НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ — основное фило­софское произведение Маркса и Энгельса

"НЕМЕЦКАЯ ИДЕОЛОГИЯ" — основное фило­софское произведение Маркса и Энгельса. Будучи в це­лом завершена к 1846, при жизни авторов книга не бы­ла опубликована, увидев свет лишь в 1932. "Н.И." явля­ет собой набор разнородных текстов, ее архитектоника не соответствует исходному замыслу, поскольку книга не закончена и в ней отсутствует ряд фрагментов: внача­ле идут "Тезисы о Фейербахе" Маркса, а затем два тома собственно "Н.И." с подзаголовком "Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейер­баха, Б.Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков". В первом томе содер­жатся критические замечания к работам Фейербаха, Ба­уэра и Штирнера. Второй том посвящен "Рейнским ан­налам", или философии истинного социализма (речь идет о ряде "буржуазных" работ, опубликованных в Гер­мании, где в искаженном виде приводятся тезисы анг­лийских и французских социалистов). Там же содержит­ся глава о книге К.Грюна "Общественные движения во Франции и в Бельгии", в которой автор критикует Сен-Симона, Фурье и Прудона. Маркс и Энгельс в опреде­ленной степени защищают этих философов. Одиннад-

цать "Тезисов о Фейербахе" были сформулированы Марксом для себя в записной книжке, а Энгельс издал их с небольшими добавлениями в 1888 в качестве при­ложения к своей работе "Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии". 1). Маркс конста­тирует, что в материалистической философии Фейерба­ха до сего дня действительность, конкретная человечес­кая деятельность, рассматривается лишь созерцательно, а не практически. С другой стороны, идеалистов дейст­вие также интересует лишь с абстрактной стороны. Од­нако важно рассмотреть революционную, "практичес­ки-критическую" деятельность. 2). Истинность мысли познается лишь на практике. 3). Изменить человека пу­тем изменения его образа жизни и воспитания можно лишь в ходе революционной практики. 4). Следует уде­лять больше внимания сегодняшней действительности, критикуя ее в теории и революционизируя на практике. 5). Фейербах, не довольствуясь абстрактной мыслью, обращается к чувственному созерцанию, но не рассмат­ривает чувственный мир с точки зрения практической конкретной деятельности человека. 6). В противополож­ность Фейербаху, считавшему сущность человека инди­видуальной, в действительности ее следует рассматри­вать через совокупность общественных отношений. 7). "Религиозный дух" есть продукт общества. 8). В проти­воположность утверждениям мистических теорий, вся­кая общественная жизнь является по существу практи­ческой. 9). Созерцательный материализм представляет мир с точки зрения изолированных личностей или бур­жуазного общества. 10). Новый материализм видит мир с точки зрения человеческого общества или "общест­венного человечества". 11). "Философы лишь различ­ным образом объясняли мир, но дело заключается в тот, чтобы изменить его". Энгельс назвал в 1888 одиннад­цать тезисов Маркса "гениальным зародышем нового мировоззрения". И все теоретическое содержание "Н.И." представляет собой, по существу, развитие этих тезисов. По мысли Маркса и Энгельса, мир преобразу­ется в процессе и посредством революционной практи­ки. В этом движении, в революционной практике, чело­век преобразует и перевоспитывает сам себя. Забывая о практическом применении, которое должна иметь лю­бая философская теория, немецкие мыслители-традици­оналисты, даже говоря о проблемах объективности и ре­альности мыслимого или воображаемого мира, не выхо­дят, по мысли авторов "Н.И.", за рамки схоластики. Маркс и Энгельс представили идеологию как некую по­следовательную систему, созданную не в результате сво­бодного творчества всех людей, а, напротив, принуди­тельно им навязанную: "Не только в ответах Фейербаха, Бауэра, Штирнера, но уже в самих поставленных ими вопросах заключается мистификация". Идеология пред-

ставляет собой совокупность идей и мнений, позволяю­щих людям осмысливать свое место в мире. Идеология организует отношения людей, принадлежащих к той или иной общественной структуре. Следовательно, ее содержание определяется интересами господствующего класса. Идеология, господствующая в обществе, есть идеология господствующего в нем класса. Она отчуждена от него лишь в той степени, в какой представляется всеобщей, т.е. высказывает нечто, имеющее всеобщую ценность, продолжая при этом служить особенным ин­тересам. "Продуктом сознания" является, следователь­но, знание и одновременно незнание. Таким образом, в "Н.И." идеология представлена, с одной стороны, как нечто пассивное, как простое отражение классовой по­зиции. (Идеология, по мнению авторов "Н.И.", легко выводится из таких позиций: "Немецкая философия есть продукт мелкобуржуазной структуры немецкого общества". Или: "Состояние Германии в конце прошло­го века полностью отражается в кантовской "Критике практического разума". Или еще, оценивая Штирнера: "У писателя, никогда не покидавшего Берлин, весь мир которого ограничен Моабитом и Копеником, при воз­никновении потребности мыслить эта мысль, конечно, должна быть такой же абстрактной, каким является он сам и сама его жизнь".) Но с другой стороны, идеология выглядит у авторов согласованной, сознательно создан­ной и оформленной системой взглядов и идей, имеющей целью обосновать власть господствующего класса, ина­че говоря, орудием манипуляции людьми в интересах этого класса. Истинное материалистическое мировоз­зрение, согласно Марксу и Энгельсу, может быть лишь критикой общественных процессов материального про­изводства и обмена. Наблюдение и эмпирический ана­лиз должны помочь понять, как люди воспроизводят са­ми себя в процессе производства средств существова­ния. Разделение труда приводит к классовым антагониз­мам. "Н.И." ставит себе целью "развенчать и лишить всякого доверия философскую борьбу с тенями действи­тельности, борьбу, которая так по душе мечтательному и сонливому немецкому народу". Несмотря на свои пре­тензии противостоять идеализму и быть материалистом, Фейербах остается им лишь в теории. Он рассуждает о религиозном отчуждении. Но он не видит, что идеализм представляет собой отчуждение мысли от условий ее производства и производства действительного мира. Ра­зоблачение религиозного отчуждения, как и само это яв­ление, есть продукт материального базиса обществен­ной жизни: "Для практического материалиста, то есть для коммуниста, все дело заключается в том, чтобы ре­волюционизировать существующий мир, чтобы практи­чески выступить против существующего положения ве­щей и изменить его". Фейербах видит в человеке лишь

пассивно чувствующее существо, тогда как человек — существо активное, которое само производит свою жизнь. Фейербах рассматривает человека как изолиро­ванного индивида или как универсальный род. Однако человек, утверждается в "Н.И.", — существо историче­ское, которое существует прежде всего в обществе. Его действительность нельзя отделить от всего комплекса общественных отношений. "Первый исторический акт — это производство средств, необходимых для удовле­творения потребностей, производство самой материаль­ной жизни". По мнению Маркса и Энгельса, Фейербах не понимает, что такое настоящее критическое дейст­вие. Оно может быть только критической практикой, иначе говоря, революционным вмешательством. Старый созерцательный материализм выражает взгляды только одного класса: буржуазии. Лишь опыт рабочего движе­ния в коммунистической форме может заставить уста­реть абстрактный анализ отчуждения, за пределы кото­рого пытался выйти Фейербах. Критически рассмотрев гуманистический материализм Фейербаха, Маркс и Эн­гельс перешли к критике критических взглядов Б.Бауэра и индивидуализма М.Штирнера. Две этих теории, кроме их внутренних противоречий, по мысли Маркса и Эн­гельса, объединяет их абстрактность: Бауэр и Штирнер лишь обсуждают основания представлений о мире. Вме­сто того чтобы поставить себе целью изменить мир, они только оправдывают, одобряют его. Бауэр и Штирнер выдвинули лишь систему идей. Самостоятельность мысли, которую они провозглашают, и критическая по­зиция, о которой они заявляют, по мысли авторов "Н.И.", — не более чем иллюзии. Эти философы отка­зываются видеть или признать, что все их труды впол­не вписываются в систему существующих обществен­ных отношений. Вопреки их собственным утверждени­ям, они вовсе не являются ни революционерами, ни критиками. Они довольствуются тем, что защищают буржуазию от пролетариата, который стремится к практической критике: "Эти иллюзии, мечтания и из­вращенные представления очень просто объясняются их практическим положением в жизни". Образ мышле­ния и характер позиции Бауэра и Штирнера соответст­вуют идеологии господствующего класса, допускаю­щего критику со стороны "своих". На определенной ступени развития производительных сил буржуазия дозволяет интеллектуалу быть внешне самостоятель­ным и независимым. Но на деле его независимость есть лишь продукт существующего в капиталистичес­ком обществе разделения между умственной и практи­ческой деятельностью, происходящего от противостоя­ния труда и капитала. Отстаиваемая Бауэром идея о том, что сознание определяет бытие, возникла на базе существующих общественных отношений, которые от-

деляют сознание от жизни, личность от общества, а идеи — от условий их производства. Однако именно жизнь определяет сознание, а не наоборот. Отчужде­ние — это именно тот процесс, который порождает ил­люзию, что мир можно изменить, изменив идеи. Изме­нить же необходимо, согласно убеждению Маркса и Эн­гельса, не сознание действительности, а саму действи­тельность. Маркс и Энгельс доказывают, что в интере­сах любого класса заставить поверить в универсаль­ность своих идей. Но для них совершенно ясно, что идеи не бывают универсальными. Они принадлежат той группе людей, интересы которых защищают. Гуманис­тический универсализм — это часть буржуазной идео­логии. Лишь особенные интересы пролетариата совпа­дают со всеобщими интересами. По мысли авторов "Н.И.", "... пролетарии, чтобы отстоять себя как лично­сти, должны уничтожить имеющее место до настоящего времени условие своего собственного существования, которое является в то же время и условием существова­ния всего предшествующего общества", и далее: "ком­мунистическая революция... уничтожает господство ка­ких бы то ни было классов вместе с самими классами". Маркс и Энгельс показали, что материалистический анализ экономического базиса должен состоять прежде всего в анализе способа производства. Исследовать не­обходимо не только его структуру, но и происхождение. Общественные отношения в определенную эпоху и в определенном месте обусловлены способом производ­ства, утвердившимся среди людей в данную эпоху и в данном месте. Функцией производства является удовле­творение человеческих потребностей. Именно их разви­тие приводит к переменам в обществе: "Любая револю­ция, так же как и достигаемые ею результаты, определя­ется условиями существования индивидов, их нужда­ми". Разделение между трудом и капиталом порождает наемный труд. Характер способа производства опреде­ляется состоянием развития производительных сил, до­стигнутым к данному моменту истории. Производитель­ные силы включают в себя не только все материальные средства производства, но и рабочую силу, уровень ее развития и способ использования. Рабочая сила, в свою очередь, в определенной степени влияет на развитие производительных сил. Возникает двоякого рода проти­воречие. С одной стороны, новый способ производства разрушает прежний. Представляемые ими интересы вступают в конфликт. Машинный труд может противо­речить физическому. Но, кроме того, происходят и кон­фликты между разными способами производства, как это можно видеть на примере перехода от мануфактуры к фабрике. В "Н.И." впервые появилась классификация исторических этапов развития общества, которую Маркс позже развил и уточнил в своем "Капитале". Эти

этапы — первобытное общество, античное рабство, фе­одализм и буржуазный капитализм, проходящий стадии первичного накопления капитала, его концентрации и распространения по всему миру. "Общество всегда раз­вивалось в результате противоречий: между свободны­ми людьми и рабами в античности, феодалами и крепо­стными в средние века, буржуазией и пролетариатом в Новое время". Историческое развитие капитализма так­же показывает, что концентрация капитала лишает со­держания некоторые юридические и общественные формы. Частная собственность приобретает все более общественный характер. В этот момент, когда концент­рация капитала достигнет такой степени, что сделает во­пиющей несправедливостью частное присвоение средств производства, рабочий класс может восстать и устранить это противоречие путем революционного действия. Философская мысль 20 в. противопоставила революционистской парадигме, инициированной "Н.И.", ряд интеллектуальных ответов и более перспек­тивных исследовательских программ. (См. также Маркс, Марксизм, Неомарксизм, Модернизм.)

A.A. Грицанов

НЕМЕЦКАЯ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНО-КРИ­ТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ — этап в развитии не­мецкой и западноевропейской философской мысли с се­редины 18 до первой трети 19 в.,

НЕМЕЦКАЯ ТРАНСЦЕНДЕНТАЛЬНО-КРИ­ТИЧЕСКАЯ ФИЛОСОФИЯ — этап в развитии не­мецкой и западноевропейской философской мысли с се­редины 18 до первой трети 19 в., представленный име­нами Канта, Фихте, Шеллинга, Гегеля. В отечественной историко-философской традиции за этим периодом за­крепилось в качестве устойчивой квалификационной метки название, данное еще Энгельсом, — "немецкая классическая философия", в котором было имманентно заложено идеологически ангажированное толкование ее места, роли и значения в качестве непосредственного теоретического источника марксизма в области филосо­фии. Более того, в данном обозначении изначально на­личествовала избыточно заниженная оценка данного ис­торико-философского этапа, которому во многом отка­зывалось в самодостаточности и автономности в качест­ве полноправного, "золотоносного" интеллектуального пласта, имеющего вневременную значимость и цен­ность (наряду, скажем, с античной и возрожденческой философией, задавшими непревзойденную духовно-ин­теллектуальную планку для всех времен и народов). Н.Т.-К.Ф. — это грандиозная эпоха в развитии западно­европейской культуры и философии, хронологически охватывающая почти столетие интенсивнейших, чрез­вычайно напряженных и очень ярких по своим результа­там и важных по своему последующему воздействию интеллектуальных поисков. Это как бы своего рода фи­лософский канон или каноническая философская эпоха, сконцентрировавшая в себе потенциал всей западноев-

ропейской метафизики от Платона до 18 в., — эпоха, на­всегда внесенная в классический ареал мировой фило­софской мысли. Таким образом, Н.Т.-К.Ф. — это своего рода итог всей двухтысячелетней предшествующей фи­лософской традиции, высшее, завершающее звено в раз­витии новоевропейского философского рационализма и т.наз. философской классики (с присущими ей претензи­ями на систематическую целостность и завершенность, убежденностью в естественной упорядоченности миро­устройства, наличием в нем гармонии и порядков, до­ступных рациональному постижению.) И в то же время Н.Т.-К.Ф. — это и тот исток, с которым оказывается ге­нетически связана современная западная философия по­следней трети 19 и 20 в., ибо именно ее парадигмальные установки во многом определили облик большинства основных направлений, школ и течений неклассическо­го и постклассического стиля философствования. При всем разнообразии идей и концепций немецкая филосо­фия этого периода представляет собой: а) преемствен­ный ряд систем, органически связанных между собой, ибо каждый философ после Канта, начиная выработку собственной концепции, целиком опирался на идеи сво­его предшественника; б) относительно целостное, еди­ное духовное образование, так как все вышеперечислен­ные мыслители так или иначе придерживались на про­тяжении данного этапа развития ряда существенных принципов. К их числу можно отнести следующие: 1) Сходное понимание роли самой философии в обществе. ("Философия есть... современная ей эпоха, постигнутая в мышлении", — писал Гегель.) Все немецкие мыслите­ли вверяли ей высочайшую духовную миссию — быть критической совестью культуры, осуществлять крити­ческую рефлексию по отношению ко всем сферам чело­веческой жизнедеятельности. Некоторые новейшие фи­лософы, особенно Рорти, оспаривают сегодня эту пре­тензию Н.Т.-К.Ф., считая, что Гегель и Кант "вообще воспринимали философию слишком серьезно" и что на деле она являет собой "только один из способов сглажи­вания напряжений между сферами культуры". Однако эту точку зрения разделяют сегодня далеко не все пред­ставители новейших течений. Так, Фуко, восхищаясь Кантом, писал, что "тот поставил проблему философии не по отношению к вечности, а по отношению к "сей­час" — не созерцать вечное, не рефлексировать исто­рию, а диагностировать наши актуальные становления, пронизывающие эпоху как нечто межвечное, несвоевре­менное, актуальное. (Почти как у Ницше, говорившего о философе как враче цивилизации.) Немецким мыслите­лям второй половины 18 — первой трети 19 в. во мно­гом удалось "диагностировать" актуальные становления своей эпохи и пронести через все разделы своей фило­софии идею о высочайшей, культурно-цивилизующей,

гуманистической миссии философии. В этом плане Н.Т.-К.Ф. остается и по сей день пока недосягаемым идеалом, задавшим высочайшую планку в стремлении дать завершающее осмысление этого мира в концептах. 2) Формирование качественно нового облика самой фи­лософии в виде более дифференцированной, тщательно отработанной в категориально-понятийном плане, спе­циальной системы дисциплин, звенья которой взаимо­связаны в единую интеллектуальную цепь философских концептов, характеризующихся к тому же высокой сте­пенью обобщенности и абстрагированности. В этом плане Н.Т.-К.Ф. крайне сложна для освоения. Как писал, хорошо понимая это, Гегель: "О нас идет слава как о глубоких, но часто неясных мыслителях". Произведения Канта, Фихте, Шеллинга и того же Гегеля не были рас­считаны на широкого читателя, это специальные фило­софские работы, изобилующие крайне абстрактными дедукциями и невероятно сложными концептами, неко­торые из которых обозначаются совершенно необычны­ми, из ряда вон выходящими и шокирующими словами: архаизмы, неологизмы, головокружительные этимоло­гические изыскания, демонстрирующие, по словам Делеза и Гваттари, "характерно философский род атлетиз­ма". 3) Ориентация на создание (впервые в истории фи­лософской мысли) целостной диалектической концеп­ции развития. 4) Наличие ряда общих подходов к трак­товке социально-исторической проблематики — обос­нование исторической закономерности, принципов сво­боды и гуманизма. Н.Т.-К.Ф. обогатила мысль принци­пиально новым способом философствования, взяв в ка­честве особого, исходного его пункта сосредоточение всех интеллектуальных интересов главным образом на гносеологической проблематике. В отличие от предше­ствующей философии, начинавшей с вопроса о том, что такое предмет, Кант в качестве первоначальной интуи­ции, развертываемой затем в его концептах, ставит во­прос о том, как происходит и как вообще возможно по­знание о предмете, каковы виды и специфические зако­номерности этого познания. Таким образом, отправля­ясь в своих рассуждениях от рассмотрения познаватель­ного процесса и установления границ его компетенции, представители Н.Т.-К.Ф. всему и вся попытались дать именно познавательную оценку. Слово "трансценден­тальная" и означает исследование не предметов, а видов их познания, причем исследование этого познания a pri­ori — до опыта, т.е. до того, как наш познавательный ин­струмент будет пущен в ход. Исследуя диапазон позна­вательных сил разума, деятели Н.Т.-К.Ф. превращают его одновременно и в своего рода трибунал, все и вся ставящий пред своим судом. Поэтому Н.Т.-К.Ф. — это еще и критическая философия. Благодаря осуществлен­ному ею "коперниканскому" повороту в сторону транс-

цендентализма и признанию того, что все в мире обус­ловлено в конечном счете нашей априорной познава­тельной способностью, ее представители возвели фи­лософию в ранг неэмпирической дисциплины, по сути определяющей когнитивный статус всех других форм дискурса и делающей их легитимными, будь то наука, мораль или искусство. Отсюда и ее особый статус "ба­зисной дисциплины", дисциплины оснований, который подвергается решительной критике в границах новей­шей философии под лозунгом "смерти эпистемоло­гии".

Т.Г. Румянцева

НЕОДЕТЕРМИНИЗМ — новая версия интерпре­тации феномена детерминизма (см. Детерминизм) в со­временной культуре,

НЕОДЕТЕРМИНИЗМ — новая версия интерпре­тации феномена детерминизма (см. Детерминизм) в со­временной культуре, фундированная презумпциями не­линейности, отсутствия феномена внешней причины и отказа от принудительной каузальности. Если идея тра­диционного (линейного) детерминизма (линейной эво­люции, линейного прогресса) являлась доминирующей в европейской культуре на протяжении практически всей ее истории, то современная культура характеризу­ется радикальным поворотом к Н. — как в рамках есте­ственно-научной, так и в рамках гуманитарной своей традиций. Для естествознания переход к нелинейной парадигме связан именно со становлением неклассичес­кой науки (от квантовой механики до теории катастроф Р.Тома); применительно к гуманитарной сфере право­мерно относить зарождение идей нелинейности к гораз­до более раннему периоду. В первую очередь, это отно­сится к философии и социальной истории: фиксация внимания на феномене "неслучайности" (неэлиминиру­емости) случая впервые была осуществлена именно в этих областях, — собственно, отсчет здесь можно вести, начиная с идеи Эпикура о самопроизвольном отклоне­нии атомов. Параллельно традиции жесткого детерми­низма, трактовавшего случайность как онтологизацию когнитивной недостаточности (от Демокрита до Новой Европы) или как результат взаимодействия (пересече­ния) несущественных причин (гегельянство — марк­сизм), в истории философии может быть выделена и традиция, числившая феномен случайности по своему департаменту (от концептуальной экспликации данных идей у У.Петти и А.Кетле до их парадигмального конституирования и аксиологического доминирования в постмодернизме). По ретроспективной оценке Лиота-ром классической традиции, в рамках последней уни­версально предполагалось, что в качестве предмета ес­тествознания "природа является безразличным, бесхит­ростным соперником", тогда как "в гуманитарных на­уках референт, человек, также является участником иг­ры, обладающим речью, развивающим какую-либо

стратегию, возможно неоднозначную, в противовес стратегии ученого: здесь тип случайности, с которой сталкивается исследователь, является не предметным или индифферентным, но поведенческим, или стратеги­ческим, т.е. противоборствующим". Аналогично, синергетическое описание парадигмальных особенностей классического естествознания выявляет их фундированность идеей жесткого линейного детерминизма: "подоб­но богам Аристотеля, объекты классической динамики замкнуты в себе. Они ничего не узнают извне. Каждая точка системы в любой момент времени знает все, что ей необходимо знать, а именно: распределение масс в пространстве и их скорости. Каждое состояние содер­жит всю истину о всех других состояниях...; каждое мо­жет быть использовано для предсказания других состо­яний, каково бы ни было их относительное расположе­ние на оси времени. В этом смысле описание, предо­ставляемое наукой, тавтологично, так как и прошлое, и будущее содержатся в настоящем" (И.Пригожин, И.Стенгерс). Такой подход предполагает наличие в ис­следуемом предмете имманентной и имплицитной логи­ки развития, последовательно разворачивающейся в хо­де его эволюции, которая в силу этого обстоятельства может быть представлена в качестве поступательного ряда этапов, каждый из которых непосредственно выте­кает из предыдущего и, в свою очередь, дает основание для последующего. Артикуляция классической наукой своего предмета в подобном качестве позволяет срав­нить его поведение "с поведением автомата: будучи за­программирован, автомат неукоснительно следует пред­писаниям, заложенным в программе" (Г.Николис, Пригожин). Как отмечает Уайтхед, "указанное направление европейской мысли... берет свое начало из существовав­шей в средние века непререкаемой веры в рациональ­ность Бога, сочетающего личную энергию Иеговы с ра­циональностью греческого философа. Ни одна деталь не ускользнула от его бдительного ока, каждой мелочи он нашел место в общем порядке". Такой подход к пред­мету инспирирует конституирование в естествознании презумпции сколь тотального, столь же и линейного дедуктивизма. Так, например, из предположения Галилея о том, что книга природы написана языком математики, естественно вытекало, что ведущий математик владеет "формулой Вселенной". Именно в этом ключе интер­претирует обсуждаемую проблему Лейбниц: "я не гово­рю, что телесный мир — это машина или часовой меха­низм, работающий без вмешательства Бога; я достаточ­но подчеркиваю, что творения нуждаются в беспрерыв­ном его влиянии. Мое утверждение заключается в том, что это часовой механизм, который работает, не нужда­ясь в исправлении его Богом; в противном случае при­шлось бы сказать, что Бог в чем-то изменил свои реше-

ния. Бог все предвидел, обо всем позаботился". В этом отношении можно сказать, что линейный тип детерми­низма в своей культурной доминации конституирует не только науку классического типа, но и парадигмальную матрицу классической метафизики (см. Метафизика), и основоположения классической теологии, ибо понятый в качестве автомата мир предполагает наличие субъекта своего создания и управления или уж во всяком случае — запуска (см. Деизм). Тоффлером отмечено определен­ное коррегирование между эволюцией взглядов на де­терминизм и социокультурного контекста их разворачи­вания: "широкое распространение механического миро­воззрения совпало с расцветом машинной цивилизации. Бог, играющий в кости, был плохо совместим с машин­ным веком, который с энтузиазмом воспринял научные теории, изображавшие Вселенную как своего рода ги­гантский механизм", — собственно, "необычайно быст­рое развитие фабричной цивилизации... казалось, лишь подтверждало правильность представлений о Вселен­ной как о гигантской заводной игрушке". Правомерно утверждать, по Тоффлеру, что имеет место и обратный вектор влияния: по его наблюдению, "представление о простой и однородной механической Вселенной... явно довлело над умами творцов американской конституции, разработавших структуру государственной машины, все звенья которой должны были действовать с безотказно­стью и точностью часового механизма. Меттерних, на­стойчиво проводивший в жизнь свой план достижения политического равновесия в Европе, отправляясь в оче­редной дипломатический вояж, неизменно брал с собой в дорогу сочинения Лапласа". Не случайно наука дан­ного типа доминировала в учрежденных абсолютными монархами академиях (Франция, Прусия, Россия). Свойственный детерминизму классического образца подход к действительности рисует "утешительную кар­тину природы как всемогущего и рационального каль­кулятора, а также строго упорядоченной истории, свиде­тельствующей о всеобщем неукоснительном прогрессе" (Пригожин, Стенгерс). С переходом к неклассической науке, однако, эта "утешительность" перестала воспри­ниматься в качестве удовлетворительной: по словам Эйнштейна, "высшая аккуратность, ясность и уверен­ность — за счет полноты. Но какую прелесть может иметь охват такого небольшого среза природы, если на­иболее тонкое и сложное малодушно оставляется в сто­роне? Заслуживает ли результат столь скромного заня­тия гордого названия "картины мира"?". В противопо­ложность классике, предложенное современным естест­вознанием (от квантовой механики до синергетики) ви­дение мира основано на радикально ином, а именно — на допускающем плюрализм, нелинейном — типе де­терминизма. Пользуясь метафорикой Аристотеля, При-

гожин и Стенгерс так оценивают классическое естество­знание: "классическая наука отрицала становление и многообразие природы, бывшие, по Аристотелю, атри­бутами неизменного подлунного мира. Классическая на­ука как бы низвела небо на землю... Коренное измене­ние во взглядах современной науки... можно рассматри­вать как обращение того движения, которое низвело аристотелевское небо на землю. Ныне мы возносим зем­лю на небо". Таким образом, если двигаться в направле­нии, позволяющем выйти за пределы эволюционного преформизма классической науки, то интенция осмыс­ления множественности и новизны (при самой широкой постановке вопроса) неизбежно приводит к новому (не­линейному) пониманию детерминизма. Современная наука фундирована, по оценке А.Кестлера, презумпци­ей необходимости "выбраться из смирительной рубаш­ки, надетой на... философские взгляды материализмом 19 в.", — в первую очередь, речь идет о "смирительной рубашке" детерминизма, понятого в качестве внешнего причинения. Находясь на посту президента Междуна­родного союза теоретической и прикладной механики, Дж.Лайтхилл публично принес от имени механики из­винения за то, что "в течение трех веков образованная публика вводилась в заблуждения апологией детерми­низма, основанного на системе Ньютона, тогда как можно считать доказанным... что этот детерминизм яв­ляется ошибочной позицией". Отказ от линейного по­нимания детерминизма становится краеугольным кам­нем синергетической исследовательской парадигмы: "мы все более и более склонны думать, что фундамен­тальные законы природы описывают процессы, связан­ные со случайностью и необратимостью, в то время как законы, описывающие детерминистские и обратимые процессы, имеют лишь ограниченное применение" (Пригожин). Важнейшим аспектом понимания детер­минизма в качестве нелинейного выступает отказ от идеи принудительной каузальности, предполагающей наличие так называемой внешней причины, т.е. пре­зумпция того, что Н.Н.Моисеев называет "отсутствием направляющего начала". Собственно, именно этот пара­метр и выступает критериальным при различении синергетических (децентрированных) и кибернетических систем, управляемых посредством команд центра. В си­нергетике "материя стала рассматриваться не как инерт­ный объект, изменяющийся в результате внешних воз­действий, а, наоборот, как объект, способный к самоор­ганизации, проявляющий при этом как бы свою "волю" и многосторонность", — иными словами, "организация материи... проявляется самопроизвольно как неотъемле­мое свойство любой данной химической реакции в от­сутствие каких бы то ни было организующих факторов" (А.Баблоянц). Применительно к феноменам, характери-

зующимся таким свойством, как сложность, правомер­но, согласно Г.Николису и Пригожину, утверждать, что "тот факт, что из многих возможностей реализуется не­который конкретный исторический вариант, совсем не обязательно является отражением усилий некоторого составителя глобального плана, пытающегося оптими­зировать какую-то всеобщую функцию, — это может быть простым следствием устойчивости и жизненности данного конкретного типа поведения". Данный момент оказывается принципиально важным с гносеологичес­кой точки зрения. Синергетика не может более опирать­ся на традиционную (фактически восходящую к гилеморфизму) идею о том, что изучение внешней причины, которая, будучи открытой для анализа, позволяет (в си­лу своей соотнесенности, в аристотелевской терминоло­гии, с формальной причиной как эйдосом будучего ре­зультата причинения) спрогнозировать предстоящее со­стояние изменяющейся (точнее, изменяемой — и в этом суть) системы. Однако обращение к анализу поведения элементов микроуровня системы также не может дать искомого результата, ибо новое состояние системы воз­никает как непредсказуемый системный эффект: "кто же может догадаться о путях развития общества и его эко­номическом положении по наблюдению только за одним членом общества и его чековой книжки?" (А.Баблоянц). Таким образом, по оценке Пригожина, "феномен неста­бильности естественным образом приводит к весьма не­тривиальным, серьезным проблемам, первая из которых — проблема предсказания". Имманентное включение в процесс самоорганизации фактора случайной флуктуа­ции делает принципиально невозможным предвидение будущих состояний системы, исходя из знания о ее на­личном состоянии, поскольку, по словам Пригожина и Стенгерс, "очень часто отклик системы на возмущение оказывается противоположным тому, что подсказывает нам наша интуиция /воспитанная на образцах классиче­ской научной рациональности — M.M./. Наше состояние обманутых ожиданий в этой ситуации хорошо отражает введенный в Массачусетском технологическом институ­те термин "контринтуитивный". Это, разумеется, не оз­начает отказа от попыток прогноза: по формулировке Пригожина, "да, мир нестабилен, но это не означает, что он не поддается научному изучению". Однако, осуще­ствляя рефлексивный анализ собственных концептуаль­ных методов и средств, синергетика очень четко фикси­рует границы возможностей перспективного прогнози­рования событий в очерченном концептуальном поле: по оценке А.Баблоянц, "методами нелинейной динами­ки мы можем только предсказать возможность или не­возможность упорядоченных состояний данной систе­мы вдали от равновесия", однако с помощью этих мето­дов в принципе "нельзя предсказать саму природу но-

вых неустойчивых состояний... можно только устано­вить их наличие". Соответственно этому, презумпция научного предсказание в строгом (классическом) смыс­ле этого слова, как констатируют Б.Мизра, Пригожин и М.Курбейдж, сменяется презумпцией "проблемного описания". Именно в этом пункте — в ситуации непред­сказуемости, — по оценке Пригожина, и встает "в пол­ный рост... проблема детерминизма". Механизм оформ­ления структур реализует себя как самоорганизация не­равновесной среды, в процессе которой случайность от­нюдь не является тем несущественным фактором, кото­рым можно было бы пренебречь: "в сильно неравновес­ных условиях процессы самоорганизации соответству­ют тонкому взаимодействию между случайностью и не­обходимостью, между флуктуациями и детерминист­скими законами. Мы считаем, что вблизи бифуркаций основную роль играют флуктуации или случайные эле­менты, тогда как в интервалах между бифуркациями до­минируют детерминистические аспекты... Когда систе­ма, эволюционируя, достигает точки бифуркации, де­терминистическое /т.е. осуществляемое посредством апелляции к универсальным динамическим законам — M.M.I описание становится непригодным... Переход через бифуркацию — такой же случайный процесс, как бросание монеты", в силу чего "в этом случае... воз­можно только статистическое описание" (Пригожин, Стенгерс). В исследуемых синергетикой процессах так называемые необходимые и случайные факторы оказы­ваются практически одинаково значимыми, и специфи­ка эволюционного процесса трактуется как определяе­мая их уникальными комбинациями. Так, Г.Хакен кон­статирует, что именно "совместное действие стохасти­ческих и детерминированных "сил" ("случайность" и "необходимость") переводит систему из исходных со­стояний в новые, определяя при этом, какие именно новые конфигурации реализуются". Пригожин и Стен­герс отмечают, что "траектория, по которой эволюцио­нирует система... характеризуется чередованием ус­тойчивых областей, где доминируют детерминистиче­ские законы, и неустойчивых областей вблизи точек би­фуркации, где перед системой открывается возможность выбора одного из нескольких вариантов будущего... Эта смесь необходимости и случайности и создает "исто­рию" системы". (Разумеется, в рамках такого подхода для Пригожина "представляется очевидным, что с точки зрения идеала детерминизма само понятие истории ли­шено смысла", ибо признание того обстоятельства, что универсальный закон проявляет себя везде и всегда, фактически снимает саму постановку вопроса об эво­люции описываемой посредством этого закона предмет­ности.) При этом, однако, "ветвящиеся дороги эволю­ции ограничены" и пролегают "в рамках вполне опреде-

ленного, детерминированного поля возможностей". Та­ким образом, по формулировке Пригожина и Стенгерс, "далекие от мысли противопоставлять случайность и необходимость, мы считаем, что оба аспекта играют су­щественную роль в описании нелинейных сильно не­равновесных систем". На основании этого на I Конфе­ренции Немецкого общества сложных систем был сде­лан вывод о фундированности синергетического подхо­да идеей "дуализма детерминистического и стохастиче­ского". Реально речь идет именно о признании имма­нентности самоорганизационных динамик и их нели­нейного характера. Так, оценивая переход современной науки к новому видению мира, позволяющему выйти за пределы классической тавтологии, возводящей все воз­можные состояния объекта (мира) к исходным причи­нам и тем пресекающей перспективу аналитики процес­сов подлинного становления и подлинной новизны, си­нергетика отмечает, что "и на макроскопическом, и на микроскопическом уровнях естественные науки отказа­лись от такой концепции объективной реальности, из которой следовала необходимость отказа от новизны и многообразия, во имя вечных и неизменных универ­сальных законов. Естественные науки избавились от слепой веры в рациональное как нечто замкнутое". (Ин­тересно, что для автора во многом близкой синергетическим идеям нестабильности концепции катастроф Р.То­ма характерна демонстрация радикально альтернатив­ной позиции. Подтверждая свою эксплицитно сформу­лированную ориентацию на образцы классического ес­тествознания, он решительно отвергает саму идею слу­чайности как, по его оценке, глубоко не научную, — аналогично тому, как Майкельсон и Морли, чьи опыты во многом способствовали становлению неклассическо­го типа рациональности, пытались экспериментально обнаружить эфир уже после создания теории относи­тельности.) Таким образом, нелинейный тип детерми­низма становится фундаментальным для синергетической парадигмы современного естествознания, а ориен­тация на него — определяющей. Фактически то же са­мое можно сказать и о парадигме современного фило­софского постмодернизма. Собственно, именно переход к нелинейному типу детерминизма (пусть не выражен­ный в столь же эксплицитной, как в естествознании, форме, но достаточно очевидный в содержательном пла­не) и характеризует постмодернистский тип философст­вования. Именно в отказе от детерминизма в его тради­ционном (линейном) истолковании и усматривает Лиотар критерий отличия "постмодернистской культуры" от предшествующей традиции: "научное знание находится в поиске путей выхода из кризиса детерминизма". Со­гласно Лиотару, линейный "детерминизм есть гипотеза, на которой основывается легитимация через производи-

тельность: поскольку последняя определяется соотно­шением "на входе" / "на выходе", нужно предположить, что система, в которую вводится имеющееся "на входе", стабильна; что она функционирует по обычному "гра­фику", нормальный режим и отклонения от которого можно установить, что позволяет достаточно точно предсказать "выход". В противоположность этому, пост­модернистская философия фундирована той презумпци­ей, что закономерности, которым подчинена рассматри­ваемая ею предметность, принадлежат принципиально нелинейному типу детерминизма. Процессуальное бы­тие подобного типа предметности моделируется пост­модернизмом как автохтонное и спонтанное, "чистое и безмерное становление качеств изнутри", которое, как замечает Делез, "угрожает порядку качественно-опреде­ленных тел". И в этом отношении постмодернизм одно­значно отвергает то, что Д'ан называет "однолинейным функционализмом". В силу этого центральной пробле­мой становится для философии постмодернизма про­блема новизны как источника подлинной множествен­ности и, в равной мере, проблема множественности как условия подлинной новизны, что фундировано ради­кальным отказом от характерного для линейного детер­минизма преформизма. Так, Делез видит своим предме­том "... условия подлинного генезиса", в ходе которого возможна подлинная множественность подлинно новых состояний. Согласно программной для номадологического проекта формулировке Делеза и Гваттари, "поисти­не мало сказать "Да здравствует множественное!", ибо призыв этот трудно выполнить... Множественное нуж­но еще создать, не добавляя к нему внешние качества, а, напротив, всего лишь на уровне тех качеств, которыми оно уже располагает". Например, применительно к фе­номену субъективности, Делез моделирует механизм са­моосуществления последней именно как альтернатив­ный традиционному преформизму: "не будучи ни инди­видуальным, ни личным, сингулярности заведуют гене­зисом и индивидуальностей, и личностей; они распреде­ляются в "потенциальном", которое не имеет ни вида Эго, ни вида Я, но которое производит их, самоактуали­зируясь и самоосуществляясь, хотя фигуры этого само­осуществления совсем не похожи на реализующееся по­тенциальное". Линейная версия детерминизма оценива­ется философией постмодернизма сугубо негативно как в аспекте усмотрения в ее основании идеи преформиз­ма, так и в аспекте идеи внешнего причинения (прину­дительного по отношению к трансформирующейся сис­теме, которая в данном случае предстает как трансфор­мируемая внешней силой, т.е. причиной). Так, в номадологии (см. Номадология) радикальной критике подвер­гается такая "несносная черта западного сознания", как интенция переносить чувства или поступки на внешние

или трансцендентные объекты вместо того, чтобы оце­нить их с точки зрения внутренних качеств и ценности самих по себе" (Делез). Традиционное или "символиче­ское" (т.е. усматривающее за знаком наличие четко фик­сированных десигната и денотата) сознание подвергает­ся Р.Бартом критике за то, что "таит в себе не до конца изжитый детерминизм". Аналогичным образом Р.Барт, в контексте противопоставления традиционной (в его тер­минологии — "университетской") и постмодернистской ("имманентной") версий отношения к тексту ("крити­ки"), оценивает отвергаемый постмодернизмом тип де­терминизма следующим образом: "чем вызвано... не­приятие имманентности?.. Возможно, дело в упорной приверженности к идеологии детерминизма, для кото­рой произведение — "продукт" некоторой "причины", а внешние причины "причиннее всех других". Важней­шим моментом постмодернистской интерпретации де­терминизма является, таким образом, финальный отказ от идеи внешней причины. В метафорической системе постмодернизма это находит свое выражение в парадигмальных фигурах "смерти Автора" как внешней причи­няющей детерминанты текста (см. "Смерть Автора") и "смерти Бога" как финальной и исчерпывающей внеш­ней детерминанты (см. "Смерть Бога"), а также в отка­зе от идеи Отца в его традиционном психоаналитичес­ком понимании (а именно — в качестве внешнего и травмирующего детерминационного фактора развития психики) и, соответственно, в программной стратегии анти-Эдипизации бессознательного (см. Анти-Эдип). Так, противопоставляя "Произведение" как феномен классической традиции "Тексту" как явлению сугубо постмодернистскому, Р.Барт фиксирует критерии разли­чения именно в рамках детерминационных особеннос­тей. Согласно его формулировке, классической филосо­фией "принимается за аксиому обусловленность произ­ведения действительностью (расой, позднее — Историей),следование произведений друг за другом, принад­лежность каждого из них своему автору". Тем самым Р.Барт фактически фиксирует такие параметры линей­ного детерминизма, как преемственность, принудитель­ная каузальность и эволюционность процесса. Иными вдовами (словами Р.Барта), в то время как "произведе­ние отсылает к образу естественно... "развивающегося" организма", текст находится в ином, не эволюционном процессе трансформаций, и ключевой "метафорой" их может служить не линейная причинная цепочка, но — "сеть": "если текст и распространяется, то в результате комбинирования и систематической организации компо­нентов". Предельно значимой в контексте концепции Н. является также презумпция неэлиминируемой случайности, и столь же острой в связи с этим является постмодернистская критика классического типа рациональ-

ности, усматривающего в феномене случая продукт субъективной когнитивной недостаточности. — Соглас­но постмодернистской оценке, если основанная на идее линейности классическая традиция пытается предотв­ратить самую идею случайной, непредсказуемой флук­туации, прерывающей линейность эволюции, "расска­зывая", по словам Фуко, "о непрерывном развертывании идеальной необходимости", то постмодернизм экспли­цитно формулирует программную установку на переос­мысление статуса случайности в детерминационном процессе. Как пишет Фуко, "не может быть сомнений в том, что... более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимо­сти. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредска­зуемую случайность в качестве категории при рассмот­рении продуцирования событий". С точки зрения Фуко, целью усилий современной культуры (и, в первую оче­редь, философии) должно стать создание "такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случа­ем и мыслью". Бланшо также отмечает, что "следовало бы не только попробовать вверить мысль случаю (что уже является редким даром), но самому ввериться един­ственной мысли, которая в принципиально едином ми­ре, сместившем всякую случайность, опять решается выбросить кости в игре". Универсально используемая постмодернистскими авторами метафора игры также несет смысловую нагрузку введения в содержание тео­рии идеи случайной флуктуации. Лиотаром фактически осуществляется рефлексивная оценка этой метафоры именно в указанном ключе: "вопрос заключается не в том, что представляет собой соперник ("природа"), а в том, в какие игры он играет. Эйнштейн отвергал мысль о том, что "Бог играет в кости". Тем не менее, именно игра в кости позволяет установить "достаточные" стати­стические закономерности (в пику старому образу вер­ховного Предопределителя)". Этот характерный для фи­лософии постмодернизма поворот фактически изомор­фен повороту, осуществленному современной синерге­тикой: как пишет Пригожин, "для большинства основа­телей классической науки (и даже Эйнштейна) наука была попыткой выйти за рамки мира наблюдаемого, до­стичь вневременного мира высшей рациональности — мира Спинозы. Но, может быть, существует более тон­кая форма реальности, схватывающая законы и игры /подчеркнуто мною — M.M./,время и вечность". В рам­ках обрисованного понимания детерминационных зави­симостей, разумеется, не может быть конституирована идея возможности однозначного прогноза относительно будущих состояний системы, исходя из наличного ее со­стояния. Собственно, уже в предшествующий постмо­дернизму период развития неклассической философии были высказаны идеи о фундаментальной сопряженно-

или трансцендентные объекты вместо того, чтобы оце­нить их с точки зрения внутренних качеств и ценности самих по себе" (Делез). Традиционное или "символиче­ское" (т.е. усматривающее за знаком наличие четко фик­сированных десигната и денотата) сознание подвергает­ся Р.Бартом критике за то, что "таит в себе не до конца изжитый детерминизм". Аналогичным образом Р.Барт, в контексте противопоставления традиционной (в его тер­минологии — "университетской") и постмодернистской ("имманентной") версий отношения к тексту ("крити­ки"), оценивает отвергаемый постмодернизмом тип де­терминизма следующим образом: "чем вызвано... не­приятие имманентности?.. Возможно, дело в упорной приверженности к идеологии детерминизма, для кото­рой произведение — "продукт" некоторой "причины", а внешние причины "причиннее всех других". Важней­шим моментом постмодернистской интерпретации де­терминизма является, таким образом, финальный отказ от идеи внешней причины. В метафорической системе постмодернизма это находит свое выражение в парадигмальных фигурах "смерти Автора" как внешней причи­няющей детерминанты текста (см. "Смерть Автора") и "смерти Бога" как финальной и исчерпывающей внеш­ней детерминанты (см. "Смерть Бога"), а также в отка­зе от идеи Отца в его традиционном психоаналитичес­ком понимании (а именно — в качестве внешнего и травмирующего детерминационного фактора развития психики) и, соответственно, в программной стратегии анти-Эдипизации бессознательного (см. Анти-Эдип). Так, противопоставляя "Произведение" как феномен классической традиции "Тексту" как явлению сугубо постмодернистскому, Р.Барт фиксирует критерии разли­чения именно в рамках детерминационных особеннос­тей. Согласно его формулировке, классической филосо­фией "принимается за аксиому обусловленность произ­ведения действительностью (расой, позднее — Истори­ей), следование произведений друг за другом, принад­лежность каждого из них своему автору". Тем самым Р.Барт фактически фиксирует такие параметры линей­ного детерминизма, как преемственность, принудитель­ная каузальность и эволюционность процесса. Иными словами (словами Р.Барта), в то время как "произведе­ние отсылает к образу естественно... "развивающегося" организма", текст находится в ином, не эволюционном процессе трансформаций, и ключевой "метафорой" их может служить не линейная причинная цепочка, но — "сеть": "если текст и распространяется, то в результате комбинирования и систематической организации компо­нентов". Предельно значимой в контексте концепции Н. является также презумпция неэлиминируемой случай­ности, и столь же острой в связи с этим является пост­модернистская критика классического типа рациональ-

ности, усматривающего в феномене случая продукт субъективной когнитивной недостаточности. — Соглас­но постмодернистской оценке, если основанная на идее линейности классическая традиция пытается предотв­ратить самую идею случайной, непредсказуемой флук­туации, прерывающей линейность эволюции, "расска­зывая", по словам Фуко, "о непрерывном развертывании идеальной необходимости", то постмодернизм экспли­цитно формулирует программную установку на переос­мысление статуса случайности в детерминационном процессе. Как пишет Фуко, "не может быть сомнений в том, что... более уже невозможно устанавливать связи механической причинности или идеальной необходимо­сти. Нужно согласиться на то, чтобы ввести непредска­зуемую случайность в качестве категории при рассмот­рении продуцирования событий". С точки зрения Фуко, целью усилий современной культуры (и, в первую оче­редь, философии) должно стать создание "такой теории, которая позволила бы мыслить отношения между случа­ем и мыслью". Бланшо также отмечает, что "следовало бы не только попробовать вверить мысль случаю (что уже является редким даром), но самому ввериться един­ственной мысли, которая в принципиально едином ми­ре, сместившем всякую случайность, опять решается выбросить кости в игре". Универсально используемая постмодернистскими авторами метафора игры также несет смысловую нагрузку введения в содержание тео­рии идеи случайной флуктуации. Лиотаром фактически осуществляется рефлексивная оценка этой метафоры именно в указанном ключе: "вопрос заключается не в том, что представляет собой соперник ("природа"), а в том, в какие игры он играет. Эйнштейн отвергал мысль о том, что "Бог играет в кости". Тем не менее, именно игра в кости позволяет установить "достаточные" стати­стические закономерности (в пику старому образу вер­ховного Предопределителя)". Этот характерный для фи­лософии постмодернизма поворот фактически изомор­фен повороту, осуществленному современной синерге­тикой: как пишет Пригожин, "для большинства основа­телей классической науки (и даже Эйнштейна) наука была попыткой выйти за рамки мира наблюдаемого, до­стичь вневременного мира высшей рациональности — мира Спинозы. Но, может быть, существует более тон­кая форма реальности, схватывающая законы и игры /подчеркнуто мною — M.M./,время и вечность". В рам­ках обрисованного понимания детерминационных зави­симостей, разумеется, не может быть конституирована идея возможности однозначного прогноза относительно будущих состояний системы, исходя из наличного ее со­стояния. Собственно, уже в предшествующий постмо­дернизму период развития неклассической философии были высказаны идеи о фундаментальной сопряженно-

сти между собой феноменов аутокреативности объекта и его ускользания от прогноза, построенного на основе предполагаемой линейности и, соответственно, однона­правленности процесса его функционирования. Так, применительно к феномену "хюбрис" (см. Хюбрис) X.Аренд отмечает его связь "безграничной продуктив­ности" и "неотъемлемой от него непредсказуемости": данная непредсказуемость "есть не просто вопрос не­способности предвидеть все логические последствия какого-либо акта" ("в этом случае электронный компью­тер был бы способен предсказывать будущее"), но ле­жит в самой основе самоорганизации hybris. Аналогич­но, поворот от модернистской философской программы (см. Модернизм) к постмодернизму ознаменован изве­стным тезисом Э.Ионеско: "И весь мир предстал... в не­обычном свете, — возможно, в истинном своем свете — как лежащий за пределами истолкований и произволь­ной причинности". В рамках классического постмодер­низма данная идея становится одной из фундаменталь­ных. Так, например, Р.Барт, последовательно проводя идею нелинейности, фиксирует применительно к тексту то обстоятельство, что возможные семантические вер­сии его прочтения (варианты означивания) как "игра письма" являются принципиально непредсказуемыми, т.е, по Р.Барту, "текст не следует понимать как нечто ис­числимое". Постмодернистская идея трансгрессии так­же основана на идее невозможности не только предска­зать, но даже выразить в наличном языке феномен пере­хода к тому, не детерминировано (линейно не причине­но) наличным бытием и в рамках последнего мыслится как "невозможное". В целом, как фиксируют Лиотар и Ж.-Л.Тибо, "релятивизм" в результатах познания не должен считаться критерием неадекватности применен­ной когнитивной стратегии, ибо является выражением "самой реальности", основанной на экстремальном "ре­лятивизме как норме". Вместе с тем постмодернизм да­лек от тотального отрицания линейной версии детерми­низма, — речь идет лишь о лишении его статуса тоталь­ности. Подобно тому, как синергетика усматривает воз­можность линейных участков внутри общего нелиней­ного процесса, точно так же и постмодернизм допуска­ет линейность как частный (экстремальный) случай и, соответственно, аспект нелинейности. Так, в термино­логии Дерриды это формулируется следующим обра­зом: "суверенность не уклоняется от диалектики. Отсю­да не упраздняя динамического синтеза, она вписывает его в жертвование смыслом, отводя ему там особую роль". Аналогично и концепция нонсенса Делеза откры­та для интерпретации в свете сформулированной синер­гетикой модели соотношения так называемых "детерми­нистических" и "индетерминстических" участков само­организационного процесса. Оформляющиеся модифи-

кации событийности не позволяют рассматривать кон­кретную конфигурацию событий, наделяемых в рамках этой конфигурации определенным смыслом, в качестве результата предшествующих состояний событийности и их трансформаций: с точки зрения прежнего смысла, становящаяся конфигурация смысла вообще не имеет, лишена оснований и воспринимается как нонсенс. В этом плане смысл и нонсенс как две различных, но рав­но необходимых грани бытия соотносятся, по Делезу, таким же образом, как линейные и нелинейные "участ­ки процесса" у Пригожина, т.е. взаимно исключая ("не-со-возможные серии событий" в "Логике смысла") и од­новременно дополняя (входя в "со-присуствие") друг друга (см. Событийность). Однако, в целом, классичес­кий идеал необходимости, царящей в разумно (упорядо­ченно) организованном мире, сменяется идеалом царя­щей в хаотическом мире случайности, — и философия постмодернизма выступает тем концептуальным полем, где эта смена идеалов находит свое выражение. Таким образом, современная культурная ситуация может рас­цениваться как транзитивная с точки зрения осуществ­ляющегося в ней перехода от линейных представлений о детерминационных отношениях к нелинейным; дан­ный переход обнаруживает себя как в естественно-на­учной, так и в гуманитарной проекциях, — синергети­ка и постмодернизм являются наиболее последователь­ными выразителями этого перехода, соответственно, в сферах науки и философии. Обобщая установки совре­менной философии и современного естествознания, можно утверждать, что, в отличие от парадигмы линей­ного детерминизма, характерной для предшествующей стадии развития культуры, парадигма детерминизма не­линейного типа опирается на следующие презумпции: 1) процесс развития мыслится не в качестве преемст­венно последовательного перехода от одной стадии (со­стояния) системы к другой, а как непредсказуемая сме­на состояний системы, каждое из которых не является ни следствием по отношению к предшествующему, ни причиной по отношению к последующему состояниям: в естествознании — идея бифуркационных переходов; в философиии — идея ветвления событийных серий, кон­цепция "слова-бумажника" (см. Событийность); 2) не­линейная динамика не позволяет интерпретировать то или иное состояние системы как результат прогресса или регресса ее исходного состояния, что означает отказ от идеи филиации и невозможность трактовки процесса в качестве эволюционного: понимание исходного состо­яния системы в качестве хаотической "среды" — в есте­ствознании; презумпция "пустого знака", "тела без орга­нов", необузданности "хюбрис" как исходного состоя­ния рассматриваемой предметности — в современной философии (см. Пустой знак, Тело без органов, Хюб-

рис); 3) нелинейный тип детерминизма не предполагает фиксации внешнего по отношению к рассматриваемой системе объекта в качестве причины ее трансформаций, что означает отказ от идеи принудительной каузальнос­ти и интерпретацию трансформационного процесса как самоорганизационного; 4) претерпевающий трансфор­мацию объект рассматривается как открытая система, — в противоположность выделяемым линейным детер­минизмом изолированным причинно-следственным це­почкам: в естествознании — презумпция энергообмена системы со средой; в постмодернистской философии — презумпция интертекстуальности, трактовка "складки" как складывания внешнего, концепция поверхности, ризомы и др. (см. Номадология, Ризома, Складка, Скла­дывание); 5) фактор случайности, мыслимый в рамках линейного детерминизма в качестве внешней по отно­шению к рассматриваемому процессу помехи, которой можно пренебречь без ощутимых гносеологических по­терь, переосмысливается и обретает статус фундамен­тального в механизме осуществления детерминации не­линейного типа: в естествознании — идея флуктуации параметров системы; в постмодернизме — идеи "вдруг-события", игрового "броска" и т.п. (см. Событийность, Эон); 6) нелинейность процесса исключает возмож­ность любого невероятностного прогноза относительно будущих состояний системы (в науке — презумпция ве­роятностного характера прогноза; в философии постмо­дернизма — фундаментальная фигура трансгрессии как перехода к "невозможному" с точки зрения наличного состояния, концепции "нонсенса" и "абсурда" как смыслов, выходящих за пределы линейной логики, и др. (см. Трансгрессия). Незавершенная процессуальность ныне (непосредственно в présent continus) осуще­ствляющегося перехода к нелинейной трактовке детер­минизма обусловливает то обстоятельство, что исполь­зуемые как естествознанием, так и философией постмо­дернизма понятийные средства для фиксации этого пе­рехода еще находятся в стадии своего становления, в си­лу чего обнаруживают себя такие феномены, как: а) на­личие ряда параллельных понятийных систем для фик­сации феномена нелинейности: например, текстологи­ческий и социоисторический в постмодернизме, распа­дающийся каждый, в свою очередь, на несколько автор­ских понятийных версий: бартовскую, делезовскую и т.п. — при очевидной интенции к унификации и синте­зу за счет взаимной адаптации терминологии (в этом от­ношении показательна судьба термина Кристевой "озна­чивание" или термина "диспозитив" у Фуко); б) исполь­зование метафорических смыслообразов для передачи идеи отсутствия внешней по отношению к трансформи­рующейся системе причины: общая постмодернистская презумпция "смерти Бога", переориентация с идеи Эди-

па как патерналистской детерминанты бессознательного извне к презумпции "Анти-Эдипа" в шизоанализе, ана­логичная ей идея "сиротства смысла" в текстологии и т.п. (см. Анти-Эдип, "Смерть Бога"); в) негативное от­ношение к самому термину "детерминизм", сопрягаемо­му как синергетикой, так и постмодернизмом с линей­ным типом детерминационной ной связи: тяготение постмо­дернизма к "волюнтаристской" и "революционной" тер­минологии или отказ синергетики от данного термина вообще: содержательно конституируя новый тип де­терминизма, теоретики синергетической концепции двигаются вне философской категориальной традиции и, соответственно, используемая ими терминология не всегда изоморфно совместима с понятийными средст­вами философии, поскольку Пригожин и другие клас­сики синергетики жестко идентифицируют сам термин "детерминизм" с причинностью классического (линей­ного) типа и, отвергая идею принудительной каузаль­ности, отказываются и от самого термина "детерми­низм": "идея нестабильности... теоретически потесни­ла детерминизм", "сегодняшняя наука... не сводима к детерминизму" и т.п. В силу этого в работах теорети­ков синергетики идет речь о переходе от "детерминиз­ма" к "индетерминизму", о наличии "детерминационных" участков (плато) в общем течении "индетерминационного" процесса и т.п. — между тем, содержатель­но за термином "индетерминизм" стоит в данном слу­чае не отказ от самой идеи детерминации, но столь ра­дикальный пересмотр ее содержания, который инспи­рирует и указанное дистанцированние от термина, вы­зывающие привычные и в данном случае нежелатель­ные культурные коннотации (в рамках российской си­нергетической школы термин "детерминизм", сохраняя близость к философской традиции, сохраняет и свой статус, — разумеется, при соответствующем обогаще­нии содержания: по оценке Е.Н.Князевой и С.П.Курдюмова, новое мировидение задает "новый образ детерми­низма", "иной тип" его, — конституирует "в некотором смысле высший тип детерминизма — детерминизм с пониманием неоднозначности будущего"). В целом, ста­новление парадигмы детерминизма нелинейного типа инспирирует — как в естествознании, так и в филосо­фии — радикальную критику метафизики как фундиро­ванной презумпцией логоцентризма: отказ от тотально­го дедукционизма метафизических систем в современ­ном естествознании, эксплицитное сопряжение метафи­зики с идеей линейности и стратегии "логотомии" — в постмодернистской философии (см. Логотомия, Логомахия, Онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцентризм, Логоцентризм, Метафизика, Метафизика отсутст­вия). (См. также Анти-Эдип, Детерминизм.)

М.А. Можейко