Слово и тело постмодернизма: от феноменологии невменяемости к метафизике свободы 3 страница

Так возникает, следовательно, параллельно с созиданием новой культуры особое человечество и особое жизненное призвание. Философское познание мира дает не только эти своеобразные результаты, но и человеческое отношение, скоро проявляющееся во всей прочей практической жизни со всеми ее потребностями и целями - целями исторической традиции, в которую человек включен, значимыми лишь в ее свете. Возникает новое, внутреннее сообщество, мы могли бы сказать, сообщество чисто идеальных интересов - сообщество людей, живущих философией, соединенных преданностью идеям, которые не только всем полезны, но и всем равно принадлежат. Неизбежно вырабатывается и особого рода продукт сообщества - результат совместной работы и критической взаимовыручки - чистая и безусловная истина как общее достояние. Далее - через понимание того, чего здесь ищут и к чему стремятся, - неизбежно проявляется тенденция к размножению интереса, т. е. тенденция включения в сообщество философствующих все новых еще не философствовавших людей. Сперва все это происходит внутри своей нации. Распространение не может идти исключительно в форме профессионального научного исследования; оно идет гораздо дальше профессиональных кругов - как образовательное движение.

Каковы же последствия этого движения, захватывающего все более широкие круги нации, естественно, высшие, властвующие, менее озабоченные преодолением жизненных трудностей? Конечно, оно не просто ведет к равномерному преобразованию нормальной, в целом удовлетворительной национальной и государственной жизни, но с вероятностью порождает крупные внутренние расколы, в результате чего жизнь эта и национальная культура в целом оказываются на переломе. Последователи консервативной традиции и философские круги вступают в борьбу друг с другом, и, конечно, борьба эта отражается в сферах политической власти. Преследования начинаются при самом возникновении философии. С теми, кто предан идеям, обходятся дурно. И все же идеи сильнее эмпирических властей.

Здесь следует также принять в расчет, что философия, выросшая из универсальной критической установки по отношению ко всему традиционно данному, в своем распространении не затрудняется никакими национальными границами, Должна быть лишь способность к универсальной критической установке, что, конечно, предполагает относительно высокую донаучную культуру. Так воспроизводится раскол национальной культуры в первую очередь потому, что развивающаяся универсальная наука становится общим достоянием до того чуждых друг другу наций и единство научного и образовательного сообществ пронизывает собой большинство наций.

Нужно добавить еще кое-что важное касательно отношения философии к традициям. Две возможности должны быть учтены. Либо традиционно важное должно быть выброшено целиком, либо его содержание будет перенято философией и переформировано в духе философской идеальности. Исключительный случай представляет собой религия. Я не хотел бы причислять сюда "политеистические религии". Боги во множественном, мифические владыки любого рода - это объекты среды, столь же действительные, как животные или люди. В понятии Бога важно единственное число. С человеческой же стороны ему свойственно быть переживаемым - в его бытийной и ценностной значимости - как внутренне абсолютно обязательное. И совсем недалеко до смешения этой абсолютности с абсолютностью философской идеальности. В общем процессе идеализации, исходящем от философии, Бог, так сказать, логизируется, превращается в носителя абсолютного логоса. Впрочем, логическое мне хотелось бы видеть уже в том, что религия посредством теологии ссылается на самоочевидность веры как подлинного и глубочайшего способа обоснования истинного бытия. Ну, а национальные боги всегда и несомненно налицо, как реальные факты окружающего мира. Перед философией не ставятся вопросы критики познания, вопросы самоочевидности.

В основном, хотя и схематично, здесь обрисована историческая мотивация, объясняющая, как пара греческих чудаков смогла начать процесс преобразования человеческого существования и культурной жизни в целом сначала своей собственной и ближайших соседних наций. Однако теперь видно, что из этого могла возникнуть сверхнациональность совсем нового рода. Конечно, я имею в виду духовный образ Европы. Теперь есть не только соседство различных наций, воздействующих друг на друга лишь в торговой и вооруженной борьбе; новый, порожденный философией и ее отдельными науками дух свободной критики, ориентированный на бесконечные задачи, владеет человечеством, творит новые, бесконечные идеалы! Есть идеалы отдельных людей в каждой нации, есть идеалы самих наций. Но в конце концов существуют и бесконечные идеалы все расширяющегося синтеза наций, синтеза, в который каждая из соединенных наций вкладывает лучшее, что у нее есть, приобретенное благодаря стремлению в духе бесконечности ставить собственные идеальные задачи. Так, даруя и принимая, сверхнациональное целое со всеми своими социумами разного уровня восходит все выше, исполненное духом безмерной, расчлененной на множество бесконечностей задачи. В этой идеально ориентированной социальности сама философия продолжает выполнять ведущую функцию и решать свою собственную бесконечную задачу - функцию свободной и универсальной теоретической рефлексии, охватывающей также все идеалы и всеобщий идеал, т.е. универсум всех норм. Философия должна всегда выполнять в европейском человечестве свою функцию - архонта всего человечества.

II

Теперь, однако, должны быть высказаны тревожащие сомнения и опасения, внушаемые, как мне кажется, модными предрассудками с их фразеологией.

Разве, как здесь говорилось ранее, реабилитация рационализма, просвещенчества, интеллектуализма, погрязших в чуждом миру теоретизировании, с их неизбежными печальными последствиями - манией образовательства, интеллектуальным снобизмом, - разве все это не выглядит неуместным как раз в наше время? Не означает ли это стремления вновь впасть в роковое заблуждение относительно мудрости человеческой науки, относительно ее предназначения - создать осознавшее свою судьбу и самоудовлетворенное человечество? Кто бы принял сегодня всерьез такие соображения?

Этот упрек, конечно, в определенной степени правомерен по отношению к этапу европейского развития с XVII по конец XIX в. Однако суть моих рассуждений остается им не затронутой. Мне кажется, что я, предполагаемый реакционер, гораздо радикальнее и гораздо революционнее, чем те, кто сегодня столь радикален на словах.

Я также уверен в том, что кризис Европы коренится в заблуждениях рационализма. Однако это не означает, что рациональность во зло как таковая или что она играет подчиненную роль по отношению к целостности человеческого существования. Рациональность в том подлинном и высоком смысле, в котором мы ее и понимаем - зародившаяся в Греции и ставшая идеалом в классический период греческой философии, - разумеется, нуждается в рефлексивных прояснениях, но именно она призвана в зрелом виде руководить развитием. С другой стороны, мы охотно признаем (и немецкий идеализм сделал это гораздо раньше нас), что форма развития ratio, сложившаяся в рационализме эпохи Просвещения, предполагала собой заблуждение, хотя и заблуждение вполне понятное.

Разум - широкое понятие. Согласно хорошему старому определению, человек - разумное существо, и в этом широком смысле папуас тоже человек, а не животное. Он ставит себе цели и ведет себя разумно, обдумывая практические варианты. Новые результаты и методы включаются в традицию, будучи понятыми именно в их рациональности. Однако если человек, и даже папуас, представляет собой новую по сравнению с животными ступень одушевленности, то философский разум является новой ступенью человечества и его разума. Ступень человеческого существования идеального нормирования бесконечных задач, ступень существования sub specie aeterni ("с точки зрения вечности" (лат.) - ред.) возможна лишь в абсолютной универсальности, именно в той, что с самого начала заключена в идее философии. Универсальная философия с отдельными науками представляет собой, конечно, частичное явление европейской культуры. Смысл всего моего доклада заключается, однако, в том, что часть эта представляет собой, так сказать, распоряжающийся мозг, от нормального функционирования которого зависит подлинная здоровая европейская духовность. Человечеству высшей гуманности или разума нужна поэтому подлинная философия.

Но в этом-то и заключается опасность! Философия...Нам, пожалуй, следует отделять философию как исторический факт своего времени от философии как идеи, идеи бесконечной задачи. Любая исторически действительная философия - это более или менее удавшаяся попытка воплотить руководящую идею бесконечности и даже универсальности истин. Практические идеалы, созерцаемые как вечные полюсы, от которых человек не смеет отклониться всю свою жизнь без чувства вины и раскаяния, - в их созерцании, конечно, недостает ясности и отчетливости, они предвосхищаются в многозначной всеобщности. Определенность возникает лишь в конкретном понимании и по крайней мере относительно удавшегося дела. Тут постоянная угроза впадения в односторонность и преждевременного успокоения, мстящего позднейшими противоречиями. Отсюда и контраст между великими претензиями философских систем, в то же время не совместимых друг с другом. К этому добавляется необходимость и одновременно опасность специализации.

Так, односторонний рационализм, конечно, может стать во зло. Можно сказать - и это следует из самой сущности разума, - что философы могут понимать и обсуждать свою бесконечную задачу сперва лишь в абсолютно неизбежной односторонности. Само по себе это не извращение, не ошибка, ибо, как сказано, на прямом и необходимом их пути можно видеть только одну сторону задачи, сперва не замечая, что сама бесконечная задача теоретического познания всего сущего имеет и другие стороны. Если неясности и противоречия свидетельствуют о несовершенстве, то здесь начало универсальной рефлексии. Философ должен, следовательно, постоянно ориентироваться на истинный и полный смысл философии, на единство ее бесконечных горизонтов. Ни одно направление исследования, ни одна частная истина не должна изолироваться и абсолютизироваться. Только в этом высшем самосознании, которое само становится ветвью бесконечной задачи, может философия исполнить свою функцию верной ориентации самое себя, а тем самым подлинного человечества. Понимание этого также принадлежит сфере философского познания на уровне высшей саморефлексии. Лишь в силу этой постоянной рефлексии философия приходит к универсальному познанию.

Я сказал: путь философии лежит через наивность. Это именно тот пункт, на который направлена критика столь модного иррационализма, пункт, в котором обнаруживается наивность того рационализма, который отождествлен с философской рациональностью вообще, который характеризует, конечно же, начиная с Ренессанса, всю философию Нового времени и считается подлинным, значит, универсальным рационализмом. В этой вначале неизбежной наивности застряли все, и даже начавшие свое развитие еще в древности науки. Выразимся яснее: самое общее имя этой наивности - объективизм, проявляющийся в различных формах натурализма, в натурализации духа. Старые и новые философии были и остаются наивно объективистскими. Справедливости ради нужно добавить, что вышедший из Канта немецкий идеализм страстно стремился преодолеть ставшую уж чересчур явной наивность, не умея, однако, достигнуть той решающей для нового образа философии и европейского человечества ступени высшей рефлексии.

Я могу лишь в общих чертах объяснить сказанное. Естественный человек (скажем, дофилософской эпохи) во всех своих делах и заботах ориентирован на мир. Поле его жизни и деятельности - это пространственно-временной окружающий его мир, в который он включает и самого себя. То же справедливо и для теоретической установки, которая сперва не может быть ничем иным, как установкой неучаствующего наблюдателя мира, который при этом демифологизируется. Философия видит мир как универсум сущего, и мир превращается в объективный мир, противостоящий представлениям о мире (различным, национально и субъективно обусловленным), истина становится, следовательно, объективной истиной. Философия начинается поэтому как космология; сначала она направляет теоретический интерес на телесную природу, и это будто бы разумеется само собой - ведь все данное в пространстве и времени в любом случае, пусть даже в скрытых основаниях, имеет формулой своего существования телесность. Люди и животные не просто тела, но взгляду, направленному на окружающий мир, они являются как нечто телесно сущее, значит, как реальности, включенные в универсальную пространство-временность. Так что любые душевные явления, явления любого Я - переживание, мышление, желание - характеризуются определенной объективностью. Жизнь сообществ, таких, как семьи, народы и т. п., видится при этом сведенной к жизни отдельных индивидов как психофизических объектов; духовная связь благодаря психофизической каузальности лишается чисто духовной преемственности, всюду вторгается физическая природа.

Эта установка на окружающий мир предопределила исторический путь развития. Уже беглое обозрение найденной в окружающем мире телесности свидетельствует, что природа есть гомогенное всеобъемлющее целое, так сказать, мир для себя, пронизанный гомогенной пространство временностью, поделенный на единичные вещи, равные друг другу как res extensae ("вещи протяженные" (лат.) - ред.) и причинно друг друга обусловливающие. Очень скоро делается первый и величайший шаг открытий: конечность природы, мыслимой как само по себе объективное - конечность вопреки явной ее неограниченности, - оказывается преодоленной. Открыта бесконечность сперва в форме идеализации величин, мер, чисел, фигур, прямых, полюсов, плоскостей и т.д. Природа, пространство, время в идеальности простираются в бесконечность и в идеальности бесконечного делимы. Из землемерного искусства рождается геометрия, из искусства счета -арифметика, из повседневной механики - математическая механика и т.д. Наглядные природа и мир превращаются в математический мир, мир математического естествознания, причем это происходит без сознательного формулирования гипотез. Древность подала пример: одновременно с математикой были впервые открыты бесконечные идеалы и бесконечные задачи. Это стало на все позднейшие времена путеводной звездой науки.

Но как воздействовал опьяняющий успех открытия физической бесконечности на научное овладение сферой духа? В твердо объективистской установке на окружающий мир все духовное казалось приложенным к физическим телам. Недалеко было до перенесения естественнонаучного образа мышления, что мы и находим уже в началах демокритовского материализма и детерминизма. Но великие мыслители устрашились этого так же, как любой психофизики в новом стиле. Со времен Сократа человек становится темой как личность, в его специфической человечности, в духовной жизни сообщества. Он остается включенным в объективный мир, ставший величайшей темой Платона и Аристотеля. Здесь чувствуется удивительное противоречие: человеческое принадлежит миру объективных фактов, но как личности Я, люди ставят цели и задачи, располагают традиционными нормами и нормами истины, т. е. вечными нормами. Развитие ослабло в древности, но не прекратилось. Совершим скачок в так называемое Новое время. С бурным воодушевлением воспринимается бесконечная задача математического познания природы и вообще познания мира. Грандиозные успехи естествознания должны теперь использоваться на благо познания духа. Разум доказал свою мощь в природе. "Как Солнце есть единое все освещающее и согревающее Солнце, так и разум един" (Декарт). Методами естественных наук должны быть раскрыты и тайны духа. Дух реально, объективно существует в мире и как таковой функционирует в телесности. В результате понимание мира сразу и повсеместно обретает дуалистическую, а именно психофизическую форму. Та же самая причинность, но в двух формах охвать1вает единый мир, смысл рационального объяснения повсюду один и тот же, но при этом любое объяснение духа, если оно должно быть единственным, а потому универсально философским, приводит к физике. Не может быть чистого, в себе замкнутого объясняющего исследования духа, чистой, на внутреннее ориентированной, исходящей из Я, из самопережитого психического и устремляющейся к чужой душе психологии или теории духа; нужно идти кружным путем, путем физики и химии. Все излюбленные речи о духе общности, народной воле, об идеалах, политических целях наций и т.п.- все это романтика и мифология, возникшая путем аналогического перенесения понятий, которые имеют надлежащий смысл лишь в сфере единично личностного. Духовное бытие фрагментарно. На вопрос об источнике всех наших проблем нужно ответить: этот объективизм или это психофизическое мировоззрение есть вопреки своей кажущейся самоочевидности наивная односторонность, оставшаяся непонятой как таковая. Реальность духа как якобы реальных придатков к телам, его якобы пространственно-временное бытие внутри природы - бессмыслица.

Теперь применительно к нашей проблеме кризиса нужно показать, как случилось, что в течение столетий столь гордое своими теоретическими и практическими достижениями "Новое время" само в конце концов почувствовало растущую неудовлетворенность, так что его ситуация должна восприниматься как критическая. Все науки в затруднении, в конечном счете это трудности метода. Однако наши европейские проблемы касаются, даже не будучи понятыми, очень многих.

Все эти проблемы вытекают исключительно из наивности, о которой объективистские науки то, что они называют объективным миром, считают за универсум всего сущего, не замечая при этом, что двигающая науку субъективность не находит себе места ни в одной из объективных наук. Воспитанный в естественнонаучном духе сочтет само собой разумеющимся, что все субъективное должно исключаться, и что естественнонаучные методы, отражающиеся в субъективных представлениях, объективно детерминированы. Так что и для психического он ищет объ ективно истинного. При этом предполагается, что исключаемое физиком субъективное именно как психическое будет предметом психологии, разумеется, психофизической психологии. Однако исследователь природы не уясняет себе, что постоянным основанием все же субъективной работы его мысли является окружающий жизненный мир; он постоянно предполагается как почва, поле его деятельности, в котором только и имеют смысл его проблемы и способы мышления. Где был раскритикован и прояснен могущественный метод, ведущий от наглядного окружающего мира к математическим идеализациям и их интерпретации в качестве объективного бытия? Эйнштейновский переворот коснулся лишь формул, при посредстве которых трактуется идеализированная и наивно объективированная природа. Но каким образом формулы вообще, математическое объективирование вообще обретают смысл на почве жизни и наглядного окружающего мира - об этом мы ничего не знаем; так что Эйнштейну не удалось реформировать пространство и время, в которых разыгрывается наша живая жизнь.

Математическое естествознание - это чудесная техника, ведущая к выводам такой силы, такой правдоподобности, детальности и точности, о которой прежде нельзя было и помыслить. Это достижение - триумф человеческого духа. Что же касается рациональности его методов и теорий, то она насквозь релятивна. Уже предполагаемое его основание полностью лишено подлинной рациональности. Поскольку наглядный мир, это просто субъективное, упущен тематикой науки, забытым оказывается сам работающий субъект, и ученый не становится темой. (С этой точки зрения рациональность точных наук попадает в один ряд с рациональностью египетских пирамид.)

Конечно, со времен Канта у нас есть собственная теория познания, с другой стороны, налицо психология, которая с ее претензией на естественнонаучную точность стремится стать всеобщей основной наукой о духе. Однако наша надежда на подлинную рациональность, т.е. на подлинное прозрение, здесь, как и повсюду, не оправдалась. Психологи даже не замечают, что и они сами по себе, как действующие ученые, и их жизненный мир не являются ее темой. Они не замечают, что сами себя заранее неизбежно предполагают в качестве живущих в обществе людей, принадлежащих своему миру и историческому времени, принадлежащих хотя бы потому, что ищут значимую вообще, для каждого, истину - истину саму по себе. По причине этого объективизма психология не может подойти к теме души в присущем ей собственном смысле, т. е. в смысле деятельного и страдающего Я. Она может, расчленив, объективизировав, свести к жизни тела и индуктивно обработать оценочное переживание и опыт воли, но может ли она сделать то же самое с целями, ценностями, нормами, может она взять своей темой разум, хотя бы как "предрасположенность"? Совсем упущено из виду, что объективизм как результат деятельности исследователя, стремящегося к познанию истинных норм, как раз и содержит эти нормы в своих предпосылках, что он вовсе не выводится из фактов, ибо факты при этом уже предполагаются как истины, а не воображаемое. Конечно, заключающиеся здесь проблемы замечались - так разгорелся спор о психологизме. Однако отказ от психологического обоснования норм, прежде всего норм истины самой по себе, ни к чему не привел. Все настоятельнее становится потребность в преобразовании всей психологии Нового времени, но еще не понято, что препятствием является ее объективизм, что она вообще не подступалась к собственной сущности духа, что изоляция объективно мыслимой души и психофизическая трактовка бытия-в-сообществе - суть извращения. Конечно, она работала не напрасно и нашла много также и практически значимых эмпирических правил. Но она представляет собой действительную психологию в столь же малой степени, в какой моральная статистика с ее не менее ценными результатами представляет собой науку о морали.

Повсюду в наше время чувствуется срочная потребность в познании духа, и становится почти невыносимой неясность методических и предметных взаимоотношений наук о духе и природе. Дильтей, один из величайших исследователей духа, употребил всю свою жизненную энергию на прояснение отношений природы и духа, на прояснение природы психофизической психологии, которую, как он считал, необходимо дополнить новой описательной аналитической психологией. Усилия Виндельбанда и Риккерта не принесли, к сожалению, страстно желаемого прозрения. Они, как и все, не вырвались из оков объективизма; тем более новые психологи-реформаторы, полагающие, что всему виной долго властвовавший в умах предрассудок атомизма и новые времена наступят с психологией целостностей. Улучшения не может наступить, пока не понята наивность объективизма, порожденного естественной установкой на окружающий мир, и пока не прорвется в умы понимание извращенного характера дуалистического мировоззрения, где природа и дух должны трактоваться как реальности сходного рода, хотя каузально закрепленные одна на другой. Я совершенно серьезно полагаю: объективной науки о духе, объективного учения о душе - объективного в том смысле, что оно считает души и сообщества личностей существующими внутри пространственно-временных форм,- никогда не было и никогда не будет.

Дух, и даже только дух, существует 6 себе самом, и для себя самого, независим, и в этой независимости, и только 6 ней может изучаться истинно рационально, истинно и изначально научно. Что же касается природы в ее естественнонаучной истине, то она только по видимости самостоятельна, и только по видимости для себя открыта рациональному познанию естественных наук. Ибо истинная природа в ее естественнонаучном смысле есть продукт исследующего природу духа, а следовательно, предполагает науку о духе. Дух по сути своей предназначен к самопознанию, и как научный дух - к научному самопознанию, и далее вновь и вновь. Лишь в чистом духовно-научном познании ученый не заслужит упрека в том, что от него скрыт смысл его собственных усилий. Поэтому науки о духе извращаются в борьбе за равноправие с естественными науками. Лишь только они признают за последними их объективность как самостоятельность, так сами впадают в объективизм. Но в том виде, в каком они существуют сейчас со всеми своими многообразными дисциплинами, они лишены последней, подлинной, добытой в духовном миросозерцании рациональности. Именно отсутствие у всех сторон истинной рациональности и есть источник ставшего невыносимым непонимания людьми своего собственного существования и собственных бесконечных задач. Они неразрывно связаны в единой задаче: лишь когда дух из наивной обращенности вовне вернется к себе самому и останется с самим собой, он может удовлетвориться.

Как было положено начало такого самосознания? Начало было невозможным, пока властвовали сенсуализм, психологизм данных, идеи психики как tabula rasa. Лишь Брентано, потребовавший создания психологии как науки об интенциональных переживаниях, дал толчок, который смог привести к дальнейшим результатам, хотя у самого Брентано объективизм и психологический натурализм остались непреодоленными. Разработка действительного метода постижения сущностной основы духа в его интенциональности и построения на этой основе бесконечной и последовательной аналитики духа привела к созданию трансцендентальной феноменологии. Натуралистический объективизм и любой объективизм вообще она преодолевает единственно возможным способом, а именно: философствующий начинает от собственного Я, понимаемого чисто как производитель всех смысловых значений, по отношению к которым он становится чисто теоретическим наблюдателем. В этой установке возможно построение абсолютно независимой науки о духе в форме последовательного самопонимания и понимания мира как продукта духа. Дух здесь не в природе или возле нее, но сама она возвращается в сферу духа. Я - это уже не изолированная вещь наряду с другими подобными вещами в заранее готовом мире; личности уже не "вне" друг друга и не "возле", но пронизаны друг-для-друга и друг-в-друге-бытием.

Но об этом здесь говорить невозможно, эту тему не исчерпать ни в каком докладе. Однако, надеюсь, мне удалось показать, что речь идет не об обновлении старого рационализма, который был абсурдным натурализмом, вообще неспособным понять стоящие перед нами духовные проблемы. Ratio, о котором мы рассуждаем, есть не что иное, как действительно универсальное и действительно радикальное самопознание духа в форме универсально ответственной науки, развивающейся в новом модусе научности, где находят себе место все мыслимые вопросы - о бытии, о нормах, о так называемой экзистенции. Я убежден, что интенциональная феноменология впервые превратила дух как таковой в предмет систематического опыта научного изучения и тем самым осуществила тотальную переориентацию задачи познания. Универсальность абсолютного духа охватывает все сущее в абсолютной историчности, в которую включается и природа как духовное образование. Лишь интенциональная, а точнее, трансцендентальная феноменология - благодаря своей отправной точке и своим методам - создала свет. Лишь она дала возможность понять, и по глубочайшим основаниям, что представляет собой натуралистический объективизм, и в особенности, почему психология в силу ее натурализма вообще должна была упустить из виду творчество - радикальную и сущностную проблему духовной жизни.

III

Подведем же итог наших рассуждений. Так живо обсуждавшийся сегодня, в столь многих симптомах жизненного распада подтвержденный "кризис европейского существования" - это не темный рок, непроницаемая судьба. Он становится понятным и прозрачным на фоне открываемой философией телеологии европейской истории. Однако предпосылкой этого понимания должно стать усмотрение феномена "Европа" в его центральном, сущностном ядре. Чтобы постичь противоестественность современного "кризиса", нужно выработать понятие Европы как исторической телеологии бесконечной цели разума; нужно показать, как европейский "мир" был рожден из идеи разума, т. е. из духа философии. Затем "кризис" может быть объяснен как кажущееся крушение рационализма. Причина затруднений рациональной культуры заключается, как было сказано, не в сущности самого рационализма, но лишь в его овнешнении, в его извращении "натурализмом" и "объективизмом".

Есть два выхода из кризиса европейского существования: закат Европы в отчуждении ее рационального жизненного смысла, ненависть к духу и впадение в варварство, или же возрождение Европы в духе философии благодаря окончательно преодолевающему натурализм героизму разума. Величайшая опасность для Европы - это усталость. Но если мы будем бороться против этой опасности опасностей как "добрые европейцы", с той отвагой, которая не устрашится даже бесконечной борьбы, тогда из уничтожающего пожара неверия, из тлеющего огня сомнения в общечеловеческом завете Запада, из пепла великой усталости восстанет феникс новой жизненности и одухотворенности, возвещающих великое и далекое будущее человечества, ибо лишь дух бессмертен.

 

г.л. ТУЛЬЧИНСКИЙ

Слово и тело постмодернизма: от феноменологии невменяемости к метафизике свободы

План анализа для аннотации (представлен в таблице-вопроснике):

1) «очевидные» и «скрытые» уроки постмодернизма;

2) «логоцентризм» и «телоцентризм» как критика рациональности и как переход к «новой архаике»; телесно-визуалистская ориентация культуры;

3) роль средств социальной коммуникации, «тело» в социальности и в культуре; игра с телом как замена игры со словом; понятие «телоцентризм»

4) стилевые нормы и каноны постмодернизма: эклектизм, «нормативность анормативности», «невразумительность и невменяемость», «конец стиля»;

5) ответственность и свобода: пределы свободы и ответственности; «сознательная невменяемость и свободный отказ от ответственности» как уроки постмодернизма; мультикультурализм и политкорректность постмодернизма;