Слово о плъку игоревѢ, Игоря, сына святославля, внука Ольгова

Не лѣпо ли ны бяшеть, братие, начяти старыми словесы трудных повѣстий о пълку Игоревѣ, Игоря Святъславлича? Начати же ся тъй пѣсни по былинамь сего времеии, а не по замышленію Бояню. Боян бо вѣщій, аще кому хотяше пѣснь творити, то растѣкашется мыслію по древу, сѣрым вълком по земли, шизым орлом под облакы. Помняшеть бо, рече, първых времен усобицѣ. Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедѣй: которыи дотечаше, та преди пѣснь пояше старому Ярославу, храброму Мстиславу, иже зарѣза Редедю пред пълкы касожьскыми, красному Романови Святъславичю. Боян же, братіе, не 10 соколовь на стадо лебедѣй пущаше, нъ своя вѣщиа пръсты на живая струны въскладаше; они же сами князем славу рокотаху.

Почнем же, братіе, повѣсть сію от стараго Владимера до нынѣшняго Игоря, иже истягну умь крѣпостію своею и поостри сердца своего мужеством, наплънився ратного духа, наведе своя храбрыя плъки на землю Половецькую за землю Руськую.

О Бояне, соловію старого времени! Абы ты сиа плъкы ущекотал, скача, славію, по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рита в трону Трояню чрес поля на горы.

Пѣти было пѣснь Игореви, того внуку: “Не буря соколы занесе чрез поля широкая, – галици стады бѣжать к Дону великому”. Чи ли въспѣти было, вѣщей Бояне, Велесовь внуче: “Комони ржуть за Сулою, звенить слава в Киевѣ; трубы трубять в Новѣградѣ, стоять стязи въ Путивлѣ!”

Игорь ждет мила брата Всеволода. И рече ему буй тур Всеволод: “Один брат, один свѣт світлий ты, Игорю, оба есвѣ Святъславличя! Сѣдлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, осѣдлани у Курьска напереди. А мои ти куряни свѣдоми къмети: под трубами повити, под шеломы възлѣлѣяни, конець копѣя въскръмлени, пути имь вѣдоми, яруги им знаеми, луци у них напряжени, тули отворени, сабли изъострени; сами скачють, акы сѣрыи влъци в полѣ, ищучи себе чти, а князю славѣ”.

Тогда Игорь възрѣ на свѣтлое солнце и видѣ от него тьмою вся своя воя прикрыты. И рече Игорь к дружинѣ своей: “Братіе и дружино! Луце ж бы потяту быти, неже полонену быти; а всядем, братие, на свой бръзыя комони, да позрим синего Дону”. Спал князю умь похоти и жалость ему знаменіе заступи искусити Дону великаго. “Хощу бо, рече, копіе приломити конець поля половецкаго, с вами, русици, хощу главу свою приложити, а любо испити шеломомь Дону”.

Тогда въступи Игорь князь в злат стремень и поѣха по чистому полю. Солнце ему тьмою путь заступаше; нощь стонущи ему грозою птичь убуди; свист звѣрин въста; збися див, кличет връху древа: велит послушати земли незнаемѣ, Влъзѣ, и Поморію, и Посулію, и Сурожу, и Корсуню, и тебѣ, тьмутораканьскый блъван! А половци неготовами дорогами побѣгоша к Дону великому: крычат тѣлѣгы полунощы, рци – лебеди роспущепи.

Игорь к Дону вои ведет! Уже бо бѣды его пасет птиць по дубію; влъци грозу въсрожат по яругам; орли клектом на кости звѣри зовут; лисици брешут на чръленыя щити.

О Руская земле, уже за шеломянем еси!

Длъго ночь мрькнет. Заря-свѣт запала. Мъгла поля покрила. Щекот славий успе; говор галичь убуди. Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша, ищучи себѣ чти, а князю славы.

С заранія в пяток потопташа поганыя плъкы половецкыя и, рассушясь стрѣлами по полю, помчаша красныя дѣвкы половецкыя, а с ними злато, и паволоки, и драгыя оксамити. Орьтъмами, и япончицами и кожухы начашя мости мостити по болотом и грязивым мѣстом, и всякими узорочьи половѣцкыми. Чрьлен стяг, бѣла хорюговь, чрьлена чолка, сребрено стружие – храброму Святъславличю!

Дремлет в полѣ Ольгово хороброс гнѣздо. Далече залетѣло! Не било оно обидѣ порождено ни соколу, ни кречету, ни тебѣ, чръный ворон, поганый половчине! Гзак бѣжит сѣрым влъком, Кончак ему слѣд править к Дону великому.

Другаго дни вельми рано кровавыя зори свѣт повѣдают. Чърныя тучя с моря идут, хотят прикрыти 4 солнца, а в них трепещуть синіи млъніи. Быти грому великому! Итти дождю стрѣлами с Дону великаго! Ту ся копіем приламати, ту ся саблям потручяти о шеломы половецкыя, на рѣцѣ на Каялѣ, у Дону великаго.

На Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зигзицею незнаєма рано кычет: “Полечю, – рече, – зигзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каялѣ рѣцѣ, утру князю кровавыся его раны на жестоцѣм его тѣлѣ!”

Ярославна рано плачет в Путивлѣ на забралѣ, аркучи: “О, вѣтрѣ, вѣтрило! Чему, господине, насильно вѣеши? Чему мечеши хиновськыя стрѣлкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои. Мало ли ти бяшет горѣ под облакы вѣяти, лелѣючи корабли на синѣ морѣ? Чему, господине, мое веселіе по ковылію развѣя?”

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на заборолѣ, аркучи: “О Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозѣ землю Половецкую! Ты лелѣял еси на себѣ Святославли насады до плъку Кобякова. Възлелѣй, господине, мою ладу к мнѣ, а бых не слала к нему слез на море рано”.

Ярославна рано плачет в Путивлѣ на забралѣ, аркучи: “Свѣтлое и тресвѣтлое слънце! Всім тепло и красно еси. Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладѣ вои? В полѣ безводнѣ жаждею имь лучи съпряже, тугою им тули затче?”

Прысну море полунощи; идут сморци мьглами. Игореви князю Бог путь кажет из земли Половецкой на землю Рускую, к отню злату столу.

Погасоша вечеру зори. Игорь спит, Игорь бдит, Игорь мыслію поля мѣрит от великаго Дону до малаго Донца. Комонь в полуночи Овлур свисну за рѣкою; велить князю разумѣти: князю Игорю не быть! Кликну, стукну земля, въшумѣ трава, вежи ся половецкии подвизашася. А Игорь князь поскочи горнастаем к тростию и бѣлым гоголем на воду. Въвръжеся на бръз комонь и скочи с него бусым влъком. И потече к лугу Донца, и полетѣ соколом под мьглами, избивая гуси и лебеди завтроку, и обѣду, и ужинѣ. Коли Игорь соколом полетѣ, тогда Влур влъком потече, труся собою студеную росу: претръгоста бо своя бръзая комоня.

Донец рече: “Княже Игорю! Не мало ти величія, а Кончаку нелюбія, а Руской земли веселиа!”

Игорь рече: “О Донче! Не мало ти величия, лелѣявшу князя на вѣлнах, стлавшу ему зелѣну траву на своих сребреных брезѣх, одѣвавшу его теплыми мъглами под сѣнію зелену древу; стрежаше его гоголем на водѣ, чайцами на струях, чрьнядьми на ветрѣх”.

Не тако ли, рече, рѣка Стугна; худу струю имѣя, пожѣрши чужи ручьи и стругы, рострена к устью, уношу князю Ростиславу затвори. Днѣпрь темнѣ березѣ плачется мати Ростиславля по уноши князи Ростиславѣ. Униша цвѣты жалобою и древо с тугою к земли прѣклонилось.

А не сорокы встроскоташа: на слѣду Игоревѣ ѣздит Гзак с Кончаком. Тогда врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа, полозие ползаша только. Дятлове тектом путь к рѣцѣ кажут, соловии веселыми пѣсньми свѣт повѣдают.

Млъвит Гзак Кончакови: “Аже сокол к гнѣзду летит, соколича рострѣляевѣ своими злачеными стрѣлами”.

Рече Кончак ко Гзѣ: “Аже сокол к гнѣзду летит, а вѣ соколца опутаевѣ красною дѣвицею”.

И рече Гзак к Кончакови: “Аще его опутаевѣ красною дѣвицею, ни нама будет сокольца, ни нама красны дѣвице, то почнут наю птици бити в полѣ половецком”.

Рек Боян и Ходына, Святъславля пѣснотворца стараго времени Ярославля, Ольгова коганя хоти: “тяжко ти головы кромѣ плечю, зло ти тѣлу кромѣ головы”, Руской земли без Игоря.

Солнце свѣтится на небесѣ, Игорь князь в Руской земли: Дѣвици поют на Дунаи, вьются голоси чрез море до Киева. Игорь ѣдет по Боричеву к Святѣй Богородици Пирогощей. Страны ради, гради весели.

Пѣвше пѣснь старым князем, а потом молодим пѣти: Слава Игорю Святъславличю, буй-туру Всеволоду, Владиміру Игоревичу! Здрави князи и дружина, побарая за христьяны на поганыя плъкы! Князем слава а дружинѣ. Аминь.