Николай Григорьевич Дворцов 6 страница

— Ладно получается... — Потом удивлённо передёрнул плечами и, сдвигая на затылок фуражку, подошёл к Боре. — Давай-ка, сынок, я потружусь, а ты отдохни.

Боря к тому времени заканчивал пятую ямку, но отдыхать ему совсем не хотелось. Мальчик с видимой неохотой отдал лопату. Савилов, как истый землекоп, поплевал на ладони, примеряясь, повертел лопату и начал копать. Желтоватая жирная глина так и вылетала наверх.

— Дядя Григорий, не так...

Председатель, не разгибаясь, вскинул на Борю удивлённые глаза.

— Землю не надо мешать. Этой будем сверху засыпать, а для корней вот эта, чёрная. — Под пристальным взглядом мальчик смутился и, как бы оправдываясь, сказал: — Так дядя Сергей говорил.

Председатель молчал. Ему стало не по себе. Мальчишка, которого он старше чуть не в четыре раза, учит.. Значит, мало он знает, отстаёт.

А работа кипела. Принесли большие деревянные ящики. В них находились обёрнутые сырой соломой саженцы. Прежде чем выдать их ребятам, Сергей Кузнецов внимательно осматривал каждый. Если замечал погибшие корни или ветки, острым кривым ножом быстро и ловко удалял их. Проверенные саженцы Лёнька с Тамарой опускали в ведро с похожим на сметану раствором глины и разносили колхозникам для посадки.

В грунте, маленькие, с поблекшими безжизненными листьями, деревца были совсем неприметными. Но ребятам они казались уже могучими деревьями с густой, шумящей листвой, крупными, румяными плодами.

ПИСЬМА

Посаженный виноград вызвал много заботы. Сразу же возник вопрос: чем его укрывать на зиму? Землёй или соломой? А может, он зимостойкий?

Стараясь выяснить это, Сергей Кузнецов просмотрел в библиотеке литературу по садоводству, звонил в районный отдел сельского хозяйства. И всё бесполезно. Никто не знал, какого сорта виноград.

—И как он не догадался спросить у Гринько? — досадовал на парторга опытник.

— А мы напишем Фёдору Митрофановичу!

Лёнькино предложение всем понравилось.

— Напишем, напишем! — закричали ребята.

Сергей Кузнецов мысленно прикинул, когда придёт ответ, и согласился.

Хотя дело касалось только членов ботанического кружка, писали Гринько всем классом. После уроков Лёнька сел за учительский стол, поставил перед собой непроливашку, достал из ранца бумагу.

— Ох, уж и бумага. Не стыдно на такой писать? — укоряюще заметила Тамара и достала белый глянцевый лист. — Только руки помой...

Лёнька с победным видом поднял вверх пальцы, и все убедились, что они чистые.

— С чего начинать? — спросил Лёнька, берясь за ручку, и лицо его стало серьёзным.

Все задумались. Нинушка подпёрла щёку рукой и напряжённо смотрела на потолок, точно решала в уме трудную задачу.

— Пиши: письмо пущено 20 октября, — предложила она.

— Ой, этого совсем не надо, — остановила подругу Тамара и подошла к столу. — Так теперь совсем не пишут. Ещё скажешь, поклон до сырой земли? Надо просто: «Здравствуйте, Фёдор Митрофанович».

Ребята один за другим окружили стол. Лёньку совсем не стало видно. Только слышалось его усердное сопение да скрип пера. Со всех сторон на его склонённую голову сыпались советы. Больше всех, конечно, старалась Тамара. Она даже не обращала внимания на то, что кто-то нет-нет да и дёрнет её за кончики загнувшихся вверх косичек.

— Поэтому мы просим скорей написать, как спасти виноград от мороза.

—Приезжайте к нам в гости. Весной у нас очень хорошо. А эту весну должно быть ещё лучше, потому что зазеленеет сад.

— И будут маленькие тонкорунные ягнята, — добавил Боря.

—Может, Фёдору Митрофановичу совсем не интересно знать про ягнят? — спросила Нинушка.

— Раз он коммунист и Герой Социалистического Труда, то ему всё интересно, — заметил Боря.

Выслушав тот или иной совет, Лёнька повторял его и спрашивал:

— Так?

Если все соглашались, он начинал тщательно выводить буквы. И всё-таки, как ни старался, а уронил на бумагу круглую, как горошина, чернильную каплю. Все ужаснулись. Начали промокать кляксу и сделали ещё хуже — она расплылась в большое пятно.

Одобренное учителем и Сергеем Кузнецовым, письмо заново переписали и гурьбой понесли к конторе колхоза, где висел почтовый ящик. Впереди шёл Лёнька с бережно прижатым к груди конвертом.

—А вон и дядя Игнат! — вскрикнула Тамара, и все наперегонки бросились к маленькому, проворно шагавшему по противоположной стороне улицы, старичку.

— Ну, что, воробьи?

— Дядя Игнат, прими, а то в ящике потеряется ещё, — сказала Тамара, а Лёнька подал почтальону письмо.

— Не было ещё того, чтоб терялись... Ну, да всё одно, давайте, утречком отправлю. — Старик, склонившись над конвертом, прочёл адрес и улыбнулся обветренными морщинистыми губами. — Гринько? Знаю, знаком с Фёдором Митрофановичем лично.

Старик достал из сумки синий блестящий конверт.

—А я к Евдокии спешу. Письмо ей из Сталинграда. Самолётом доставили! Во как!

Игнат, радостно взмахнув конвертом, поспешно ушёл, а ребята точно окаменели.

— От Валерки! — вскрикнула Тамара, схватив за рукав стоявшего рядом Борю. Девочке сейчас же захотелось убедиться в этом. — Пошли скорей! — твердила она, нетерпеливо перебирая ногами.

Письмо оказалось от Петра. Его читали около дома тётки Евдокии. Хозяйка держала письмо, а руки её мелко дрожали, из глаз капали слёзы. Плотной стеной её окружили сбежавшиеся со всей улицы колхозники.

Ребятам с трудом удалось протискаться поближе. Мать Валерки несколько раз принималась читать, но голос у неё прерывался. Мешали слёзы.

Наконец она, немного успокоившись, начала читать тихим, срывающимся голосом:

«Дорогая мама, наш беглец благополучно прибыл, успокойся теперь. Пробрал я его здорово за глупость.

Каждый день к нам прибывают сотни семей. Их надо разместить по квартирам, обеспечить продуктами, детей устроить учиться. Он этого не понимает. А тебе какое расстройство принёс.

Определил я его в школу. Но заботы с ним много. Как тебе известно, я учусь и работаю. Времени свободного мало. Он без присмотра остаётся. Избаловаться может».

—В два счёта может, — кивая головой, согласилась пожилая соседка и вдруг вспылила: — Пробрал!.. Его не только пробрать... а ещё пионером называется, как вот и эти.

Все взоры обратились на ребят.

— Не пионеры вы, а неслухи и самовольники. Вот кто!

Ребята больше не слышали, о чём писал в письме Пётр. Один по одному выбрались они из толпы. С опущенными головами медленно шли вдоль улицы.

— Проходу из-за него не стало. Так и тычут в глаза, — ворчал Лёнька. — Нарочно, что ли, мы его послали туда.

— Давайте ему напишем, — предложил Боря. — Спросим у его матери адрес и напишем. Отругаем как следует.

— Нет! — задумчиво сказала Тамара. — Так нехорошо. Он ведь не плохой. В каждом есть хорошие качества, — повторила она слова Дмитрия Петровича. — А если мы ему про свою жизнь напишем? Может, он приедет?

Предложение Тамары всем понравилось. Ребята наперебой стали говорить, о чём следует написать.

—Об овцах тонкорунных...

—Про сад не забыть...

— О кружках...

— Про Дмитрия Петровича...

Ребята остановились. Поднялся такой шум, что хозяйка дома, сердито распахнув калитку, спросила:

— И чего вы разгалделись под окнами? Ребёнка разбудите.

СОВЕТ

Вечером в семье Светловых происходил серьёзный разговор. Когда поужинали и бабушка принялась убирать со стола посуду, мать Бори нерешительно сказала:

—Давно с вами посоветоваться хочу. На курсы мне надо. Ведь в работе я как слепая. Разве можно хороших показателей добиться без науки? Обязательно надо учиться. Как вы думаете? — Ксения испытующе смотрела на мужа и мать.

Фёдор Иванович задумался, а потом, разглаживая усы, спросил:

— В районе курсы?

Жена молча кивнула головой.

— И сколько же учиться?

— Три месяца.

— Три месяца! — ужаснулась бабушка и в расстройстве положила на стол вымытые ложки, которые собиралась отнести в буфет. — Да ты, Ксения, никак рехнулась? На кого же оставишь дом, корову, поросёнка, овчишек? От меня уже толку мало. Сама знаешь, седьмой десяток доходит, какая работница? Поясницу так и разламывает. Учиться можно дома, по книжкам.

Фёдор Иванович слушал, двигал лохматыми бровями и барабанил пальцами по клеёнке стола, а жена, стоя у печки, с волнением смотрела на него.

—Мать права, — сказал он, наконец, — тяжело ей будет с хозяйством управляться. А учиться всё равно обязательно надо. Я думаю, мы с Борей поможем бабушке. Как думаешь, сынок?

— Конечно, поможем! — радостно выкрикнул Боря. — Я сена корове дам и воды принесу... маленькими вёдрами. Мама, а после курсов ты кем станешь?

Ксения сразу повеселела. И хотя она не ответила на вопрос, мальчику казалось, что в комнате стало светлей и уютней.

— Ох, неладное ты, Ксения, придумала, — сказала бабушка, но в её голосе уже не чувствовалось прежнего упорства.

— Хорошо придумала. Теперь такое время, что всем надо учиться, — весело сказал Фёдор Иванович и, хлопнув ладонью по столешнице, поднялся. — К коммунизму подходим.

Через два дня Ксения уезжала на курсы. Провожали её всей семьёй. Фёдор Иванович, неся увесистый чемодан, не спускал с жены ласкового взгляда. В сером пуховом платке и новом чёрном полушубке с пушистой оторочкой, она то весело и оживлённо говорила, то вдруг, смолкнув, становилась задумчивой, даже грустной. Фёдор Иванович успокаивал её.

—Твоё дело теперь учиться. О доме нечего болеть. Всё будет хорошо. Так, что ли, Боря?

Мальчик нёс мешочек с продуктами. Мешочек небольшой, но бабушка его так набила, что взяться не за что. Боря поминутно перехватывал ношу из руки в руку, но матери уступить ни за что не хотел. На слова отца он утвердительно кивнул головой.

—Мама, а вам отметки ставить будут?

— Раз курсы, то, наверное, будут.

—Мама, давай — кто лучше учиться будет. Чтоб на пятёрки...

Отец с матерью засмеялись и остановились дождаться бабушку. Закрывая дом на замок, она немного отстала и теперь никак не могла догнать.

—Трудно мне, сынок, с тобой равняться, ну а всё-таки попробую. — Мать нежно коснулась ладонью разрумянившихся щёк Бори и повернулась к мужу. — За ферму беспокоюсь. Время к отёлу идёт. Ты уж, Федя, заглядывай туда почаще, присматривай. Виктора Сергеевича я тоже просила...

— А его и просить нечего. Он и так всё сделает.

Около конторы колхоза стояла автомашина. Еле слышно работал на малых оборотах мотор. Кузов до отказа был заполнен гомонливой молодёжью, едущей на какое-то районное совещание. Парторг ловко выхватил у Фёдора Ивановича чемодан и, поднимая его, закричал:

— Принимай! А сама в кабину. Ты же у нас теперь особенный человек, студентка, можно сказать.

—Как же, в институт или прямо в академию еду, — заметила мать Бори.

—На вершину горы всходят постепенно, шаг за шагом. Так и здесь. Придёт время — может, и в институте станешь учиться. От самой всё зависит, — сказал Виктор Сергеевич.

— Не с нашими годами об этом думать. Была бы помоложе... — сказала Ксения, а сама подумала: «На зоотехника выучиться не мешало бы».

Громко, точно отфыркиваясь, зарокотал мотор. Машина тронулась. Набирая скорость, промчалась деревней.

Уехала мать. На целых три месяца уехала. Машина скрылась за увалом, а на щеках мальчик ещё чувствовал крепкие, прощальные поцелуи. Боре стало грустно. Он крепился, но глаза невольно наполнялись слезами, щекотало и пощипывало в носу.

— Ишь, как обмякло и заволакивает... Пожалуй, снег ляжет, — задумчиво сказал отец.

Дома весь вечер было тихо и скучно. Приготовив уроки, Боря попробовал читать, но ничего на ум не шло. Уснуть тоже долго не мог. Часы дробили время на секунды, минуты... Это мерное, бесконечное тиканье в слепой темноте сегодня показалось нестерпимо тоскливым. Боря, тяжело вздыхая, старался уснуть, закрывал глаза, но под тяжелым стеганым одеялом становилось жарко, а всегда удобная постель казалась жёсткой. Мальчику явно чего-то не хватало. Мысли его беспрерывно сновали то к матери в райцентр, то к Валерке, на далёкую неизвестную Волгу, то возвращались в родную школу.

ЗАБОТА

Отец уехал в МТС на ремонт тракторов и возвращался оттуда только по выходным. Дома остались мать, Лёнька да Генка. Хотя его и считать нечего. Кроме «мама» и «папа» да ещё нескольких слов и говорить не умеет.

Мать летом работала в огородной бригаде, а теперь управляется по дому да за Генкой присматривает. Последнее, на Лёнькин взгляд, кажется труднее всего. Прокудный уж очень мальчонка. Спокойно секунды не посидит, всюду суётся, лезет, всё ему надо.

Мать любит книги, но читает плоховато, да и времени нет. Поэтому она заставляет Лёньку. Вечерами, когда угомонится Генка, мать берётся за чулок или прялку, а Лёнька — за книгу. Если книжка не по душе, то мать скоро начинает позёвывать и говорит: «Ложиться пора». А вот когда Лёнька достал «Повесть о настоящем человеке», так она до трёх часов не ложилась. Работу всю бросила, села напротив и смотрела не моргая то в книгу, то сыну в рот.

Перед сном Лёнька обязательно набросит на плечи старую шубёнку и выбежит во двор — взглянуть на погоду. Млечный путь напоминает степную, чуть припорошенную снегом дорогу. А по сторонам, точно кто торопливыми горстями раскидал крупные звёзды. Одни далёкие, другие более близкие. Но все они ярко-холодные, мигающие — к морозу. Лёнька распахнёт пошире шубёнку, и сразу рубашка начинает настывать. Пропадёт виноград, помёрзнет. Эта мысль не даёт покоя и в постели. Укрывшись одеялом, мальчик смотрит широко открытыми глазами в густую темноту и всё думает, думает: «Надо дяде Сергею сказать, чтобы обязательно укрыть. Всегда виноград укрывают».

Утром по дороге в школу Лёнька забежал взглянуть на виноград. Только открыл маленькую калитку в ограде, видит, сидит человек в синей фуфайке.

— Дядя Сергей! — обрадованно вскрикнул Лёнька и тут же тревожно спросил: — Не помёрз?

Опытник, опираясь рукой на лежавшие рядом костыли, поднял голову.

— Тоже беспокоишься? — он перевёл довольный взгляд на маленькие, казавшиеся сухими и безжизненными, черенки винограда. — Такой заморозок не страшен. Но скоро начнутся настоящие морозы.

— Дядя Сергей, давайте присыпем. Тогда уж спокойно...

— Присыпать, Лёня, дело не хитрое. Но если виноград зимостойкий, изнежим мы его, потеряет он свои качества. Да и почки при укрытии сильно выпревают. Подождём ещё немного. Не придёт ответ, попробуем связаться с Фёдором Митрофановичем по телефону.

Никогда не думал Лёнька, что у Игната Селиванова такая важная работа. Идёт он, бывало, порядком, а мальчику и дела мало. Если мать или отец не попросят, так Лёнька и в ящик не заглянет. Теперь же мальчик проверяет его по нескольку раз в день. А если увидит почтальона, так обязательно выскочит, поздоровается со стариком и выжидающе смотрит ему в глаза. А тот улыбнётся и скажет: «Вам сегодня одни газеты». Газеты, конечно, хорошо, но Лёньке другое нужно: ответ от Гринько.

Когда Лёнька пришёл из школы, мать стирала бельё. Потная, раскрасневшаяся, она склонилась над корытом, в котором горой высилась пухлая, ноздреватая пена.

— Сынок, принеси водички, — сдвигая со лба липкие пряди волос, попросила мать. — С коромыслом, так-то тяжело...

Это совсем не входило в расчёты Лёньки, но ничего не поделаешь, матери надо помогать. Мальчик взял вёдра и отправился.

И как только носят на коромыслах? Плечи давит, гнёт вниз, а вёдра качаются — вода звучно плещется. Вот и в ботинок попала! Лёнька побагровел от досады и, поставив вёдра, что-то сердито шепчет.

— Не приспособился ещё?

Лёнька быстро оглянулся и, увидав Игната Селиванова, застеснялся своей неопытности.

— Письмо тебе, да ещё заказное, не как-нибудь! — Старик вынул из сумки конверт.

На какую-то секунду Лёнька застыл от удивления, глаза стали большими и тоже неподвижными.

—От Гринько!.. Фёдора Митрофановича! — вскрикнул вдруг мальчик и, схватив письмо, бросился бежать.

— Да куда ты? — в свою очередь удивился старик. — Распишись! А воду на дороге оставишь? Ой и канитель!

Мальчик бросился к дому Кузнецовых. Ещё не распахнул калитки, а лежавший у крыльца Кардон сердито заворчал и поднялся, широкогрудый, грозный. Но, увидев Лёньку, извиняюще крутнул хвостом и лениво сошёл с тропинки.

— Дядя Сергей, дядя Сергей! — звонко закричал Лёнька, заскакивая в дом.

Сидящий за столом опытник оторвался от толстой книги.

—А зачем так кричать и дверями хлопать? — строго спросил он и опять уткнулся в книгу.

Лёнька густо покраснел и, недовольно насупясь, начал пятиться к порогу. Потом буркнул;

— Письмо заказное!.. От Гринько...

Кузнецов так и двинулся вперёд. Глаза его радостно заблестели.

— Так бы и сказал. А то кричит. Что же он пишет?

— А я не знаю, читайте вот... — сказал мальчик, веселея.

— Да ты садись, — ласково предложил опытник, быстро разрывая конверт. Развернув письмо, Кузнецов начал читать:

— «Здравствуйте, Лёня с товарищами! Спасибо за письмо! Весной обязательно воспользуюсь вашим приглашением, приеду посмотреть на молодой сад и тонкорунных ягнят.

А теперь о винограде. Он выведен из дикого амурского, хорошо приспособлен к нашему климату. Поэтому засыпать его землёй или перегноем не следует, надо только укрыть нетолстым слоем соломы. Чтобы ветер не разнёс солому, присыпьте её с краёв землёй. Получится вроде шалаша. Зимой его завалит снегом, и винограду будет очень тепло, и почки не выпреют».

Слушая письмо, Лёнька всё шире и шире улыбался, потом, соскочив со стула, захохотал, но тут же осекся, испуганно покосился на опытника. Строгий он, не любит беспорядков. Но Кузнецов тоже улыбался и от волнения тормошил свой густой с проседью чуб. Потом поднялся и, гремя костылями, торопливо ушёл в боковушку. Лёнька остался один. От нечего делать обвёл взглядом стол, большую комнату. Раньше этот дом казался таинственным и недоступным, а теперь мальчик знает здесь всё наперечёт. Вон на полках лежат семена бахчевых и огородных культур. На каждом пакетике рукою дяди Сергея написано, какой сорт, где произрастает, какого цвета и веса бывают плоды. В больших ящиках с чёрной землёй посажены цветы, огурцы. Когда они взойдут, дядя Сергей пересадит их в грядки только что отстроенной теплицы. В чёрную клеёнчатую тетрадь, что лежит на комоде, дядя Сергей записывает каждый день погоду, а потом, высчитывая, узнаёт, ранняя или поздняя будет весна, сухое или дождливое лето.

— За радостную весть премирую ваш кружок, — Кузнецов положил на стол две большие, круглые, как футбольный мяч, дыни.

— Не надо, дядя Сергей. Зачем? — смущённо прошептал Лёнька.

— Это яблоневые... Замечательные. На будущий год мы завалим ими колхоз. Многое сделаем, Лёня! Эх, скорей бы весна! — громко воскликнул опытник и вдруг конфузливо улыбнулся и с досадой махнул рукой. — Зима-то ещё как следует не наступила.

ТРЕВОГА

Прошло несколько дней, и зима из весёлой гостьи превратилась в сердитую и строгую хозяйку. Ночь, кажется, дальше околицы из деревни и не уходила. Залютовали морозы, зашуршали по жёсткому насту позёмки, а потом разыгралась такая метель, какой в деревне не помнили. Она бушевала сутки за сутками. Страшной силы ветер с воем и свистом рвал снег, вихрил его над степью, обрушивал на деревню. Посреди улиц, возле строений, на огородах — всюду вырастали огромные, курящиеся снежной пылью, сугробы. Всё утопало в них. Сквозь белёсую муть виднелись лишь трубы домов да верхушки крыш.

В такую погоду никуда не выйдешь. Боря лениво слонялся по комнате, заглядывал в белые слепые окна. Ждал, когда притихнет буран и по радио объявят о занятиях в школе. Три дня он уже не был в классе, не видел товарищей. Как теперь дядя Сергей пробирается в теплицу? Трудно ему по такому снегу... Хочется побывать на ферме. Но отец не пускает. Куда, говорит, тебя такую даль понесёт. Сам ходит — ничего, а ему, Боре, нельзя. Он ведь не ради баловства туда просится, помогать станет, мало ли дел в такой буран на ферме.

После отъезда матери в доме как будто ничего не изменилось, но стало неприветливо, неуютно. На беленьких нежных занавесках появились тёмные пятна. Это бабушка запачкала их, когда убирала с окон воду. Не видит, что пальцы в саже, и хватается. Вчера Боря стал перебирать свои книжки, полка вся пылью заросла. Мальчик провёл по ней мизинцем, потом взял и расписался. Красиво получилось.

—Хорошее занятие нашёл, — заметил зашедший в комнату отец и укоризненно покачал головой. —А под столом погляди — второй день стружки валяются.

Боря виновато потупил свои чёрные лучистые глаза.

— У бабушки руки до всего не доходят. Надо помогать ей, а ты безобразничаешь. Матери об этом написать следует. Помнишь, что обещал?.. Сейчас же убери всё!

Возвращаясь из кухни с веником, Боря взглянул на отца, сидевшего на диване. Хмурый он стал в эти дни, неразговорчивый. Домой приходит поздно. Неохотно покушает и молча ляжет на кровать. Временами тяжело вздыхает. Мальчику порой хочется подойти к отцу, прилечь рядом, погладить его сильную руку. А вдруг он скажет: отстань, сынок, не до тебя теперь. И Боря молчит. Бабушка тоже молчит. Невольно кажется, что в доме кто-то тяжело заболел.

Сегодня отец собрался на ферму, когда Боря в сладкой дрёме лежал ещё на постели. И может заснул бы ещё, если бы не разговор на кухне, который хорошо слышался в приоткрытую дверь.

— За кормом поедем, — сухо бросил отец.

— Ой, что ты, Фёдор, — застонала бабушка. — Ведь нисколько не стихает, замёрзнете.

— Тут недалеко.

— Куда теперь ехать? Возьмите вы сена в бригаде или на МТФ.

— В том-то и беда, что негде взять. У всех в обрез. С первозимья сколько твердил председателю: завезти надо. Успеем, говорит. Вот и успели. Тулуп в чулане?

Не успела захлопнуться дверь за отцом, как Боря вскочил с постели и мигом взобрался на печь. Вскоре оттуда упал валенок, за ним второй.

— Это куда собираешься? — тревожно спросила бабушка, подкидывая в печку дрова.

— Папа за кормом поехал, а я до школы не могу дойти, да? Три дня дома сижу.

— Зачем же ты пойдёшь, если там нет никаких занятий? Ведь по радио-то не объявили?..

— А я всё равно пойду. Папа в степь уехал, а мне сидеть? Попрошу Дмитрия Петровича, чтобы домашнее задание проверил...

— Ну, неси тебя лихая, — бабушка досадливо махнула рукой. — Вы с отцом ничего в резон не берёте. Как зарубите на своём — всё! Настойчивые. — Последние слова старушка сказала так, что Боря не понял, то ли бабушка недовольна настойчивостью, то ли гордится ею. Да и разбираться некогда в этом. Радостный, он выскочил на двор. И только за воротами Боря подумал, куда он пойдёт? В школе, в самом деле, наверное, никого нет. А может, собрались? Всем, поди, надоело дома? Боря поднялся на вершину перегородившего улицу сугроба. Здесь встречный ветер был ещё злей. Он хлестал жёстким, похожим на крупу снегом, трепал одежду. И что у Бори за пальто. Когда хорошая погода, так в нём жарища, в буран же ветер гуляет по всему телу, так и пронизывает насквозь. Мальчик прикрыл рукавичкой лицо, на миг задумался. Бабушка-то, может, правду говорила? В такое время лучше дома сидеть. А за кормом, наверное, из первой бригады поедут. До неё недалеко, там можно обогреться, а потом и в школу пойти. Интересно, кто поедет с отцом. Дядя Артём, наверное?

Мальчик нахлобучил поглубже шапку, перехватил в другую, не озябшую руку портфель и решительно зашагал.

—...ря-а-а, — донёс откуда-то ветер.

Боря оглянулся. Увязая в снегу, из переулка, то пропадая в густой пелене снега, то вновь появляясь, бежала маленькая, закутанная с головы до ног фигурка. От толчков ветра она качалась, спотыкалась. «Неужели Тамарка?» — обрадовался Боря. Но мальчик ошибся.. Это была Нинушка. Она была закутана толстой шерстяной шалью так, что на лице виднелись одни глаза. Чуть приоткрыв шаль, она сказала:

— Какие у тебя ледяшки на бровях... И на ресницах: тоже. Пальцами прижми, оттают... Хорошо, что подождал. Вдвоём веселей. А нас так занесло, что соседи насилу откопали. И когда только затихнет? Дедушка говорит, что ещё неделю такая будет...

— Знает твой дедушка. По нему хоть всю зиму пусть несёт: на печке не продует.

— Нехорошо так о старых говорить, — укоризненно заметила Нинушка. — Дедушка погоду ногами узнаёт. Крутит их от ревматизма. Знаешь, сколько он в жизни перенёс?

— А знаешь, что на ферме сена нет? — вызывающе спросил Боря, подчёркивая этим, что всё остальное для него безразлично. — Сегодня поедут... Может, уже уехали.

— Нет, ты правду говоришь? — Охваченная беспокойством, Нинушка посмотрела в степь, которая кипела, как огромный котёл. Извилистая дорога, шагающие в райцентр телеграфные столбы, ферма со знакомыми очертаниями увала — всё исчезло, точно провалилось куда-то.

— Пошли в бригаду? — девочка нетерпеливо схватила Борю за рукав. — Узнаем.

Боря согласно кивнул головой. Он только этого и ждал. Шуточное ли дело — ехать теперь за кормом. А может, они ещё собираются и Боря с Нинушкой проводят их.

Тяжело идти. Шагаешь, шагаешь, а всё на одном месте. Нинушка то бежит рядом с Борей, то, приотстав, ступает в следы мальчика и прячется за его спину. Так немного легче.

Перед воротами бригадного двора метель накрутила высоченный, похожий на башню, сугроб. Мимо него торопливо прошмыгнули сгорбленные бураном фигуры.

Во дворе, к удивлению ребят, оказалось многолюдно. Лица у всех тревожные, разговаривают отрывисто. А у задних ворот, впряжённый в сани, стоял Слон —самый сильный в колхозе конь брабансонской породы.

— По три тонны возит, — оборачиваясь к Нинушке, заметил Боря. — А дорогу лучше любого человека знает. Откуда хочешь домой привезёт.

За Слоном стояли ещё две готовые подводы, около четвёртой возились Фёдор Иванович и дядя Артём. Из-под навеса вышел Виктор Сергеевич с толстой берёзовой жердью на плече. Боря сразу догадался, что это гнёт. Наложат сена на сани, а сверху гнётом так придавят, что падай воз — ничего не случится. Чуть покачиваясь под тяжестью, Виктор Сергеевич шагал бодро. Увидев ребят, он так подмигнул, что те невольно прыснули. Всегда он такой весёлый. А вот дядя Артём насупился. Во всех его движениях медлительность и явная неохота. На коня ворчит, хотя тот стоит в оглоблях не ворохнувшись.

— Вас не ветром случайно сюда забросило? — спросил парторг, положив в сани гнёт. — Ну, что молчите? — шутя крикнул он.

— Нет, мы в школу. Дядя Витя, кто за сеном поедет?

— Дома-то надоело. Ведь так от программы можно отстать, —дополнила Борю Нинушка.

— Ишь, забеспокоились... Значит, и бурана не боитесь.

— Чего его бояться-то, — ответил Боря, шмыгая озябшим носом. Нинушка тоже нетерпеливо топталась на одном месте: ноги, видно, замёрзли.

— Слышишь, Артемий Кондратьевич? А ты испугался.

— Чудной ты, Виктор Сергеевич. До детишек меня приравниваешь. Я ничего не испугался. Только одно говорю, что в такую бурю добрый хозяин и собаку в степь не пустит. А мы отправляемся.

— Что же теперь делать? — сердито спросил Фёдора Иванович. — Овцы погибать должны?

—Сиди на печке, я поеду.

—Раз такое дело, никто не откажется, — заметил конюх и обратился к Артёму: — Оставайся за меня на конюшне.

Окруживший подводы народ одобрительно загудел. Послышались голоса:

—Каждый поедет!

— Какой может быть разговор!

Артём смолк, сняв рукавицы, начал старательно затягивать супонь. В калитке появился председатель колхоза. В новой лисьей шапке и чёрной дублёной шубе, перехваченной синим кушаком, он подал парторгу руку, кивком головы поздоровался с колхозниками, с недоумением посмотрел на ребят, точно спрашивая: «И тут без вас не обходится?»

— Ну, что, — обратился он к парторгу.

—Сейчас выезжать будем.

— Да-а-а, — задумчиво протянул Савилов, взглянув на мутное небо. — Зайдём-ка в бригадную.

—Пойдём и мы погреемся. — Нинушка настойчиво потянула Борю за рукав.

Из бригадной избы доносился многоголосый говор. Ребята остановились около плиты. Красная, она дышала приятным теплом. Боря снял рукавицы, расстегнул пальто, протянул над плитой ладони с негнущимися пальцами. Нинушка сняла с себя шаль и тоже жалась к плите. Одежда на ребятишках обмякла, повлажнела, а по телу растекалась сонная истома.

Нинушка взяла табурет и начала устраиваться около печки.

—Не ожидал я от тебя такого совета, Григорий Данилович, — послышалось вдруг из конторки бригадира, отгороженной от общей комнаты тонкой деревянной переборкой.

Ребята встрепенулись. Говорил Виктор Сергеевич, но голос у него был на этот раз жёстким. Никогда не слышали ребята такого голоса у парторга.

— Весь народ беспокоится, а я, секретарь партийной организации, в сторону отойду? Пусть тонкорунные овцы гибнут. Так, что ли? Не к лицу тебе, Григорий Данилович, такое.

—Да ты не кричи! Вспыхнул, как спичка. Пойми, о чём речь веду. Здоровье у тебя слабое, раны открыться могут. Вместо тебя двоих можно послать... И сам могу поехать. О хозяйстве, сам знаешь, как я беспокоюсь. Но кто же знал, что с первозимья такое разыграется...

—Руководитель должен всё знать, — едко бросил Виктор Сергеевич и чётким военным шагом вышел из конторки.

Вскоре из ворот бригадного двора одна за другой выехали четыре подводы. Слон, грузно увязая в снегу, шагал спокойно, уверенно. Ветер трепал его пушистую гриву. Прижавшиеся около ворот ребята с гордостью смотрели на закутанных в лохматые тулупы колхозников.

Вот они скрылись в снежной мути. Метель поспешно зализывала следы уехавших.