Николай Григорьевич Дворцов 3 страница

— Как же тебя занесло сюда? — озабоченно спросил он, выхватывая Тамару из кадушки.

Девочка в ответ только хныкала.

— Зайдём-ка в комнату. Вид у тебя, кажется, неприглядный. Воды не глотнула?

Они скрылись за углом, а Боря подошёл к окну. Вот так оказия случилась. Доегозилась... Ребятам рассказать, смеху будет. Ну, конечно, это он, который днём подходил. Новый учитель. Мальчик постоял в задумчивости с минуту и побрёл домой. Нинушка теперь, конечно, уж дома.

А Тамара в это время сидела на стуле посреди комнаты и, опустив голову, смотрела себе в колени. С прилипшего к телу платья звучно падали на чистый сосновый пол капли воды. Их уже столько нападало, что вокруг стула образовалась полоса. Капли даже выкатывались из волос девочки, скользили по лбу и щекам, висли на подбородке. Тамара временами смахивала их ладонью, но они появлялись опять.

— В каком же ты классе учишься? — спросил учитель.

Когда Дмитрий Петрович повторил свой вопрос, девочка робко прошептала:

— В четвёртый перешла. — Она вдруг вскинула голову и быстро забормотала: — Мы ничего плохого не хотели, не озорничали. Мы только хотели узнать, вы это или не вы.

— Ты боевая, оказывается. А вот подсматривать в окна — нехорошо: можно было в дом зайти познакомиться. — Учитель скупо улыбнулся и, подойдя к этажерке, взял из горки тетрадей верхнюю.

—Валерия Серова знаешь? — спросил он, переводя испытующий взгляд с тетради на девочку.

— Валерку-то? Мы его только сейчас видели. Они с Андрейкой на большак зачем-то пошли.

— На большак? — тревожно переспросил учитель и положил тетрадь на место. Лицо его помрачнело, будто тенью покрылось.

— Ну да... мы им кричали...

— А где он живёт? — перебил учитель.

— В том конце! — девочка бойко махнула рукой. Она, видимо, совсем освоилась, забыла про кадушку и про платье.

— Пойдём к ним! — Учитель быстро снял с вешалки свой пиджак.

КТО ВИНОВАТ

Школа в деревне только начальная, и поэтому ребята с пятого класса учились за тридцать километров, в большом селе Боровом. Жили там в интернате и домой наведывались только по праздникам да на каникулы. Мать Кости Елистратова, Лёнькиного двоюродного брата, уже готовилась к проводам сына: пекла каральки, сушила и ссыпала в мешок сухари, сбивала масло. Костя чувствовал себя важно, всем говорил: «Вот скоро уеду». Как бы грозил кому-то.

Перед вечером Костя зашёл к Лёньке. Мальчик встретил брата с уважением, прямо почтительно. Да и как можно иначе встретить, если Костя изучает ботанику и вторую зиму будет жить один, без отца и матери, вроде как солдат. Костя же такое отношение к себе принимал как должное. Усаживаясь на завалину, он сказал:

— Давай последний раз сходим на рыбалку с ночевой, — и, косясь на раскрытые окна, шёпотом добавил: — У отца пороху отсыпал и трубку хорошую достал. Бахнем... Только ты Шурику не говори, а то обязательно увяжется. Возня с ним одна.

Легко сказать это, но как утаиться от Костиного шестилетнего братишки? Этот лобастый, не по-детски серьёзный мальчишка, кажется, всё знает и видит. Не успели Костя с Лёнькой как следует договориться, а он тут как тут. Разыскал. Начал приставать с расспросами. Насилу отговорились. Долго пришлось ждать, пока Шурик забудет про рыбалку.

Когда вышли из дому, из-за бора тихо выплывали громоздкие тёмные облака. Они скрыли солнце, и утомлённая зноем степь лежала в мягком лиловом полумраке. Ребята спустились в глубокую, уходящую к реке, балку. Здесь было сумеречней, прохладней. Из-под ног с треском, брызгами разлетались кузнечики. Среди пырея и жёлтого донника лохматыми шапками возвышались кусты шиповника и волчьей ягоды. Пышно цвела мальва. Любуясь её бледно-розовыми цветами, Лёнька остановился, потом обратился к Косте:

— На огороде посадить — будет расти?

— Кто её знает, может и будет.

Лёнька испытующе взглянул на Костю и с укором заметил:

— Ботанику изучал, а не знаешь?

— Ну и что же, что изучал. Нам про это не говорили.

— А что же говорили?

— Да всякое-разное. Про клетки какие-то, в них зёрна. От солнышка они зеленеют. Я уж забыл, — признался Костя.

— А я ни за что бы не забыл, — уверенно заявил Лёнька. — Вот зимой про жизнь Тимирязева читал, так и сейчас могу всё рассказать.

— Да что ты пристал, как Шурка наш? — рассердился Костя, привыкший к почтительному отношению брата.

Лёнька насупился, засопел, а потом раздражённо сказал:

— Возьми свои удочки. Тащишь, как барину. — И, к удивлению Кости, бросил удочки прямо в траву.

До реки шли молча. Лёнька хотя был меньше, но шагал так проворно, что Костя с трудом поспевал за ним. Лёнька никак не мог успокоиться. Учится тоже, а ничего не знает. Только хвалится.

Узкая тропинка долго едва приметно шныряла в траве, кустарнике и, наконец, выскочила на высокий глинистый берег реки.

Лёнька много знал мест хорошего клёва рыбы, но сегодня решил пойти к гремучему ручью. Для этого надо было спуститься под обрывистый берег и пройти низом до двух старых кудлатых ракит. Ударяясь о их замшелые, прозеленевшие стволы, здесь в речку вливался прибежавший откуда-то из бора маленький ручей. Лёнька любил его за бойкое, неутомимое веселье. Всё ему нипочём. Неустрашимо прыгает через камни, коряги, хитро минует бугры и звенит, звенит. Даже декабрьские морозы с трудом побарывали его. Вода в ручье была свежей, вкусной и такой прозрачной, что она никак не смешивалась с речной. Так и лежала широкой светлой полосой, точно дорога посреди реки.

Здесь, в глубокой тёмной заводи, водились крупные язи, щуки, окуни, чебаки, а на берегу лежали выброшенные половодьем большие кучи сухого, как порох, камыша. Точно кто специально заготовил его для костра рыбаков.

Лёнька положил на камыш фуфайку, котелок, удочки и бросил в гладкую, будто застывшую воду, для приманки несколько горстей пшена. Потом отправился копать червей.

Костю он будто не замечал. И тот чувствовал себя неудобно. Долго бесцельно топтался на берегу, потом стал разматывать удочки. А когда Лёнька вернулся с полным котелком чёрной земли, в которой, как резиновые, вытягивались розовые черви, Костя вынул из кармана небольшую медную трубку. Один конец её был расплющен, а другой крепко забит деревянной пробкой.

— Полную насыпал. Вот бахнет, так бахнет.

Лёнька неторопливо, как бы с неохотой, взял трубку, внимательно осмотрел её и, подобрев, скупо улыбнулся.

Забросили удочки, и с этого времени для ребят ничего, кроме поплавков, не существовало. С замиранием сердца каждый ждал, когда клюнет. Тут уж не зевай. Не успеешь подрезать, рыба снимет червяка и уйдёт. Но время текло, а Лёнькины самодельные камышовые поплавки лежали мёртво, будто вмёрзли в воду. Не клевало и у Кости. Лёнька взглянул на него и невольно улыбнулся. Сидя на куче камыша, он, согнувшись, так устремился вперёд, к поплавкам, что казалось, вот-вот нырнёт в воду. Его тонкая шея стала длинней и ещё тоньше.

У круговины густого камыша тяжело бултыхнулась рыба. «Играет, а на крючок не идёт», — с досадой подумал Лёнька, глядя на свои поплавки. Они по-прежнему были недвижимы. Но почему их только три, а где ещё один? И вдруг конец четвёртого поплавка вынырнул из воды и опять нырнул. Не помня себя, Лёнька метнулся к удилищу и, как на грех, не смог его сразу схватить. Потом рванул, леска натянулась, и над водой пружиной взлетела серебристая рыба. Она описала дугу и у самого берега упала опять в воду. Лёнька ошалело бросился на рыбу, но она, виляя хвостом, ушла в глубину. Ох и здоровущая! Стоная и крякая с досады, Лёнька вышел на берег. В ботинках хлюпала вода, мокрые до колена штанины потемнели и липли к ногам. Костя, бросив свои удочки, молча стоял рядом, растерянно моргая белёсыми ресницами. Потом упавшим голосом сказал:

— Ушёл... Язь...

Лёнька отбросил ногой сломанное в суматохе удилище и, озорно блеснув глазами, сказал:

— Давай стрелять. Такой взрыв устроим!

Костя встрепенулся, точно в себя пришёл, и сразу принялся за дело. Положив в сторонку два камня, он зажал между ними трубку с порохом. Лёнька принёс большую охапку камыша.

Когда всё было готово, ребята отыскали укрытие — глубокую, выбитую весенней водой, яму.

— Ты за подрывника будешь. Только не зевай. Подожжешь — и сюда, — предупредил Костя.

Ленька достал из кармана спички, опустился на колени.

— С краю поджигай! — поучал Костя, а сам незаметно пятился к яме.

Лёнька чиркнул спичку. Как только огонёк перескочил со спички на камыш, у Лёньки задрожали руки, по спине жарко побежали мурашки. А огонь сразу заплясал, зашуршал сухим камышом.

— Беги! — кричал Костя, то высовываясь из ямы, то скрываясь в ней с головой.

Лёнька бежал изо всех сил. А за спиной, казалось, вот-вот рванёт. И тогда всё. Убьёт! Лёнька с разлёту нырнул в тёмную яму, ткнулся головой в грудь Кости. Жадно глотая воздух, лежал недвижимо.

— Сейчас... — шептал Костя, всё ниже прилегая к земле.

Было удивительно тихо. Казалось, всё насторожилось, замерло в ожидании взрыва. Лишь костёр трещал и густо сыпал в темно-сизый вечер искры. И вдруг в этой напряжённой тишине раздался торжествующий голосок:

— Думали, не найду?

Удивлённые до крайности ребята выглянули из укрытия. У костра преспокойно стоял Шурик. Костя вскочил, замахал руками. Открыв рот, хотел что-то сказать или крикнуть, но вдруг сжался, как от удара, и, закрыв руками голову, поспешно сел.

— Спрятались! — радостно вскрикнул Шурик и засмеялся.

— Сюда! Убьёт! — не своим голосом закричал Лёнька и, не помня себя, бросился к Шурику.

А костёр всё больше разгорался, всё выше взлетало живое сплетение языков пламени, разгоняя сгущающуюся темноту. Лёнька бежал изо всех сил. Он не думал об опасности, о страхе. Только одна мысль владела им — спасти Шурика, который, ничего не понимая, удивлённо смотрел большими глазами то на Лёньку, то на костёр.

— Убьёт! Глупый! — задыхаясь, крикнул Лёнька и схватил Шурика за ручонку. Отбежав в темноту, Лёнька споткнулся. Падая, увлёк за собой Шурика. В это время в костёр точно грохнулось что-то огромное. С оглушительным взрывом подпрыгнуло и метнулось в сторону пламя. Неуклюже ковыляя, мимо ребят скатился по склону камень, сердито зашипел в воде. Стало необыкновенно темно. Лишь высоко вверху сверкали золотые искры, кружились и медленно, будто нехотя, оседали на кусты и чёрную воду. Крякали вспугнутые утки.

Ленька, шатаясь как пьяный, подошёл к костру, бросил в него охапку камыша, а сам, сев подле, начал снимать мокрые ботинки. Шурик тоже медленно подошёл к костру. Бледный, он дрожал как в лихорадке.

—Ты зачем пришёл? Кто тебя просил? — Костя зло сверкнул глазами. — Проболтнись только дома... Шкуру спущу. — Для убедительности своих слов Костя ткнул в бок братишку. Тот вдруг громко заревел.

—Чего ты к нему пристал? — Лёнька грозно встал против Кости. — Сам виноват, а пристаёшь. Кто додумался взрыв устраивать? Вот убило бы...

—А ты что суёшься? Чего тебе надо?

Ленька показал зажатый в руке ботинок, и Костя сразу смолк.

— Пойдём, Шурик, домой. Нечего тут делать. — Лёнька обулся, наскоро смотал удочки, набросил Шурику на плечи свою фуфайку, и они пошли. Дорогой Шурик долго не мог успокоиться. Нет-нет, да и всхлипнет. Где-то позади, в темноте, шагал Костя.

В деревне было тихо. Лишь у конторы правления колхоза внимание ребят привлекли столпившиеся женщины. Они плотно окружили сидевшую прямо на ступеньке крыльца мать Валерки. Здесь же стоял председатель колхоза.

—Да что же это? — подняв скорбное, залитое слезами лицо, спрашивала мать Валерки. — Глупый он, всякое может случиться... Под машину угодит или нехорошим делам научится. Попадёт в такую компанию...

—Да ты успокойся, Евдокия. Может, он никуда не делся. Тут где-нибудь, — говорили женщины.

«Валерка убежал», — догадался Лёнька.

СБЕЖАЛИ

Утром, когда река ещё курилась тёплой молочной испариной, около конторы колхоза остановилась трёхтонка. Шофёр, круглолицый, здоровенный парень в замасленном комбинезоне, размашисто захлопнул кабину, шагнул через несколько ступенек на крыльцо.

В конторе в этот ранний час всегда людно. Колхозники приходят сюда решить перед началом трудового дня неотложные вопросы, посоветоваться.

Легко раздвигая могучими плечами народ, шофёр прошёл к барьеру, облокотился на него.

При виде незнакомого человека колхозники притихли, а председатель встал на пороге своего кабинета, скребя пальцами щетинистый подбородок, вопросительно посматривал на вошедшего.

— Я из «Степного орла». Вот какое дело... — Шофёр рассказал, что вчера «подбросил» до станции двух мальчишек. — Просились слёзно. Говорили, едут в Новосибирск, в гости к родным.

— Наши, — заметил в тишине Савилов.

— Вы уж извините, — смущённо сказал шофёр, — не знал я, а то ни за что бы не взял.

Теперь всем стало понятно, что Валерка с Андрейкой сбежали. Об этом заговорила вся деревня, а Виктор Сергеевич ещё раз позвонил в милицию.

Светловым эту новость принесла соседка Семёновна, которая каждое утро ходит к ним пропускать на сепараторе молоко.

— Подумать только, родителям-то какая болезнь, — качала она горестно головой.

— И не говори, — согласилась бабушка. — Наш вот иной раз запропастится куда-нибудь, так места себе не находишь. Всякое в голову лезет. А тут убежать за тысячи вёрст. _;— От этой мысли бабушке, видать, стало не по себе. Она сокрушённо всплеснула руками и опустилась на лавку.

Завтракая с отцом, Боря делал вид, что разговор его не касается.

— Борис не побежит, — сказал вдруг Фёдор Иванович. — Он с понятием. Вот скоро овец тонкорунных заведём. Дела-то и пойдут у нас. — Фёдор Иванович пристукнул по столу и, выставя вперёд бороду, вопросительно посмотрел на сына, как бы спрашивая: правду ли он говорит.

Боря молчал, всё ниже склоняясь над тарелкой. Да и что скажешь? Ведь он тоже бежать собирался.

В общем, ребятам теперь хоть никуда не показывайся. Каждый встречный смотрит недоверчиво, будто подозревает в чём нехорошем. Ребята притихли, насторожились.

Тамару же этот случай привёл в полное смятение. Слыханное ли дело, убежать из деревни?! Девочка плохо спала. Поднялась чуть свет. Обежала подруг, побывала у Бори, а потом её увидели с новым учителем. Девочка вела его к Андрейкиной матери. Тамара безумолку говорила, размашисто жестикулировала.

Она рассказала, что мать Андрейки работает в колхозе бухгалтером. Муж у неё погиб на фронте, когда Андрейке года не было.

— А Галина Васильевна знаете какая? — спросила Тамара, заскакивая наперёд Дмитрия Петровича. — Её все любят. У неё столько женихов находилось, только она всем отказывает, разговаривать даже не хочет. Говорит, мне сына воспитать надо. А вот тут она живёт,— заключила Тамара, показывая на маленький новый домик, густо оплетённый вьюнами и буйным хмелем.

Полная женщина в голубом длинном халате гладила бельё. Белое, с прямым маленьким носом лицо выглядело усталым, глаза воспалёнными и грустными. На вошедших она бросила короткий, почти безразличный взгляд.

— Здравствуйте. Я — новый учитель. Пришёл насчёт вашего сына. Как же это получилось, Галина Васильевна?

— Сама не пойму, как случилось. Тамара, подай, пожалуйста, стул, — тихим голосом попросила хозяйка и сняла с подставки утюг. — Я всю ночь не спала. Всё думала. О том, что Андрюша убежал, я сильно не беспокоюсь. Никуда он не денется, не в Америке. — Галина Васильевна плавно качнула головой. — У него не хватило решительности отказаться. Пригласи его Валерка на Кавказ или куда-нибудь на Север — тоже не отказался бы.

— Тётя Галя, блузка! — Тамара, как ужаленная, подскочил к столу.

— Ох, — Галина Васильевна с виноватой поспешностью подняла утюг, — расстроилась я. Не знаю, как и работать сегодня буду.

— Ой, как сильно! Совсем испортили, — сокрушалась Тамара, рассматривая белую батистовую блузку с коричневым отпечатком утюга.

Галина Васильевна равнодушно отбросила в сторону блузку и опустилась на стул.

— Маленьким был — голоса, бывало, не подаст. Целыми днями сидит в кроватке, глазёнки таращит. Всем доволен. Другие из сил выбиваются с ребятишками, а у меня как будто его нет. Подрос — стал безразличным, сам ничего не затеет, не придумает, всем подчиняется. Шурик Елистратов на четыре года моложе, в школу ещё не ходит, а командует им как хочет. Как-то заставил в колодец спуститься. Мой плачет, но лезет. Чуть не утонул.

— Надо развивать в нём инициативу, любовь к чему-нибудь определённому привить, — посоветовал Дмитрий Петрович.

— Пробовала, но ничего не получается. Может, это от неумения моего. А посоветоваться не с кем. Ираида Александровна, прямо скажу, мало ребятами интересовалась. Купила я ему как-то «Конструктор», так этот же Шурка выменял его на клетку с чечёткой.

— Может, он птицами интересуется? — оживлённо спросил Дмитрий Петрович.

— Птиц он любит. Три скворешни сам смастерил. Всё лето глаз с них не спускает.

— Вот видите, — оказывается, есть у него интерес,— учитель довольно улыбнулся. — Вы, Галина Васильевна, не убивайтесь. Я хоть и не видал вашего Андрейки, но уверен, что он неплохой мальчик. Ведь в каждом ребёнке есть прекрасные качества, и надо уметь их развить.

— Хочется, чтобы он был настоящим человеком, с горячим сердцем, с чуткой душой.

— Это зависит от нас с вами.

Галина Васильевна облегчённо вздохнула:

— Спасибо вам. Побеседовали — и легче стало.

Брови Тамары радостно прыгнули.

— Да мы его всем отрядом воспитывать будем! — звонко вскрикнула она. — Тётя Галя, вы только успокойтесь, — просяще заключила девочка.

— Кипяток... — Галина Васильевна одобрительно потрепала девочку по плечу.

Когда вышли на улицу, Тамара негодующе сказала:

— Я бы этому Валерке не знаю что сделала. Сманил Андрейку...

— Плохой мальчик?

— Валерка-то? Так-то он ничего. Знаете, он как рисует? Не как мы — выводим. Прямо махает карандашом — здорово получается. Наверное, правдашним художником станет.

— Секретарём комсомольской организации твоя сестра?

Тамара утвердительно затрясла головой:

— Тоня. Её единогласно выбрали. Знаете, как она речи говорит? Она строгая. Комсомольцы из клуба стесняются провожать её. Одна ходит.

Слушая девочку, Дмитрий Петрович улыбался.

Днём учитель побывал у Валеркиной матери, Виктора Сергеевича, а на заходе солнца пришёл к Кошелевым.

В калитке на «его стремительно налетела Тамара. Ткнувшись в выставленные руки Дмитрия Петровича, девочка испуганно отпрянула. Учитель! Вот так натворила! И надо было так бежать. Правду Тоня говорит: «Не носись, как ураган, а то сама убьёшься или кого-нибудь убьёшь». Стыдливо краснея, Тамара вдруг бросилась в коридор. И только там догадалась, что Дмитрий Петрович пришёл к Тоне. Прячась за косяк, крикнула:

— Она дома!

Посреди просторной кухни Дмитрий Петрович увидел девушку с мохнатым полотенцем на руке. Очевидно, она только умылась: крутой загорелый лоб обрамляли мокрые и поэтому более тёмные колечки волос. На розовой мочке маленького ушка, точно сверкающая серьга, висела водяная капля.

На первый взгляд девушка, кажется, ничем не отличалась от других. Выделялся, пожалуй, её необычайно стройный стан в лёгком розовом платье, чёткий прямой носик да большие открытые глаза. Они смотрели на вошедшего внимательно, изучающе, но временами в них едва уловимо мелькало что-то озорное, лукавое.

— Я, кажется, не вовремя?

—Почему же? — Тоня подала учителю маленькую сильную руку. Наша «коза» вчера весь вечер о вас тараторила.

В это время из-за плеча Тони выглянули испуганно- диковатые глаза Тамары.

— Очевидно заслужил таких разговоров. У смерти из лап её выхватил. — Дмитрий Петрович улыбнулся, а глаза Тамары поспешно скрылись.

Тоня засмеялась, и всё неузнаваемо изменилось в ней. На неё смеющуюся хотелось смотреть и смотреть. И почему-то казалось, что человек с таким смехом не может иметь дурных, неискренних мыслей.

— Сегодня Виктор Сергеевич просил познакомиться с вами. Но...

— Я опередил, — подхватил учитель.

Тоня опять засмеялась и сказала:

— Чего же мы остановились? Пойдёмте в комнату.

Тамара, разжигаемая любопытством, первой проскочила в уютную боковушку сестры. Смиренно уселась на подоконник. Весь её вид говорил: «Я тихо буду сидеть». Девочка даже по-старушечьи подпёрла ладонью щёку и покорно опустила глаза. Но всё это не помогло. Когда Дмитрий Петрович, присев, повернулся к этажерке, Тоня выразительно показала сестрёнке взглядом на дверь. Что тут делать? Притвориться, что не поняла? Хуже может быть. Сестра не постесняется сказать при учителе «выходи». Обиженная Тамара неохотно поднялась и, с досады показав сестре язык, вышла. Секреты какие- то. Наверное, будут договариваться, как Валерку поймать? Тётя Евдокия совсем в постель слегла.

Расстроенная Тамара постояла на крыльце, вышла к воротам. Улица была пустынной и тихой. Неподвижно висело над дорогой золотистое облачко пыли. Вдруг лицо девочки оживилось: из распахнутого окна Тониной комнаты явственно слышался басовитый голос учителя.

— Педагог я молодой, без опыта, а в обстановку сложную попал. Вот и пришёл к вам за помощью.

«Что же Тоня скажет?» — Тамара быстро, на цыпочках, перебежала на другую сторону палисадника. Отсюда окно было совсем рядом. Можно, конечно, пробраться в палисадник и сесть под окном. Ну, а вдруг увидят? Стыдно будет перед новым учителем. Он ведь говорил — подслушивать нехорошо.

- Неопытная я в этом деле, Дмитрий Петрович. Просто не представляю, как воспитывать детей. Мы вот с одной замучились. Вы думаете она сейчас где? Определённо под окном подслушивает.

Тамара шарахнулась за угол. «Прямо как ведьма, всё знает».

Успокоясь, Тамара опять начала приближаться к окну. Говорила Тоня:

— Мне кажется, заинтересует ребят и наш опытник Сергей Кузнецов. Скороспелые сорта арбузов выводит, дыню на тыкве выращивает.

— Конечно, — согласился Дмитрий Петрович.

Чтобы лучше слышать, Тамара сделала ещё несколько шагов. Но в это время, как на грех, послышался голос Нинушки. Она бегом пересекала улицу. Вот некстати несёт! Тамара отскочила в сторону, приложила палец к губам:

— Тс-с-с. У нас новый учитель, Дмитрий Петрович. С Тоней советуется.

— Правда? — Лицо Нинушки стало удивлённым.

— Пойдём отсюда, а то подумают, что подслушиваем! — предложила Тамара.

ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

Приближалось первое сентября. Мать Бори вынула из сундука синий сатин и предложила бабушке:

— Сшей внуку рубашку.

Старуха сразу принялась за дело. Достала с часов очки, вздела их на большой бугристый нос и начала кроить по старой рубашке. Потом шила и ворчала — никак не могла справиться со швейной машиной. Машину недавно купили, всё её хвалили, говорили, что она действует взад и вперёд. Но бабушка никак не могла к ней приловчиться, и машина петляла. А в общем рубаха получилась замечательной. Бабушка даже, по просьбе Бори, пришила с левой стороны на груди карманчик. Он-то больше всего и нравился мальчику.

Каждый вечер, ложась спать, Боря считал по пальцам дни, оставшиеся до начала занятий. И вот пришёл вечер, когда считать стало нечего — завтра в школу. Мальчик сложил в портфель тетрадки, учебники, ручку с пером, карандаши, заправил чернильницу-непроливашку и всё просил бабушку и мать разбудить его пораньше.

— Разбудим, не беспокойся. Ведь тебе к девяти часам? — спрашивала с улыбкой бабушка.

Утром Борю будто в бок кто толкнул. Мальчик, сквозь сон подумал, что бабушка или мать его будят. Открыл глаза — в комнате утренний полумрак и все спят. Повернулся на другой бок и увидел себя шагающим в школу. Один идёт. Обычно он заходил за Валеркой. С ним они два года сидели за одной партой. Но ведь Валерки нет, наверно, к Сталинграду уже подъезжает. Теперь разве за Лёнькой зайти? Он тоже по пути.

Когда бабушка звякнула на кухне ведром, Боря встал.

— Куда ты, полуношник? — удивилась старуха.

Мальчик молча выбежал во двор. На траве, на поблёкших листьях обезглавленных подсолнухов лежала холодная роса. Лучи невидимого солнца румянили верхушки крыш. Было так свежо, что по телу сразу побежали мурашки. Ёжась, мальчик заскочил в сени и начал умываться. Вода в умывальнике холодная, но приятная — сон как рукой снимает. Боря с удовольствием пенил на ладонях пахучее розовое мыло. Когда чистил пропитавшийся нафталином костюмчик, на улице послышались голоса. Мальчик с пиджаком и щёткой выбежал за ворота. Тамара с подружками идёт... Все нарядные. У Тамары платье с большими яркими цветами, в косичках широкие алые ленты, а на ногах новые жёлтые полуботинки. Так и блестят на солнце. Девочка ступает осторожно, необычно высоко поднимает ноги: то ли боится запылить обнову, то ли показать её всем хочет.

— Засоня! — укоряюще кричит с дороги Тамара и показывает язык.

— Да я пораньше твоего встал, — обороняется Боря и, чтобы досадить девочке, добавляет: — Утопленница!

Тамара приостановилась, бросила на Борю сердитый взгляд, потом со смехом махнула рукой и пошла дальше.

Боре уже не до завтрака. Напрасно бабушка доказывала, что времени ещё мало и скоро будут оладьи, готовы.

— Может, они стояли, — говорит про часы мальчик, наскоро выпивая стакан парного молока.

— Чудак человек, да и по радио только что говорили: семь часов тридцать минут.

Стукнув о стол опорожненным стаканом, Боря схватил портфель и отправился.

Уж если говорить, кто засоня, то это Лёнька. Когда пришёл Боря, он, видать, только поднялся. Заспанный, отмывал ноги, поставив их в таз с тёплой водой и ожесточённо натирая намыленной мочалкой.

— Всё лето не мыл, а теперь отмыть зараз хочешь? — заметила Лёнькина мать, сея над столом муку. Сито, пощёлкивая, пляшет у неё между ладонями.

Лёнька пыхтит с досады, затем сердито бросает в таз мочалку, на глазах появляются слёзы. — Не буду мыть и в школу не пойду. Не пойду и всё!..

Боря сидит на лавке, положив на колени портфель. От слёз товарища он беспокойно задвигался. Он в самом деле может не пойти. Он такой. Однажды задали выучить стихотворение наизусть. Лёнька выучил, перед уроком барабанил, а когда спросили — не ответил. После признался: учительница не первым его спросила.

Мать молчала. Лёнька постоял над тазом и опять взялся за мочалку.

Когда Лёнька, наконец, собрался, и ребята вышли огородом на берег реки, солнце поднялось высоко и так ласково пригрело, что чёрный козёл, прислонясь к стенке, блаженно закрыл глаза. В другое время Лёнька не преминул бы потурить своего исконного недруга, но сегодня было не до него.

С крутого берега реки сразу стала видна школа, прикрытая обвислыми, чуть побагровевшими ветвями берёз.

Зелёная поляна перед зданием школы так расцвела, что у ребят в глазах запестрило. Синие, красные, белые, голубые цвета сливаются... Доносятся звонкие голоса.

— Все собрались. Опоздаем, — тревожно говорит Лёнька и пускается бежать.

— С тобой, конечно, опоздаешь. Копун какой-то, — замечает Боря.

Лёнька молчит. В ранце, за спиной, у него всё время что-то брякает.

— Со мной сядешь? — спрашивает на бегу Боря, стараясь заглянуть в беспокойное лицо товарища.

УРОК НАЧАЛСЯ У КРЫЛЬЦА

Этот день, видно, для всех был необычным.

Ефремовна, в новом ситцевом платье горошком, дежурила у крыльца. Лицо у неё строгое, но в глазах теплилась добрая усмешка. Из-под серенького платочка виднелись редкие, с проседью волосы. Они причёсаны гладко.

— Это зачем тебя понесло? — с напускной строгостью окрикнула старушка мальчугана, взбирающегося на беспорядочно сваленную кучу дров. — Ишь какой прыткий.

— Нельзя, нельзя, — говорила она другому, пытающемуся проскочить в школу. — Как позвоню, тогда. — Старушка подняла руку с ярким медным колокольчиком.

Чуть в стороне принаряженную Софью Андреевну окружили первоклассники. С ними совсем беда. Малышей никак не удаётся проверить по списку и выстроить по двое. Они то молчат, то начинают говорить хором. Учительница терпеливо объясняла, что заниматься они будут с обеда, но малыши никак не хотели расходиться по домам и всё плотнее жались друг к другу.

Из школы на крыльцо вышел Дмитрий Петрович, а за ним парторг колхоза. Лицо учителя торжественно-деловитое. Костюм старательно выглажен и кажется совсем новым. Серый галстук делает Дмитрия Петровича важным и необычным.

Впалые, чисто выбритые щёки парторга отливают синевой. Учитель и парторг, о чём-то разговаривая, кивали головами, улыбались. Но вот Дмитрий Петрович поднял руку. Все поняли, что это означает. Спадает шум. Разгорячившимся говорунам ребята сами напоминают о порядке.

Больше сотни пар серых, чёрных, голубых глаз останавливаются на учителе. Это, видимо, взволновало его.

— Ребята, — прерывающимся голосом сказал он и прокашлялся, — сейчас вы зайдёте в свои классы и не узнаете их. Вам будет приятно. Чтобы было приятно не только сегодня, завтра и послезавтра, а весь год, надо очень бережно относиться к мебели: не ломать и не резать её, не царапать полов и стен, не забивать гвоздей. Много миллионов ребят разных городов и сёл нашей страны придут сегодня в школу. Всем им приготовлены хорошие классы, парты, учебники, тетради, карандаши.

Поздравив ребят с началом учебного года, Дмитрий Петрович сказал:

— А теперь послушайте Виктора Сергеевича.

Парторг решительно вскинул голову, шагнул вперёд. Зашевелившиеся было ребята опять притихли, насторожились.

— А чего он будет говорить? — прошептал Лёнька, толкая в бок Борю. — Как вроде учитель?