Различные виды необходимости

Если между удачными речевыми актами, составляющими конверсацию, не существует причинных связей, то есть ли в "конверсационной" психологии какой-либо аналог естественной необходимости, которую изучает физика? В истории философии было выявлено четыре вида необходимости. Это логическая необходимость, устраняющая формальные противоречия, затем причинная необходимость. В результате длившегося два столетия чрезвычайно интенсивного исследования, начало которому положило знаменитое заявление Юма, назвавшего причинную необходимость психологической иллюзией, было доказано существование глубокого различия между причинной необходимостью и простой случайностью. Закон, описывающий естественный процесс, является естественной необходимостью в том случае, если он может быть подтвержден теорией, которая содержит описание достоверного каузального или порождающего механизма, способного продуцировать случаи, описанные законом. Под третьим видом необходимости философы понимают обязательность. Обязательными в социальном, политическом и моральном аспектах считаются те действия, которые определены как нормативные в соответствующей культуре. Применительно ко всем трем видам необходимости употребляются одни и те же термины, выражающие долженствование - "должен", "обязан", "следует", "вынужден" и т.п.

Социальная необходимость имеет некаузальную и, по всей вероятности, нелогическую природу; скорее всего мы склонны приравнивать ее к моральной необходимости. Придавая форму подобной необходимости правилам типа "с фраком нужно носить белый галстук", мы тем самым привлекаем внимание к социальным нормам и тем непростым способам, которые их поддерживают. Несомненно, такие нормы направляют действия людей во вполне определенное русло, однако при этом всегда остается возможность неповиновения, асоциального поведения и т. п. Радикальный

политик вполне может (и некоторые так и поступают) пренебречь принятыми нормами одежды для официальных случаев. Но мы не можем допустить такой возможности применительно к тем дискурсам, которые подчинены принципу непротиворечивости теории и безусловности ее объяснительной способности. Достаточно ли этих трех видов необходимости для того, чтобы понять тип связей между "компонентами" мира конверсаций?

Для того чтобы завершить программу определения типов необходимости," т. е. выявления принципов, которые могли бы сыграть ту же роль в психологии, что естественные законы в физике, необходимости третьего вида явно недостаточно. Особого рода предписательность, которую мы ощущаем, например, в церемонии приветствия, содержит два вида принуждения. Во-первых, существуют нормы приличия, защищающие честь и спокойствие всех участников церемонии. Кроме того, существует, по-видимому, и четвертый вид необходимости. Это концептуальная или семантическая необходимость, благодаря которой указанные нормы диктуют, что следует считать социальным актом определенного рода.

Жесткое и бездумное применение именно этих норм составляет характерную особенность бюрократии. "Без этой формальности то, что вы имеете, не может считаться лицензионным!" Такого рода явления повсеместно встречаются в социальной жизни, но у бюрократии они проявляются в самом непрекрытом виде. Внутренняя структура бюрократической системы связывает понятия воедино, имитируя свойства того или иного из трех видов необходимости. Например, значение понятия "гражданин Великобритании" включает, кроме всего прочего, требование иметь хотя бы одного предка, родившегося в Великобритании; следовательно, формулировка данной семантической единицы конверсации в качестве правила выражает разновидность концептуальной необходимости. Однако этот пример можно отнести к сфере логики, если превратно истолковать данную необходимость в терминах противоречия, которое возникает в том случае, если, говоря о гражданах, не имеющих предков, родившихся в

Великобритании, приписать это требование логической необходимости. Можно превратно истолковать данный пример как очевидную каузальную необходимость, имея в виду замечания типа "именно национальная принадлежность определяет индивида как гражданина Великобритании", где подчеркивается наличие прямых предков. Ясно, что принцип национальной принадлежности не является простой социальной нормой или конвенцией, которую мог бы нарушить тот или иной "скверный" гражданин.

Когда мы описываем физиологический процесс, язык каузальной необходимости вполне уместен. Если ж мы описываем то, что в действительности является процессом конверсации, в терминах каузальной необходимости, мы вынуждены акцентировать нормативный характер наблюдаемых феноменов. Но это может быть нормативность либо в смысле социальных норм действия, либо в смысле семантических норм дискурса. Каким бы ни был адекватный тип необходимости, ни в коем случае это не будет необходимостью, обусловленной действием производящих механизмов, т. е. необходимостью каузальных законов, которые обозначаются в языке терминами долженствования. Мы должны быть чрезвычайно осторожны при изложении результатов наших исследований. Нет никакого оправдания психологам, представляющим результаты своих исследований в понятиях каузальности!

Техника исследования

Теперь обратимся к самой процедуре исследования: что изменится, если будет принята, хотя бы в качестве рабочей гипотезы, конверсационная онтология? С аналогичной проблемой столкнулись в середине XIX в. ученые-химики, решившие принять новую онтологию органических соединений Франклина и Кекуле. Современные попытки модернизировать психологию имеют много общего с этим эпизодом в истории химической науки. В обоих случаях новый подход предполагал признание у предмета изучения необратимых структурных свойств. Если различия органических

соединений по большей мере проявляются на структурном уровне, а не в чистых соотношениях химических элементов, то какие же изменения следовало внести в методологию химических исследований? Очевидно, что на передний план должны были выйти методы структурной идентификации и дифференциации. Конечным результатом этих попыток "обнаружить" структуру стало возникновение таких удивительных специальностей, как кристаллография Х-лучей и стереохимия, где основным инструментом химического анализа стали количественные методы.

Если конверсация - это первичная человеческая реальность, а индивидуальный "разум" - не субстанция, а приватизированная конверсация, значит, важнейшая роль в психологии должна принадлежать лингвистическому анализу. Я, например, долгое время занимался изучением того, как умение использовать словарный запас влияет на организацию естественных человеческих реакций в эмоциональные системы, характерные для определенной культуры. Прекрасным образцом объединения предварительных лингвистических исследований и психологического анализа эмоциональной системы могут служить работы Кэтрин Луц (7). Другой замечательный пример дает проведенный Сабини и Силвером анализ зависти (10). Еще один пример, слишком сложный для того, чтобы описать его здесь хотя бы в общих чертах, это совместный проект, охватывающий множество культурных и языковых систем, который осуществляется в настоящее время в Оксфорде. В этой работе, в которой участвуют психологи, философы, лингвисты и этнографы, анализу подлежит проблема взаимосвязи грамматики местоимений, процесса возложения моральной ответственности (индивидуальной и групповой) и самосознания.

Могут возразить, что предложенная идея - это всего лишь дискредитировавшая себя известная гипотеза Сапира-Ворфа, возрожденная под другим именем. Очень многие ошибочно считают, что Сапир и Ворф полагали, будто психология индивидов строго детерминируется языком, на котором они творят (11, 16). Вряд стоит оспаривать тот очевидный факт, что лексические

синтаксические ресурсы языка не определяют возможностей использования этого языка в различных видах когнитивной и социальной деятельности. Если мы принимаем концепцию "использования" языка, т. е. рассматриваем язык как многоцелевой и гибкий инструмент, позволяющий выполнять разного рода социальные и практические действия, то для обоснования далеко идущих планов культурной дифференциации будет явно недостаточно того факта, что перечни лексических единиц носят ограниченный, а грамматические рамки -жесткий характер. Однако микросоциология и антропология могут использовать другое мощное аналитическое средство, а именно - этнографию. Это систематическое описание культурной практики в обществе. Действительно, было бы крайне глупо пытаться изучать то, о чем я говорю, только посредством анализа языка. Нужно исследовать то, что Витгенштейн, может быть, не слишком удачно назвал "языковыми играми". Речь идет о сложных видах социальной практики, включающих как использование слов, так и другие виды невербальной совместной деятельности. В "Философских исследованиях" первая языковая игра появляется в рассказе о двух строителях дома. Основные слова, которые они употребляют, это блок, плита и столб. Эти слова играют существенную роль в материальном процессе строительства. Но существует также социальная практика, например, возложение ответственности. Для понимания реального использования языка, опосредующего социальный порядок, необходима этнография подобной практики. Работа Питера Марша о футбольном хулиганстве содержит этнографический анализ ритуальной борьбы (8). Только с помощью такого анализа удалось правильно понять сложную лингвистическую деятельность, посредством которой в речи футбольных хулиганов проявились нормативные конвенции. Этнография и лингвистический анализ в данном случае образовали общую техническую базу психологического исследования.

И вновь об экспериментах

В заключение мне хотелось бы добавить ряд замечаний, касающихся ограниченности экспериментальной методологии. Существуют два аспекта этой проблемы, о которых я до сих пор не упоминал. Один из них - исторический. По-видимому, сложившаяся форма экспериментальной психологии во многом испытала влияние феномена, названного раним из ученых "моделью классной комнаты". Известно, что возникновение экспериментальний психологии во многом было связано с разработкой системы тестирования, пригодной как для введения системы всеобщего образования, так и для организации гражданских армейских подразделений. Большинство этих разработок относится к первым двум десятилетиям XX в. Индивидуальное действие и индивидуальные способности выдвинулись тогда на передний план в качестве основного объекта экспериментальной психологик и с того времени так и остались доминирующей темой этой дисциплины. (Забытые сегодня исследователи более раннего периода, такие, как Триплетт и Лебон, изучали подлинно коллективные явления.) Конечно, нельзя считать научным требование, чтобы лаборатория уподобилась школьному классу. Так, например, запрет на коллективную работу в научной лаборатории можно расценить как пародию на школьное правило "не подсказывай!". Ясно, что условности, оказавшие огромное воздействие на социальную психологию, это выражение локальной социальной и политической нормы. Экспериментальная практика подчеркивает политическую непреложность того или иного варианта западного демократического общества.

Другой, технический, аспект касается логики экспериментирования. В дискуссиях о методологии часто упоминается идея прогнозирования. Считается, что в задачу естественных наук входит формулирование гипотез, имеющих статус законов, которые позволяют составить прогнозы и подвергать гипотезы проверке. В соответствии с таким представлением о естественных науках экспериментирование в значительной степени

выступает средством проверки законов. В естествознании, однако, это происходит крайне редко; в большинстве случаев гипотеза, которая подлежит проверке, создается уже после получения экспериментального результата (оказавшегося релевантным) в ходе работы над другой, уже оставленной исследовательской программой. Разумеется, авторы научных трудов прибегают к риторике гипотез и прогнозов, однако непосредственное изучение научной практики показывает, что подобная риторика - это главным образом дань условности, требующей от ученого облика разумного существа.

Рассматривая указанные аспекты традиционной экспериментальной процедуры и способы ее описания в их истинном свете, мы можем также раскрыть и методологические возможности психологии. Мы хотим найти методологию, адекватную предмету. Как я уже говорил, эта методология должна исходить из существования двух независимых реальностей, связанных между собой весьма сложным образом. Поскольку структурные свойства играют важную роль не только в биологии, но и в социальных науках, их общей задачей является поиск структуры и ее основ. В биологии, как мы теперь знаем, большинство наблюдаемых образцов -это продукты трансформации скрытых структур, таких, как генетические коды, нервная система и т. п. В психологии дело обстоит сложнее вследствие особой природы второй реальности -мира конверсаций. Конверсационные нормы или императивы, обеспечивающие ее упорядоченность, сами продуцируются как составляющие конверсаций. В процессе научной работы для удобства их представления "правила" могут демонстрироваться в чистом виде, но в социальном мире нормы очень часто реально существуют в виде социальных представлений. Значительную часть социально-психологической работы можно было бы посвятить установлению принципов существования таких представлений (подробное обсуждение этой проблемы можно найти в работе Фарра и Московичи (3)).

Резюме

Подводя итоги, подчеркну, что предложенная мной конструкция может быть подкреплена двумя довольно несхожими направлениями исследований. С одной стороны, концептуальный анализ, базирующийся на философской психологии Витгенштейна и современной философии науки, приводит нас к идее двойственной реальности, которой принадлежат человеческие действия. С другой стороны, подтверждение моих рассуждений можно найти в успешных исследовательских проектах, ориентирующихся на "новую парадигму", некоторые из которых я упомянул в этой статье. Это исследование футбольного хулиганства; детальная разработка процесса модуляции физиологических реакций в эмоциональные системы; определение различных способов возложения ответственности; этнография индивидуальной речи, и т.д. и т.п. В свете этих пересекающихся направлений, подтверждающих мои гипотезы, нам следовало бы пересмотреть все результаты традиционных психологических исследований, заменив риторику каузальности более "прозрачной" терминологией.

Моя основная методологическая посылка чрезвычайно проста. До тех пор пока мы не выясним, что считают гневом, дружбой, безрассудным поведением или оправданием поступков в том или ином обществе, мы не можем заняться строгим исследованием условий, в которых осуществляются данные явления. Я думаю, что Кроул окончательно доказал невозможность установить причину любого из человеческих поступков. Прав он или нет, в любом случае изучение человеческого поведения должно начинаться с социолингвистического анализа языковых игр, конституирующих социальную реальность.

Литература

1. Clarkc D.D. Language and action. - Oxford, 1483.

2. Crowle A.J. "I don't know why I did it" / Realism, powers and persons. - Oxford, 1989.

3. Farr, R., Moscovici S. Social representations. - Cambridge, 1982. 4. Harre R. Personal being. - Oxford, 1983.

5. Kreckel M. Communicative acts and shared knowledge. - London, 1981.

6. Le Bon G. The Crowd. - London, 1903.

7. Lutz С. The domain of emotion words on Ifaluk. // The social construction of emotions. - Oxford, 1986,

Ch. 14.

8. Marsh P. The interpretation and control of action. // The rules of disorder. - London, 1977. Ch. 4.

9. Mead G.H. Man, self and society. - Chicago, 1934.

10. Sabini J., Silver M. Moralities of everyday life. - N.Y., 1981.

11. Sapir E. Language and environment // The American anthropologist. 1912. Vol. 14. - P. 226 - 242.

12. Triesman M. Auditory unmasking // Journal of Acoustic society of America. - 1963, Vol. 27. - P. 35 -

42.

13. Tripplett N. The dynamogenic factors in pacemaking and competition // American journ. of psychology,

1897, Vol. 9. -P. 507-533.

14. Vygotsky L.S. Thought and language. - Cambridge (Mass), 1962.

15. Warner C.T. Anger and similar delusions // The social construction of emotions. - Oxford, 1986, Ch. 8.

16. Whorf B.L. Language, thought and reality. - Cambridge (Mass.), 1956.

17. Wittgenstein L. Philosophical investigations. - Oxford, 1953.