Неопозитивизм — СМ. Позитивизм.

НЕОПРАГМАТИЗМ — ретроспективная фило­софская интерпретация прагматизма,

НЕОПРАГМАТИЗМ — ретроспективная фило­софская интерпретация прагматизма, концептуальное оформление которой ("аналитический Н.") традицион­но связывается с творчеством Рорти. Переосмысливая историко-философский статус аналитической програм­мы (см. Аналитическая философия) в современной западной философии, Рорти отметил, что именно исто­рически обусловленные трансформации языка позво­ляют человеку с достаточной степенью эффективности взаимодействовать с окружающей действительностью. Поскольку любой отдельно взятый тип языка являет со­бой результат случайной фиксации некоторых характе­ристик конкретного исторического времени, постольку обычно в обществе параллельно сосуществуют различ­ные типы дискурсов. По мысли Рорти, хотя "прагма­тизм" — "слово туманное, неопределенное и перегру­женное значениями", было бы несправедливо полагать, что "все ценное из прагматизма было либо сохранено в аналитической философии, либо приспособлено к ее по­требностям". С точки зрения Рорти, одна из ведущих разновидностей аналитической программы — логичес­кий позитивизм — являла собой не что иное как версию эпистемологически ориентированного неокантианства. И аналитической, и "континентальной" программам фи-

лософской рефлексии присуща платоновская стратегия постулирования принципиально новых объектов для то­го, чтобы привилегированным предложениям было че­му соответствовать вкупе с кантовской стратегией поис­ка внеисторических принципов, обусловливающих сущ­ность знания, рациональности и морали. Но, в отличие от "аналитически ориентированного" Пирса, — отмеча­ет Рорти, — уверенного как в том, что "философия дает нам универсальный, всеохватывающий и не зависящий от истории контекст, в котором каждый род дискурсии имеет собственное место и ранг", так и в том, что "эпи­стемология и семантика могут его /этот контекст — И.Б./ обнаружить", Джемс и Дьюи стремились акцентированно преодолеть подобное идейное наследие Канта. Отличие же, с другой стороны, позиций Джемса и Дьюи от иных мыслителей, которые аналогичным образом от­вергли этот кантовский тезис (в первую очередь, Ницше и Хайдеггер), заключается, по Рорти, в следующем: представители классического прагматизма (за рамки ко­торого необходимо выводить Пирса) не совершали не­простительной ошибки, состоявшей в противопоставле­нии себя научному сообществу светских интеллектуа­лов, для которых главным нравственным ориентиром было естествознание и которые осознали себя в таковом качестве еще в эпоху Просвещения. Согласно Рорти, "писания Джемса и Дьюи никогда не покидал дух соци­альной надежды... Джемс и Дьюи призывали сделать на­шу новую цивилизацию свободной, отказавшись от по­нятия "оснований" нашей культуры, нравственной жиз­ни, политики, религиозных верований, от "философ­ских основ". Они настаивали на отказе от невротическо­го картезианского поиска очевидности, который был, видимо, одним из следствий шока, вызванного новой галилеевской космологией, от поиска "вечных духовных ценностей" — этакой реакции на Дарвина — и, наконец, от стремления академической философии создать три­бунал чистого разума, — что как раз и было неокантиан­ским ответом на гегелевский историцизм. Кантианский проект обоснования знания и культуры посредством включения этого знания в постоянную внеисторическую матрицу Джемс и Дьюи считали реакционным. Они считали идеализацию Кантом Ньютона, а Спенсером Дарвина такой же глупостью, как идеализация Плато­ном Пифагора или Фомой Аквинским — Аристотеля". Как отмечал Рорти, в контексте исторических судеб прагматизма в 20 в. правомерно зафиксировать следую­щие его характеристики: 1) анти-эссенциалистский под­ход к понятиям "истина", "знание", "язык", "мораль" и т.п. По Джемсу, истинное суть то, что "хорошо в качест­ве мнения", говорить об истине как о "соответствии ре­альности" — бесполезно. Поиск сущности у истины — следствие той презумпции, что сущностью обладают

знание или рациональность, или исследование, или от­ношения между мыслью и ее объектом. По мысли же Джемса, особой области сущностей нет, как не может быть особого целостного эпистемологического подхода, фундирующего исследование как таковое, — следова­тельно, в принципе некорректно использовать свое зна­ние сущностей так, чтобы осуществлять критику точек зрения, которые полагаются ложными, и указывать на­правление движения к иным истинам. Словарь созерца­ния, наблюдения, теории перестает нам служить как раз тогда, когда приходится иметь дело именно с теорией, а не с наблюдением; с программированием, а не с вводом данных. Когда созерцающий разум, отделенный от чув­ственных впечатлений данного момента, принимает бо­лее широкую точку зрения, его деятельность связывает­ся с решением того, что надо делать, а не с решением от­носительно того, какое именно представление точнее. 2) Тезис, согласно которому нет никакого эпистемологиче­ского различия между истиной о том, что должно быть, и истиной о том, что есть, нет метафизической разницы между фактами и ценностями, так же, как нет никакого методологического различия между моралью и наукой. Ошибочна сама эпистемологическая традиция, направ­ленная к поиску сущностей науки и сводящая рацио­нальность к правилам. В рамках прагматизма же прин­цип любого исследования (научного или морального) сводим к мысленному взвешиванию, касающемуся от­носительной значимости разнообразных конкретных альтернатив. Различение разума и желания, разума и склонности, разума и воли есть результат трактовки ра­зума как специфического (особо просветленного) зре­ния; Дьюи именовал это "созерцательной (наблюдатель­ной) теорией познания". 3) Идея, в соответствии с кото­рой не существует никаких ограничений (кроме комму­никативных отношений суть замечаний коллег-исследо­вателей) в исследовании чего бы то ни было — нет гло­бальных принуждений, фундированных природой объ­ектов как таковых, самих по себе, или природой языка и разума. Предположение о том, что точка зрения, преодо­левшая все возможные на наличный момент возраже­ния, тем не менее способна оказаться ложной, — в принципе бессмысленно (Пирс). Ибо не существует ме­тода, позволяющего узнать, когда достигается сама ис­тина, а когда она всего лишь ближе к нам, нежели преж­де. Признание случайной природы исходных пунктов рассуждений исследователя лишает людей "метафизи­ческого комфорта" (Ницше), но при этом ставит их в за­висимость от "наших собратьев, как единственных ис­точников, которыми мы руководствуемся" (Рорти). Судьбоносное отличие (нео)прагматизма от представи­телей "Великого метафизического Отказа" (Ницше, Хайдеггер и др.) в истории философии, по убеждению

Рорти, и заключается в том, что "наше самоотождеств­ление с нашим сообществом — с нашим обществом, с нашей политической традицией, с нашим интеллекту­альным наследием — становится интенсивнее, когда мы рассматриваем это сообщество скорее как наше, чем как природное, скорее как сотворенное, чем как преднайденное, как одно среди многих, которое люди могут со­здать... речь идет о нашей лояльности по отношению к другим человеческим существам, выступающим вместе против тьмы, а не о нашей надежде на правильное по­стижение вещей". (При этом Рорти призывает жестко различать прагматизм как установку по отношению к философским теориям и прагматизм как установку по отношению к реальным теориям: метафилософский ре­лятивизм Джемса и Дьюи, совершенно справедливо убежденных в том, что нет никакого "извнеположенного" способа осуществить выбор между несопоставимы­ми философскими теориями типа платоновской или кантианской, отнюдь не соотносим с "релятивизмом" как "таким взглядом на вещи, при котором всякое убеж­дение в чем-либо — или даже в чем угодно — столь же приемлемо, как и всякое другое".) Одновременно, по мысли Рорти, в известном смысле открытой остается проблема внешне иррационалистического посыла фило­софского прагматизма: "мы находимся в привилегиро­ванном положении просто благодаря тому, что мы — это мы... Что, если "мы" здесь — это Оруэллово государст­во? Когда тираны используют ленинский леденящий ду­шу смысл термина "объективный" для того, чтобы пред­ставить свое вранье как "объективную истину", что по­мешает им цитировать Пирса в защиту Ленина" /см.: вышеотмеченная идея Пирса о "точке зрения, преодо­левшей все возражения" — И.Б./. Безусловно, тезис об истине как результате общения приложим лишь к "неиз­вращенным" (Хабермас) условиям такового общения. Критерием же подобной "неизвращенности", по мысли Рорти — М.Уильямса, может выступать лишь употреб­ление "наших" критериев значимости: "если мы суть те, кто читает и осмысливает Платона, Ньютона, Канта, Маркса, Дарвина, Фрейда, Дьюи и т.д.". Как подчерки­вает Рорти, "мильтоновская "свободная и открытая встреча", в которой истина должна восторжествовать, сама должна быть описана скорее в терминах примеров, чем принципов — она похожа больше на базарную пло­щадь в Афинах, чем на заседание кабинета Соединенно­го Королевства, больше на двадцатый, чем на двенадца­тый век... Прагматик должен поостеречься повторять за Пирсом, что истине суждена победа. Он не должен го­ворить даже, что истина победит. Все, что он может, — это сказать вместе с Гегелем, что истина и справедли­вость находятся в русле последовательных стадий евро­пейской мысли". Джемс подчеркивал: "Если бы жизнь

не была настоящей борьбой, успех которой состоит в том, что нечто постоянно приобретается для мира, она была бы не лучше, чем игра в любительском спектакле, с которого, по крайней мере, всегда можно уйти... жизнь "ощущается" как борьба". В контексте печально знаме­нитого трагизмом собственных последствий тезиса Маркса о том, что задача состоит в том, чтобы не столь­ко объяснять, сколько изменить мир, особо изысканным видится идея Рорти, согласно которой "мы можем чтить Джеймса и Дьюи за то, что смогли дать нам лишь очень немногие философы — за намек /выделено мною — И.Б./ на то, как мы можем изменить нашу жизнь". Имен­но геополитическая активность англо-американского блока в 20 в. позволила предотвратить планетарное тор­жество тоталитаризма /ср. с "парадигмальным атлантизмом" Рорти — И.Б./.

И.А. Белоус