» -теряются, если слышат в ответ: «Ничего». А между тем в этом ответе нет ничего напускного; он отвечает опыту пациентов и всего лишь ре­зультат длительной практики десенсибилизации и анестезии в ситуа­ции, когда чувствовать опасно.

Крайний случай такого подавления чувствительности иллюстриру­ет пример еще одного пациента, которого в детстве регулярно били мать и отчим. Когда он обращался к матери и не смотрел на нее, она ему говорила: «Я твоя мать, ты можешь, по крайней мере, смотреть на меня, когда со мной разговариваешь», - и затем следовала серия уда­ров; когда же он смотрел на своего отчима и спрашивал о чем-то, тот взрывался: «Ах ты наглец, смотри в землю, когда со мной разговарива­ешь!» - и дело опять заканчивалось лавиной ударов. Если ребенок удивлялся такому противоречию, наказание, естественно, начиналось снова. Можно подумать, что возможным выходом для этого пациента было соответствовать каждому из этих двух требований, а именно под­нимать глаза, заговаривая с матерью, и смотреть в землю в присутствии отчима. К несчастью, оба родителя систематически друг друга поддер­живали: например, если мать избила ребенка за то, что он «на нее не посмотрел», то вечером, когда ее муж приходил с работы, она расска­зывала ему об этом, и тот принимался лупить ребенка снова за его не­уважительность. Эти повторяющиеся и совершенно непонятные нака­зания рождали у ребенка не переживание виновности, а стыд: что бы он ни делал, он все равно был виноват, и осуждение уже не касалось его действий, а касалось самого его существования.

Данный пациент, постоянно переживавший стыд (это можно сопос­тавить с тем, что Г. Бейтсон описывал термином «двойная ловушка»), таким образом, научился терпеть, а еще больше - не стараться понять. Когда ему было уже под сорок, ему предстояло пройти профессиональ­ную переподготовку. Если преподаватель немного повышал голос или смотрел на него строго, он совершенно терялся и переставал понимать

Перестать знать, Философия гештальт-терапии

что-либо до конца занятия. При полном провале сознания он продол­жал делать записи чисто механически. Только когда курс был окончен, закрывшись в своей комнате, он смог в одиночестве пересмотреть свои записи и отдать себе отчет в том, что все в них было совершенно ясно и

понятно.

Другую важную характерную особенность невроза Ф. Перлз. Р. Хефферлайн и П. Гудмен называют «преждевременное сглаживание конфликтов»: это может касаться конфликта двух желаний, конфликта между желанием и запретом, между желанием и элементом среды, со­ставляющим препятствие, и так далее. С темой конфликта сопряжен один из центральных моментов гештальт-терапии, а именно признание агрессивности не как разрушения другого, а как фактора творчества. Слишком часто в нашей культуре конфликт уподобляется чему-то нега­тивному, чего надо избегать, возможно, любой ценой, даже ценой нев­роза! Однако в процессе саморегуляции конфликт находит свое естест­венное место: к примеру, в конфликте желания и ценности нет ничего ненормального и нездорового. Это может быть конфликт желания бы­строго обогащения и нравственных правил, воспринимаемых как глав­ная ценность; или конфликт сексуального желания и супружеской вер­ности; или конфликт между желанием нравиться и уважением собст­венных мнений, и так далее. Нас, как гештальт-терапевтов, интересует в данном случае не содержание этих желаний и этих ценностей, а гораздо больше интересует то, как пациент управляет конфликтной для него си­туацией.

Очень часто конфликт отрицают или разрешают как нечто мешаю­щее, паразитическое, бесполезное, одним словом, нечто такое, от чего надо как можно скорее избавиться. Способом избавиться от него будет отрицание одной из сторон конфликта. В приведенном нами примере конфликта желания и ценности это можно сделать, сказав, что посколь­ку ценность здесь главное, всякого желания, идущего с ней в разрез, не существует; или наоборот - что ценность, о которой идет речь, по сути всегда была мнимой ценностью и, следовательно, не заслуживает того, чтобы дальше на ней задерживаться. Одна из сторон конфликта таким образом исчезает, перестает быть, и мир восстановлен.

Но если конфликт разрешен скоропалительно, чувство неудовле­творения может обнаружиться: отрицаемое желание может вернуться в другой форме, например, в виде психосоматических симптомов; от­брошенная ценность может «отомстить», приняв форму острого и

внешне беспредметного чувства вины. Это еще одна дверь, ведущая в невроз.

Если, напротив, человек может принять этот конфликт желания и ценности и может позволить ему развиваться, очевидно, что это станет для него источником внутреннего неудобства и тревоги, возможно, да­же настоящих мучений. Но в данном случае неудобство, тревога, стра­дания - не синонимы невроза, а нечто такое, что ему прямо противопо­ложно: если эта фаза трудна для проживания, то это потому, что как минимум некоторое время не возникает никакой ясной фигуры. Но «ид ситуации» мобилизуется; в один момент очевидным представляется од­но решение, мгновение спустя столь же очевидным и напрашивающим­ся кажется уже другое... пока не возникнет, быть может, совершенно неожиданная идея. Такой конфликт, далеко не будучи разрушитель­ным, наоборот, созидателен, и фигура, возникающая в его итоге, не яв­ляется победой какого-либо элемента конфликта. Ни один из двух не побеждает, а их столкновение рождает нечто новое. В нашем примере выходом из конфликта может быть преобразование шкалы ценностей; может быть также появление сомнений в слишком быстро принятом как само собой разумеющееся разделении сфер желания, с одной сто­роны, и ценностей - с другой. Наконец, с тем же успехом это может быть выбор в пользу следования одному из двух элементов конфликта, но без отрицания другого, без того, чтобы отбросить сомнения, неуве­ренность, тревогу, связанные с выбором. Скоропалительное сглажива­ние конфликтов, напротив, есть удобное с виду, но, в конечном счете, невротическое средство избежать этих сомнений и этих тревог.

Разумеется, сказанное в такой же мере относится к конфликтам между людьми. Быстро замять конфликт значит просто не придать ни­какого значения противной стороне и ее точке зрения: выставляя друго­го дурным человеком, участник конфликта занимает крайне удобную для себя эгоистическую позицию. Но повести себя также можно иначе, то есть во избежание потенциально мучительного конфликта задним числом переменить свои мнения и присоединиться к позиции другого, заняв не менее удобную позицию слияния. Реально принять конфликт означает согласиться на конфронтацию, в которой возникает новое. Не­обходимо столкнуть две позиции и дать время для того, чтобы они ос­тавались в конфронтации со всем неудобством, вытекающим отсюда, до того момента, когда появится новая фигура, подчас поразительная своей абсолютной новизной, подчас удивляющая совсем иначе, ибо она оставляет после себя вопрос, как можно было не видеть ее до сих пор!

-17-

Конфликт в данном случае является не разрушением другого лица, а новым структурированием различных точек зрения, принимаемых как такое же количество истин, открывающим возможность для создания чего-либо нового.

Таким образом, если преждевременное сглаживание конфликтов должно быть расценено как невроз, понятно, что задачей гештальт-терапевта, наоборот, будет побудить пациента жить в конфликте, по­зволить конфликту развиваться; и гештальт-тералевт должен быть для пациента в достаточной мере поддерживающей фигурой, чтобы паци­ент смог вытерпеть то неприятное и мучительное, что связано с подоб­ным опытом.

Терапия невроза, в общем, заключается в попытке сделать так, что­бы пациент вернул себе способности естественным для себя образом ориентироваться и действовать в среде. Каким бы путем невроз не был приобретен, он, действительно, всегда выражается в потере этих спо­собностей, другими словами - в потере функций «эго». Но это потеря не есть только отсутствие чего-то: так как ориентация является жизнен­ной необходимостью, эти функции «эго», которые позволяют нормаль­ным порядком выбирать, отвергать, двигаться в направлении или избе­гать какого-то элемента среды, «замещаются» процессами, которые, будучи хроническими и неосознанными, дают столько невротических черт.